|
мы вышли из студии вчера вечером, ты сказал: "Напомни мне, чтобы я рассказал
тебе о моей сестре, которая работает в шоу-бизнесе". Я сказала: "А может,
мне напомнить тебе об этом прямо сейчас?" И ты сказал: "Вполне можно и
сейчас, потому что я в самом деле хочу тебе рассказать о ней". Я сказала:
"Тогда я напоминаю..." - Она прекратила вспоминать и засмеялась, видя мое
удивление. - Ты смотришь, на меня так, Ричард, будто я ненормальная.
- Это так и есть. Но ты мне нравишься в любом случае.
- И ты мне нравишься тоже, - сказала она.
* * *
Ближе к вечеру в этот день я работал над телесценарием, переделывая
последние несколько страниц, и выстукивая их на леслиной пишущей машинке.
Она в это время улизнула в сад, чтобы поухаживать за своими цветами. Даже
сейчас, думал я, как сильно мы отличаемся друг от друг. Цветы - прелестные
маленькие создания, это ясно, но уделять им столько времени, сажать их для
того, чтобы они зависели от меня, который должен их поливать, подкармливать,
полоть и делать все то, что для них нужно... Нет, зависимость не для меня. Я
никогда не буду садовником, а она никогда не будет какой-то другой.
Среди комнатных растений в ее офисе были полки с книгами, которые
отражали все цвета той радуги, которой она была. Над столом были выписаны
цитаты и идеи, которые нравились ей:
Наша страна может поступать правильно или неправильно.
КОГДА ОНА ПОСТУПАЕТ ПРАВИЛЬНО, ПОДДЕРЖИВАЙТЕ ЕЕ В ЭТОМ;
КОГДА ОНА ПОСТУПАЕТ НЕПРАВИЛЬНО, ИСПРАВЛЯЙТЕ ЕЕ ОШИБКИ.
(Кари Шурп)
Не курить; ни здесь, ни где-нибудь еще!
Гедонизм - плохое развлечение.
Я опасаюсь за свою страну, когда я думаю, что Бог справедлив.
(Томас Джефферсон)
Предположим, что войну объявили, а никто не идет воевать.
Что тогда?
Последнее было ее собственным высказыванием. Она предложила его в
качестве лозунга, а потом его подхватили все участники антивоенного
движения, и телевидение быстро разнесло его по всему миру.
Я размышлял об этих высказываниях время от времени, отрываясь от работы
над своим сценарием, и понимал ее все лучше и лучше с каждым звуком, который
доносился из сада, где она работала лопатой, секатором и граблями. Затем
донеслось глухое шипение воды, текущей по трубам и по шлангу, когда она
ласково утоляла жажду всех членов своего цветочного семейства. Она знала и
любила каждый отдельный цветок.
Она от меня отличается, отличается, отличается, твердил я про себя,
заканчивая последний абзац, но, Боже мой, я восхищаюсь, этой женщиной! Был
ли у меня когда-либо такой друг, как она, даже если учесть все наши
различия?
Я встал, потянулся и вышел через кухню и боковую дверь в ее сад.
Поливая цветочные клумбы, она стояла спиной ко мне. Ее волосы были на время
работы собраны на затылке. Она тихо пела, обращаясь к своему коту.
Ты мои котик - о, да! -
Ты мои пушистик, моя звездочка,
Когда уходишь, не ходи далеко...
Ее коту, по всей видимости, песенка очень нравилась, и это был слишком
интимный момент, чтобы я мог долго стоять незамеченным. Поэтому я заговорил
так, будто только что подошел.
- Как дела у твоих цветов?
Она быстро развернулась в мою сторону со шлангом в руке. В ее голубых,
с чайное блюдце глазах был испуг, потому что она оказалась, не одна в своем
уединенном саду.
Разбрызгиватель на конце шланга был направлен на высоту груди, но был
настроен так, что вода лилась конусом, который имел в диаметре несколько
футов и доставал мне от пояса до шеи. Никто из нас не сказал ни слова и не
пошевелился, когда вода из шланга лилась прямо на меня, будто я был горящим
манекеном.
Она оцепенела от страха. Сначала от моих неожиданных слов, а затем от
вида того, что вода сделала с моим пиджаком и рубашкой. Я стоял, не
двигаясь, потому что мне казалось неприличным кричать или убегать, и потому,
что я надеялся, что вскоре она наконец решит направить струю в каком-то
другом направлении и не поливать больше из нее прямой наводкой мой городской
костюм.
Эта сцена так ясно запечатлелась в памяти, будто у нее в руках было
смертельное оружие... солнечный свет, сад, окружающий нас, огромное
удивление у нее в глазах, будто в ее цветочный рассадник ворвался полярный
медведь, и шланг был ее единственной защитой. Если я буду поливать довольно
долго полярного медведя водой из шланга, должно быть, думала она, он
наверное развернется и убежит.
Я не чувствовал, что похож на полярного медведя в чем-то, кроме того,
что меня поливают струей ледяной воды, и одежда на мне постепенно промокает.
Я увидел, наконец, как она ужаснулась, поняв, что сделала с тем, кто не был
полярным медведем, а был ее другом по бизнесу, приехавшим погостить к ней в
дом. Хотя она все еще по-прежнему неподвижно стояла, способность
контролировать разбрызгиватель вернулась к ней, и она медленно отвела
льющуюся воду в сторону.
- Лесли! - сказал я в тишине под звук стекающей воды, - я только
хотел... И вдруг она залилась смехом. В ее глазах была безудержная
веселость, все еще затуманенная предшествовавшим шоком - они умоляли о
прощении. Смеясь и рыдая, она упала в мои объятия, прижимаясь к пиджаку, из
карманов которого вытекала вода.
Пятнадцать
- Сегодня звонила Кэтти из Флориды, - сообщила Лесли, расставляя по
местам свой шахматный народец и готовя его к очередному поединку. - Она
ревнует?
- Ни в коем случае. При знакомстве с какой-либо женщиной я
договариваюсь с ней об отсутствии ревности.
Я ощущал внутреннее недовольство. Для верной расстановки фигур я все
еще вынужден бурчать себе под нос фразу: "Королеве-ее-собственный-цвет". И
это после стольких лет игры в шахматы.
- Она хотела узнать, есть ли у тебя, кроме меня, какие-нибудь особые
приятельницы здесь, в Лос-Анжелесе, поскольку за последнее время ты приезжал
сюда слишком часто.
- Да ну, перестань, - не верилось мне. - Ты шутишь.
- Честное слово.
- И что ты, ей ответила?
- Я успокоила ее. Я сказала ей, что когда ты здесь, то не бываешь с
кем-попало и проводишь все время со мной. Мне кажется, ей стало лучше. Но,
может быть, тебе следовало бы еще раз договориться с ней об отсутствии
ревности, так, на всякий случай.
Она на минуту оторвалась от доски, чтобы взглянуть на коллекцию своих
музыкальных записей.
- У меня есть Первый концерт Брамса в исполнении Озавы, Орманди и
Мехты. Что ты предпочитаешь?
- Что-нибудь наиболее отвлекающее тебя от шахмат.
Мгновение поразмыслив, она выбрала кассету и вставила ее в свою
замысловатую аппаратуру.
- Вдохновляюще, - уточнила она. - Чтобы отвлекаться, у меня есть другие
записи.
С первого же хода игра приобрела напряженный характер и длилась уже
полчаса.
Она только вот-вот дочитала Современные принципы шахматного дебюта,
которые стерли бы меня порошок, если бы двумя днями ранее я не покончил с
Шахматными ловушками, капканами, тупиками. Мы играли приблизительно на
равных, затем с моей стороны последовал блестящий ход, и равновесие
покачнулось.
Насколько я мог видеть, любой ее ход, кроме одного, гарантировал мой
успех. Единственным спасением для нее оказался бы ход пешкой для прикрытия
клетки, вокруг которой я выстроил свою тонкую стратегию.
Без этой самой клетки мои усилия напоролись бы на камень.
Часть меня, всерьез воспринимавшая шахматную игру, представила себе,
что Лесли, заметив этот ход, разрушила мои планы и вынудила меня бороться за
свою жизнь, воплощенную в деревянных фигурках (лучше всего я играю тогда,
когда меня прижимают к стенке). Просто невообразимо, как бы я выкрутился,
если бы она воспрепятствовала моему замыслу.
Другую часть меня, знавшую, что это всего-навсего игра, тешили надежды
на то, что Лесли упустит свой шанс, поскольку изобретенная мной стратегия
была такой прелестной, такой стройной. Пожертвовать королевой, и через пять
ходов - мат.
Пока она размышляла над шахматной доской, я на мгновение закрыл глаза,
потом открыл их, столкнувшись нос к носу с удивительными мыслями.
Передо мной был стол, за ним находилось окно, полное красок мерцающего
в сумерках Лос-Анжелеса. Последний день июня, догорая, погружался в море.
Лесли, силуэт которой вырисовывался на фоне этих красок и огоньков, сидела
за шахматной доской в дымке раздумий, притихшая, словно насторожившаяся
лань. Ее пшенично-кремовые тона мягко утопали в спокойствии наступающего
вечера.
"Теплое мягкое видение, - подумал я. - Откуда пришло оно, кто его
прислал?"
Ловушка из слов, собранная наскоро, сети из пера из записной книжки,
наброшенные на мысль до того, как та убежит.
Время от времени, - писал я, - забавно просто закрыть глаза и посреди
этой темноты шепнуть самому себе: я волшебник, и когда я открою глаза, то
увижу мир, который я создал, мир, творцом которого являюсь я и только я.
Затем медленно, словно занавес на сцене, приподнимаются веки. И глядите, без
сомнения, вот он, мой мир, точно такой, каким я построил его.
Я написал это с большой скоростью, при тусклом освещении. Затем закрыл
глаза и попытался проверить еще разок: Я - волшебник..., - и снова медленно
открыл.
Локти - на шахматном столике; кисти рук, подпирающие подбородок,
образуют своеобразную чащу; я вижу Лесли Пэрриш. Глаза, большие и теплые,
глядят прямо в мои.
- Что это Вуки написал?- поинтересовалась она.
Я прочитал ей вслух.
- Небольшая церемония, - пояснил я, - является способом напоминания
самому себе о том, кто правит бал.
Она попробовала: "Я - волшебник..." и, открыв глаза, улыбнулась: "Это
пришло к тебе сейчас?" Я кивнул.
- Я создала тебя?- спросила она удивленно. - Значит, по моей воле
попали на сцену ты, кинофильмы, мороженое, шахматы, беседы?
Я опять кивнул.
- Ты тоже так считаешь? Ты - причина меня-такого-каким-ты-знаешь меня в
своей жизни. Никто в мире не знает Ричарда, который знаком с Лесли, которая
есть в моей.
- Это удивительное замечание. Не прочитаешь ли ты мне еще какие-нибудь
записи, или я слишком любопытна?
Я включил свет.
- Мне приятно, что ты все понимаешь. Да, это очень личные записи...
Я произнес это с легкостью, но это была правда. Чувствовала ли она, что
мы вступили в новую полосу доверия между нами, во-первых, когда она, так
ценившая мою личную неприкосновенность, проявила интерес к моим записям, и,
во-вторых, когда я стал ей их читать? У меня было такое впечатление, что да,
чувствовала.
- Вот, к примеру, несколько заголовков для книг, - начал я. - Ощипанные
перья: наблюдатель птиц разоблачает национальный скандал.
А вот эта книга могла бы стать пятитомным изданием - К чему приводит
кольцевание уток?
Я перелистнул страницу назад, пропустил список продуктов, перелистнул
еще одну страницу.
Погляди в зеркало, и можешь быть уверен: то, что ты видишь, - это не
то, что ты есть. - Это было после того, как ты рассказала мне о зеркалах,
помнишь?
Когда мы оглядываемся на свое прошлое, та оно вспышкой проносится перед
нами. Время невозможно сохранить. Никто не долговечен. НЕЧТО пронизывает
время мостом - что же? Что? Что?
Ты можешь считать, что все это - лишь наброски...
Лучший способ отплатить за удивительный миг - просто насладиться им.
Единственное, что разрушает мечты, это - компромисс.
Почему бы не представить, что мы живем практически так, как если бы
были чрезвычайно разумными? Как бы мы стали жить, будучи совершеннее
духовно?
Я добрался до первой страницы своих записей за этот месяц. Как нам
спасти китов? МЫ ИХ КУПИМ! Если они будут куплены нами, а затем сделаны
жителями Америки, Франции, Австралии или Японии, то ни одна страна в мире не
осмелится поднять на них руку! Я посмотрел на нее, оторвавшись от записной
книжки.
- Это все, что есть за этот месяц.
- Мы купим их?- спросила она.
- Детали я не прорабатывал. На каждого кита можно прицепить флаг той
страны, к которой он принадлежит, что-то вроде огромного паспорта.
Разумеется, водонепроницаемого. Деньги от продажи гражданства пойдут на
основание большого Китового Фонда, что-то в таком духе. Это вполне разумно.
- И что ты с ними будешь делать?
- Пускай плавают, где им вздумается. Растят маленьких китят...
Она рассмеялась.
- Я имела в виду, что ты будешь делать со своими записями?
- В конце каждого месяца я перечитываю их, стараюсь услышать то, о чем
они говорят мне. Возможно, что некоторые из них выльются в рассказ или
книгу, а может быть и нет. Быть записью - значит вести совершенно
непредсказуемую жизнь.
- А те, которые ты сделал сегодня вечером, они говорят тебе о
чем-нибудь?
- Пока не знаю. Пара из них говорят, что я не очень уверен, что эта
планета - мой дом. У тебя никогда не было такого ощущения, что ты на Земле -
турист? Ты идешь вдоль улицы, и вдруг тебе начинает казаться, что мир вокруг
тебя - словно движущиеся открытки. Вот как здесь живут люди в больших
домах-коробках, чтобы укрыться от "дождя" и "снега", по бокам коробок
проделаны дырки, чтобы можно было глядеть наружу. Они перемещаются в
коробках меньшего размера, раскрашенные во всевозможные цвета, с колесам по
углам. Им нужна эта коробочная коробчатая культура, потому что каждый
человек мыслит себя заключенным в коробку под названием "тело"; им нужны
руки и ноги, пальцы, чтобы держать, карандаши и ручки, разные инструменты,
им нужны язык, потому что они забыли, как общаться, им нужны глаза, потому
что они забыли, как видеть. Странная маленькая планета. Побывайте здесь.
Скоро домой.
Бывало ли с тобой так когда-нибудь?
- Два раза. Не совсем так, - ответила она.
- Принести тебе что-нибудь с кухни?- спросил я. - Печенье или
что-нибудь еще?
- Нет, спасибо.
Я поднялся, отыскал коробку с шоколадным печеньем, выложил его двумя
покривившимися башнями каждому из нас на тарелку.
- Молоко?
- Нет, спасибо.
Я принес печенье и стаканы с молоком, поставил их на стол.
- Записи напоминают. Они помогают мне вспомнить, что я турист на Земле,
напоминают мне о тех забавных вещах, которые здесь бытуют, о том, как мне
здесь нравится. Когда я это делаю, мне почти удается припомнить на что
похоже то место, откуда я пришел. Есть магнит, который нас тянет, тянет нас
перебраться через забор ограничений этого мира. Меня не покидает странное
чувство, что мы пришли сюда из-за забора, с той его стороны.
Лесли тоже задавалась вопросами обо всем этом, и у нее были такие
ответы, которые мне и в голову не приходили. Она знала
мир-как-он-должен-быть, а я готов был поспорить, что этот мир без войн, -
это мир-который есть в некотором параллельном измерении. Идея очаровывала
нас, и в этом очаровании растаяло время.
Я взял одно печенье, вообразил, что оно теплое, аккуратно впился в него
зубами. Лесли откинулась назад, на ее лице светились едва заметная улыбка
любопытства, словно ей были дороги мои заметки, те мысли, которые так меня
интересовали.
- Мы когда-нибудь говорили о писательстве?- спросил я ее.
- Нет. - Она наконец потянулась за печеньем, ее упорство было сломлено
смиренной, но безжалостной близостью этого лакомого кусочка. - Я бы с
удовольствием послушала. Готова поспорить, что ты рано начал.
- Ага. В нашем доме, когда я был ребенком, меня повсюду окружали книги.
Когда я научился ползать, я видел книги на уровне моего носа. Когда я смог
стоять - узнал, что есть книги, до которых не добраться, они были выше, чем
я мог достать. Книги на разных языках: немецком, латинском, иврите,
греческом, английском, испанском.
Мой отец был священником, он вырос в Висконсине, с детства говорил
по-немецки, английский выучил в шесть лет. Он изучал библейские языки, до
сих пор на них говорит. Моя мама много лет проработала в Пуэрто-Рико.
Отец читал мне рассказы по-немецки и переводил их прямо на ходу. Мама
любила болтать со мной по-испански, несмотря на то, что я ее не понимал. Так
что я рос, со всех сторон забросанный словами. Восхитительно!
Мне нравилось открывать книги и смотреть, как они начинаются. Писатели
пишут книги так же, как мы пишем собственные жизни. Автор может любого героя
подвести к любому событию, с какой угодно целью, чтобы подчеркнуть
какую-угодно мысль. Я хотел знать, открывая чистую Первую Страницу, что
задумал этот писатель, или вот этот. Что произойдет с моим умом, с моей
душой, когда прочту то, что они написали?
Любят они меня, презирают или им просто все равно? Я открыл, что
некоторые писатели - сущий яд, зато другие - словно душистая гвоздика и
имбирь.
Потом я пошел в среднюю школу и научился ненавидеть Английскую
Грамматику. Это была такая скука, что я зевал по семьдесят раз за пятьдесят
минут урока и уходя, чтобы проснуться, похлопывал себя по щекам. Настал мой
последний год учебы в средней школе имени Вудро Вильсона в Лонг-Бич,
Калифорния. Чтобы увернуться от муки изучения Английской Литературы я выбрал
курс Литературного Творчества. Он был шестым уроком, в комнате 410.
Она отодвинулась вместе со стулом от шахматного столика и продолжала
слушать.
- Нашим учителем был Джон Гартнер, футбольный тренер. Но Джон Гартнер,
Лесли, он был еще и писателем! Живой, настоящий писатель! Он писал статьи и
рассказы в журналы, книги для подростков: Громила Тейлор - футбольный
тренер. Громила Тейлор - бейсбольный тренер. Он был, как медведь: ростом под
два метра, вот такие ручищи; строгий, справедливый, иногда забавный, иногда
злой, но мы знали, что он любит свою работу и что нас он тоже любит. - В
этом месте у меня внезапно навернулась слеза, и я поспешно смахнул ее,
подумав, как это странно. Никогда не вспоминал о великане Джоне Гартнере...
он уже десять лет как умер, а тут у меня в горле это странное ощущение. Я
поспешил продолжить, полагая, что она ничего не заметит.
"О'кей, парни, - сказал он в первый день, - вижу, что вы сюда пришли,
чтобы не посещать Английскую Литературу". - По классу пронесся виноватый гул
и выражение наших лиц несколько изменилось. - "Я должен вам сказать, -
продолжил он, - что только тот получит в свою зачетную книжку "А" по моему
курсу, кто покажет мне чек на сумму, полученную за публикацию написанного им
в течение этого семестра рассказа". Хор стонов, охов, и завываний и тяжелых
вздохов и... "О, мистер ГАРТНЕР, это несправедливо, мы бедные маленькие
школяры... Как мы можем надеяться... - Это НЕСПРАВЕДЛИВО, мистер Гартнер!"
Все это он оборвал одним словом, которое звучало примерно так: "Гррр...".
- В оценке "В" тоже нет ничего плохого. "В" означает "Выше среднего".
Можно быть Выше Среднего и не продав ничего, тобой написанного, правда? Но
"А" - это "Отлично", разве вы не согласны, что если у вас примут то, что вы
написали, опубликуют и заплатят за это, то это будет отлично и вам можно
будет поставить "А"?
Я подобрал с тарелки предпоследнее печенье. Может, я слишком много
рассказываю, а тебе не слишком интересно? - спросил я ее. - Только честно.
- Я скажу тебе, когда хватит, - ответила она. - А пока я не скажу,
рассказывай, ладно?
- Хорошо. В те дни оценки дня меня значили много. Она улыбнулась,
припомнив свои зачетные книжки.
- Я много писал, посылал статьи и рассказы в газеты и журналы, и как
раз перед концом семестра послал рассказ в воскресное приложение в Лонг-Бич
Пресс-Телеграм. Это был рассказ о клубе астрономов-любителей - Они видели
Лунного Человека.
- Представь себе мое потрясение! Я пришел домой из школы, занес с улицы
мусорное ведро, покормил собаку, и тут мама вручает мне письмо из
Пресс-Телеграм! Я похолодел. Дрожа раскрыл его, галопом промчался по словам,
и начал читать снова, сначала. Они взяли мой рассказ! Внутри лежал чек на
двадцать пять долларов!!!
Я не мог спать, не мог дождаться пока на следующее утро откроется
школа. Наконец она открылась, наконец шестой урок. Я демонстративно шлепнул
чеком об его стол. ШЛЕП! "Вот Ваш чек, мистер Гартнер!"
Его лицо... Его лицо просияло, и он пожал мне руку так, что я целый час
не мог ею пошевелить. Когда он объявил на весь класс, что Дик Бах получил
гонорар за написанной им рассказ, я почувствовал, что подрос на четверть
дюйма. Оценка "А" по Литературному Творчеству была у меня в кармане, больше
не требовалось никаких усилий. Тогда я думал, что на этом история и
закончилась.
Я стал перебирать в памяти этот день. Когда это было? Двадцать, лет
назад или вчера? Что делает наше сознание со временем?
- Но это было не так, - сказала она.
- Что было не так?
- На этом история не закончилась.
- Не-а. Джон Гартнер демонстрировал нам, что значит быть писателем. Он
работал над романом об учителях, Сентябрьский плач. Интересно, успел ли он
его закончить до своей смерти?... Мое горло снова странно сжалось; я
подумал, что лучше подавить это ощущение, закончить рассказ и переменить
тему.
- Он приносил каждую неделю по главе из своей книги, зачитывал их вслух
и спрашивал, как бы мы написали это лучше. Это был его первый роман для
взрослых. В нем была любовная история, и когда он читал эти страницы, его
лицо становилось пунцовым. Он смеялся, качал головой, прерываясь посреди
предложения, которое, как ему качалось, было слишком откровенным и нежным,
чтобы футбольный тренер зачитывал его на весь класс. Когда он брался
описывать женщин, для него наступали страшные минуты. Это чувствовалось
всякий раз, когда в своих произведениях он далеко отходил от спорта и улицы.
И мы с ликованием критиковали его, мы говорили: "Мистер Гартнер, Ваша леди
совсем не так реально, выглядит, как Громила Тейлор. Не могли бы Вы нам
как-нибудь показать, ее, а не рассказывать о ней?"
- И он начинал хохотать, хлопать себя носовым платком по лбу и
соглашался. Потому что всегда Большой Джон и сам вбивал в нас, стуча пальцем
по столу: "НЕ РАССКАЗЫВАЙТЕ мне, ПОКАЖИТЕ мне! СЛУЧАЙ! и ПРИМЕР!"
- Ты очень любил его, правда?
Я вытер еще одну слезу. - А... он был хорошим учителем, маленькая Вуки.
- Если ты его любил, то что плохого в том, чтобы сказать, что ты его
любил?
- Я никогда о нем так не думал. Я любил его. Я и сейчас его люблю.
И прежде, чем я осознал, что делаю, я рухнул перед ней на колени,
обхватил руками ее ноги и уткнулся в них лицом, оплакивая учителя, узнав о
смерти которого через десятые руки, я в свое время не моргнул и глазом.
Она стала гладить меня по голове. - Все хорошо, - приговаривала она
мягко. - Все в порядке. Он должен гордиться тобой и твоими книгами. Он тоже
должен тебя любить.
Какое странное чувство, - подумал я. - Вот что значит плакать! Так
много времени прошло с тех пор, как я мог позволить себе что-то большее, чем
просто стиснув зубы отгородиться от печали стальной стеной. Когда я в
последний раз плакал? Не могу припомнить. Наверное, в тот день, когда умерла
моя мать. Месяцем раньше я стал курсантом летного училища, покинув дом,
чтобы обрести крылья в Военно-Воздушых Силах. С того дня, как я связал свою
жизнь с армией, я стал интенсивно учиться управлять эмоциями: мистер Бах, с
этого момента Вы будете отдавать честь всем мотылькам и мухам. Почему Вы
будете отдавать честь всем мотылькам и мухам? Вы будете отдавать честь всем
мотылькам и мухам потому, что у них есть крылья, а у Вас - нет. Вон там
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |