— Ты любимое золотко бабушки? Да, ты любимое золотко бабушки, маленькая моя лапулечка, — сюсюкала Кристина, а Майя смотрела на нее с удивлением.
Эрике иногда казалось, что дочка уже соображает лучше бабушки, и ей с трудом удалось удержаться, чтобы не изложить эту теорию Патрику. Словно услышав мысли Эрики, Кристина повернулась к невестке и впилась в нее взглядом.
— Ну а как обстоят дела с этой… свадьбой? — спросила она далеко не сюсюкающим голосом.
Она произнесла слово «свадьба» таким тоном, будто сказала «собачье дерьмо». Этот тон появился у нее, как только она поняла, что ей не дадут всем заправлять.
— Спасибо, все идет отлично, — с наилюбезнейшей улыбкой ответила Эрика, про себя перебирая самые жуткие и грубые ругательства, какие только могла припомнить. Ее словарному запасу позавидовал бы даже матрос.
— Вот как, — недовольно произнесла Кристина. Эрика подозревала, что будущая свекровь задала вопрос в надежде учуять хоть какие-нибудь признаки катастрофы.
Анна, сидевшая сбоку и с улыбкой наблюдавшая за сестрой и Кристиной, решила прийти на помощь.
— Да, все действительно идет замечательно, — сказала она. — Мы даже опережаем график подготовки, правда, Эрика?
Та с нескрываемой гордостью кивнула, однако про себя заменила ругательства большим вопросительным знаком. Какой еще график? Анна явно взяла его с потолка. Но Кристине Эрика своей растерянности не показала. Она научилась трюку — воспринимать свекровь, как акулу: если дать ей почуять хоть малейший запах крови, рано или поздно лишишься руки или ноги.
— А как с музыкой? — с отчаянием в голосе спросила Кристина, предприняв новую попытку притронуться к чаю.
Эрика демонстративно отпила большой глоток черного кофе и чуть сильнее обычного помахала чашкой, чтобы аромат распространился на Кристинину сторону стола.
— Мы наняли местную группу, из Фьельбаки. Ребята именуют себя «Гараж» и классно играют.
— Вот как, — недовольно повторила Кристина. — Значит, скорее всего, будет только такая популярная музыка, что предназначена для ушей молодежи. А тем, кто постарше, вероятно, придется уйти пораньше.
Эрика почувствовала, как Анна ударила ее по щиколотке ногой, и не осмеливалась взглянуть на сестру, боясь рассмеяться. Не то чтобы ей это казалось действительно смешным, но все-таки довольно комичным.
— Ну, надеюсь, вы хотя бы передумаете относительно списка приглашенных. Я просто не смогу показаться на люди, если не будут приглашены тетя Йота и тетя Рут.
— Вот как? — невинно отозвалась Анна. — Вероятно, Патрик с ними очень близок. Он проводил с ними много времени в детстве?
Такого коварного выпада с другой стороны Кристина не ожидала, поэтому ей потребовалось несколько секунд на то, чтобы перегруппировать свои войска для обороны.
— Ну, нет, этого, пожалуй, не скажешь…
— А когда Патрик виделся с ними в последний раз? — прервала ее Анна тем же невинным голосом. — Не помню, чтобы он хоть раз их упоминал. — И замолчала в ожидании ответа.
Кристина мрачно наморщила лоб, чувствуя, что приходится отступать.
— Пожалуй, довольно давно. Патрику было около… десяти, насколько мне помнится.
— Но тогда, может быть, нам стоит оставить это место в списке приглашенных для кого-нибудь, с кем Патрик встречался в последние двадцать семь лет, — предложила Эрика, подавив желание дать «пять» сестре.
— Вы ведь все равно поступите, как захотите, — сердито ответила Кристина, сознавая, что данный раунд следует считать проигранным. Однако позор сдающемуся. Отпив еще глоток омерзительного чая, она сделала решающий выпад, не отрывая глаз от Эрики. — Надеюсь, по крайней мере, Лотта сможет быть подружкой невесты!
Эрика с отчаянием посмотрела на Анну. Такая атака на свадебные планы оказалась неожиданной: Эрика даже не рассматривала возможность пригласить сестру Патрика в качестве подружки, в этой роли ей, естественно, хотелось видеть собственную сестру. Она немного помолчала, размышляя над тем, как отразить последний выпад Кристины, но потом решила играть в открытую.
— Подружкой невесты будет Анна, — спокойно сказала она. — Что до остальных деталей торжества, мелких или крупных, то пусть они останутся сюрпризом до дня свадьбы.
Кристина с оскорбленным выражением лица уже открыла рот, чтобы дать достойный ответ, но, увидев в глазах Эрики металл, удержалась и ограничилась лишь тем, что пробормотала:
— Ну, я просто хотела помочь. Только и всего. Но если вам моя помощь не нужна, то…
Эрика ничего не ответила — лишь улыбнулась и отпила глоток кофе.
Всю дорогу до Буроса Патрик проспал. События последних недель и бессонная ночь, проведенная за чтением документов Градениуса, его вконец вымотали. Когда он проснулся, как раз при въезде в Бурос, у него дико болела шея, поскольку он уснул, прислонив голову к окну. Пытаясь заставить глаза привыкнуть к свету, он с гримасой на лице массировал больное место.
— Через пять минут приедем, — сказал Мартин. — Я только что разговаривал с Эвой Ульссон и получил описание дороги. Похоже, мы уже подъезжаем.
— Хорошо, — коротко отозвался Патрик, пытаясь собраться с мыслями перед предстоящим разговором.
Мать Расмуса Ульссона, похоже, очень оживилась, когда они позвонили и попросили разрешения приехать, чтобы немного побеседовать.
— Наконец-то, — сказала она, — наконец кто-то ко мне прислушался.
Патрик очень надеялся, что они ее не разочаруют.
Описание дороги, которым она снабдила Мартина, оказалось хорошим, и буквально через несколько минут они нашли многоквартирный дом, где она жила. Они позвонили в домофон, и их тут же впустили. Не успели они ступить на третий этаж, как там открылась дверь. На пороге их поджидала маленькая темноволосая женщина. Они поздоровались, и она провела их в гостиную. На столе с кружевной скатертью все уже было накрыто для кофе: маленькие чашечки, явно из хорошего сервиза, салфетки и миниатюрные вилочки. Тут же стояли изящный кувшинчик с молоком и сахарница с серебряными щипцами. Все казалось таким хрупким и изящным, словно предназначенным для кукольного кофепития. На фарфоровом блюде с тем же рисунком, что у чашек, лежало пять сортов печенья.
— Присаживайтесь, — сказала хозяйка, указывая на диван с рисунком в мелкий цветочек.
В квартире было очень тихо. Тройные окна полностью оставляли снаружи уличный шум, и слышалось лишь тиканье старинных часов на стене. Патрик узнал позолоченный орнамент и форму часов — у его бабушки были такие же.
— Вы оба пьете кофе? А то у меня есть и чай. — Она посмотрела на них с беспокойством. Ей так хотелось им угодить, что у Патрика защемило в груди. Он догадался, что гости здесь бывают нечасто, и с улыбкой ответил:
— Мы с удовольствием выпьем кофе.
Пока женщина осторожно наливала напиток в их чашки, ему подумалось, что она выглядит такой же маленькой и хрупкой, как сервиз. Ей едва ли можно дать шестьдесят один год, скорее между пятьюдесятью и шестьюдесятью, прикинул он, впрочем, трудно сказать, поскольку на всем ее облике лежит какой-то отпечаток безвременья и скорби. Словно бы время остановилось. Странно, но она будто услышала его мысли.
— Со смерти Расмуса прошло уже почти три с половиной года, — сказала она.
Ее взгляд скользнул к фотографиям, выставленным на большом комоде, что виднелся возле короткой стены гостиной. Патрик присмотрелся и узнал мужчину со снимков из папки, полученной от Градениуса. Правда, те снимки имели мало общего со стоящими здесь.
— Можно взять печенье? — спросил Мартин.
Эва оживленно закивала, оторвав взгляд от фотографий.
— Да, пожалуйста, угощайтесь.
Мартин потянулся за печеньем и положил несколько штук на стоявшую перед ним тарелочку. Потом вопросительно посмотрел на Патрика, который набрал воздуха, чтобы собраться с силами.
— Как вы уже знаете из телефонного разговора, мы начали разбираться в смерти Расмуса, — сказал он.
— Да, я это поняла, — отозвалась Эва, и в ее печальных глазах вспыхнул огонек. — Я только не понимаю, почему этим занимается полиция из… кажется, Танумсхеде? Разве дело не должна вести полиция Буроса?
— С чисто формальной точки зрения вы правы. Но здесь расследование прекратили, а мы усматриваем некую связь с преступлением, совершенным в нашем районе.
— С другим преступлением? — озадаченно переспросила Эва, задержав чашку на полпути ко рту.
— Ну, вдаваться в детали я сейчас не могу, — продолжал Патрик. — Но вы бы нам очень помогли, если бы рассказали обо всем, связанном со смертью Расмуса.
— Да-а, — медленно произнесла она, и Патрик почувствовал: как бы ее ни радовало то, что они собираются разобраться в смерти сына, восстанавливать в памяти события тех дней ей страшно.
Он дал ей время собраться с мыслями и терпеливо ждал. Постепенно она дрожащим голосом начала свой рассказ.
— Было второе октября три года назад, да, прошло почти три с половиной года с тех пор, как… Расмус… да, он жил вместе со мной. Управляться с собственным домом ему было тяжеловато, поэтому приходилось жить у меня. Он каждый день ходил на работу. Из дома выходил в восемь часов. Расмус проработал там восемь лет, и ему очень нравилось. К нему там очень тепло относились. — Она улыбнулась воспоминаниям. — Домой он возвращался в три. Никогда не задерживался больше чем на десять минут. Никогда. Поэтому… — голос ее срывался, но она взяла себя в руки, — поэтому, когда на часах стало четверть четвертого, потом половина и наконец четыре… я поняла: что-то не так. Знала: что-то произошло. И сразу позвонила в полицию, но они даже не захотели меня выслушать. Только сказали, что он, наверное, скоро придет домой, что он взрослый человек и они не могут на таких слабых основаниях объявлять его в розыск. Именно так и сказали, «на таких слабых основаниях». Сама-то я считаю, что не существует более веских оснований, чем интуиция матери, но откуда мне знать… — Она слабо улыбнулась.
— Насколько… — Мартин подыскивал нужные слова, — насколько Расмус нуждался в помощи в быту?
— Вы имеете в виду, насколько он отставал в развитии? — спросила Эва напрямую, и Мартин нехотя кивнул.
— Поначалу совсем не отставал. У него были прекрасные оценки почти по всем предметам, и он очень много помогал мне по дому. Мы все делали вместе, сначала. — На ее губах вновь появилась улыбка, на этот раз полная такой любви и печали, что Патрик отвел взгляд. — А после автомобильной аварии, когда ему было восемнадцать, Расмус… изменился. Он получил черепную травму и так и не оправился. Не мог сам себя обслуживать, вести полноценную жизнь, съехать из дома, как все ребята его возраста. Он остался здесь, у меня. И мы создали некую совместную жизнь. Думаю, мы оба считали ее хорошей. Во всяком случае, лучшей при данных обстоятельствах. Конечно, у него бывали мрачные минуты, но мы преодолевали их вместе.
— Вероятно, в частности из-за этих… мрачных минут полиция и не стала расследовать дело как убийство?
— Да. Расмус однажды пытался лишить себя жизни. Через два года после аварии. Когда понял, насколько он изменился. И что возврата к нормальной жизни не будет. Но я вовремя нашла его. И он пообещал мне, что это никогда не повторится. Я знаю, что он сдержал обещание. — Она переводила взгляд с Патрика на Мартина, останавливая его на каждом по несколько секунд.
— Хорошо, что произошло потом, в день, когда его нашли мертвым? — спросил Патрик и потянулся за ореховым печеньем. У него урчало в животе, сигнализируя о том, что время обеда давно миновало, но немного сахару могло помочь противостоять голоду.
— Они позвонили в дверь. Около восьми. Я сразу все поняла, как только их увидела. — Она взяла салфетку и осторожно промокнула катившуюся по щеке слезинку. — Они сказали, что нашли Расмуса. Что он спрыгнул с моста. Это… показалось… чистым абсурдом. Он никогда бы так не поступил. Еще они сказали, что он, похоже, перед тем изрядно выпил. Такого быть просто не могло. Расмус не брал в рот ни капли. Не мог пить после аварии. Я сразу сказала, что они ошибаются. Но мне никто не поверил. — Она опустила взгляд и вытерла еще одну слезинку. — Через некоторое время расследование закрыли, списали все на самоубийство. Но я периодически звоню комиссару Градениусу, просто чтобы он не забывал. Мне кажется, он мне поверил. Хотя бы частично. А теперь появились вы.
— Да, — с задумчивым видом произнес Патрик. — Теперь появились мы.
Он слишком хорошо знал, как трудно родственникам смириться с мыслью о самоубийстве, о том, что любимый человек решил добровольно покинуть их и причинить им так много боли, и как упорно они ищут любое другое объяснение. Часто в глубине души они все-таки сознают, что это правда. Однако в данном случае Патрик был склонен верить убежденности Эвы. Ее рассказ порождал те же вопросительные знаки, что и смерть Марит, и его внутреннее чувство относительно взаимосвязи только укрепилось.
— Комната Расмуса сохранилась? — автоматически спросил он.
— Конечно, — ответила Эва, вставая. Казалось, она испытывала благодарность за то, что ее прервали. — Я там ничего не трогала. Вам это может показаться… сентиментальным, но комната — единственное, что у меня осталось от Расмуса. Я обычно захожу туда, сажусь на край кровати и разговариваю с ним. Рассказываю, как прошел день, какая стоит погода, что происходит в мире. Ненормальная старуха, правда? — сказала она и засмеялась.
При этом лицо ее словно наконец раскрылось, и Патрик решил, что в молодости она, вероятно, была очень хорошенькой. Не красивой, но хорошенькой. Фотография в коридоре, мимо которой они прошли, подтвердила его догадку. Молодая Эва с ребенком на руках — лицо светится счастьем, несмотря на то что одной с ребенком ей наверняка жилось не просто. Особенно в то время.
— Вот, — сказала хозяйка, приглашая их в комнату, расположенную в самом конце коридора.
В комнате Расмуса было так же красиво и прибрано, как в остальной квартире. Впрочем, она имела свое «лицо» — он явно обставлял ее сам.
— Расмус любил животных, — прокомментировала Эва, садясь на кровать.
— Да, это заметно, — ответил Патрик и усмехнулся. Повсюду висели изображения животных. На подушках и покрывале тоже присутствовали разные звери, а на полу лежал большой ковер с тиграми.
— Он мечтал ухаживать за животными в зоопарке. Остальные ребята собирались стать пожарными или космонавтами, а Расмус хотел работать в зоопарке. Я думала, что с возрастом это пройдет, но он был целеустремленным. Вплоть до… — Голос изменил ей. Она откашлялась и осторожно провела рукой по покрывалу. — После аварии интерес к животным все-таки сохранился. Возможность работать в зоомагазине ему словно… Бог послал. Расмус обожал свою работу и так ловко все делал. Он отвечал за кормление животных, следил за чистотой клеток и аквариумов. И исключительно хорошо справлялся.
— Можно нам тут немного поосмотреться? — мягко спросил Патрик.
Эва встала.
— Смотрите сколько угодно, задавайте любые вопросы, но только сделайте все, чтобы успокоить душу, мою и Расмуса.
Она вышла из комнаты. Полицейские переглянулись: слов не требовалось. Оба чувствовали лежавший на плечах груз ответственности. Они не хотели обманывать надежды матери Расмуса, но не имели никакой возможности обещать, что их изыскания к чему-либо приведут. Правда, они намеревались сделать все, что в их силах.
— Я посмотрю в ящиках, а ты займись шкафом, — предложил Патрик, выдвигая верхний ящик комода.
— Хорошо, — отозвался Мартин и направился к стене с простым белым шкафом. — Мы ищем что-нибудь конкретное?
— По правде говоря, представления не имею, — ответил Патрик. — Что угодно, способное вывести нас на связь между Расмусом и Марит.
— О'кей, — вздохнул Мартин. Он знал, как трудно найти, даже когда знаешь, что ищешь, а искать нечто неопределенное и неизвестное почти невозможно.
За час они аккуратно перебрали все находившиеся в комнате предметы и не нашли ничего, что вызвало бы у них интерес. Абсолютно ничего. Подавленные, они вышли к Эве, которая с чем-то возилась на кухне, и остановились в дверях.
— Спасибо за то, что разрешили нам осмотреть комнату Расмуса.
— Не стоит благодарности, — ответила Эва, обернувшись с полным надежд лицом. — Нашли что-нибудь? — Их молчание подсказало ей ответ, и надежда сменилась унынием.
— Мы ищем какую-нибудь связь с жертвой из нашего района. С женщиной, которую зовут Марит Касперсен. Вам это что-нибудь говорит? Мог ли Расмус почему-либо с ней встречаться?
Эва задумалась, но помотала головой.
— Нет, не думаю. Ее имя мне незнакомо.
— Единственная явная связь, которую мы обнаружили, состоит в том, что Марит тоже не пила спиртного, но в момент смерти находилась в состоянии сильного опьянения. Расмус, случайно, не был членом какого-нибудь общества трезвенников или чего-то вроде этого? — поинтересовался Мартин.
Эва вновь помотала головой.
— Нет, ничего подобного. — Она секунду поколебалась, потом повторила: — Нет, ни в каких обществах он не состоял.
— Хорошо, — сказал Патрик. — Тогда разрешите нам пока откланяться, но мы вам еще позвоним и наверняка с новыми вопросами.
— Если понадобится, звоните хоть среди ночи. Я всегда здесь, — ответила Эва.
Патрик подавил импульс подойти к этой маленькой женщине с печальными темно-карими глазами и крепко ее обнять.
Когда они уже собирались покинуть квартиру, Эва их вдруг остановила.
— Подождите, у меня есть одна вещь, которая может вас заинтересовать. — Она пошла к себе в спальню и вскоре вернулась. — Это рюкзак Расмуса. Он всегда носил его с собой. Рюкзак был с ним, когда он… — Голос оборвался. — Я не смогла заставить себя вынуть рюкзак из пакета, в котором получила его из полиции. — Эва протянула Патрику прозрачный пакет с рюкзаком. — Возьмите его и посмотрите, может, найдете там что-нибудь полезное.
Когда дверь за ними закрылась, Патрик остановился с рюкзаком в руках. Потом посмотрел на него. Рюкзак был ему знаком по фотографиям, снятым на месте смерти Расмуса. Однако на сделанных в вечернее время снимках не было видно множества темных пятен. Патрик понял, что это засохшая кровь. Кровь Расмуса.
Она разговаривала по мобильному телефону, нетерпеливо перелистывая книжечку.
— Да, но он у меня с собой. А сколько вы заплатите? И всего-то? — Она разочарованно нахмурила брови. — Но тут масса классного материала. Потянет на историю с продолжением. Нет, тогда я лучше позвоню в какой-нибудь журнал. О'кей, тысяча пойдет. Я могу передать его завтра. Но деньги должны быть уже на моем счете, иначе вы ничего не получите.
Тина удовлетворенно сложила мобильный телефон, потом отошла подальше от здания клуба, села на камень и принялась читать. Она так толком и не познакомилась с Барби, да и не стремилась. Но проникать задним числом в ее мысли казалось немного жутковатым. Тина переворачивала страницы дневника и жадно вчитывалась. Она уже видела перед собой отрывки на развороте вечерней газеты с подчеркнутыми наиболее интересными местами. Больше всего дневник удивил ее тем, что Барби оказалась не такой тупой, как ей представлялось. Мысли и впечатления, порой довольно неглупые, были хорошо сформулированы. Однако Тина нахмурила брови, когда дошла до абзаца, заставившего ее решиться продать это дерьмо газетчикам. Разумеется, после того, как вырвет эту страницу. Там было написано:
«Вчера я слушала, как Тина репетирует песню. Она собирается исполнить ее сегодня вечером в клубе. Бедняжка Тина. Она даже не понимает, насколько ужасно поет. Интересно, как одно и то же может так жутко звучать для окружающих и при этом казаться приятным самому исполнителю? Хотя, с другой стороны, на этом строится вся концепция „Идола“, так что тут, вероятно, нет ничего необычного. Мысль о том, что она может стать певицей, ей явно внушила мама. Должно быть, мать Тины совсем лишена музыкального слуха. Других объяснений я найти не могу. Но у меня не хватает духу сказать об этом Тине. Поэтому я ей подыгрываю, хотя и думаю, что по большому счету оказываю ей медвежью услугу. Я обсуждаю с ней ее музыкальную карьеру, ожидающий ее успех, разные концерты и турне. Но чувствую себя дрянью, поскольку вру ей прямо в лицо. Бедная Тина».
Тина со злостью вырвала страницу и разорвала ее на малюсенькие кусочки. Вот сука! Если раньше смерть Барби ее все-таки немного расстраивала, то теперь уж точно нисколечко. Эта дрянь просто получила по заслугам! Она ведь, блин, представления не имеет, о чем болтает. Каблуком Тина вдавила клочки бумаги в гравий. Потом пролистала дальше, до озадачившего ее места. На одной из страниц, написанных вскоре после прибытия в Танум, Барби записала:
«В нем есть что-то знакомое. Не пойму, что именно. Кажется, будто мозг изо всех сил пытается отыскать что-то глубоко спрятанное. Только не знаю что. Что-то в том, как он двигается. В его манере говорить. Я знаю, что уже видела это, но не пойму где. Только чувствую все большую и большую неприязнь. Словно что-то все время крутится в животе, а я никак не могу положить этому конец. Пока не узнаю.
В последнее время я так много думаю о папе. Не знаю почему. Мне казалось, что я давно отключила эту часть памяти. Слишком больно вспоминать. Слишком больно видеть его улыбку, слышать громоподобный голос и ощущать на лбу его пальцы, когда он нежно отодвигает волосы, чтобы поцеловать меня перед сном. Каждый вечер. Всегда поцелуй в лоб и в кончик носа. Теперь мне это вспомнилось. Впервые за многие годы. И вижу себя как бы со стороны. Вижу, что сотворила с собой сама, что позволила сотворить с собой другим. Я чувствую, как папа смотрит на меня. Вижу его растерянность и разочарование. Его Лиллемур теперь так далеко. Она скрыта где-то за всем этим ужасом, перекисью водорода, страхом и силиконом. Я надела маскарадный костюм, за которым могу спрятаться. Чтобы папины глаза не нашли меня, не могли на меня смотреть. Слишком больно было вспоминать, как он на меня смотрел, как мы много лет жили вдвоем. Надежно и тепло. Единственным способом пережить наступивший затем холод было забыть тепло. Но сейчас я его вновь ощущаю. Помню. Чувствую. Мне что-то кричат. Папа пытается мне что-то сказать. Если бы я знала что. Но это как-то связано с ним. Это я знаю точно».
Тина перечитала это место несколько раз. О чем, скажите на милость, Барби говорит? Она узнала кого-то здесь, в Тануме? У Тины проснулось любопытство. Закрутив свои длинные волосы, она перебросила их через плечо, потом, положив дневник на колени, закурила сигарету, несколько раз с удовольствием затянулась и продолжила его перелистывать. Помимо только что прочитанного куска, ничего особенно интересного ей обнаружить не удалось. Немного о том, что Барби думала о других участниках, немного мыслей о будущем, та же скука, какую начинали ощущать и остальные. На мгновение Тина подумала, что дневником, вероятно, заинтересовалась бы полиция. Но тут ее взгляд упал на кусочки разорванной страницы, и она эту идею отбросила. Как приятно будет видеть сокровенные мысли Барби крупно напечатанными в вечерней прессе. Она это заслужила, фальшивая, лицемерная сука.
Краем глаза Тина увидела направляющегося к ней Уффе. Наверняка хочет стрельнуть сигарету. Она поспешно сунула дневник под куртку и приняла невозмутимый вид. Это ее добыча, и она, блин, не намерена ею делиться.
~~~
Тоска по внешнему миру становилась все сильнее. Иногда им позволялось побегать по траве, правда, недолго. И это всегда сопровождалось появлением в ее глазах страха, отчего он постоянно озирался по сторонам, опасаясь чудовищ, которые, по ее словам, прятались где-то снаружи и от которых лишь она могла их с сестрой защитить.
Но, несмотря на страх, это было чудесно — чувствовать, как солнце согревает кожу, а трава щекочет ступни. Они с сестрой будто с цепи срывались, и порой ей самой не удавалось удержаться от смеха, глядя на то, как они скачут. Однажды она даже поиграла с ними в салки и покаталась по траве. В этот миг он ощущал чистое и неподдельное счастье. Но, заслышав вдалеке машину, она вскочила и с перепуганным видом закричала, чтобы они немедленно возвращались в дом. Быстрее, бегом, бегом. Подгоняемые безымянной опасностью, они бросились к дверям и помчались к себе в комнату. Она прибежала следом, заперев все двери в доме. Потом они, сбившись в кучу и обхватив друг друга руками, сидели на полу и дрожали. Она вновь и вновь обещала, что никого к ним не подпустит, что никто никогда не сможет причинить им зла.
Он верил ей. Испытывал благодарность за то, что она защищает их, как последний аванпост против всех, кто хочет им зла. Но вместе с тем его все-таки тянуло обратно. К солнечному свету. К траве под ногами. К свободе.
~~~
Пока они шли к дому Керстин, Йоста потихоньку поглядывал на Ханну. Его удивляло, что за столь короткое время он так привязался к Ханне Крусе — не как заглядывающийся на молоденьких девочек старик, а скорее по-отцовски. В то же время она очень напоминала ему покойную жену в молодости: такие же светлые волосы, голубые глаза, тоже маленькая, но сильная. Правда, беседа с родственниками явно не принадлежала к числу любимых заданий Ханны. Краем глаза Йоста видел, как у нее двигаются челюсти, и едва сдерживался, чтобы не попытаться успокоить ее, положив руку на плечо. Что-то подсказывало ему, что Ханна этого не оценит — пожалуй, он скорее рискует получить боксерский удар правой.
Они заранее позвонили и предупредили о своем визите, и когда Керстин открыла дверь, Йоста отметил, что перед их приходом она успела наскоро принять душ. Ее лицо без косметики выражало смирение, которое ему уже столько раз доводилось видеть, — оно появлялось у родственников, когда самый страшный шок отступал и со всей остротой обнажалась скорбь. Когда до их сознания полностью доходило, что все кончено.
— Заходите, — пригласила она, и Йоста отметил, что кожа у нее имеет зеленоватый оттенок, как у человека, который слишком долго не выходил на улицу.
Ханна села рядом с ним за кухонный стол, все с тем же мрачным видом. Квартира выглядела чистой и прибранной, но воздух казался немного спертым, подтверждая предположение Йосты, что после смерти Марит Керстин, вероятно, отсюда не выходила. Его заинтересовало, откуда же она берет еду, есть ли у нее кто-то, кого она может послать в магазин. Словно отвечая на его вопрос, Керстин открыла холодильник, чтобы достать молоко для кофе, и ему хватило беглого взгляда, чтобы удостовериться: холодильник полон. Она также выложила несколько булочек, явно принесенных из пекарни, — значит, с покупками ей кто-то помогает.
— Вы узнали что-нибудь новое? — устало спросила она, усаживаясь за стол.
Казалось, она задала вопрос в основном потому, что от нее это ожидалось, а не потому, что он ее волновал. Еще один эффект осознания суровой действительности. До нее дошло, что Марит больше нет, навсегда, и теперь сам этот суровый факт на некоторое время заслонил желание получить ответ, объяснение случившемуся. Впрочем, почти за сорок лет службы Йоста смог убедиться в том, что бывает по-разному. Для некоторых родственников поиски объяснения оказываются важнее всего остального, но чаще это лишь способ отсрочить осознание произошедшего. Впрочем, ему встречались и родственники, отказывавшиеся смириться в течение многих лет, иногда вплоть до собственного ухода в могилу. Но Керстин не из таких. Она встретила смерть Марит лицом к лицу, и эта встреча, похоже, отняла у нее всю энергию, все силы. Она медленными движениями налила им кофе и только потом растерянно произнесла:
— Извините, возможно, кто-то из вас предпочел бы чай?
Оба гостя отрицательно замотали головами и с минуту просидели молча, прежде чем Йоста наконец ответил на заданный Керстин вопрос.
— Ну, у нас появились кое-какие зацепки для продолжения расследования. — Он снова умолк, сомневаясь, насколько много ей можно рассказывать.
Вместо него беседу продолжила Ханна:
— Мы получили некоторые сведения, указывающие на связь с другим убийством. В Буросе.
— В Буросе? — повторила Керстин, и впервые со времени их прихода у нее в глазах мелькнул интерес. — Но… я не понимаю… Бурос?
— Да, мы тоже несколько озадачены, — сказал Йоста и потянулся за булочкой. — Поэтому мы здесь — чтобы узнать, не известна ли вам какая-либо связь между Марит и жертвой из Буроса.
— Что… кто? — Заправляя с правой стороны прямые, стриженные под пажа волосы за ухо, Керстин смотрела на них непонимающим взглядом.
— Это мужчина, ему тридцать один год. Его зовут Расмус Ульссон. Умер три с половиной года назад.
— И преступление так и не раскрыли?
Йоста обменялся с Ханной взглядом.
— Да, полиция расценила его как самоубийство. Имелись определенные признаки, и… — Он развел руками.
— Но Марит никогда не жила в Буросе. Во всяком случае, насколько мне известно. Хотя спросите еще у Улы.
— Разумеется, мы побеседуем с Улой, — сказала Ханна. — Стало быть, вы не знаете ничего такого, что можно было бы расценить как возможную связь? Одна из вещей, объединяющих смерть Расмуса и Марит, заключается в том, что в… — она посомневалась, — в момент смерти у них в организмах оказалось большое количество алкоголя, хотя оба никогда не пили. Может, Марит состояла в обществе трезвенников? Или являлась членом какой-нибудь религиозной общины?
Керстин засмеялась, и улыбка несколько оживила ее лицо.
— Марит? Религиозная? Нет, я бы об этом наверняка знала. Мы каждый год посещали рождественскую заутреню, но больше Марит порога церкви не переступала. Она была такой же, как я, — не верующей в полном смысле слова, но сохранившей своего рода детскую веру, убежденность в существовании чего-то еще. Во всяком случае, я на это надеюсь сейчас больше, чем когда-либо, — добавила она тихо.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |