Вера в возможность непосредственного контакта с божеством — без посредства традиционного жречества — привела к появлению в первые века христианской эры в восточных провинциях множества пророков и проповедников. Характерным примером может служить Александр, действовавший в Вифинии и Поите во II в. х.э. Он был высмеян Лукианом — и пользовался огромной популярностью среди самых разных слоев населения. Александр объявил о рождении нового божества в образе змеи (воплощение Асклепия) и от имени ее давал прорицания. Жажда чуда, надежда на общение с живым богом обеспечивала успех людям, подобным Александру. Однако на рубеже эр появлялись и такие сообщества, которые не признавали магии и ставили перед своими членами только требования нравственные. В этом отношении интересен религиозный союз, основанный каким-то философом в малоазийском городе Филадельфии в I в. до х.э. Члены союза почитали Зевса и Великую Матерь (Атаргатис). Вступать в него могли женщины и мужчины, как свободные, так и рабы. Они должны были принести клятву не злоумышлять ни против кого, не пользоваться наговорами, не использовать средства, препятствующие деторождению, не помогать в этом другим; мужчины не должны были сожительствовать с замужними женщинами, будь то свободная или рабыня, совращать девушек и мальчиков; жены не должны были изменять своим мужьям. Характерно, что все осуждаемые проступки направлены только против личности, никаких норм общественного, официального поведения не устанавливалось; интересно также, что члены этого союза выступают против магии, хотя и верят в нее (запрет наговоров и приворотных зелий). Этот союз отражает высокую степень самоопределения личности и потребность в моральных нормах, которые бы эту личность защищали.
Все описанные выше особенности культов Восточного Средиземноморья проявлялись в виде тенденций — они присутствовали в разной форме и с разной степенью интенсивности в различных верованиях. Эти тенденции подготовили почву для распространения христианства, как иудейское сектантство — для его возникновения. Именно в христианстве они нашли свое наиболее полное воплощение. В нем — как и в буддизме — были преодолены партикуляризм, этническая или сословная ограниченность древних культов, были сформулированы нормативные нравственные требования к верующим. Раннее христианство призывало к единению в любви, которая не должна делить людей на чужих и своих. При этом христианство обожествляло страдание — именно страдающим должна была открыться Божья благодать. Христиане воспринимали себя не членами какого-либо определенного традиционного коллектива, а всего лишь временными странниками на земле. И в то же время человек как личность находился в центре всего христианского вероучения: он нес ответственность не только за свои личные поступки, но и за всю мировую несправедливость, однако при этом он обладал возможностью выбрать путь, который привел бы его к спасению в Царстве Божием на земле или в ином мире. Универсализм христианской проповеди обусловил превращение христианства в мировую религию, но путь этот был достаточно длительным.
Первоначально последователи галилейского проповедника Иошуа (Иисуса) составляли небольшую группу, одну из многих, существовавших в Палестине в I в. х.э. Непосредственными их предшественниками были кумранские ессеи и Иоанн Креститель, о котором кроме евангелий рассказывается и в «Иудейских древностях» Иосифа Флавия. Иоанн был связан с Кумранской общиной; он призывал в ожидании прихода мессии покаяться
и очиститься от всех грехов. В этих призывах ясно видно ожидание конца мира —
эсхатологические представления, свойственные учению кумрани-тов. Выражением очищения служило крещение — омовение в водах реки Иордан. Иоанн и его ученики проповедовали аскетизм. Участь Иоанна была печальной: он выступал против ставленника римлян правителя Галилеи Ирода Антипы и был казнен по его приказанию, поскольку, по словам Иосифа Флавия, Ирод опасался, что влияние Иоанна на народ может привести к мятежу. Одним из принявших крещение от Иоанна в водах Иордана был Иисус из Назарета. С точки зрения первых почитателей Иисуса, именно во время акта крещения Иисус стал «пророком из пророков»; на него сошел «Дух Святой» — как об этом повествуется в ранних евангелиях, созданных в среде христиан из иудеев (эбионитов и назареев). Учение об Иисусе — Сыне Божием в прямом смысле слова, непорочно зачатом Девой Марией, возникло примерно в середине I в. х.э. Итак, в начале своей проповеди Иисус выступал как пророк, продолжая более раннее пророческое движение (недаром в приписываемых ему высказываниях столько цитат из ветхозаветных пророков). Начальное ядро его проповеди восстановить трудно; судя по древнейшей традиции, сохраненной в новозаветных и иудео-христианских писаниях, главным ее содержанием были призывы к духовному очищению через «живую воду» веры в ожидании скорого конца мира и установления Царства Божия на земле. В самом раннем из канонических евангелий — Евангелии от Марка — Иисус говорит своим ученикам: «...нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев, и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в грядущем веке жизни вечной» (10. 29—30). Эсхатологические чаяния составляли важнейшую часть мировоззрения первых последователей Иисуса. Путь в Царство Божие означал отказ от всех ценностей окружающего мира; во фрагменте апокрифического Евангелия Евреев Иисус гневно упрекает богатого юношу за то, что у того дом полон добра, а «сыны Авраама» гибнут с голоду: чтобы стать совершенным, нужно все имущество раздать нищим и только после этого следовать за Иисусом (более краткий вариант этого рассказа приведен в Евангелии от Матфея — 19. 21). Не только отказ от богатства, но и разрыв всех прежних традиционных связей (оставить дом, братьев, сестер, родителей — как явствует из приведенного выше речения из Евангелия от Марка), уход от традиционного образа жизни (жить, как птицы небесные) — все это входило в представление о духовном очищении. Судя по евангельской традиции, первые ученики Иисуса так и поступали: бросив дома и семьи, ходили вместе с ним по Галилее, а затем пошли в Иерусалим (Петр, в частности, был женат; есть упоминание о его теще, которую исцелил Иисус). Очень важным для дальнейшего распространения христианства было выступление Иисуса против формальной обрядности, ритуальной регламентации, которая была свойственна фарисеям. В разных евангелиях настойчиво звучит протест против субботних ограничений: «...Кто из вас, имея одну овцу, если она в субботу упадет в яму, не возьмет ее и не вытащит? Сколько же лучше человек овцы!..» (Матф. 12. 11—12); столь же резок протест против внешнего соблюдения ритуала: в отрывке из неизвестного апокрифического евангелия, найденного в Египте (первая треть II в.), рассказан эпизод встречи Иисуса с фарисеем, который упрекал его в том, что тот вошел в 611
храм вместе с учениками, даже не вымывши ног. В ответ Иисус «сказал ему: Ты омылся в стоячей воде, где собаки и свиньи лежат день и ночь, и ты омылся и натер снаружи свою кожу, как блудницы и флейтистки душатся, моются, натираются благовониями и краской, чтобы возбудить желание, а внутри они полны скорпионов и пороков. Но Я и Мои ученики, о ком ты сказал, что они нечисты, Мы омылись в живой воде, нисходящей [с небес]...»
Отрицательное отношение к формальным требованиям фарисеев не означало при жизни Иисуса отрицания всех ритуальных норм. Так, в евангелиях можно увидеть намеки на то, что какие-то обряды и жертвоприношения соблюдались учениками Иисуса: в Евангелии от Марка Иисус говорит, чтобы исцеленный им человек принес за очищение свое «что повелел Моисей» (1. 44). Однако затем, уже после казни Иисуса, когда его смерть стала осмысляться как искупительная жертва за все человечество, его последователи, в том числе и иудео-христиане, стали отвергать любые жертвоприношения [см., например, Послание к Евреям: «Жертвы и приношения Ты не восхотел, но тело уготовал Мне» (10. 5); эти слова, представляющие перефразировку из Септуагинты (Пс. 39. 7—9), вложены автором послания в уста Иисуса].
Также постепенно менялось отношение первых христиан к неиудеям. С одной стороны, может создаться впечатление, что первоначальная проповедь была рассчитана только на иудеев. «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева», — говорит Иисус в Евангелии от Матфея, но с другой — согласно евангельской традиции, он привлекал к себе, излечивал людей и неиудейского происхождения — всех, кто уверовал в него: он помог римскому центуриону, женщине сиро- финикийского рода и т.д. Для того чтобы спастись, достаточно было веры. В этом проявилось то преодоление партикуляризма, деления на «своих» и «чужих», которое прослеживалось уже в отдельных религиозных учениях предшествующего времени. «Открытость» христианской проповеди с самого начала определила возможность широкого распространения нового учения. В этой открытости — одно из существенных отличий христианства от учения кумранитов при всем сходстве многих элементов в мировоззрении той и другой секты. Отдельные места новозаветных сочинений звучат как прямая полемика с кумранскими правилами замкнутого существования: «Вы — свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме» (Матф. 5. 14—15).
Первые христиане обращали свои призывы и к мужчинам, и к женщинам в равной степени; среди учеников Иисуса, согласно традиции, были женщины, сопровождавшие его из Галилеи в Иерусалим и присутствовавшие при его казни. И в дальнейшем женщины играли значительную роль в христианских общинах восточных провинций, причем, по-видимому, прежде всего женщины, потерявшие общественные и семейные связи. Христиане — и это проходит через всю раннехристианскую литературу — призывали к себе нищих, вдов, сирот, калек, блудниц, т.е. всех отверженных по нормам общинной морали древних обществ. Идея христианского милосердия означала помощь всем страдающим, независимо от причин страдания; милосердие было направлено на отдельную личность, и в этом отношении христианская благотворительность отличалась от коллективных раздач и общественных пиршеств древнего мира. Милосердие — один из компонентов христианской нравственности. Со- 612
гласно евангельской традиции, Иисус учил религии бескорыстия, самопожертвования, прощения. Первые христиане провозглашали нормативную нравственность, включавшую любовь к врагам, воздаяние добром не только за добро, но и за зло. Возмездие целиком передавалось Богу, который сам был воплощением добра и справедливости. Нормы эти были трудно осуществимы в реальной жизни (как это ясно показала вся дальнейшая история христианства), но они, с одной стороны, впитали в себя надежды и нравственные поиски, характерные для разных религиозных групп, а с другой — противостояли традиционным представлениям древности с делением на «своих» и «чужих», принципом возмездия на основе талиона и т.п., что привлекало всех, кого не устраивали подобные представления.
Все эти принципы и идеи, заложенные уже в проповеди Иисуса, нашли свое развитие в учении Павла из киликийского города Таре. Павел, первоначально ортодоксальный иудей и гонитель христианства, стал затем не менее ревностным его защитником. Ко времени выступления Павла (середина I в.) основную массу христиан составляли иудеи, жившие за пределами Палестины (в Палестине также были небольшие группы христиан, сохранивших старые названия эбионитов — «нищих» и назареев — «посвященных»). Они справляли субботу, признавали Иерусалимский храм, считая себя как бы «истинными» иудеями; число неиудеев-христиан было, по-видимому, относительно невелико.
Проповедь Павла открыла дорогу в христианские общины самым широким слоям неиудеев. Он выступил против соблюдения Закона — всеохватывающей системы заповедей и запретов: абсолютная благость Божества несравнима с человеческими деяниями, и людям остается лишь надеяться на прощение божье. Благодать, ниспосланная Богом, выводит человека из мира зла. Все человечество спасено добровольным страданием абсолютно невинного Иисуса: каждого отдельного человека спасает сам акт веры, дающий прощение через смерть Христа. Тем самым все люди были сопри-частны вине за зло окружающего мира и каждый мог спастись через веру: христианство давало не только надежду на спасение, но и ощущение духовного очищения, в котором самые страшные грешники, раскаявшись, могли сравняться с праведниками. Акт веры, согласно учению Павла, был доступен всем, независимо от этнического происхождения и соблюдения требований Закона: «...нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем — Христос» (Поел, к Колоссянам 3. 11). Это положение помогло христианству завоевать души людей и способствовало превращению его в мировую религию.
Что же касается иудео-христиан, пытавшихся сочетать новые идеи с традиционными требованиями Закона, то они вплоть до средневековья продолжали существовать в Палестине и Сирии; их учение, отрицавшее непорочное зачатие, оказало влияние на ряд еретических учений, в
том числе опосредованно и на арианство, а традиция, отраженная в их священных книгах, может быть прослежена в новозаветных сочинениях, признанных церковью священными (например, в Апокалипсисе Иоанна). Но широкого распространения учение этих групп не получило. Только развитие идеи универсализма, обращение к отдельному человеку вне его социальных и племенных связей привели к тому, что христианство, как и другие мировые религии, пережило породившее его древнее общество и распространилось за его географические и хронологические границы.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В первом томе мы рассказали читателю историю Востока примерно до походов Александра Македонского и распространения эллинизма (включительно) — первой синкретической цивилизации, возникшей из слияния начал, внешне совершенно противоположных и даже, по мнению носителей этих начал, исключающих друг друга. Тот факт, что города Востока легко и без малейших трений вошли в политическую и экономическую структуру эллинизма наряду с античными полисами, доказывает, что различие между этими городскими организмами было, в сущности, небольшим. Еще менее существенными оказались различия в деревне, теперь повсеместно заселенной зависимыми и полузависимыми крестьянами, как бы они ни назывались. Трудно подобрать более убедительное доказательство единства мирового исторического процесса. Вторая стадия древности близится теперь к завершению: древнее общинно-гражданское общество окончательно изживает себя: в мировых державах происходит нивелировка людей. И хотя сословия сохраняются и закрепляются законом (и даже появляются новые), сословные различия перед лицом всемогущего государства утрачивают свое значение. Все становятся подданными или все — гражданами, либо (как в Китае при Лю Бане) все получают низшую степень знатности, но это и означает, что все теперь — подданные.
Подробности этого процесса будут показаны во втором томе нашей «Истории», а пока следует подвести некоторые итоги. Основное внимание мы обратим на те проблемы, которым обычно уделяется очень мало внимания, хотя проблемы эти живы и жизненны.
1. ПРОИСХОЖДЕНИЕ НАРОДОВ И ЯЗЫКОВ
Вопрос о том, «какой народ, когда, от кого и как произошел», занимает многих. К сожалению, интерес этот не всегда питается чистой любознательностью или естественным уважением к предкам. Иной раз ложно понимаемый патриотизм, или, если называть вещи своими именами, просто шовинизм, побуждает некоторых историков (особенно дилетантов) искусственно «удревнять» историю своего народа, наивно полагая, что этим они его «возвышают». Представление о том, что достоинство человека или народа зависит от древности рода, — феодальный предрассудок, который в XX в., конечно, смешон, но отнюдь не безобиден. Ведь за ним (часто неосознанно) стоит расистский и абсолютно антинаучный постулат, согласно которому тот народ, который раньше других создал государство и вообще высокую культуру, «талантливее» тех, которые достигли всего этого позднее. Материалы, содержащиеся в нашем томе, убедительно показывают, что древнейшие цивилизации были созданы народами самой различной расовой и языковой принадлежности. Эти народы в силу различных случайных обстоятельств оказались «в нужное время в нужном месте», т.е. поселились на плодородных землях умеренного субтропического пояса (главным образом в аллювиальных и лёссовых долинах великих рек) именно 614
тогда, когда были уже освоены и распространились основные приемы производящего хозяйства — земледелие, животноводство, производство керамики, ткачество, металлургия. Из материалов этого тома видно, что ни один народ не упустил представившихся возможностей, сумев создать ирригационное земледелие, разделение труда и политические структуры. «Право первородства» в истории, следовательно, не существует. То же самое следует сказать и по поводу «исторических прав» на ту или иную территорию: такого рода претензии не раз уже приводили к кровопролитиям, да и сейчас из-за них льется кровь, например на Ближнем Востоке, в Закавказье и в Европе.
Ни по одному вопросу истории не высказано столько безосновательных утверждений, как по вопросу о «происхождении». Уже одно это заставляет разобраться в нем повнимательнее, но вопрос этот интересен и сам по себе. Содержание нашего тома предоставляет обильный материал по этому вопросу, и теперь остается лишь его обобщить и изложить в удобообозримом виде. Мы видели, что не существует и не существовало народов, которые могли бы претендовать на автохтонность, т.е. таких, которые бы жили на одном и том же месте, никуда не перемещаясь и ни с кем не смешиваясь, «всегда», т.е., скажем, со времен палеолита или хотя бы неолита. Именно поэтому споры об «исторических правах» бессмысленны, но проблема исторической преемственности, конечно же, существует, и ее надлежит осветить.
Вообще говоря, историческая преемственность между народами может быть трех видов: биологическая (антропологическая), языковая и культурная. Возможно, разумеется, и соединение двух или трех видов преемственности (особенно часто — языка и культуры). Касаясь первого вида преемственности, следует подчеркнуть (и читатель нашего и последующих томов может сам в этом убедиться), что любой из современных и древних народов (за исключением немногочисленных географически изолированных групп) есть результат смешения нескольких (чаще всего — многих) племен и этносов. Поэтому можно говорить (да и то с большой осторожностью и не всегда) лишь о преобладающих этнических компонентах, слияние которых образовало данный народ.
С языками дело обстоит иначе. При слиянии разноязычных этносов и образовании нового этноса слияния языков не происходит. Один из языков вытесняет все остальные. Впрочем, это может происходить и без физического слияния: иногда бывает достаточно продолжительного контакта, и языки могут распространяться как бы «по эстафете», без или почти без реального перемещения первоначальных носителей языка. Причины, по которым один из языков берет верх, могут быть весьма различными: численное, культурное или политическое преобладание носителей данного языка, религиозные мотивы, соображения удобства (легкость усвоения, расширение возможностей общения), наконец, те или иные случайные обстоятельства. Вытесненные языки, однако, не исчезают бесследно. Отдельные слова таких языков, а иногда и некоторые их грамматические и произносительные особенности входят в состав языка-победителя. В каждом языке можно проследить несколько временных слоев, определяемых элементами из языков-предшественников (субстрат) и более поздними заимствованиями (адстрат). Лингвистические исследования, таким образом, служат важнейшим подспорьем при изучении истории народа, особенно если другие источники скудны или вообще отсутствуют. Эта «лингвистическая археология» позволяет заглянуть в такие глубины времени, куда невозможно про- 615
никнуть никаким другим способом, в частности выявить доисторические связи между языками и народами. Из сказанного следует, что языковое родство не обязательно связано с родством по крови. Этим и объясняется тот факт, что народы, говорящие на языках, принадлежащих к одной языковой семье, антропологически могут принадлежать к разным расам. Так, на индоевропейских языках говорят светлокожие, светловолосые и светлоглазые норвежцы и темнокожие, темноглазые и темноволосые жители Шри-Ланки (Цейлон). На афразийских (по устаревшей терминологии — семито-хамитских) языках говорят европеоидные арабы, берберы, евреи и негроидные жители Эфиопии, Судана, Кении. На тюркских языках говорят монголоидные киргизы и европеоидные турки. Примеры можно было бы умножить, но и их достаточно. Они показывают, что недопустимо смешивать антропологические и лингвистические обозначения народов. Еще сложнее обстоит дело с преемственностью культурной. Любая культура, как легко увидеть по материалам нашего тома, есть результат сложного взаимодействия культур-предшественниц, саморазвития и непрерывного культурного обмена с культурами-современницами: «чистых» культур, как и «чистых» рас, не бывает. Культурная же изоляция, подобно изоляции биологической, но в гораздо более короткие сроки, ведет к вырождению культуры. Упоминавшаяся в Предисловии к нашему тому чисто умозрительная и исходящая отнюдь не из научных соображений теория «несовместимости» культур была выдвинута еще в начале XIX в. (О.Шпенглер), а затем подхвачена идеологами фашизма. Но исторические факты свидетельствуют об обратном. Чем многочисленнее и разнообразнее компоненты, из которых сложилась данная культура, чем активнее она взаимодействует с другими культурами, тем жизнеспособнее и интереснее она становится, тем выше ее достижения. И напротив, возникшая по тем или иным причинам или с самого начала существовавшая изоляция делает развитие культуры ущербным, односторонним. Наиболее ярким примером здесь могут послужить цивилизации древней Америки. Их географическая изоляция от других культурных центров привела к тому, что развитие этих обществ шло как бы по кругу: одна культура сменяла другую на протяжении тысячелетий, но все они походили друг на друга и ни одна из них так и не достигла стадии развитого классового общества. Эллинистическая цивилизация была сплавом античных и древневосточных элементов. Еще более сложным сплавом была во времена средневековья (см. следующие тома) блистательная культура мусульманского Востока. Примеры и тут можно
умножать до бесконечности, но в этом нет нужды. Зато необходимо еще раз отметить, что процесс слияния разнообразных культурных элементов, конечно, очень сложен, но в древности идет, как правило, довольно быстро и без особых трений. В большинстве случаев ему не препятствуют даже политические и религиозные разногласия. Так, библейское единобожие и античное язычество, равно как и оба соответствующих культурных комплекса в целом, относились друг к другу не просто отрицательно, но и резко враждебно. Тем не менее два этих источника слились в единый могучий поток христианской европейской культуры. Разумеется, в наше время она носит в основном светский характер, но забывать о ее истоках нельзя. Поэтому история древней Палестины, древней Греции и древней Италии есть неотъемлемая составная часть истории любого народа, принадлежащего к европейской культуре.
Заметим, наконец, что тезис о многокомпонентности любой культуры относится и к древнейшим
«первичным» цивилизациям, возникшим в меж-
дуречье Тигра и Евфрата и в долине Нила, а позднее — в долинах Инда и Хуанхэ. Все эти цивилизации вобрали в себя все важнейшие достижения времен палеолита и неолита, в том числе основные приемы сельского хозяйства и ремесла. От других народов они переняли искусство обработки металлов — сначала меди, бронзы, золота, серебра, а затем и железа, а также коневодство и многое другое. Разумеется, и их вклад в общечеловеческую культуру был громаден. Мы говорили уже о нем в Предисловии, и повторяться нет надобности. Напомним лишь, что именно они создали материальные, духовные и организационные основы жизни современного человечества. Их достижения и заблуждения — не просто «давняя история». Они во многом определяют и нашу сегодняшнюю жизнь.
Что же касается естественного вопроса о том, какое родство важнее — физическое, языковое или культурное, то на него следует ответить так: в отличие от людей, взятых в отдельности, для народов наиболее важным является культурное и языковое родство, которые обычно, хотя и не обязательно, связаны между собой. Впрочем, и национальная принадлежность индивидуума определяется гораздо больше его языковой и культурной принадлежностью, чем его физическим происхождением, и следует полагать, что в будущем этот перевес еще возрастет, так что в конце концов физическое происхождение будет определять лишь связи между поколениями внутри семьи.
2. СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
Чтобы правильно представить себе условия, в которых происходили в древности межэтнические и культурные контакты, необходимо уяснить, как относились ко всему этому сами древние. Межэтническая и религиозная рознь уже причинили человечеству колоссальные бедствия и, если их не удастся обуздать, причинят еще новые. Существует, как известно, точка зрения, согласно которой национальная и религиозная вражда столь же древни, как и человечество, присущи, так сказать, самой человеческой природе. Однако эта точка зрения не основана на фактах истории и служит лишь для оправдания националистической пропаганды. Факты же говорят о том, что ранняя древность не знала национальной и религиозной вражды.
Заметим прежде всего, что религии первобытного общества и общества ранней древности (т.е. «естественные религии») не были средством идеологического давления на эксплуатируемых. Человек этого времени принимал мир таким, каков он есть, со всем его добром и злом. Лишь очень немногие осмеливались выразить сомнение в правильности общественного устройства. А рабов принуждали к труду прямым насилием. Так что для подавляющего большинства людей ни утешения, ни уговоров не требовалось, а этическое начало в религиях ранней древности практически отсутствовало. В представлении древнего человека боги были могущественны (хотя и не всемогущи), жестоки и капризны. 'Они могли наслать на человека тяжкие бедствия за неведомую ему самому провинность, а то и просто так. Единственной защитой были строгое соблюдение ритуалов, жертвоприношения, молитвы, заклинания. Человек древности, разумеется, был религиозен, т.е. не сомневался в существовании богов. Должны были пройти тысячелетия, прежде чем человек накопил достаточно знаний (и смелости), чтобы возникли первые нерелигиозные объяснения мира, а случилось это 617
лишь в поздней древности. До тех пор исходный пункт у науки и у религии был, в сущности, один: и та и другая исходили из постулата, что видимый мир представляет собой не хаос случайных явлений, но подчиняется некоему порядку. Расхождение начинается дальше — в объяснении, откуда возник и как поддерживается этот порядок. Религия утверждает, что миром управляет сознательная воля неких могущественных существ (не «сверхъестественных», ибо человек древности не различал «естественное» и «сверхъестественное»), чьи намерения и конечные цели непостижимы. Наука же опирается (поначалу неосознанно) на представление о порядке, внутренне присущем миру, о законах природы, которые можно обнаружить, понять и использовать. Еще не скоро должна была появиться догадка, что эти две точки зрения вряд ли совместимы. Наука и религия долгое время широко сосуществуют, и лишь в поздней древности начинают «ссориться». Поэтому, хотя, например, древнегреческий философ Сократ не отрицал существования богов, его судьи были по-своему правы, обвинив его в безбожии: дух свободного, непредвзятого и бесстрашного исследования, носителем которого был Сократ, не уживается с принимаемым на веру мифом. Но настоящих безбожников даже в поздней древности было очень немного.
Отличительными чертами всех религий ранней древности являются, во-первых, многобожие и, во- вторых, полное отсутствие религиозной вражды. Эта вторая особенность логически вытекает из первой. В представлении древних, каждая страна, каждый город, каждое племя имеют местного бога — хозяина, а сверх того — еще великое множество богов, от самых важных, до самых незначительных. Верховный бог у каждого народа считался также творцом и владыкой всего мира. Это, однако, не приводило к распрям. Дело в том, что «функция» богов у различных народов более или менее совпадала, ибо боги были олицетворением космических и стихийных сил — Земли, Неба, Солнца, Луны, грозы, моря и т.п., а также и частных явлений природы и факторов жизни общества — растительности, рек, плодородия, любви, войны, ремесла, имущества и т.п. В сущности, это были одни и те же боги, только называемые разными именами. Так их в древности и воспринимали. Каждый человек поклонялся своим богам, но, приехав в чужую страну, приносил жертвы в местных храмах, в первую очередь — богу-«хозяину» этих мест. Это правило нередко соблюдалось даже при военных походах. Так, вторгшиеся в Грецию персы (см. гл. XVII) совершили жертвоприношение местным богам. При этом и обряды оказывались нередко сходными или даже одинаковыми. Если же где-либо обнаруживался бог, не похожий ни на одного из известных приезжему, это тоже его ничуть не смущало: да, существует великое множество богов, нет ничего удивительного в том, что данного бога он встречает впервые. Надо и ему помолиться
— вдруг да поможет!
Отождествление богов принимало все более широкие масштабы по мере увеличения контактов между народами. Так, античный Аполлон отождествляется с иранским Митрой, финикийский Эл
— с античным Кроном и хеттским Кумарби, античный Уран — с месопотамским Ану, библейский Яхве — с зороастрийским Ахура-Маздой и т.п. В то же время многие народы усваивают чужих богов, чья «функция» представляется почему-либо особенно важной (если, разумеется, нет своего соответствующего бога). Например, хетты поклонялись хурритским богам (например, Тешубу, позднее отождествленному с античным Зевсом) и богу Элкунирсе, позаимствованному у ханаанеев (его имя — Эл-коне-эрец — означает по-
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |