– А тебе было обидно?
– Конечно!
– Ну да, ты же им всю жизнь посвятила. Не поняли дочери твоего героизма, значит. А разве твоя мама никогда про свой героизм не рассказывала? Не говорила, что всю жизнь тебе посвятила?
– Да, говорила. Совсем недавно. Когда я ей денег на путевку в санаторий не дала.
– Ну, вот…
– Что – вот?
– А то, что поставь знак равенства между своим героизмом и маминым. Разницы-то никакой. И в том, и в другом случае – сплошной эгоизм. Вдумайся в эти слова – я им всю жизнь посвятила. Как будто вексель выписываешь с отсрочкой платежа. Да разве по нему можно выгоды ожидать?
– Ну, моя-то мама хорошо по векселям получала. А я в отличие от нее ничего не хочу, кроме сочувствия и понимания.
– Да какая разница? Разница лишь в том, что мама твоя хочет материального, а ты – духовного. Суть-то одна! Это я к тому, чтобы ты на своих девочек не обижалась. Прости их за излишнюю прагматичность, они хотели остановить тебя, как умели. А героизм тебе больше нужен, чем им. И скажи спасибо, что есть у тебя, так сказать, объект для героизма, да еще и в двойном экземпляре. Как ни странно звучит, но именно объекту и надо быть благодарной. Нам вот с Машенькой в этом смысле не повезло, у нас его не было. И мы очень тебе благодарны, что именно ты была нашим объектом. Так радовались, что все у тебя хорошо, если б ты знала! Не зря, значит, жизнь наша прошла. Так что никогда не преподноси и не предъявляй дочкам счетов за свой героизм, наоборот, спасибо им говори.
– Да я и не предъявляю. Просто обидно, что они так…
– И обиду свою – брось. Зачем тебе еще одна? Не многовато ли будет? Не унесешь… Детей надо любить без обид. Если уж ближнего своего надо уметь любить, как самого себя, то что говорить о материнской любви?
– Так в том-то и дело, что я сама себя не люблю. Разлюбила совсем, напрочь, после того, что произошло. Презираю себя, понимаете? Стыжусь. Потому и ушла. А если б еще и стерпела, приняла ситуацию, смирилась, как все мне советовали, – вот тут бы мне конец и пришел.
– Не знаю, может, и так. Если только о себе беспокоиться – то все правильно, конечно. А если не только о себе… Мне очень жаль, что ты настроена так решительно.
– Не надо, теть Саш, прошу вас, не сбивайте меня. Мне тоже это решение далось нелегко. Не знаю даже, с чего новую жизнь начинать. Но все равно начну как-нибудь. По крайней мере попробую.
– И что, все мосты сожжешь? Никакой надежды для себя не оставишь? Помнишь, как в том мифе о несчастной Пандоре сказано? Когда она в страхе попыталась захлопнуть крышку, все несчастья успели вырваться на свободу, но в ящике осталась надежда.
– В мифе сказано – обманчивая надежда, теть Саш. Замешкавшаяся. То есть имеется в виду, что она была тоже одним из несчастий, предназначенных богами для людей. Ну, как тормоз, что ли. Просто это несчастье по имени «надежда» из-за своей нерасторопности не успело из ящика вылететь. Вот и получается, что люди в трудную минуту цепляются за нее, ищут защиту, верят ей, обманчиво топчутся на месте. А это тоже своего рода зло. Не честнее ли принять ситуацию такой, какая она есть? Человек – существо инертное и не любит менять привычный образ жизни, это понятно. А когда мы не тормозим и адекватно воспринимаем ситуацию, даже если она горестна и неприятна, то начинаем искать пути выхода. И ведь находим!
– Да. Если адекватно, то да. А ты уверена, что вполне адекватно ее воспринимаешь? Ведь были же у тебя сомнения? По-моему, не стоит надеждой пренебрегать, хоть и обманчивой. Оставь себе хоть капельку!
– Нет. Это очень тяжело, теть Саш. В самом деле. Раздвоенность какая-то получается. Надо одно выбирать – или надеяться, или укрепиться в своем решении. Иначе с ума сойдешь, утонешь в собственных рефлексиях. Я за эти дни чуть не утонула, хватит!
– Ну что ж, тебе виднее. Ишь, как у тебя глаза решительностью блестят. Если на первое время нужна будет помощь – обращайся. У меня есть кое-какие сбережения.
– Спасибо, теть Саш. Я как-нибудь сама. Голова на плечах есть, руки-ноги целы. Ничего, проживу. Сегодня буду школы обзванивать, работу искать.
– Ну, бог в помощь. Ладно, пойду, не буду тебе мешать.
– Посидите еще, теть Саш…
– Нет, Ирочка, не могу. Хочу до обеда на могилку к Машеньке съездить. Я ведь каждый день езжу. Тянет меня, и все. Ничего не могу с собой поделать. А вчера, знаешь, такой забавный случай был. Сижу на скамье около могилки, а сзади кладбищенский сторож подошел, хотел, видно, спросить что-то. Глянул сначала на меня, потом на фотографию на памятнике – и позеленел весь, начал молитву бормотать да креститься. И пятится от меня, пятится, чуть не упал. Мы ж с Машей-то до старости были – одно лицо.
– Да, я понимаю. У вас такое горе, а тут еще я…
– Да что ты? Главное, живи да здравствуй, в любых ипостасях. Все можно в этой жизни пережить, кроме смерти близких. Смерть – настоящее горе. А все остальное – суета.
Вздохнули в унисон, помолчали. Тихий ангел пролетел по кухне, колыхнул край занавески. А может, это был ветер с улицы, тоже вздохнувший горестно.
Проводив тетку, Ирина в раздумьях перемыла посуду и застыла у кухонного окна. Как же непривычен глазу городской индустриальный пейзаж: улица, дома, чахлые клены на тротуаре в квадратах земли, вдали труба завода плюет в небо сизо-оранжевым дымом.
Телефон. Кажется, звонит ее телефон. Разбавляет знакомой мелодией тишину квартиры. Она глянула на дисплей, сердце обмерло от радости – Сашка!
– Привет, мам. Как ты?
– Да ничего, доченька. А вы как? Где сейчас, на занятиях?
– Не-а. Мы с Машкой сегодня в прогуле.
– А что так?
– Как – что? Тяжкую стрессовую ситуацию переживаем. От нас мама ушла.
– Не надо, Саш, прошу тебя. Лучше собирайтесь и приезжайте обедать. А заодно захватите мой диплом, поищите его там, где у нас фотографии. Он должен в каком-то из пакетов лежать.
– Ладно, найдем.
– Давайте, жду.
Она нажала на кнопку отбоя, похвалила себя за спокойный голос. Не расплакалась – уже хлеб. Так, а что с обедом? Тетка привезла какие-то продукты: курица есть, овощи, бутылка кефира. Будет обед. А на сладкое можно оладушки сделать, мука в тети-Машиных запасах наверняка найдется.
К приезду девчонок стол был накрыт, запеченная в духовке курица красовалась в центре на блюде. Салат пришлось подсолнечным маслом заправить, оливкового не нашлось. Ничего, может, не унюхают, привереды.
Зашли в дверь – обе с каменными настороженными лицами, сунулись к щеке с поцелуями. Вежливо, как чужие. Сели за стол, она суетилась вокруг, как радостная клуша, подкладывая к тарелкам забытые ножи и вилки, трещала без умолку.
– Чуть курицу не сожгла, представляете? Духовка-то незнакомая. Но вроде ничего получилась, поджаристая, как вы любите. Ешьте, от белого мяса не толстеют.
– А нам нынче лишние килограммы не грозят. Нас теперь вкусным ужином никто не соблазнит. Приезжаем домой поздно, когда готовить-то? И нервное переживание не способствует.
– Перестань, Саш, – одернула сестру Машка. – Хватит, маме и без твоих намеков плохо. Да, мам?
– Ну, почему же плохо, привыкаю помаленьку.
– Да к чему тут привыкать, – недоверчиво оглядела Сашка скромную кухоньку. – И все равно не понимаю тебя. Ну что за восстание Спартака ты нам устроила? Поедем домой, а? На нашей кухне так хорошо, а здесь дышать нечем, из окна асфальтом и бензином воняет.
– Ты ешь, Сашенька. Вы про мой диплом, кстати, не забыли? Привезли?
– Да, учительница истории ты наша. Что, и впрямь в школу работать пойдешь?
– Пойду. Это ж моя специальность как-никак. Другой не имеется.
– Вот именно – как-никак. Помнишь, по телевизору сериал «Школа» показывали? Его еще прикрыли потом, правды испугались. А там действительно про школу все показали.
– Да ты-то откуда знаешь? Вы же в хорошей элитной гимназии учились!
– Рассказывали.
– Ну, мало ли что рассказывают.
– Мам, да ты хоть представляешь себя учительницей? У тебя ж никакой хамской закалки нет! И вообще несерьезно все это. Не тот случай, по большому счету. Я понимаю, еще бизнес свой открыть – как в сериалах про женское возрождение. А что, сейчас народ любит по субботам такое «мыло» смотреть. Там сначала женщина все теряет, а потом на протяжении четырех серий возрождается. Долго возрождается – через тернии и препоны. Тут уж насколько у сценариста фантазии хватит, а иногда ее просто зашкаливает – на одну женскую жизнь столько и препонов с терниями не найдешь!
Сашка усмехнулась, отправила в рот сочный кусок белого куриного мяса, с удовольствием прожевала, прикрыв глаза. Проглотив, продолжила:
– Так вот, о чем бишь я… Да, о сериале про женское возрождение. А в конце тот, кто у бедной женщины все отобрал и выгнал на улицу, волосенки на голове рвет и на коленях приползает. Это уж как правило! Ну и все прочее люблю – не могу. Ты так же, что ли, хочешь?
– Нет. Ничего я такого не хочу, все гораздо проще. Я не могу жить с мужчиной, который меня предал, только и всего.
– Да, кстати, мы вчера говорили с папой. Он сказал, что никакой второй семьи у него нет. Сын есть, а семьи нет. Ну, он просто ездит туда, навещает его…
– Я не верю, Саш. Молчал же он десять лет.
– А я вот, например, верю! Нет у него никакой семьи! Семья – это мы! Ты, папа, я и Машка! Ну а ты чего молчишь? – живо обернулась она к сестре. – Хватить жрать курицу, включайся уже, не тормози!
– М-м-м, – быстро закивала головой Машка, пережевывая. – Да, мам, Сашка права. А если ты будешь на своем неверии так упорствовать, то чем черт не шутит насчет второй семьи? Может и появиться! Ты ж место освободила, а такие тепленькие местечки надолго пустыми не остаются! Папа же не евнух, правда? Он у нас красавец-мужчина, свободные тетки сами толпой налетят!
– Вот именно! – со смаком поддержала сестру Сашка. Даже удовлетворенно головой кивнула, будто сестра только что оттарабанила заранее выученный урок. – Жизнь есть жизнь, никуда от нее не денешься. Ты что, хочешь, чтобы злая мачеха нас из дома выгнала? И ведь выгонит, не сомневайся! А нам тут втроем тесновато будет, мам!
– Ну, все, хватит юродствовать! Что-то вы слишком далеко зашли. И вообще, мне этот разговор не нравится. И ваш тон ужасно не нравится! Очень обидный, я такой, по-моему, не заслужила! Не забывайте, что вы не с чужой теткой, а с матерью разговариваете!
– Прости… Прости нас! – быстро глянув на Сашку, торопливо и успокаивающе заговорила Машка. – Может, мы и впрямь перегнули малость! Но ты нас тоже пойми, как нам тебя еще образумить? Мы же тебя любим. И папа тебя очень любит, он сам сказал! А тон – это да, наверное, реакция на стресс. А вообще мы ж не такие, ты знаешь…
– Знаю, Машенька. Потому мне и удивительно. И ужасно непривычно, будто девочек моих подменили.
– А тебя тоже будто подменили, – тихо проговорила Сашка, не поднимая глаз от тарелки. – Нет, ты и впрямь какая-то другая стала. Такое чувство, что ты совсем в себе не уверена и не понимаешь, куда тебя несет. Остановись, пожалуйста, пока не поздно. Жизнь на месте не стоит, все и впрямь может в одночасье в плохую сторону повернуться. А кстати, новость слышала? – подняла она вдруг оживившееся лицо. – Про Петра Яковлевича Горского.
– Нет. А что с ним случилось?
– Так он вчера Стеллу из дома выставил и даже успел на развод подать! Не понимаю, зачем ему эта бодяга была нужна – сначала разводиться с тетей Надей, потом на Стелле жениться, потом опять разводиться. Пожилой человек, а будто в игрушки играет. Видишь, как у некоторых все быстро с этими вопросами решается? Ты чего так побледнела, мам?
– Нет. Ничего. Искренне ему сочувствую.
– А чего ему сочувствовать? Если уж кому и сочувствовать, так это Стелле. Не успела, бедняжка, досыта хорошей жизни вкусить. Придется обратно в свою Мордоплюевку ехать. Так-то она ничего девчонка, прикольная.
– Саш, я удивляюсь, откуда из тебя этот цинизм ползет? Вроде раньше не замечала.
– Это ты про что? Про сочувствие к Стелле? Да ладно, дело житейское. Подумаешь, захотела девчонка пожить хорошо. Сейчас большинство таких, мам. Погоди, стоит Горскому свистнуть, еще сотня желающих прибежит.
– И ты бы прибежала?
– Я – нет. Вы же нас с папой по-другому воспитали, на своем примере. Нет, я уж по любви как-нибудь. Хотя желательно с материальной подоплекой.
– А без подоплеки – никак?
– Хм… Ничего не могу тебе сказать. Но лучше все-таки с подоплекой.
– Не знаю. Наверное, я и впрямь как-то неправильно живу. То есть в материальном смысле – неправильно. Мама нас со Снежаной одна воспитывала, и мы очень скромно жили. И одета я была из рук вон. Юбка да пара кофточек – все наряды. Но это не помешало нам с папой любить друг друга. Я любила его и не думала, кто он, что он, чей сын, богатые ли у него родители. Просто – любила, понимаете? Скажи мне тогда – отдай жизнь за Игоря, и отдала бы, не задумываясь. Да и потом тоже…
– Ну, вот видишь! Это ж грех – такой любовью пренебрегать! Вот и люби себе дальше. Поедем домой, а? И папа переживает, всю ночь не спал. Ну глупо же, честное слово!
– Я-то как раз любовью не пренебрегла, Саш. Это он пренебрег. А это вдвойне больнее.
– Ой, ну что за гордыня? В конце концов, обидчику всегда хуже, чем обиженному. Выходит, что ты гордая, а он так, дерьмо собачье? Он же повинился перед тобой, раскаялся, прощения попросил. А тебя вдруг понесло ни с того ни с сего с гордыней…
Ирина вдруг почувствовала – выдохлась. В отчаянии опустила глаза, с трудом сглотнула набежавшие слезы. Нет, отчего они никак не могут ее понять, весь разговор идет по одному и тому же кругу, и каждый круг еще больше отдаляет их друг от друга.
Доченьки, милые. Наверное, и это надо принять как новое откровение. И любить вас такими, не принимающими. Когда сами полюбите, может, и поймете…
– Мам, ты чего? Плачешь, что ли? Извини, мы не хотели тебя обидеть. Поверь, не такие уж мы эгоистки, нам просто и тебя, и папу жалко одинаково.
– Нет. Я не плачу. Я все понимаю. Просто… может, и в самом деле сменим тему? Давайте лучше чай пить! У меня ж еще оладушки есть, такие замечательные получились! Я сейчас…
Подхватилась, незаметно смахнула слезную сырость, образовавшуюся во внешних уголках глаз, поставила на стол тарелку с оладьями, нажала на кнопку электрического чайника. Все-таки когда суетишься – как-то проще. Еще и телефон на подоконнике заверещал, и к нему можно в суете кинуться.
– Да, Оль, привет. Нет, не дома. Я у тетушки. Мы тут с девчонками. Домой? Я не поеду, Оль. Да, правильно думаешь.
Сашка сидела, навострив ушки и прислушиваясь к разговору. Машка без пригляда сестры не растерялась, уже успела уплести пару пухлых оладушек. Ольга же продолжала свой пристрастный допрос в трубку:
– Значит, решилась все-таки? А ты как, навсегда или просто немного попугать?
– Я никого не собираюсь пугать. Не умею играть в эти игры, ты же знаешь.
– Да, я помню, ты у нас девушка шибко бескомпромиссная. Что ж, все понятно с тобой. Давай, диктуй адрес.
– Какой адрес?
– Ну, где ты там окопалась?
– А ты что, хочешь сюда приехать?
– А что, нельзя?
– Ну почему же? Пожалуйста: улица Папанина, восемь…
– Это на Маяке, что ли?
– Ну да.
– У-у-у, в какую тмутаракань забралась. А что там девчонки делают? Неужели, как декабристки, за матерью в сибирские рудники последовали?
– Нет. Они просто…
Хотела сказать – в гости, да язык не повернулся. Слишком уж звучит для слуха убийственно – дочки к маме в гости приехали. И вообще – страшно действовал на нервы насмешливый голос подруги…
– Ладно, жди. А какой номер квартиры?
– Пятьдесят шесть…
– Все, через полчаса буду. Девчонок домой отправь. Дело у меня к тебе, срочное.
Все, отключилась. А обидный осадок остался. Чего они насмешничают над ней кто во что горазд? Неужели все случившееся действительно так смешно? А может, и впрямь смешно? Если, допустим, отключиться и посмотреть на собственную ситуацию со стороны, как давеча, словно из зала кинотеатра. Да, смешное кино. Муж десять лет жене изменял, а она, дура, спохватилась. Молодец, как ловко ее за нос водил! Так тебе и надо, не зевай, значит! Нет, посмотрите на эту глупую гусыню, она еще и гордостью вся изошла, из дома ушла с чемоданами – после драки кулаками размахалась! Нет чтоб поплакать тихонько да простить великодушно от безысходности. А эта – нет, еще и детей мучит. Неинтересное кино, совсем глупое, аж зевать хочется…
– Это тетя Оля звонила? – вывел ее из короткой задумчивости Сашкин голос.
– Да. Чайник вскипел, сейчас чашки поставлю…
– Она что, сюда приедет?
– Да, через полчаса.
– Ну, тогда мы чаю быстро попьем да отвалим. Чего мы вам мешать будем, да, Маш?
– Вы нам совсем не помешаете, с чего ты взяла?
– Нет, мы поедем, пожалуй. Слышь, Машка…
Сашка повернулась к сестре, и глаза вдруг округлились, голос взвился возмущенной нотой:
– Ты что, полтарелки оладий сожрать успела?! Нет, ну ты посмотри на нее, мам. Ну бессовестная какая, глаз да глаз нужен! Скоро ни в одну дверь не войдет, проталкивать придется!
– Отстань от нее, Саш, не дави. Вот же взяла привычку – все время ее оговаривать! Пусть ест сколько хочет!
– А вдруг у нее булимия?
– Да ладно, не сочиняй.
Вдруг что-то щелкнуло в голове – ох, как же хорошо ей сейчас живется в этой короткой, но привычно ласковой перепалке. И ей, и девчонкам. И сердитое Сашкино лицо к месту, и Машкины растянутые в довольной улыбке, блестящие маслом губы. Только голоса Игоря не хватает – ах вы, мои мышата…
Сглотнула, с трудом сдержав слезы. Дорогая голова, сделай, пожалуйста, еще один щелчок. Сотри из моей памяти новое ужасное знание, напрочь и навсегда, чтобы я могла жить хоть как-то. А что, бывает же в кино – раз, и нападет спасительная амнезия…
– Мам, ты чего опять? Будто плачешь!
– Да нет, не плачу. Просто голова разболелась. Наверное, к дождю.
Выпив чаю, девчонки переглянулись – пора ехать. Они долго толкались в прихожей, отпихивая друг друга от зеркала и натягивая легкие курточки. Машка пыхтела, пытаясь застегнуть «молнию», Сашка нетерпеливо цокала каблучком по паркету. Чмокнули ее с двух сторон в щеки, открыли дверь и обе оглянулись в надежде. А у нее опять слезный спазм подкатил к горлу, будто надежда ударила в грудь острием ножа. Улыбнулась, махнула рукой – пока…
Через пять минут Ольга уже звонила в дверь. Даже слезы не успели высохнуть.
– О-па! Ну, я примерно это и предполагала, – глянула на нее подруга. – Чего ревешь-то?
– Девчонок жалко.
– Лучше себя пожалей, несчастная. Видела сейчас твоих красавиц. Вполне бодренько со мной поздоровались. Классные девки выросли! И машинка у них так, ничего себе. С мужиками-то спят уже или в гордой инфантильности пребывают?
– Не знаю, может, и спят. Это их личная жизнь, я не вмешиваюсь.
– Хорошая мамка, да? Все на доверии?
– Да, я им верю. Если захотят, сами расскажут. Вообще-то Сашка однажды вполне по этому поводу определенно выразилась. Говорит, за кого замуж пойдем, с тем вас с папой и познакомим. А пока – не приставайте. Интересная позиция, да?
– Что ж, нормальная позиция, вполне в духе времени. Главное, чтобы вы с Игорем с этой позицией были согласны. Но ведь вы же всегда и во всем друг с другом согласны? В хорошей семье главное – это согласие между родителями и детьми.
Ольга быстро повернулась к зеркалу, преувеличенно внимательно оглядела себя всю, с головы до ног, тем самым как бы обесценивая произнесенные общие фразы. Потом поймала в зеркале ее взгляд, усмехнулась. Очень грустно усмехнулась.
– Да ты заходи, Оль! – спохватилась Ирина запоздало с гостеприимством. – Чего мы в коридоре-то? Заходи, располагайся, будь как дома.
Ольга ступила в комнату, огляделась, осторожно присела на край диванчика. Произнесла тихо, грустно:
– Да уж, не Версаль…
– Согласна. Но жить можно.
– А кто спорит? Жить везде можно, смотря как. А курить в твоем Версале можно?
– Кури, сейчас блюдце принесу. Тетя Маша в своем доме пепельниц не держала. Может, кофе хочешь? Я сварю. Я вообще сегодня с утра на кухне толкусь, у меня день визитов.
– Ну и радуйся, что все вокруг тебя пляшут, глупенькая. Пока – пляшут. А через какое-то время привыкнут к твоему отсутствию и плясать перестанут.
– Хм… Ты сейчас говоришь, как мои девчонки. Почти слово в слово. Так будешь кофе или нет?
– Нет. А относительно того, что слово в слово, – ты как хотела? Что еще тут можно сказать? Такова жизнь, моя милая. Кто сознательно выбирает одиночество, тот должен понимать, что эту косточку ему придется до конца жизни догрызать. Ты как, готова к такому сценарию? Или думаешь, именно для тебя другой напишут?
– Ладно, Оль, не добивай, и без того плохо. Ты говорила, у тебя ко мне какое-то срочное дело есть?
– Ну, не совсем дело. Скорее предложение. Только дай слово, что не будешь сразу руками и ногами отбрыкиваться!
– Хм… Смотря какое предложение.
– Да нормальное, самое что ни на есть правильное в твоей ситуации. Я бы на твоем месте именно так и сделала.
– Что? Объясни наконец!
– Я бы обязательно съездила и поговорила с той женщиной. Ну, от кого у Игоря ребенок.
– С ума сошла? Нет, ни за что!
Она даже отступила на шаг, уставилась на Ольгу безумными глазами. Нет, как ей такое в голову пришло?!
– Да ладно, не шарахайся, как испуганная лань. Нет, а что в этом страшного, скажи? Неужели тебе не интересно ей в наглую рожу глянуть? В конце концов, она на протяжении долгих лет на твое семейное счастье покушалась! А по Уголовному кодексу вообще покушение приравнивается к преступлению! Давай съездим, а? Чего тут ехать-то? До Марьинска три часа на хорошей скорости! Ну, может, четыре. Разберемся по обстановке.
Ирина все еще не могла отойти от потрясения. Наверное, на такой вариант развития событий она не согласилась бы даже под дулом пистолета. Просто удивительно, как до этого Ольга додумалась. И вообще странно все это. Понятно, что подруга. Понятно, что доброе дело сделать хочет. Но во всем же есть какая-то граница, переходить которую другим заказано – даже неприлично предлагать такое.
– Оль, – задумчиво произнесла она, отвернувшись к окну. В глаза подруге смотреть не хотелось. – Ты извини, конечно, но я вот никак в толк взять не могу – чего ты со мной возишься, а? Причем так настырно.
– А сама не понимаешь?
– Честно – нет.
– Да завидую я тебе, вот что! – хрипло рассмеялась Ольга, захлебнувшись порцией сигаретного дыма. – У тебя пресловутая бабская гордость есть, а у меня ее нет, вот и завидую! С одной стороны – вроде ты в пропасть падаешь, а с другой – на ступеньку выше встаешь.
– Шутишь, что ли?
– Конечно. Хотя в каждой шутке есть только доля шутки. А если серьезно, от души помочь хочу. Мы ведь неплохо с тобой общались все эти годы. Я думала, даже подругами стали. Пока ты только что не спросила, с какого перепугу я с тобой вожусь.
– Извини, я и правда не хотела тебя обидеть.
– Ладно, извиняю. Все, обмен реверансами закончился, собирайся, поехали.
– Я не поеду.
– Поедешь.
– Нет!
– Да почему?!
– Да потому, что не могу! Пойми в конце концов!
– А тебе и не надо мочь. Сядешь в машину, я тебя сама привезу. Мне самой жутко интересно, что там за баба. Хоть и не мое это дело, по большому счету, но все равно интересно.
– Ну, если интересно, так поезжай одна. А меня – уволь. Тем более мне совсем не интересно.
– Не ври!
– Оль, отстань, а? Ну сама подумай, что ты предлагаешь. Что я ей скажу? Ай-ай-ай, как вам не стыдно? Еще и пальчиком погрожу?
– Зачем же – пальчиком… Нет. Просто узнаешь все как есть. Ты даже не знаешь ничего толком!
– Ну, узнаю… И что? Нет, вряд ли наша беседа что-то изменит.
– А жить вот так, в маете, лучше? Копаться в своей обиде, как в помойке? Может, ваша беседа и не изменит ничего, но по крайней мере будешь обладать точной информацией.
– Да не знаю я, как говорить! Даже не представляю! Нет, у меня наглости и духу не хватит. И вообще – противно!
– Ну, если ты такая чистоплюйка, я могу с ней поговорить. У меня точно наглости хватит, во мне этого добра с избытком.
– То есть, я не поняла, ты хочешь скандал, что ли, устроить?
– Ага, щас! Вообще-то, если ты этого не знаешь, я женщина воспитанная, хамскими комплексами не страдаю. А о наглости говорю в хорошем смысле, как о вынужденном орудии защиты. Не бойся, все пройдет на высшем дипломатическом уровне, даже твоя нежная и гордая душевная организация не пострадает. Давай решайся, а то время теряем. И так только к вечеру в этот Марьинск приедем.
– Но мы даже адреса не знаем!
– А вот об этом можешь не беспокоиться, адресок я у своего вчера таки выудила. Правда, пришлось весь вечер белой и пушистой киской вокруг него прыгать.
– А откуда Самсонов ее адрес знает? Он что, там был?
– Ну да, был один раз. Тогда, десять лет назад, когда вся эта история закрутилась. Я ж тебе рассказывала, что сначала мой на эту Юлю запал…
– Значит, ее Юлей зовут?
Показалось, довольно равнодушно спросила, но прошла-таки по сердцу болезненная вибрация, как звон лопнувшей струны.
– Ну да. Вот видишь, ты даже имя соперницы не знаешь!
– Да зачем мне ее имя. Не знала и знать не хочу. Тем более она мне не соперница, потому как объекта для соперничества у нас нет. Был, да со вчерашнего дня вышел.
– Ладно, ладно… Уж не будем про объект всуе вспоминать. Погодим еще.
– А что, твой до сих пор ее адрес в памяти хранит, забыть не может?
– Да брось. Он вообще его не знает, визуально мне рассказал, как ее найти.
– В смысле – визуально?
– Да очень просто! Сталинская пятиэтажка напротив кинотеатра «Стрела», первый подъезд справа, если спиной к дому встать, потом на второй этаж, и крайняя дверь налево. Ты бы видела, как он в памяти все это воспроизводил – ухохочешься. Сидел, закрыв глаза ладонями, долго мычал. Ну да ладно, неважно. Главное, вспомнил. Кинотеатр-то, я думаю, мы с тобой в этом городке все равно отыщем? Ах да, вот что еще! Самсонов просил Игорю не говорить, кто тебе по адресочку наводку дал.
– Мне – дал?! А я его просила?
– Ну, хорошо, не тебе! И все равно не проболтайся при случае. Так что, поедем? Время теряем.
– Ладно, поедем! – вдруг решилась она. И даже рукой махнула, будто отодвигая от себя презрение. Молчи, презрение к самой себе, потом с тобой разберемся. – Только и впрямь давай на твоей машине, а то я боюсь, не доеду, развернусь на полпути.
– А я и не согласилась бы на твоей. Вон, у тебя ручонки дрожат, и состояние психически неуравновешенное. Ну и рожа у тебя, Шарапов, конечно… Возьми косметичку, по дороге подкрасишься, слезную бледность замажешь. А то явишься такая мадам – с гордым видом и заплаканными глазами! Давай одевайся, а я пока кофе себе сварю.
Выезжая из города, они угодили в пробку. Ольга тихо чертыхалась, посылая проклятия плохим дорогам и «этим идиотам, которые ни черта ездить не умеют». Наконец выехали на шоссе.
Ирина трусила. Сидела и трусила, проклиная себя, что все-таки согласилась на эту авантюру. И опять презирала себя – сдалась, все-таки сдалась! Ну почему она такая мягкотелая? Почему ее так убедить легко? Или… Или она сейчас просто сама с собой кокетничает? А на самом деле – и впрямь хочется на эту Юлю взглянуть. Но как?! О боже, стыд какой! Все, надо срочно просить Ольгу развернуться и поехать назад!
– Сиди, не дергайся! – вдруг решительно произнесла подруга, глядя на дорогу. – Не посылай мне свои флюиды под руку, я ж на скорости еду. Давай лучше посплетничаем, что ли. Слышала новость – вчера Яковлич Стеллу из дому выставил?
– Да. Мне девчонки сказали. Уж не знаю, откуда они узнали.
– Да неважно. А зато знаешь что я первым делом сотворила?
– Что?
– Наде в Ставрополь позвонила! Рассказала все как есть!
– И что?
– А знаешь, она очень даже правильно отреагировала: выслушала меня спокойно, с достоинством, даже спасибо сказала. Мне показалось, когда прощались, у нее голос радостью трепетал.
– Хм… В тебе, Оль, талант психолога-миротворца пропадает. У меня такое ощущение, что тебе доставляет удовольствие мужей с женами мирить. Причем любыми способами. Даже если они не очень этого хотят.
– Ну, это они так говорят, что не хотят. А на самом деле хотят, даже очень. Только гордыня не позволяет в этом признаться.
– Это ты меня имеешь в виду?
– Да больно надо – тебя…
– Знаешь, Оль, до сих пор не пойму – как я жила десять лет и никакого обмана не замечала? Просто удивительно! Все кругом знали, я одна не знала, не видела.
– А знаешь почему? Потому что ничего не было! Потому что Игорь тебя любит, а не эту Юлю! Вот если бы разлюбил, сразу бы почувствовала. И увидела бы, и узнала… Ведь ты, как я понимаю, даже в постели никакого подвоха не чувствовала?
– Нет. В том-то и дело.
– Вот видишь! Обычно бабы такие дела сразу секут. А может, у него и не было с ней ничего такого, шибко уж постельного? Может, все отношения на Игоревой платонической честности строились? В том смысле – если родил ребенка, будь добр, отцовствуй. И если это действительно так, я готова ему памятник при жизни поставить. Прямо на вашем участке, между соснами. А тебя розгами высечь за твою гребаную бескомпромиссность! Тоже мне Мата Хари нашлась. Зачем Стеллу-то Горскому с потрохами сдала? Тоже от ненависти к компромиссам, что ли?
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |