– Да нет. Сама не знаю, как получилось. Напилась, вот и полезло из меня.
– Ладно, не оправдывайся. Это как раз тот случай, когда извиняться не обязательно. Как в сказке про голого короля – нашелся один смелый и наивный мальчик. Просто я от тебя, от тихони, такой смелости не ожидала. А если Яковлич теперь к Наде вернется, я счастлива буду. Нет худа без добра.
– Нет, Оль, здесь ты не совсем права. Худо, оно и есть худо. Доносчику, говорят, первый кнут. Сама природа доносительства – уже зло. Один раз вылетело – уже не поймаешь, обратно не запихнешь.
– Это ты о чем? Совесть, что ли, мучает?
– Да. Но тут уж, знаешь, как говорится, до кучи. Я за последние дни столько зла наворотила, что одной совестью меньше, одной больше, без разницы. Тетушка говорит, что я нынче как та Пандора, которая ящик со злом открыла. Свой ящик, внутренний, понимаешь?
– Да понимаю. Умная у тебя тетушка. Только главное твое зло вовсе не в Стеллу ударило. Ей так, факультативом досталось. Главное зло внутри тебя разорвалось, как бомба, и осколки в близких людей полетели. Считай, что все умерли. Хорошая семья была и умерла, жалко. Ты сама, сама сорвала чеку с гранаты. Поклонись своей гордыне, спасибо скажи.
– Не надо, не усугубляй, мне и без того плохо.
– Да. Давай лучше помолчим…
Вздохнула, отвернувшись к окну и удобно устроив затылок на подголовнике. И понеслась перед глазами круговерть осени, зеленое и желтое с проблесками багрянца, вспышками солнца на верхушках деревьев. Какая нынче осень роскошная, глаз от нее не оторвешь. И как хорошо, наверное, там, в лесу: тишина, покой, великолепие цветов и запахов. А она едет мимо, перебирая четки разрушенной жизни, истязая душу до изнеможения. Зачем? Господи, как же она устала – от ситуации, от самой себя. И как веки смыкаются, и там, под ними, бежит, бежит солнце…
…Ольгино водительское место было пустым, дверца с ее стороны открыта. Ирина вышла на дорогу, легко перепрыгнула поросший жухлой травой кювет. И не прыгнула, а будто перелетела, оттолкнувшись ногами, как птица. Вошла в лес, раздвигая руками заросли иван-чая. Господи, как хорошо! Тишина, величественная, багряно-желтая, прореженная зеленью редких елок, нарушаемая едва слышным шепотом ветра, несущего к земле новую порцию опавших листьев. Как они летят – дружной стайкой, наискосок, будто танцуя, взявшись за руки. Ведь умирать же летят, а как на праздник. Вон там, в хороводе берез, тоже прощальный танец устроен, трепетный, россыпью мелкого золота – музыки только не хватает, блюзовой, с пронзительной нотой саксофона.
А вот несколько сосновых стволов, явно чувствующих себя некстати среди прощальных танцев. Сбились в кучку, наблюдают, в сочувствии покачивая зелеными верхушками. Извините, мол, что родились такими – вечнозелеными. Зато у нас такого великолепия нет, не иглами же колючими нам хвастаться. Каждому – свое…
Она погладила рукой теплый сосновый ствол, оглянулась назад. Ни дороги, ни машины не видно – далеко зашла. Надо бы выбираться отсюда как-то, хорошенького – помаленьку.
– Погоди, Ирочка…
Вздрогнула, обернулась. Сделала шаг навстречу, протягивая руки:
– Тетя Маша, вы…
Тетка стояла в отдалении среди берез, улыбалась. Снова хотела шагнуть к ней, да ноги приросли к земле. И жест тети-Машин, строгий, упреждающий:
– Не надо, не подходи! Нельзя тебе. Лучше послушай меня, что скажу…
– Да. Слушаю…
– Девочка моя, не обижайся на нас с Сашей. Мы ведь долго думали тогда, как поступить: сказать или нет. За тебя боялись, прости нас. Молчание – это не грех. Иногда так бывает, что лживое молчание – не грех. Особенно если любишь. А мы тебя очень любим.
– Да, теть Маш, я знаю. Я уже и не обижаюсь, что вы…
– Ну, вот и хорошо. Спасибо, Ирочка. Сашу не обижай…
Поток листьев пронесся меж ними танцем-вихрем, она прикрыла глаза на секунду. А когда открыла, тетя Маша была уже далеко, уходила торопливо между деревьев. Надо бы догнать, да ноги опять не идут!
– Погодите, теть Маш, – вырвалось из горла сиплое, вместо крика.
С трудом оторвала от земли одну ногу, другую, порываясь бежать. Вдруг кто-то сзади дотронулся до плеча ласково:
– Не надо, Ир, не беги. Нельзя тебе.
Повернула голову – мама. Лицо грустное, виноватое, улыбающееся.
– Не беги, пусть уходит. Поговори лучше со мной. Скажи, обижаешься на меня, да? Знаю ведь, обижаешься. Плохое помнишь. А ты забудь, Ир. Может, и много было плохого, я ж не спорю. Да, гоняла тебя в детстве, что ж. А когда мне с нежностями-то чикаться было? Я ж одна. Плохое-то у каждого ребенка за пазухой всегда найдется. Но какая-никакая, я ж все-таки мать и всегда была рядом в трудную минуту. Помнишь, как мы девчонок из роддома принесли, а они сразу простудились, заболели. И ты простудилась, свалилась в лежку.
– Помню, мам, только смутно.
– Ну да, у тебя ж температурища под тридцать девять подскочила, я испугалась, что молоко пропадет. Ох, что я тогда пережила, доченька, сейчас и вспомнить страшно! Четыре ночи подряд не спала, моталась челноком меж тобой да детскими кроватками. Помню, сижу ночью, все прислушиваюсь, дышат ли девчонки, нет ли… А потом глаза сами собой сомкнулись, и я рухнула со стула-то, помнишь? Ты еще подскочила с кровати, испугалась, что я померла.
– Не, мам, не помню.
– Ну, да ладно. Ты не сердись на меня, доченька, за плохое-то. Ну, такая вот я, не шибко умная, конечно. Что в жизни-то видела, кроме огорода да своей бухгалтерии? Живу, как умею, иногда и впрямь хитрой змеей изворачиваюсь. А без хитрости-то, может, и не выжила бы. Нельзя требовать от своих близких святости, все мы со своим грешным багажом по жизни идем. На то и близкие, чтоб друг дружку прощать. И на Снежанку не обижайся. Ну куда ее теперь? Сестра ж она тебе…
– Да, Ир, – вдруг выросла из-за маминого плеча Снежана, улыбнулась, привычным жестом потерла пальцем переносицу, будто очки поправляла. Подумалось вдруг – интересно, откуда этот жест у сестренки взялся? Вроде сроду очков не носила… – Прости меня, И-ирк, – протянула виновато, вытянув губы трубочкой. – И впрямь, чего с меня взять, я же младшенькая! А с нами, знаешь, всегда одни хлопоты, все у них не так, как у старших! Наверное, у меня эти, как их… Наследственные гены хуже твоих: в школе училась плохо, потом сразу замуж выскочила, а в результате одна осталась, с ребенком на руках… Трудно мне, Ир…
Хотела ответить, но вдруг ухо уловило еще знакомые голоса, там, вдали, меж деревьев:
– …Да вот же она! А ты говоришь – заблудилась…
Пригляделась – узнала дочерей по ярким одинаковым курточкам. Сашка на полшага впереди, как обычно, держит Машку за руку.
– Мам, она опять хнычет! Ну что ты с ней будешь делать, а? Прям как маленькая…
И, обернувшись, обе заголосили хором:
– Папа! Папа, ау! Она здесь, иди сюда!
Смыкается круг: мама, Снежана, девчонки. Глаза бегут по родным лицам, и слышен за спиной такой же родной голос Игоря:
– Ира, мышата… Вы где? Ир, Ира…
– Ир, Ира, проснись, – почему-то вклинивается в сознание Ольгин голос, и хочется отогнать его, отмахнуться, чтобы не мешал…
– Проснись, ты чего? Хватит дрыхнуть, скоро приедем! Ты ж хотела себя в порядок привести! Давай доставай косметичку, пристраивайся как-нибудь на ходу!
Она подняла голову, уставилась на Ольгу во все глаза. Та покосилась удивленно:
– Что с тобой?
– Да так, уж очень странный сон видела. Ты по дороге не останавливалась, нет?
– А что, надо остановиться? Пописать хочешь?
– Нет, не хочу.
– Ой, да ну тебя! Зачем тогда спрашиваешь?
– Не знаю. Говорю же, приснилось.
Въехали в город, миновали дымящий трубами цементный завод. Захудалый, надо сказать, городишко. Но ничего так, чистенький. Чахлые тополя вдоль улиц, одинаковые серые пятиэтажки. А в центре так вообще – лепота. Посреди площади фонтан каменный, россыпь поздних цветов на клумбах. Вдали новостройки виднеются, прорезанные стрелами башенных кранов. Ольга на светофоре высунулась в окно, напугала вопросом идущую по тротуару бабульку:
– Не подскажете, где тут у вас кинотеатр «Стрела»?
– А вон там, милая, через улицу. Как большой стеклянный магазин проедешь, тут тебе и кинотеатр.
Стеклянным магазином оказался торговый центр с просторной стоянкой. Припарковав машину, Ольга откинула голову назад, прикрыла глаза:
– Фу, устала… Сейчас посижу пять минут, и пойдем. Видишь, тот дом, на другой стороне улицы? Нам туда.
– Я боюсь. Давай не пойдем, а?
– Здрасте, приехали! Мы зачем в эту тмутаракань тащились, скажи? Для того, чтобы испугаться и обратно повернуть?
– А может, ее вообще дома нет?
– Ничего, подождем. Все равно ж придет когда-нибудь. Ладно, пошли. Первый подъезд справа, второй этаж, крайняя дверь налево. Надеюсь, чаем она нас угостит? Очень уж пить хочется.
– Совсем с ума сошла? Тебе еще и чай!
– А что? Мы ж не драться приехали, а просто поговорить! Что здесь такого? Цивилизованные все женщины, некоторые так вообще при высших гуманитарных образованиях. Вылезай, пошли!
Бабушки на скамье у заветного подъезда сразу обволокли их любопытными взглядами, наблюдали молча, как они топчутся у закрытой двери.
– Тут домофон… Черт, а мы даже номера квартиры не знаем. Так, если крайняя дверь налево… Пятая? Или, наоборот, восьмая?
– А вы к кому, милые? – осмелилась одна из бабулек, сунувшись вперед.
– Мы к Юле.
– Это к которой же Юле, интересно? У нас тут много Юль.
На счастье подруг, дверь вдруг открылась, выпустив мужчину с собакой на поводке. Они шустро нырнули внутрь, хлопком двери отрезав голоса бабулек, приветствующих вышедшего на прогулку соседа. Поднялись по лестнице на второй этаж, Ольга сразу потянулась к кнопке звонка.
– Погоди, я еще не готова! – испуганно взмолилась Ирина, чувствуя, как запрыгало в лихорадке сердце.
– Поздно, батенька, боржоми пить, – с нервным смешком обернулась Ольга. – Слышь, кто-то уже шлепает с той стороны.
Дверь отворил мальчишка. И ноги подкосились в кленках – маленький Игорь, тот самый, из школьного третьего класса. Те же синие глаза в обрамлении стрельчатых ресниц, тот же русый чуб вихорком, и правое ухо чуть больше оттопырено, чем левое. Стоял, смотрел на них удивленно.
– Привет! – не растерялась Ольга. – Скажи, а мама дома?
– Нет. Она у дяди Леши, – переводя взгляд с одного лица на другое, неуверенно ответил мальчишка.
– А кто это – дядя Леша?
– Мамин друг.
– Ах, вот как… Друг, значит…
Ольга чуть повернула голову в ее сторону, улыбнулась торжествующе. Мальчишка пожал плечами и, видимо расценив ее взгляд как-то по-своему, проговорил немного обиженно, явно подражая чей-то интонации:
– Да, друг. А что, женщина не может иметь друга? Она же одна все время. Не понимаю, что тут особенного?
И чуть приподнял правую бровь изломанным домиком – тоже Игорева мимика, один в один. Ольга хмыкнула, заторопилась с ответом:
– Конечно, ничего особенного! Даже наоборот. А ты молоток, пацан, правильно жизнь понимаешь! Тебя ведь Егором зовут, да?
– Да. А вы кто?
– А мы… Просто знакомые твоей мамы. Вот, ехали мимо, дай, думаем, в Марьинск по пути зарулим. А что, она домой не придет сегодня?
– Нет, не придет. Но если хотите, я ей сейчас позвоню.
– Да не стоит, пожалуй. Чего ей туда-сюда бегать, правда? Так ты, значит, дома совсем один? Не страшно тебе?
– Хм… Что я, маленький, чтобы мне страшно было? Не, нормально у меня все. Да и бабушка каждый день приходит. Вот, недавно только ушла, голубцы на ужин приносила. Вы позвонили в дверь, я думал, она вернулась, может, забыла чего. А вы хотите голубцов, тетеньки? Там целая кастрюлька, мне одному не съесть.
– Нет, спасибо.
– А тогда, может, чаю?
– Вот чаю давай! Это с удовольствием! Пойдем, Егоркиного чаю попьем! – потянула она подругу за локоть.
– Ну, зачем, – испуганно прошептала Ира, втянув голову в плечи. Но порог все же переступила и все глядела в лицо мальчишке не отрываясь.
– Проходите на кухню, обувь можете не снимать! Меня недавно бабушка учила, что гостям можно и так, прямо в обуви!
– Да нет уж, мы снимем, – хохотнув, быстро скинула туфли Ольга. – Не такие уж мы великие гости.
– Вот сюда садитесь, здесь самые удобные места, – хозяйским жестом показал мальчишка на маленький двухместный диванчик, примостившийся в углу кухни за столом, накрытым расписной клеенчатой скатертью. – А я сейчас чайник включу. Вы какой чай любите, чтобы заваривать или обыкновенный, из пакетиков?
– Да нам все равно, в общем.
– Я вот, например, из пакетиков чай больше люблю. И чтобы хвостик из кружки свешивался. А бабушка такой не любит, говорит, бумагой пахнет. Но ведь ничем же не пахнет, скажите?
– Да абсолютно! – слишком живо, как Ире показалось, ответила Ольга. И глаза распахнула так, будто и в самом деле тема «пакетика» была ей жутко интересна. И, что самое странное, не слышалось больше в ее голосе прежнего цинично-любопытного драйва.
– Ну, так и я ж говорю! Просто бабушка воспитательницей в садике работает, а там детям чаю не дают, только кисели да компоты. Вот она с ними и привыкла.
– Ну, это понятно. А я вот, например, кисель терпеть не могу.
– И я! – радостно обернулся к Ольге от закипающего чайника Егор. – Компот еще туда-сюда, а кисель… Фу! Вы чай будете из праздничных чашек или в обыкновенных кружках можно? Наверное, надо праздничные достать, все-таки гости.
– Нет, нам праздничные не надо. Нам лучше в обыкновенных. Тебе помочь?
– Не, я давно все сам умею. Все-таки единственный мужчина в доме, как бабушка говорит. Сама смотрит и вздыхает, а мама на нее сердится, что она вздыхает. И впрямь, чего вздыхать-то, не понимаю?
– Ну да. Нечего, конечно. Такой мужичок растет!
– А еще она сердится, когда мама к дяде Леше уходит. Говорит, нельзя меня одного оставлять. Я что, маленький, что ли? И мама не виновата, что дядя Леша не может к нам переехать. У него мама больная, на инвалидном кресле по дому ездит, ее одну нельзя оставлять.
– А ты бы хотел, чтобы дядя Леша к вам переехал?
– Не знаю. Но если мама захочет, тогда конечно. Вообще-то он хочет, чтобы мы к нему насовсем переехали. У него дом большой такой, знаете? Коттедж называется, – с трудом выговорил мальчишка трудное слово. – Но мне туда неохота, далеко в школу ездить.
– А как он тебе, этот дядя Леша?
– Да ничего, прикольный. Сказал, когда я еще немного подрасту, научит машину водить. И мама говорит, у меня возраст такой – надо, чтоб мужчина меня воспитывал. Ну, чтоб как отец, что ли. И бабушка все повторяет – чтоб как отец, чтоб как отец…
– Так это хорошо, наверное? Или нет? Как ты считаешь? – тихо, очень осторожно, спросила Ольга.
– Правильно надо говорить «отчим», а не «отец», – глянув на нее исподлобья, сурово произнес мальчишка. – Чего слова-то неправильно путать.
– Ну, знаешь… Тут путай, не путай, а иногда и отчимы вполне качественные попадаются, даже лучше, чем родные отцы. Я вот, например, с отчимом выросла, и ничего.
– Нет. У меня уже есть папа. И пусть они даже в словах не путают, где отчим, а где папа, вот! Я и маме, и бабушке так сказал!
– Да брось, не горячись, чего ты! Они ж, наверное, ничего плохого не хотели сказать.
– И все равно – пусть не путают!
– А скажи, Егор… Ты папу часто видишь? Или как? Нет, можешь не отвечать, конечно, это я просто так спросила, – быстро поправилась Ольга, почувствовав, как Ирина пребольно наступила ей под столом на ногу.
Егор в задумчивости пожал плечами, посмотрел на женщину коротко, оценивающе, словно решая, отвечать на ее вопрос или нет. Помолчав еще немного, все же проговорил тихо:
– Папа раньше часто приезжал, пока дяди Леши не было. Мама всегда вкусный обед готовила, пирог пекла, платье нарядное надевала. А потом… Потом мама сказала, что будет лучше, если дядя Леша будет к нам на обед приходить.
– А давно дядя Леша у вас обедает?
– Так, сейчас скажу, – задумчиво поднял мальчишка глаза к потолку. – Я тогда еще в первом классе учился, а сейчас в третьем.
– Значит, два года уже, – медленно покачивая головой, глянула в ее сторону Ольга.
– Ага. Получается, два года. А сейчас папа, когда приезжает, мне по телефону звонит. Мы гуляем, в кафе где-нибудь сидим. И просто так мы часто перезваниваемся. Он мне новый телефон купил, такой классный. Ой, а на день рождения папа поездку в Диснейленд подарил! Так классно! Мы с мамой ездили! Хотите, фотки покажу?
– Давай! – подпрыгнула на диванчике Ольга.
И снова Ирина глянула на подругу удивленно – никогда не наблюдала в ней такой оживленной искренности: глаза блестят, щеки разрумянились, и вся будто натянутая струна.
– Только пойдемте в мою комнату, а то фоток много, я все их сюда не принесу!
– Пойдем…
Ольга быстро подскочила из-за стола, пошла вслед за Егором в его комнату. Ирина еле догнала подругу в дверях, тронула за плечо, шепнула в ухо:
– Может, хватит уже? Ну чего мы мальчишке допрос устраиваем! Нехорошо как-то. Он же не знает, кто мы такие…
– Ой, да погоди, – небрежно отмахнулась подруга. – Погоди, сейчас…
В маленькой комнатке Егора все было очень аскетично, но довольно уютно устроено. Тахта, письменный стол с компьютером, платяной шкаф, полки с книгами. На стене – постер к фильму про Гарри Поттера. Ольга с размаху плюхнулась на тахту рядом с Егором, принялась листать альбомы с фотографиями.
– Вот, смотрите, это замок Спящей красавицы. Но все ерунда, это для малышни скорее. Там дальше интереснее будет, – возбужденно комментировал Егор, в нетерпении перебирая пальцами. – А здесь разбойники из диснеевских мультиков – видите, это я с ними?
– Ага, классно получился.
– Это я с ковбоями. Это хижина Робинзона Крузо. Вот, самое прикольное! Это индейцы майя!
– Ух ты-ы-ы-ы… Страшные какие…
– Да не, они вовсе не страшные! Там пещера такая была, нас туда потащили… А потом на лодку пересели и плыли по реке подземного города, представляете?
Он поднял на Ольгу сияющие восторгом глаза. Та кивнула головой, проговорила с придыханием:
– Ага… Здорово… Что, прямо настоящая река была?
– Да самая настоящая! Правда, правда! А это, смотрите, самый классный аттракцион – пираты Карибского моря! Вот Джек Воробей, а это Гектор Барбаросса. Они почти как самые настоящие, я бы не отличил!
– Ух ты-ы-ы…
Ира стояла, прислонившись к косяку двери, пытаясь сдержать слезы. И вовсе не была им причиной информация, полученная Ольгой от мальчишки так изысканно-вероломно. Впрочем, о какой вероломности может идти речь? Похоже, пропала подруга, провалилась в обаяние этого мальчика, сына Игоря. Да и немудрено – вон какие глазищи искренние.
Да и сама по себе информация о присутствии в жизни семьи «дяди Леши» казалась отсюда мелкой, неважной. Не в ней было дело. Что-то особенное происходило у нее внутри: вдруг лопнул нарыв, ушла боль. Потому что никакая боль не сравнится с болью этого мальчика, с вечной тоской по отцу.
Она прижала кулак ко рту, пряча дрожащие губы. И впрямь – еще разреветься не хватало, напугать мальчишку! И заставила себя прислушаться к диалогу.
– …А компьютер мне тоже папа подарил. И еще ролики, и велосипед. Бабушка говорит, что он меня подарками забаловал до неприличия. И еще какое-то слово говорит, обидное такое, я забыл… О, вспомнил, – откупается. Хм… Смешно, правда? Как это – папа от меня откупается? А мама почему-то плачет.
– Я думаю, бабушка не права, Егорушка. Папа просто очень любит тебя.
– Да я знаю! А бабушка все равно ворчит! И чего ворчать, непонятно? Ну, не женился папа на маме. Он мне объяснил почему! У нас был взрослый разговор, как у мужчины с мужчиной!
– И… почему?
Ох, Ольга, ну куда тебя несет, хватит уже. Что ж ты копнула так глубоко, нельзя! Это уже невыносимо, в конце концов.
– Так у него же, кроме меня, еще две дочки есть! – тихо-доверчиво сообщил Егор, глядя Ольге в глаза. Будто сокровенную тайну открыл. Она кивнула чуть, глядя на мальчика молча. А Егорка так же тихо продолжил: – Им же тоже папа нужен, правда? Девочкам даже больше, чем мальчикам!
– А, вон в чем дело, – прозвучало у Ольги вполне уважительно. – Выходит, ты им как бы уступил, по-мужски, да?
– Ну да. Папа сказал, что, когда я вырасту, обязательно со своими сестрами познакомлюсь. Как думаете, они ведь обрадуются, что у них брат есть?
– А то… Конечно, еще как! Это ж такое счастье, когда брат есть!
– И еще у папы жена есть. Ну, то есть другая тетя, не мама. Папа говорит, она хорошая, добрая. И еще говорит, что жизнь – очень трудная штука и не всегда отец и сын могут вместе, в одном доме жить. Это же не главное, чтобы по-настоящему, вот прям совсем по-настоящему вместе жить, правда? Можно ведь и так знать, что у тебя папа есть?
– Да, папа очень тебя любит, Егорушка.
И снова резануло по сердцу это дважды произнесенное – по-настоящему, вот совсем прям по-настоящему. И не сдержалась, всхлипнула тихо, зажав рот. А еще взмолилась мысленно – не заплачь, Ольга! Вон как у тебя голос сел до хрипоты, до слезной ноты. Подними голову, глянь в эти огромные синие глазищи, улыбнись, если сможешь.
Подруга вдруг подняла руку, провела ласково по вихрастой мальчишечьей голове, дрогнула полуулыбкой. Потом притянула к себе, прижалась губами к макушке, вдохнула глубоко и задержала дыхание, будто пытаясь запомнить запах…
– Ладно, Егорка, нам пора. Тебе еще уроки делать, наверное. В школе много уроков задают?
– Не, не много. Да я способный, быстро все делаю. Ой, а как вас зовут, я даже не спросил! Что маме сказать, кто в гости приходил?
– Да ты ничего ей не говори, Егорка, пусть это будет наша маленькая тайна, идет?
– Идет.
– Ну, пока. Смотри, больше никому так с разбегу дверь не открывай!
– Да я знаю. Если мама узнает, ругать будет. Потому и впрямь не скажу, пожалуй…
Подруги молча спустились по лестнице и вышли из подъезда. На улице накрапывал мелкий дождик, грозясь перейти в основательный ливень. Сели в машину, и забарабанили крупные капли по крыше – дождь собирался нешуточный.
Ольга нервно повернула ключ зажигания, включила «дворники», обернулась назад, примериваясь, как выехать со стоянки.
– Может, дождь переждем, потом поедем, а?
– Нет. Чего здесь высиживать-то? Все, что надо, уже высидели. Поедем.
Город под дождем выглядел совсем жалкеньким, скукожился серыми пятиэтажками. Улицы были пусты, редкие прохожие прятались под зонтами, и ветер, налетая, как коршун, норовил вырвать из рук хрупкие приспособления. Но на центральной площади исправно работал фонтан.
Выехали на трассу, дождь приутих. Ровно жужжали «дворники», разгоняя капли на ветровом стекле. Ольга молча вела машину, но вдруг спросила, резко, неожиданно:
– Ну что, довольна?
Не хотелось ничего говорить. Да и вопрос прозвучал несколько странно. Какое может быть довольство или, наоборот, недовольство, когда внутри бог знает что творится.
– Чего молчишь? Видишь, не зря съездили! Все, что хотели, выяснили.
– Что мы выяснили, Оль?
– Как это – что? Получается, твоему Громову еще два года назад неизвестный дядя Леша отставку дал. Так что можешь не беспокоиться, он теперь полностью твой, со всеми потрохами. А то, что было, то было. Можно и забыть за истечением срока давности.
– А разве у предательства есть срок давности, Оль?
– Ну, опять завела свою волынку. Надоела уже с этим предательством, Ир! Больше думать ни о чем не можешь, да? И это после всего, что видела?
Ольгины вопросы звучали с явным раздражением. И она понимала сейчас природу этого раздражения! И была согласна с ним! Бог знает чего она опять с этой волынкой…
– Не злись. Я сейчас вообще ни о чем думать не могу.
Но Ольгу уже несло:
– Я не пойму, у тебя такой жизненный принцип, что ли? Что бы ни случилось, но любимую рефлексию на произвол судьбы не брошу? Никогда не предполагала, что ты такая зануда! А впрочем, твое дело. Живи своей обидой дальше, намазывай ее на хлеб с маслом. Видно, тебя ничем не пробьешь…
Голос становился все более холодным, отрывистым, злым. Таким, что хотелось загородиться от него ладонями. Ирина проговорила тихо, обиженно:
– Зачем ты так?
– А как надо? Ты что, от меня до сих пор сочувствия ждешь, вселенского понимания? Ах, бедной подруге муж изменил? Ах, сволочь какая?
– Нет. Я вовсе не напрашивалась на такое благо. И вообще – ни о чем тебя не просила. Сама как-нибудь в своих рефлексиях разберусь.
– Да разбирайся на здоровье, а с меня хватит. Не зря в народе говорят – не делай добра. Вернее, не лезь со своим добром в чужое занудство. Потому что вместо благодарности ответное занудство получишь.
– Ну, если ты жаждешь благодарности… Спасибо, конечно.
Ольга замолчала – снова повисла меж ними холодная злая пауза. Обе напряженно глядели в ветровое стекло, по которому равнодушно двигались «дворники», исполняя свою механическую работу. Вжик-вжик, вжик-вжик… Хоть какой-то звук в неловкой тишине. Наконец подруга произнесла тихо, без прежнего раздражения:
– Дура ты, Ира, вот что я тебе скажу. Зажравшаяся, избалованная благосклонностью судьбы дура. Все тебе судьба щедро отвалила – и любовь, и детей…
– Да. Любовь, это да, это конечно! Особенно любви мне судьба много отвалила. Так много, что делиться пришлось.
Не хотела, а получилось довольно грустно, с долей язвительной насмешливости. Надо же было хоть что-то ответить! Ольга вдруг резко съехала на обочину, остановила машину, развернулась к ней всем корпусом:
– Да, именно любви! Потому что любовь – это не только когда тебя любят! Главное, чтобы она в тебе самой была, понимаешь ты это или нет?! Не бывает для женщины большего счастья – самой любить! И поверь мне, я знаю, что говорю! Потому что сама этого дерьма нахлебалась – во!
Ольга чиркнула ухоженной ладонью по горлу, бриллиант на безымянном пальце сверкнул хищной ледяной искрой. И задрожала вдруг, прикрылась ладонями, пряча исказившееся слезной судорогой лицо.
Ирина растерялась, смотрела не нее, не понимая причины столь резкой перемены. Дотронулась до дрожащей ладони, пролепетала испуганно:
– Что ты, не надо…
– Отстань! – отняла ладони от лица Ольга. – Не трогай меня! И без того всю душу разбередила, дура! И зачем я с тобой только связалась! Тоже голубь мира нашлась, мать твою…
Слезно шмыгнула носом, потянулась на заднее сиденье, вытянула из сумки салфетку, смяла в ладони. Резко вдохнула воздух и снова затряслась в слезном злом приступе:
– Если б ты знала, Ирка, как мне тяжело… Ты ж обо мне ничего не знаешь, вообще ничего! Думаешь, я такая вся из себя белая и пушистая, что ли? Жена успешного любящего мужа-бизнесмена, любительница красивой удобной жизни? Да видела я эту жизнь в гробу вместе с успешным любящим мужем-бизнесменом!
– Но он и в самом деле тебя любит. Разве не так?
– Да любит. Если уж совсем красиво сказать – любовью больной, мучительной и странной. Да не смотри на меня так! Любит и сам себе простить не может… Идиот… Лучше уж никак, чем так…
Высморкавшись в салфетку, приспустила оконное стекло, бросила ее в дождь. Сырой холодный воздух ворвался в салон, огладил прохладой их разгоряченные лица. Пристроив затылок на подголовник, Ольга закрыла глаза, принялась рассказывать тихо, будто жалуясь самой себе:
– Это я там, Егорке, ляпнула, что с отчимом жить хорошо. Ага, сказка прям душевная, все мое детство и юность испоганившая. Мне и десяти лет не исполнилось, как он, сволочь, меня лапать начал. Я сначала не поняла ничего, с подружкой посоветовалась. Она говорит – матери расскажи. Ну, рассказала. А она мне – оплеуху. Представляешь? С тех пор я дома старалась меньше бывать. После уроков хожу, брожу по улицам или во дворе сижу, пока в кухонном окне ее суету не увижу. Любила она этого подлеца, каждый вечер котлетки ему наворачивала. Так мне и запомнилась – с мясорубкой. А где дочь пропадает – ей и дела не было. Такая вот материнская любовь мне досталась, не шибко качественная. Нет, с виду-то все хорошо было – вполне благополучная семья. Новый год с елкой, дни рождения, мамино пузо беременное. К тому моменту, как я школу окончила, они еще двоих успели настрогать. Ох, как я тряслась, помню, когда мать в роддоме лежала! Чего только не придумывала, чтобы дома не появляться…
– Оль, а может, показалось? Ну, что он тебя лапал. Может, просто приласкать хотел?
– Ага, приласкать… Тебя, когда отец в детстве ласкал, за интимные места трогал?
– Я без отца росла. Мне два года было, когда он от мамы ушел.
– Ну, так и не говори тогда, если не знаешь.
– А отчим у меня тоже был. Но ничего такого – даже близко.
– Повезло, значит. Я ж говорю – везучая. А надо мной прямо какой-то рок в этом смысле висит. Школу окончила, мать с отчимом сели напротив – рожи умильные, как на картинке про хороших родителей, – спрашивают: ну что, доченька, как будешь в жизни определяться? Пора и самостоятельную жизнь начинать. Учиться, работать пойдешь? Хотя в нашем поселке ни техникумов, ни институтов не имеется, да и работы никакой нет. Может, в город поедешь? Кивнула – да, мол, конечно. Я по натуре девчонка тихая была, стеснительная, да еще и внутри страшно запуганная. Но, в общем, поняла, что как ни крути, а сваливать надо. Вырастили, выкормили, долг родительский исполнили, все, лавочка закрывается. Дальше сама, как хочешь. С глаз долой из сердца вон. Приехала в город с чемоданчиком. А дальше уже и вспоминать не хочется…
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |