Научно-исследовательский институт сравнительной истории литератур и языков Запада и Востока

факсимильный 1929г.

Лист 1

РАНИОН

Научно-исследовательский институт сравнительной истории литератур и языков Запада и Востока

Блаженным эфиопам многострадальный Одиссей, горюющий о своих друзьях, обращенных в свиней.

12. IX. 29.*

Сюжетная семантика Одиссеи

1. Композиция произведения – вход в сюжет и в его алитературную схему. В «Одиссее» она наглядна: две части, по 12 песен в каждой; II сплошная; I состоит из 12 приключений. В каждой песне I части дается по три приключения (VIII, IX, ХII); исключение составляет песня XI, вся занятая эпизодом сошествия Одиссея в преисподнюю. Ей предшествуют две песни с эпизодами до пребывания у Кирки (включительно), и за ней идут две песни, включая пребывание у Калипсо, до Фэаков 2. В монологе Одиссея рассказ об его сошествии тоже занимает срединное место. Композиция, таким образом, сама указывает перстом на спуск, в преисподнюю, как на центр повествования. Но почему же центр? Ведь именно этот эпизод спуска ничем не связан с общим действием «Одиссеи»: почему же наше впечатление ненужности встречает сопротивление в композиции, которая взывает к значительности? – Итак, доверимся ее объективности и начнем с эпизода сошествия в преисподнюю. – Когда Одиссей, по прошествии года, собирается покинуть Кирку, усло -

Феаки

Калипсо

Одиссей

Кирка

1 Экстракт большой работы об Одиссее, написанной в 1922 г., еще до знакомства с яфетической теорией и статьей Н. Я. Марра, Смерть-преисподняя в Месопотамско-Эгейск. мире, ДАН, 1924; однако, стоило поставить смысловую задачу и применить генетический метод, чтоб попасть в русло палеонтологической семантики. С этой точки зрения поучительно посмотреть, как яфетически-непредвзятый анализ сюжета оказался иллюстрацией яфетического анализа имен в ук. соч. Н. Я. Марра, особенно в формуле Атэнэ-Этана.

2 Фэаки см. Феаки

Лист 1 (об.)

вием свободы является его спуск в царство смерти (Х 490). Одиссей ужасается его; с растерзанным сердцем, говорит он,

κλαῖον δ΄ ἐν λεχέεσσι καθήμενος, οὐδέ νύ μοι κῆρ

ἤθελ΄ ἔτι ζώειν καὶ ὁρᾶν φάος ἠελίοιο. (Х 496*).

Как к собственной смерти, относится Одиссей к этому путешествию, да и спутники его также (566); как к роковой необходимости, принуждает их Кирка: ἀλλ΄ ἄλλην χρὴ πρῶτον ὁδὸν τελέσαι καὶ ἱκέσθαι... (490). Будущее, хорошо Кирке известное, она не открывает ему даже, своему любимцу; нет, она отправляет его к Тиресию за одним предсказанием этого, ей известного, будущего (492). В слове χρή единственная связь между песней XI, и предшествующими ей. Но еще больше подчеркивается обособленность XI песни дальнейшим повествованием: когда Одиссей, побывав у Тиресия, возвращается к Кирке, она дает ему предсказание более полное, чем сам Тиресий, и совершенно покрывает загробный оракул (ХII 39; 127). Ясно, что присутствие в «Одиссее» сцены сошествия более законно, чем позднейшее осмысление этого присутствия; этиология, оправдывающая рудимент, всегда сама нуждается в оправдании. Итак, отбросим ее, и перед нами сейчас же обнажится безликая схема: герой, обреченный смерти, погружается в царство мертвых. Но именно здесь-то мы и узнаем сюжетный канон древнейших литературных жанров. Их можно назвать хтоническими: герой, в надземной фазе солнечный, всегда имел подземное соответствие в стране мрака, куда он спускался для преодолений темных сил и триумфальной победы над ними, знаменовавшей выход. Египтолог припомнит рассказ «о том, что находится на том свете» (Maspero, Bibl. Egypt. II 1893)1, где дается сошествие солнечного божества в царство смерти, его плавание по загробным рекам, его 12 переходов, его битва со змеем и победа. Еще больше аналогий в вавилонском эпосе. На первом месте – спуск, в преисподнюю Гильгамеша, его 12 приключений, его столкновения с чудовищами, вопрошение предка в загробном мире и возвращение

Калипсо

Гильгамеш

Тиресий

Одиссей

Кирка

Масперо Гастон

Maspero 1893

1 См. Maspero, 1893.

Лист 2

на землю (Ungnad). И здесь и там те же воды смерти, то же долгое и утомительное странствие, та же солярная цифра 12-ти переходов или приключений. Сюда же принадлежит «Сошествие в ад Истар1», поэма о пребывании бога Нергала в царстве смерти и многие другие. Такие параллели, которые могли бы быть умножены за счет индусского эпоса, говорят о глубокой древности жанра сошествий, и именно целого жанра. Остановиться на них подробней я, за отсутствием места, не могу; но уже из краткого обзора видно, что мы находимся в кругу представлений, которые группируются вокруг странствующего божества, и что его черты световые, водные и загробные составляют единый комплекс.

2. Одиссей отправляется в преисподнюю, чтобы вопросить Тиресия; он, носитель своей судьбы, идет разузнавать о ней, помимо и вопреки своей воле (Х 496). Однако, в аду первое явление принадлежит не Тиресию, а Эльпинору 2 (ХI 51): πρώτη δὲ ψυχὴ Ἐλπήνορος ἦλθεν ἑταίρου. Несмотря на то, что разумно говорить могут только души, напившиеся крови (к ней не допущенные теряют дар живой речи – 147), Эльпинор сразу обращается к Одиссею с просьбой о погребении (60), еще до появления Тиресия (90). Совершенная обособленность роли Эльпинора (опять таки, композиция объективно ведет нас к сюжету) сказывается еще и в том, что Одиссей вступает с ним в беседу вне тех предписаний, которыми он должен руководствоваться в общении с мертвыми (50). Так, даже образ матери, наполняющий его сердце бесконечным волненьем, не может принудить его к обращению до прихода Тиресия (90) 3:

ἀλλ᾿ οὐδ᾿ ὧς εἴων προτέρην, πυκινόν περ ἀχεύων,

αἵματος ἄσσον ἴμεν πρὶν Τειρεσίαο πυθέσθαι

Общение с душами умерших начинается лишь после оракула Тиресия (155); до него Одиссей даже не знает, как вызвать в усопшем способность узнать его, живого (144). Но кто же этот Эльпинор, отличный по значению от всех прочих теней? –

Эльпинор

Нергал

Тиресий

Одиссей

Иштар

1 Истар cм. Иштар

2 Эльпинор см. Эльпенор

3 по изд. P. von der Mühll, Homeri Odyssea. Basel: Helbing & Lichtenhahn, 1962 строки 88–89

Лист 2 (об.)

Да, в сущности, никто. Не прорицатель, не родственник, не прославленный герой. Он – один из спутников Одиссея, погибший у Кирки из-за опьянения вином, которое заставило его ложно спрыгнуть с крыши, вместо спуска по лестнице (61). Такое же описание его смерти дается в конце IX песни, и там оно так же стоит вне всякой зависимости от общего течения рассказа (IХ 552). Натянутость такого эпизода кажется тем более резкой, что Одиссей, теряющий в пути всех своих спутников, и в обстановке смерти почетной, ни в подземном царстве не встречается с ними, ни сам подробно не рассказывает о них: отдельная личность спутников Одиссея, рядом с героем, никого не интересует. Это странное описание смерти Эльпинора 1 в IX песне – явная вставка в самое повествование, как «вставка подготовления» к рудиментарному месту XI песни. Его схема, однако, является очень древней: если мы забудем, опять -таки, литературную этиологию, перед нами откроется чрезвычайно простой и многовековый мотив о сошествии в преисподнюю за избавлением друга. Прежде всего, мы обнаружим изумительную общность с эпосом о Гильгамеше: цель странствия вавилонского героя в загробный мир – вопросить усопшего предка и повидать скончавшегося друга, Эабани. Таковы же сошествия Тезея за освобождением друга, Пирифоя; рядом миф любил рассказывать и о спуске в ад Геракла, который освободил оттуда друга своего, Тезея, и вывел его на свет (Plut. Thes. 30). Однако, самая древняя версия передает этот миф иначе: Геракл спускался в подземное жилище не за Тезеем, а за самим царем смерти, и вначале боролся и побеждал Аида (Il. V, 395), затем его олицетворение – пса (Ib. VIII, 367). Борьба со смертью, лежащая в основе этих мифов, скоро дала ряд отдельных мотивов, которые остались верны древней схеме, но одели ее новой семантикой. Герой стал литературно представляться со своим двойником – былым собою же самим; создался тип идеального друга, верного спутника и товарища в бедствиях жизни, помощника в трудах, избавителя в смерти. Один из них гибнет раньше;

Эльпинор

Гильгамеш

Теcей

Пирифой

Одиссей

Геракл

Аид

Эабани

1 Эльпинор см. Эльпенор

Лист 3

опечаленный друг не переживает утраты, идет в поисках усопшего в самый ад и пытается его вывести оттуда; но природа хтонического начала берет верх, и герой возвращается на землю, а его друг на веки остается во мраке. Таковы именно: Гильгамеш и Эабани, Тезей 1 и Пирифой; таковы Ахилл и Патрокл, один – получающий только пышное погребение, другой – вечную юность. Верный друг и спутник Геракла, его двойник Полай умирает: Геракл – среди бессмертных. Впоследствии роль друга переходит к Тезею, за которым Геракл отправляется к Аиду (Plut. l. с.). Еще дальше границы мотива расширяются: Орфей спускается в преисподнюю за своей женой, которая неразрывно связана со смертью и, выйти не может – она Εὐρυδίκη 2, широко творящая правосудие владычица мертвых; один идет в подземное царство за матерью (Дионис), другой за сыном или мужем (Истар3, Афродита), третий за дочерью (Деметра). Первоначальный миф, далекий от вариаций, давал простейшую схему: либо он знал двух друзей-двойников, Oреста -Пилада (Пилад, сын Строфия, эпитетного имени Гермеса, особенно убедителен в своем хтонизме), Ахилла-Патрокла, либо двух братьев, Агамемнона-Менелая, Геракла-Ификла. Один из них обречен смерти, другой наслаждается вечной юностью. Эльпинор, являясь в преисподней, носит рудиментарное имя друга (ХI 51, 83): в поисках за ним и спускался некогда Одиссей в мир смерти, но еще в те отдаленнейшие времена, когда песня об его сошествии составляла один примитивный мотив, из которого впоследствии вышла целая картина nekyi'u. – Посмотрим же теперь на миф, героем которого является Эльпинор 4. Перед нами герой, попавший ненадолго к дочери Гелиоса, стремительно упавший и очутившийся в преисподней. Так в вавилонской поэме взлетает к богине света герой Этана, но бросает взгляд вниз, пугается и падает в преисподнюю. Так Икар достигает Гелиоса, но его восковые крылья истаивают от солнца, и он летит в морскую пучину. Так Фаэтон, сперва эпитет Гелиоса, а потом его сын, на короткое время овладевает конями солнца, но пугается, вы-

Эльпинор

Пилад

Орест

Менелай

Гильгамеш

Гермес

Этана

Теcей

Строфий

Пирифой

Патрокл

Орфей

Одиссей

Иштар

Ификл

Икар

Деметра

Афродита

Геракл

Дионис

Ахилл

Аид

Агамемнон

Фаэтон

Гелиос

Эабани

1 Тезей см. Тесей

2 Εὐρυδίκη см. Эвридика

3 Истар см. Иштар

4 Эльпинор см. Эльпенор

Лист 3 (об.)

пускает поводья и, пораженный молнией, падает в Эридан. Схема везде одна: краткое пребывание со стихией света, внезапная и стремительная смерть – и на веки погружение в царство мрака. Падает ли герой в море или в реку океана – душа его в аду; траурный культ Фаэтона, загробной фазы Солнца, объясняется его изображениями на саркофагах (Hermes, 18, 1883, 396)1. Так и Эльпинор просит Одиссея о гротовом холме ἐπὶ θινὶ θαλάσσης (XI 75), а в память о нем водрузить на этом холме корабельное весло (77). Тиресий же, пророчествуя Одиссею, велит ему взять такое же весло и итти с ним, странствуя, к далеким людям, не знающим моря, чтобы там водрузить это весло, как символ Посейдонова культа (113–133). Так Менелай, не подчиненный смерти, в таких же странствиях, что и Одиссей, насыпает у берегов Египта могильный холм насильственно умершему брату, и тоже по пророчеству Протея (Odyss. IV, 477, 581). Так и Геракл находит у морского берега тело Икара и предает его погребению (Apd. II, 6, 3). – Посейдон умилостивляется тем же самым символическим обрядом, что и Эльпинор2. То, что было сказано об Одиссее, как странствующем герое из nekyi'и, теперь я повторю и о хтонических героях преисподней, кратковременных друзьях солнечного божества, упавших в море и там погребенных: световые, водные и загробные их черты составляли некогда единую стихию.

3. Итак, Эльпинор лицо рудиментарное, и его присутствие отводит нас к древнему ядру nekyi'h, которая сама есть начальный вид хтонического разработанного жанра. Однако, по композиции «Одиссея» выдвигает еще и эпизод пребывания героя на острове у Калипсо. Им открывается поэма, от него ведется начало деяний Одиссея, рассказ героя замыкается им (I, 47; V; XII, 448): другими словами, этот мотив проходит напевом по всей I части «Одиссеи». Содержание его известно: герой, после долгих странствований, попадает к нимфе, которая держит его семь лет, не отпуская. Это содержание ничего, казалось бы, не говорит. Но схема его гласит иное: богиня Афина приходит

Эльпинор

Менелай

Калипсо

Исида

Эридан

Тиресий

Протей

Посейдон

Одиссей

Икар

Афина

Фаэтон

Виламовиц Меллендорф Ульрих фон

Wilamowitz Moellendorff 1883

1 см. Wilamowitz-Moellendorff, Phaeton, 1883

2 Эльпинор см. Эльпенор

Лист 4

в сонм богов и требует у верховного владыки, чтобы он принудил коварную богиню выпустить скрытого ею героя (I, 47; V, 5). Перед нами еще одна разновидность древнейшего хтонического жанра сюжетов. Καλυψώ есть божество смерти. Владычица части океана, острова Огигии, она сама Океанида, дочь того царя вод, из лона которого выходят солнце и заря, на чьей груди лежат Елисейские поля и острова блаженных, под кем находится жилище Персефоны и Аида. Она – одна из подруг Персефоны, с которой играла на лугу перед самым похищением Аида; долго бродила Деметра в поисках за дочерью; наконец, она потребовала у Зевса возврата Персефоны из преисподней, и вот он посылает Гермеса к Аиду, чтоб подземный бог отпустил матери ее дочь (Hym. in Cerer.). А Калипсо сама в роли загробной владычицы; не ее укрывают, а она; не героиню прячет бог, но героя богиня. Позднейший миф не хочет расстаться со «сценичностью» древнейшего первообраза; так, созданный на иной почве и в ином колорите, сиро-финикийский миф об Адонисе, проводящем часть года у Персефоны и часть у Афродиты, создает вариант о сошествии в преисподнюю Афродиты, которая требует у Аида, чтоб он выкупил у Персефоны Адониса (из «Апологии» Аристида, приводимой Baudissin, Adonis u. Esmun, 353 1). Узорность этого мотива создается впоследствии, а его первоначальная схема так жe проста и антироманична, как и основа древнейших «сошествий», о которых я уже говорила. И там и тут божество искало своего паредра, точнее, одну из своих «сторон». В общей формуле, это был Геракл, который сам для себя искал победы над смертью и ранил Аида или овладевал Кербером, который, далее, освобождал из мрака своего друга Тезея 2 или был бессилен в помощи Пирифою, который еще дальше шел в преисподнюю и приводил оттуда Алкесту уже не для себя, а для Адмета, сам же Адмет освобождался от смерти Аполлоном. Дать то или иное содержание древнему мифу было задачей чисто литературной, в которой античность и изощрялась. Но форма сказаний оставалась по (Океанида Калипсо Марий Теcей Пирифой Персефона Кербер Аполлон Геракл Зевс Адонис Адмет Алкеста Аристид Философ, Баудиссин Вольф Вильгельм Фридрих фон)

Baudissin 1911

1 см. Baudissin, 1911

2 Тезей см. Тесей

Лист 4 (об.)

жанру все та же, вышедшая из до-исторических представлений об едином свето-загробно-водном начале. Спускается ли Одиссей за Эльпинором или Афина требует от Калипсо Одиссея, с семантической точки зрения одно и то же. У Одиссея и Эльпинора роли равны.

4. Я не буду останавливаться на всех приключениях Одиссея, потому что о них достаточно говорилось и писалось. Эпизод с Киркой уже можно уподобить схватке Нергала с богиней смерти; там и тут козни злой женщины, угроза героя и поражение героини, с предложением любви. Там и тут в основе лежит знакомый нам сюжет: герой борется с божеством смерти и временно пребывает у него, пока не настанет срок для выхода на свет. Для Одиссея это год. Естественным продолжением этого эпизода мы теперь должны считать, после работ Карла Фриза, эпизод у Фэаков1. Эпифания Одиссея из воды, торжественный въезд в город, свадебные обряды Навзикаи – это все рисует Одиссея солнечным богом, переживающим ежегодную регенерацию в прохождении загробной фазы, точнее, водно-загробной. Двусторонним мы видим Одиссея и в других приключениях. Уже не нужно доказывать, что эпизод святотатства на острове Тринакрии (ХII) и эпизод с Полифемом (IХ) тожественны: и там и тут сюжетно развернут образ угона скота, лишь с той разницей, что в одном случае пострадавшим оказывается Солнце, а в другом одноглазое чудовище, т. е. описательный образ того же самого солнца. И хотя тринакрийский эпизод обеляет Одиссея, а у Полифема он прямо изображается жертвой, – все же не может в обоих случаях сюжет скрыть, что Одиссей похититель и угонщик. Эта роль Гермеса и Геракла делает из Одиссея начало хтоническое, из Полифема солнечное; эквиваленты один другого, они меняются к концу ролями, и Полифем теряет зрение (метафора хтоническая), а Одиссей выходит из пещеры смерти и снова эпифанирует среди морских вод. Таким образом, эпизод с Полифемом семантически тождествен эпизоду у Фэаков, и только в других образах передает то же самое представление. Но кто (Феаки Полифем Нергал Калипсо Гермес Одиссей Навзикая Геракл Фриз Карл)

1 Фэаки см. Феаки

Лист 5

такой Полифем? – Илиада говорит о нем, как о знаменитом герое, муже доблести, который и сам был страшен и боролся со страшными; она ставит его в ряд с Тезеем1, Пирифоем и равным им (Il. I 261). Один из вариантов мифа об аргонавтах делает Полифема другом Геракла; оказывается, Полифем вместе с Гераклом бродили в поисках сына Геракла; но Полифем среди поисков умирает, а Геракл отплывает для новых подвигов и бессмертия (Apd. I, 9, 19; Ant. Lib. 26). В этом мифе совершенно наглядно раздвоение одной общей роли умирающего и вызывающего поиски друга: ищут погибшего друга Геракла, а умирает друг-спутник, Полифем. Конечно, позади этого раздвоения сам Полифем – предмет поисков своего друга, Геракла. И вот мы узнаем в нем то же начало, что в Эльпиноре2; узнаем и понимаем его связь с Одиссеем и их эквивалентность. То, что я сказала о сюжете, повторю теперь о ролях действующих лиц: они заложены на общем тоне до-исторического представления, но инструментованы различными метафорами имен, ситуаций, характеров. – Итак, я упомянула, что Илиада приравнивает Полифема к Тезею и Пирифою. Как известно, оба героя принимали участие в похищении Елены (Plut. Thes. 10), но Пирифой играл побочную роль, сам являясь виновником неудавшегося похищения Персефоны (ib. 20). Таким образом, у Пирифоя забытая роль Аида, олицетворения смерти, похищавшей богиню света и весны. Персефоны он не добыл, но остался в преисподней прикованным к сиденью (Plut. о. с. 30; Apd. I, 8, 2, 4): следовательно и позднейшее содержание не могло его увести из мира смерти, где он оставался, как искони хтоническая фигура. Товарищ-двойник Тезея, он спускается в преисподнюю и там остается; Тезей хочет помочь другу и вывести его оттуда, но он, солнечный, выходит на свет, а его подземный коррелят уже прикован. Интересно, что к этому же Пирифою прикреплен миф о свадебной битве с насильниками его жены (Od. XXI, 295), – мне хотелось сказать «с женихами». Но, впрочем, это одно и то же. Кентавры, похищающие на свадьбе невесту с целью насилия, или женихи, Эльпинор, Полифем Тацит Теcей Пирифой Персефона Одиссей Геракл Елена

1 Тезей см. Тесей

2 Эльпинор см. Эльпенор

Лист 5 (об.)

желающие в день свадьбы Пенелопы стать ее мужьями, – в основе олицетворяют одно и то же множественное начало брачного соединения, симмиксии; оттого миф в своем варианте делает добродетельную Пенелопу женой всех женихов (Lyc. а. Eust. β 2 84 р. 1435). Если я прибавлю, что Одиссей похищал коней Реса, изобретал троянского коня, превращался в коня сам (Serv. Аеn. II, 44); что Пирифой был сын коня, женат на укротительнице коней (Гипподамии), победитель конных чудовищ (Il. II, 741, Sch. Il. I, 263; Eust. Il. 265); что Тезей1 с Пирифоем имели ἡρῶον рядом с алтарем Посейдона и Афины Гиппиев (Paus. I, 30, 4); наконец, что Тезей и Полифем победители чудовищ (тех самых, которыми они же, в другом аспекте, сами являются!) – то связи: Полифема с Тезеем-Пирифоем; и Полифема с Одиссеем – не покажутся поверхностными. Не случайно и соседство Посейдона с Афиной. Так ли чужды эти боги Одиссею? Посейдону он обречен установить культ на далеких краях земли; Афина – его верная покровительница. Да, но не ее ли изображение, не ее ли самое, похитил из Трои именно Одиссей (Il. par. Kink. I 37)? – И вот получается пронизанность одного мотива другим, одной роли другой. Аналогии, соседства, общие тематические ходы; а на самом деле единая схема сюжета, лишь с авторским размещением готовых ролей и разнообразием в готовых именах и характеристиках – два друга-двойника то совместно похищают ипостась своей собственной природы (в виде ли женщины, животного или вещи), то совместно отвоевывают и преодолевают ее. Похищение здесь есть метафора переживания смерти, отвоевание – регенерации. Поэтому, эпизоды сошествия в ад, на Тринакрии, с Полифемом, у Кирки или Калипсо и борьба с женихами, семантически, однозначны. Каждый из эпизодов, исходя из общего представления об умирании и оживании, проявляет основной образ в совершенно несхожих мотивах.

5. Признаться, мне очень трудно, оставаясь в плане семантики сюжета, искусственно разгораживать «Одиссею» от «Илиады».

Рес Полифем Пенелопа Калипсо Теcей Пирифой Одиссей Кирка Гипподамия

Афина

1 Тезей см. Тесей

Лист 6

В сущности, у них сюжет одинаков: отвоевание полоненной жены. Я пойду еще дальше и добавлю: отвоевание и обратное похищение этой жены из Трои. Но где же Троя в Одиссее? Она в Итаке, отвечу я. Нам не следует быть чересчур педантичными к единству имен – эту педантичность я предпочитаю сохранять для единства ролей; Троя же, как показал Узенер, здесь именно роль, а не имя (Heilige Handlung, Rh. М. VII, 313 1). Итак, основной мотив в биографиях Одиссея и Менелая-Ахилла одинаков. Одинаков и второй мотив, гнева. Так, Ахилл гневается за увод Брисеиды, а она уведена из-за гнева Агамемнона на увод Хрисеиды; да, но Хрисеида уведена, потому что отец пришел за возвращением полоненной дочери, а его обида есть обида Аполлона, чьим жрецом он является. Завязка Илиады – гнев Аполлона из-за увода Хрисеиды (I, 9). Как же обстоит дело в «Одиссее»? – Очень ярко. Здесь имя героя означает «разгневанный», и вся II часть поэмы развертывает этот эпитет в сюжет; в частности, гнев Одиссея обращен на женихов, овладевших его домом и женой. Но этого мало. Припомним I часть Одиссеи, состоящую сплошь из приключений. Под знаком чего она проходит? – Да гнева божества, направленного на Одиссея за ослепление Полифема, и божество это снова – Посейдон (Od. IX, 526). Правда, в частных случаях мы имеем, в связи с событиями у Эола и на Тринакрии, гнев Гелиоса и гнев Эола (Х, 72; XII, 374). Это варианты общего мотива, при единстве ролей и различии имен. Но тем лучше; если Посейдон дается нам в явном параллелизме к самому Одиссею, то Эол и Гелиос лягут двумя линиями соответствий здесь же рядом. Показательно, что ослепление Полифема, которое я уже трактовала хтонической метафорой, параллельно завладеванию Пенелопы женихами, ибо гнев Посейдона и гнев Одиссея вызваны именно этим; но еще показательней параллелизм между пленом жены и похищением стада у Гелиоса или у Полифема. Похищение и плен еще разданы в хтонической характеристике и в равенстве. В самом деле, не все ли равно для сюжета, Пенелопа в плену у женихов Полифем Пенелопа Менелай Павсаний Иудей Эол Хрисеида Посейдон Одиссей Брисеида Узенер Герман Карл Гелиос

Usener 1904

1 см. Usener, Heilige Handlung, 1904; указание на источник публикации скорее всего ошибочно, так как эта статья была опубликована в Arhiv für Religionswissenschaft (1904, VII, S. 281–339).

Лист 6 (об.)

или Одиссей в плену у Калипсо и Кирки? И похищаются ли наши герои в образе зооморфическом, антропоморфном или в виде вещи?

6. Когда я сказала, что в Одиссее функцию Трои выполняет Итака, я имела в виду не только общую конструкцию сюжета, но и роли Одиссея и Афины. Ведь Одиссей похищает ее из Трои, а не она ли является истинной героиней в «Одиссее»? – Пенелопа приходит на сцену действия вместе с Телемахом только тогда, когда Одиссея нет; она его жена, но далека от него, как Итака. Только со II части вступает и она в действие одновременно с Одиссеем, Афина же неотступно сопутствует ему везде; она активно действует на протяжении всей поэмы; не называясь женой, она несет функцию главной женской роли. Ее роль полнее и шире, чем роль жены: она живет в Пенелопе и в Телемахе, покрывая их собой и делая их только частями своей широкой, единой сущности. Не только поступки, но весь внутренний мир побуждений и чувств Одиссея охвачен присутствием Афины, и Пенелопа, как жена, стушевывается перед ней своей ограниченной ролью. Афина, заменяющая Одиссея в эпизодах с Пенелопой и Телемахом и сопереживающая жизнь Одиссея, есть не жена его или родственница по крови, она сама есть тот же Одиссей, но в женской природе, она – женское соответствие Одиссея. Интересно, что до-греческие мифы вовсе не представляют себе Афину девой: напротив, у нее есть замаскированный супруг, и у них рождается сын (Арd. (II 14, 6). И вот, имя этого супруга – Гефест. Итак, Афина мыслится паредром огненно-водного божества, падающего с высоты в воду и пребывающего на его дне (Il. XVIII, 395, ср. 1, 590), того божества, миф о котором представлен в Эльпиноре1. Не говоря о том, что изображение Афины находится в храме Гефеста (Paus. I, 14, 6), Афина, сама носит имя ἡφαιστία (Hesych. s. v.), разделяя в прямой форме природу Гефеста. Впрочем, имя и здесь вариантно, и только сущность, а за нею и роль, одна; так, рядом с Гефестом зачастую появляется и Прометей. Они оба способствуют рождению

Эльпинор

Пенелопа Калипсо

Иерусалим

Телемах

Прометей

Одиссей

Кирка

Гефест

1 Эльпинор см. Эльпенор

Лист 7

Афины, оба добиваются ее любви, и Афина почитается вместе с ними обоими. Миф о похитителе огня перешел к Одиссею: в эпизодах с Ресом, с Гелиосом, с Полифемом, с палладиумом он λῃστήρ, соответствие к Афине ληῖτις, (Paus. V, 14, 5); но, кроме того, он, πολύφρων и δολόεις, как все боги-изобретатели огня, делит природу разума и проницательности с Афиной, которая сама πολύβουλος, μῆτις, δολόεσσα и т. д. В до-греческих мифах Афина выступает, таким образом, паредром мощного божества неба, Гефеста-Прометея, чье световое начало разложилось на много отдельных черт, из которых одна воплотилась в отрасли мифов о кратковременном пребывании на небе и стремительном падении в темные низины океана (Hes. s. v. ὠκεανός ὁ οὐρανός), а другая о похищении небесного огня и заточении в преисподней. Из первого цикла произошел, как сюжетный персонаж, Эльпинор, из второго – Одиссей.

7. Через всю II часть «Одиссеи» проходит лейтмотивом роль свинопаса Евмея. Его роль необыкновенно выдвинута, и из его биографии мы узнаем, кто он. Евмей – сын царя Ктесия, владевшего далеким сказочным островом; туда прибыли финикийцы, соблазнили царскую рабыню, и она похитила маленького Евмея. Финикийцы их обоих увезли, но Артемида поразила рабыню смертью, обратила в чайку, и с корабля ее бросили в море. А мореплавателей прибило к Итаке, и там Евмей был куплен Лаэртом (XV, 403). Итак, сюжет об Евмее принадлежит тому циклу мифов, где отрок мыслится похищенным из-за злой женщины, а виновница бросается в воду. Это дословный миф о Фриксе и Левкотее (Apd. I, 9, 1), если говорить об общности не только сюжетной, но и семантической: рабыня-птица, с высоты падающая в воду (корабль-обычная метафора неба) или сестра Фрикса, стремительно летящая в море с золотой шерсти барана (метафора солнца), дают женский вариант к роли Эльпинора1. Сам φρίξος, «вщетинившийся», есть героизированный эпитет дикого зверя, прилагаемый Гомером к дикой свинье (Od. XIX, 446).

Эльпинор

Рес

Полифем

Ктесий

Евмей

Фрикс

Прометей

Одиссей

Левкотея

Лаэрт

Афина

Артемида

Гелиос

Гомер

1 Эльпинор см. Эльпенор

Лист 7 (об.)

Нас, однако, не должно удивлять, что Евмей в своей биографии свинопаса эквивалентен такому эпитетному олицетворению дикой свиньи или барана с пылающей золотой шерстью: ведь все товарищи Одиссея, волей Кирки, были обращены в свиней, да и сам Одиссей, охотясь за дикой свиньей, был ранен ею, и когда на родине его узнают, то именно по знаку этой раны, – другими словами, приметой Одиссея остается черта природы дикой свиньи (XIХ, 439; 474). Уже не нужно доказывать, что кабан, вепрь, золотой баран – образы солнечные, и что свиньи Кирки передают обычную хтоническую идею, связанную с Киркой, как богиней смерти. Такова и роль свиньи в культе елевзинской Деметры, где в параллель к похищаемой и спускающейся в преисподнюю Персефоне опускается в подхрамовую яму и свинья (Sch. Iuc. Dial. Meret. II, 1). И именно здесь-то, у культового источника одиссеевых сюжетов, мы встречаем царя смерти, Аида, похитителя Персефоны, – а разве мы забыли, что Аид выступал у нас в ролях Пирифоя и Эльпинора? – мы встречаем культового елевзинского Плутона в виде свинопаса Евбула: Гезихий 1 говорит, что Евбул (s. v.) прозвище Плутона 2, и схолиаст к Лукиану (l. с.) отожествляет царя смерти и свинопаса до того, что говорит: εἰς οὖν τιμὴν τοῦ Εὐβουλέως ῥιπτεῖσθαι τοὺς χοίρους εἰς τὰ χάσματα τῆς Δήμητρος καὶ τῆς Κόρης Да, но Евбула, не Евмея. Однако, что такое Евмей? Он сын Ктесия, а Ктесий эпитет Зевса в его загробных функциях, как плутодота (Suid), Зевса-Гермеса преимущественно (Harrison, Themis, 300). Ктесия – эпитет Афины (Hippocr. de insom. IV, Kühn). Рожденный Майей, Гермес называется μαιάδος ὑιός (Hym. Merc. pass.) и μαίης, по матери он имеет самостоятельные эпитеты μαιάδης и μαιαδεύς (Hipp. fr. 16 у Tzetz. Lyc. 855). Его прозвища, от μαῖα, имеют окончания на ευς, ης, ος. В римском пантеоне мы видим рядом с богиней, по имени Maiа, самостоятельного бога с именем Maius (Roscher). Перед нами (εὔ) (μαιος, стоящее рядом с μαῖα и μαίας) как мужской вариант к общей сущности с усилением через ευ значения имени, подобно Εὔδωρος,

Ктесий

Евмей

Гермес

Персефона

Одиссей

Кирка

Евбул

Деметра

Зевс

Афина

Аид

Гесихий Александрийский

Майя

1Гезихий см. Гесихий Александрийский

2Плутон см. Аид

Лист 8

Εὔιππος, Εὔανδρος, тот же Εὔβουλος и пр. Это тем более занимательно, что Плутарх (Q. G. 17) раскрывает в Евмее родоначальника колиадов на Итаке, а в культе колиадов мужским божеством являлся Гермес (Farnell). Евмей молится Гермесу Майаду (Od. XIV, 435): хтонический герой, Гермес Εὔμαιος, он есть едва из модификаций Одиссея, и как раз воплощает собой ту его сторону, в которой он предстает перед нами во II части поэмы, когда, нищий и безобразный. Одиссей развертывает в своей роли образ смерти.

8. Сцена свадьбы Пенелопы трактована, как сцена убийства: сначала идет пир, затем музыка и пляска, якобы, для заглушения криков убиваемых женихов, и, наконец, воссоединение в браке. Не только брак оказывается параллелен убийству, но и слит с ним: по воле Одиссея, убийство женихов маскируется в брак Пенелопы (ХХIII, 131–135, 141–151), и оба акта происходят одновременно. Затем, воссоединение Одиссея с женой происходит в связи с праздником Аполлона-метателя стрел, гекатебола (ХI, 274), и путь к новому браку лежит через сгибание Одиссеем того знаменитого лука, согнуть который может один Аполлон (ХХI, 265). Аполлон? – Поистине, в конце «Одиссеи» мы стоим у начала «Илиады» и вспоминаем грозную картину разгневанного божества, когда оно из серебряного лука мечет далеко разящие стрелы в тех, кто полонил его паредр, Золотистую. И хотя Афина, женское соответствие Одиссея, имела на Лемносе эпитет (Χρύση), а Одиссей сам говорит, что его зовут αἴθων, огненно-пылающий (ХIХ, 183), все же не впадем мы в «мифологизм» и не смешаем функций роли с ее воплощением литературным. И скажем: сюжет «Одиссеи», как Одиссей сам, имеет до Гомера все соседства и всю комплексность небеснохтонических преставлений, и только потому в них эпифанирует то Гермес, то Аполлон-Гелиос, то Посейдон. Но ни один из них не есть прообраз Одиссея или сюжета о нем в «чистом» виде даже и до Гомера; а после... но

Пенелопа

Евмей

Гермес

Посейдон

Одиссей

Аполлон

Гелиос

Гомер

здесь начинается уже вопрос об их изначальной, чисто-литературной, своеобразности, и Одиссей, как космологический образ, получает имя Никто.

О. Фрейденберг.

Дата добавления: 2015-08-27