Философия XX в. выявила подобную зависимость содержания от формы с достаточной убедительностью. А поскольку план выражения может быть разным, но равным образом имеющим право на существование, постольку и исторические тексты, в которых преобладают разные точки лингвистического отсчета, также уместны. История в качестве некоего набора текстов развивается не в соответствии с теорией прогресса, как его понимали просветители, - движения от несовершенного состояния к состояниям все более совершенным. Текст Геродота, условно говоря, может быть научно более значимым, чем, скажем, текст какого-либо малоискусного историка нашего времени, описывающего те же события, что и древнегреческий историк, - греко-персидские войны. Причем исследовательская «оснастка» второго будет гораздо лучше, чем первого. Он будет пользоваться намного более широким кругом источников. Его методы (о которых Геродот и не догадывался) будут гораздо изощреннее, общий кругозор намного шире. И тем не менее величие Геродота как историка не будет поколеблено тем, что он допускал существование людей с песьими головами, а современный историк далек от этого, ибо строение геродотовской «Истории» прекрасно, тогда как красота текста его отдаленного продолжателя и оппонента - это большой вопрос. С точки зрения постмодернистов, тексты древнегреческих историков вполне стоят текстов, написанных историками XX в. Они отличаются тем, как они написаны. В них по-разному представляется реальность. Но они не ближе и не дальше по отношению к истине. Ведь истина исторического исследования не отделена от языковой репрезентации. Как все жанры литературы по-своему хороши и должны сосуществовать в культурной памяти человечества, так и различные жанры исто-
риописания образуют целостный образ истории. История исторична, т. е. все ее развертывание во времени, все те ракурсы, с которых она взирала на прошлое и настоящее человечества, составляют ее содержание. В отличие от точных наук, где последующие теории ограничивают, а то и полностью отвергают более ранние теории (как химия XIX в. полностью отвергла теорию флогистона), разные эпохи в становлении исторической науки в одинаковой степени составляют последнее слово науки. Тексты Мишле или Гиббона не могут устареть. Правда, они могут быть на время забыты. Но их научная ценность, специфическая для истории, от этого пострадать не может. История развивается не в виде единого потока, в процессе которого накапливается все больше и больше истины, а в виде множества ручейков - форм выражения, стилей, опытов конструирования прошлой реальности.
Можно сказать, что постмодернистская философия истории исходит из примата плюрализма над монизмом. В свою очередь, подобная ориентация основана на фундаментальном предпочтении различия тождеству. Этим постмодернистская модель отношения к миру радикально отличается от отношения классического. В качестве примера опять-таки можно сослаться на Гегеля, философия которого основывалась на принципе тождества мышления и бытия. Примат тождества над различием управлял гегелевским пониманием всемирной истории. Последняя мыслилась как процесс преодоления различия, восстановления исходного тождества, но восстановления диалектического, умудренного опытом бытия врозь, воссоединения бытия-мышления с самим собой на более высоком, полном уровне. Восстановление идентичности - это каркас всей эпистемологической модели западной классической философии. Познавательный идеал, с этой точки зрения, представлялся как совпадение мысленного образа реальности и ее самой, т. е. в виде упразднения существовавшего между субъектом познания и его объектом (в виде незнания, невежества) различия, зазора.
Постмодернистское сознание пересмотрело оппозицию тождество-различие в пользу различия. Различие оказалось
более фундаментальным и первичным, чем тождество, которое стало представляться даже чем-то искусственным, придуманным людьми. В действительности ничто ему не соответствует. Стремление к унификации, к объединению на уровне социальном, так же как и на уровне познавательном, есть не что иное, как стремление к господству. Действительность же состоит из различий, отсылающих ко все новым и новым различиям. Их преодоление - фикция. Оно может быть лишь результатом насилия над истиной. Реальность не представляет собой единую структуру или же совокупность соподчиненных структур. Действительность не образует иерархической упорядоченности. Таков лишь ее неадекватный (но агрессивный) образ.
Классики постмодерниза терминологически по-разному обозначают свою позицию. Ж. Деррида употребляет термин «диссеминация», что означает рассеивание и даже разбрызгивание спермы. Ж. Делёз вводит в оборот весьма характерную метафору - образ ризомы. Для классической европейской философии намного характернее другая универсальная метафора познания - дерево. О нем, в частности, говорил Декарт. Для него, как известно, дерево представляло наиболее адекватный образ структуры человеческого познания. Корни этого дерева являли собой метафизику - науку об основаниях познания и бытия. Единый ствол представлялся французскому философу физикой - наукой, которая должна предварять исследование всех природных явлений. Что до отдельных ветвей, то в них Декарт видел более частные, специфические по сравнению с физикой и, тем более, метафизикой, науки, вроде медицины, химии или, скажем, этики. Картезианская метафора была возможна, поскольку сама истина мыслилась единой. Единая истина -единая наука.
Для Делёза не существует ни единой истины, ни единой науки. Претензии на единство подозрительны. Они суть выражения претензий на господство над умами людей. Подлинная реальность, по Делёзу, подобна грибнице - ризоме. В ней нет центрального ствола и соответствующей ему периферии. В ней нет центра и окраины. В ней все разное
и все имеет равное право на существование. Все ее ответвления одинаково главные. Ризома есть такая структура, в которой существуют только отдельные ветки. Можно сказать и так: в ризоме все ответвления суть главные стволы.
Творчество Фуко было наполнено борьбой с насилием, идущим от доминирования тождества над различием. Для него принцип тождества воплощался в фигуре субъекта. Субъект как автор и носитель знания изобретен сравнительно недавно - как философская фигура, он приобрел свой субстанциальный статус в Новое время. Субъект стал основной репрессивной фигурой соответствующей идеологии знания. Однако эта фигура иллюзорна, как по-своему иллюзорна и идеология, порождающая интеллектуальные фантомы и являющаяся такого рода фантомом, созданным определенной культурной эпохой. Отсюда следует, что другая культурная эпоха заменит субъекта каким-то иным, еще неведомым, идеологическим образованием. В своей знаменитой работе «Слова и вещи» Фуко предрек смерть субъекта и даже смерть человека. Речь, разумеется, шла не о физической кончине человека и человечества, хотя и этого также исключать нельзя. Фуко имел в виду именно замену идеологического конструкта под названием «человек», на который опиралась модель бытия, где принцип тождества был доминирующим.
О смерти автора писал и Барт. С преодолением субъекта, предложенным Фуко, перекликается и деконструктивистский подход Деррида. Деррида доминирование тождества над различием обусловливал логоцентризмом традиционной метафизики. Логоцентризм он связывал с безусловным предпочтением идеологией прошлого логического мышления как главного инструмента познания. Логическое мышление рассматривает же тождество в качестве своего познавательного идеала. Традиционная метафизика пыталась свести реальность к одному или к нескольким первопринципам, из которых потом можно было бы логически непротиворечиво вывести все потенциальные следствия - мир и человека во всем их разнообразии. Согласно Деррида, логоцентризм возникает из предпочтения речи письму. Письмо, с этой точки зрения, не привносит ничего нового в сферу смыслов. Оно
лишь более или менее верное воспроизведение речи, т. е. ее репрезентация. Речь же в качестве связного, осмысленного целого должна иметь своего носителя - субъекта. Примат речи над письмом Деррида описал как фоноцентризм.
Другим предрассудком, в котором выражается примат тождества над различием, разделяемым традиционной метафизикой, было неравенство означаемого и означающего. Первое безусловно важнее и онтологически фундаментальнее. Второе - это только инструмент, только знак, позволяющий приблизиться к подлинной реальности. Однако постклассическая (и даже постпостклассическая) философия, в частности в лице Деррида, отвергла существование чистого означаемого, чистого смысла, к которому исследователь должен пробиваться с помощью языка. Не существует такого смысла, который присутствует в мире, дожидаясь, пока его откроют (а это было мечтой феноменологии и традиционной герменевтики). В действительности, считал Деррида, интеллектуальное пространство - это «сад расходящихся троп». Расходящихся, а не сходящихся. Иными словами, смысл рождается из взаимодействия с другими смыслами. Те, в свою очередь, возникают из смыслов еще более удаленных от тех, с которыми мы непосредственно сталкиваемся при восприятии того или иного текста. Всякий текст адресует нас к другому тексту, тот - к третьему и так без конца.
Смысл - это открытая, незавершенная реальность. Вместо того чтобы пытаться объединить его в нечто единое (к чему стремилась традиционная метафизика), мы должны выявить ширящееся многообразие игры смыслов, на которую указывает всякий текст. Мы должны показать те уходящие в бесконечность отношения одного смысла к другому, из которых соткан интеллектуальный горизонт человека, тот безостановочный разговор означающих, их взаимную переотсылку, у которой нет предела. Через тексты мы приходим не к затекстовой автономной реальности, а лишь к другому тексту и т. д. Означающее в его осмысленности указывает на другое означающее. Их редукция к некоему основополагающему означаемому невозможна. Мы не можем найти выход из текстов, из языка. Реальность, лишенная смысла, для нас
недоступна. Мы ее просто не замечаем. Реальность же, смыслом обладающая, невозможна вне текстового пространства. Мы всякий раз открываем новый текст, который составляет лишь очередной интеллектуальный горизонт. В поиске смыслов мы подтверждаем лишь их дисперсию, расходимость. Мы не конструируем смысл, но, скорее, деконструируем его, т. е. разрушаем его единство. Мы фиксируем не единство, а множество несводимых друг к другу смыслов. Тем самым мы фиксируем изначальную амбивалентность, многозначность того интеллектуального горизонта, в котором мы, как мыслящие существа, обречены жить. Мир нашего сознания плю-рален. Следование принципу монизма в широком смысле означает насилие над объективной реальностью, представляющей собой пространство взаимодействующих текстов, разветвляющихся смыслов. Даже тот, кто создает тот или иной текст, не вполне осознает те смыслы, которые возникают на стыках их взаимной переклички. Эта перекличка, взаимные отсылки возникают сами по себе, помимо воли автора. Строго говоря, автор текста вовсе не существует. Ведь он не владеет всеми теми смыслами, которые продуцируются в результате добавления к текстовой вселенной еще одного текста. Он не знает, что производится в результате его участия в текстовом пространстве. Он, следовательно, не может нести ответственности за возникающие значения. Он, собственно, не знает, что говорит. Поистине как у Тютчева: чем отзовется его слово, ему не суждено узнать. Текстовый мир самодостаточен. Он производит смыслы сам. Мы видим, что и у Деррида субъект, автор исчезают. Исчезают и тождество, идентичность осмысленной реальности.
Причем метафизика отсутствия обнаруживается не только в сфере культуры, в которой и циркулируют те или иные тексты. Исчезает как единое целое и социальный мир человека. Исчезает мир подлинных стабильных вещей. Вместо них появляется мир симулякров, информационных копий действительных вещей, которые и оказываются единственно значащими для насельников нового информационного пространства. Человек отныне воспринимает реальность через призму видеоряда. Войны, стихийные бедствия, товары по-
вседневного спроса существуют для него в виде информационных копий. Но именно они и оказываются подлинной и единственной реальностью, с которой он имеет дело. Мир существует на экране телевизора или компьютера. Но что такое эти информационные копии, которые приобрели власть над чувствами людей и заместили действительный мир? Это - тот же мир означающих, обретший автономность. Человек же, субъект прошлых эпох, превратился в придаток мира значений. Он стал зрителем, элементом видеоряда. Отныне он функционирует как атом информационного пространства.
Заключение
Наша книга, как, вероятно, заметил читатель, вряд ли может завершиться каким-либо окончательным выводом, касающимся восприятия истории, ее исчерпывающего познания и, главное, возможности управления ею, т. е. возможности управления будущим человечества. В этом смысле люди не обладают властью над историей. Они даже едва ли в состоянии предвидеть историю. Опыт недавнего прошлого нашей страны свидетельствует скорее о непредсказуемости даже ближайшего будущего, чем о его предсказуемости.
Тем не менее верно и то, что люди находятся во власти истории, будучи ее творцами. Быть творцом истории означает, помимо прочего, просто быть в состоянии описывать прошлое, а это очень увлекательное, но и весьма ответственное занятие. Описывая, т. е. реконструируя, прошлое, мы в какой-то степени его создаем, конструируем. Мы задаем прошлому, опираясь на наше настоящее, те параметры, которые актуальны для нас, живущих здесь и теперь. С одной стороны, прошлое в некотором роде беззащитно перед нашими возможностями манипулирования им ради «злобы дня», что бы мы под ней ни понимали. С другой стороны, прошлое мстит за эту свободу исследователя «работать» с ним в соответствии с императивами и ценностями настоящего как раз тем, что пассивно допускает разные способы его интерпретации. Слабость прошлого становится его силой, ибо его доступность для различных стратегий манипулирования оборачивается принципиальным многообразием прошлого. Прошлого как такового нет. Его нет как монолита, от которого исследователь откусывает кусок за куском, создавая,
как в мозаике, целостный образ, соответствующий тому, что имело место в прошлом. Прошлого нет в качестве чего-то готового, чего-то поданного для потребления. Просто ешь и все. Прошлое всякий раз еще только готовится, причем не только историком, но и потребителем исторических текстов. Прошлое не дано, но задано. В силу этого оно навязывает нам относительность всякого о себе высказывания, а значит и множественность этих высказываний, и конкуренцию различных моделей прошлого, вытекающую из возможности разноречия о прошедшем. Реконструкция прошлого никогда не может быть завершена. Но не означает ли это, что в историческом исследовании она всякий раз только начинается?
Удаленность прошлого от нашего непосредственного опыта позволяет ставить вопрос не столько об отражении прошлого в дискурсе настоящего, сколько о механизме нашей уверенности в том, что прошлое таково, каким мы его представляем здесь и теперь. Иными словами, прошлое провоцирует нас к познанию нас самих. В этом, возможно, состоит основополагающая философичность истории, ее привлекательность для мыслящего, т. е. для задающего вопросы, сознания. История концентрирует внимание на том, как вообще существует мир. На этом основана наша уверенность в том, что нечто, эмпирически нам не данное, тем не менее признается безусловно реальным. Следовательно, история провоцирует *нас на вопрос о природе реальности как таковой, о ее онтологическом статусе.
История философии истории может быть описана как череда соблазнов, манивших человеческое сознание овладением логикой мирового процесса. И хотя претензии на то, что подобная логика в самом деле станет для нас вполне доступной, вряд ли обоснованны, долгий путь становления историософского сознания представляется вовсе не бесполезным. И дело не только в тренинге самого сознания, что тоже, впрочем, достаточно полезно. Дело прежде всего в производстве фигур мысли, образующих русло культурного творчества; моделей «очеловечивания» мира; того или иного осмысления существования последнего, которое невозможно без конструирующей деятельности взрослеющего сознания.
Соблазны философии истории могут бытъ суммированы в виде стремления к простоте и к целостности. Эти стремления не могут быть удовлетворены на сто процентов. Но и отказ от них, как об этом говорят продолжающиеся попытки философского суда над историей, вряд ли представим. Философия истории в некотором роде являет собой серию попыток рационализировать время, т. е. овладеть им, что и составляет живую ткань истории.
Contents
Introduction......................................................................................... 7
Chapter 1. The Interpretation of History in Antiquity........................ 26
Chapter 2. The Christian Approach to History: Augustine, Joachim of Flore.............................................................. 53
Chapter 3. The Viewpoints of History in the Renaissance: N. Makiavelli....................................................................793
Chapter 4. The Second Arrival of the Theory of Cycles in History: Ibn-Haldun, Giambatista Vico.......................................... 99
Chapter 5. The Philosophy of History of the French Enlightenment................................................................... 126
Chapter 6. The Philosophy of History of the German Romanticism.....................................................................155
Chapter 7. G.W.F. Hegel's Philosophy of History.............................. 179
Chapter 8. F. Nietzsche: History as Art..............................................214
Chapter 9. The Specific Nature of the Historical Reason:
H. Rickert, W. Dilthey, E. Husserl, H.-G. Gadamer.........229
Chapter 10. О. Spengler's Cyclic Conception of History...................258
Chapter 11. T. Lessing on Goal and Meaning of History....................270
Chapter 12. A. Toynbee's Cyclic Conception of History....................284
Chapter 13. Pitirim Sorokin's World Cultures....................................290
Chapter 14. K. Jaspers' Multilinear Conception of History................294
Chapter 15. The Postmodernist Conception of History......................303
Conclusion...........................................................................................331
The Power of History
The purpose of this book is to show how the historical mind of the mankind emancipated on the way to more and more sophisticated understanding of the knowledge of the historical problems and of the logic of the historical process as such. For this reason it was necessary to deal with a wide range of different theories concerning philosophical aspects of the human advancement in time. The authors seek to reconstruct and to expose the most representative conceptions of history in antiquity, middle ages, modern time as well as the recent approaches to the historical major themes. At the same time this book exposes different intellectual procedures used by philosophers of history for the comprehensive realization of the role of the humans in the temporal process that are based upon different modes of thought. In this context the particular attention was paid to expressing the links, which connect the intellectual image of history with the totality of the philosophical ideas, promoted by western reason during many centuries. The book is organized around two major approaches to history revealed during the evolution of western thought. First an overview of the so called speculative philosophies of history, coming from attempts to understand the logic of history as the series of human acts and events. Second an overview of the critical philosophy of history, seeking rather to describe the analytical procedures leading to the historical knowledge (German critical school of philosophy of history, Anglo-American analytical philosophy of history of the XX-th century and the linguistic turn).
ГубинВ.Д., СтрелковВ.И.
93 Власть истории: Очерки по истории философии истории: Курс лекций. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 2007. 330 с.
ISBN 5-7281-0907-1 (978-5-7281-0907-5)
Книга посвящена обзору и критическому анализу философско-исторических концепций прошлого и современности, от философии истории античности до философско-исторических воззрений постмодернистских мыслителей. Анализируются воззрения Вико, Гегеля, Дильтея, Рикксрта, Лессинга, Шпенглсра, Коллингвуда и многих других. В отечественной литературе до сих пор нет исследования, охватывающего все основные этапы философско-исторической мысли.
УДК 930.1 ББК бЗв.я 73
Учебное издание
Губин Валерий Дмитриевич Стрелков Владимир Игоревич
ВЛАСТЬ ИСТОРИИ Очерки по истории философии истории
Редактор СМ. Пчеляная
Корректор Л. П. Бурцева
Художественный редактор М.К. Гуров
Технический редактор А.Ю. Ефимова
Компьютерная верстка Е.И. Спиридонова
Подписано в печать 22.11.2006.
Формат 60x84'/16
Уч.-изд. л. 18,0. Усл. печ. л. 19,2.
Тираж 500 экз. Заказ № 275
Издательский центр Российского государственного гуманитарного университета 125993, Москва, Миусская пл., 6
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |