/ конец пятой части /
109 Я отправился в МГУ. Буду краток. Одев на себя тёмный женский плащ, я незаметно прошёл сквозь охрану, поднялся, кажется, на третий этаж и вдруг увидел «иконостас» – стенд. На нём красовались «лики» добрых, человеколюбивых, богобоязненных, правдивых и милосердных наставников философского факультета. Я бросился к стенду, сорвал его со стены, разломал в щепы и принялся его топтать. Глядя на этот похабный, лакированный иконостас, на котором была представлена вся лицемерная и гнусная иерархия современной «философской Москвы», я вдруг внезапно вспомнил о том, как одна злая преподавательница, излагая нам во время своей «лекции» чушь под названием то ли «философия медицины», то ли «философия кулинарии», заговорила об обезьяне, от которой якобы произошёл первый человек, и, показывая на экране своё широченное, щедрое, железобетонное лицо, врубила вдруг Генделя – хор «Аллилуиа» из «Мессии». Такая «музыкальная иллюстрация» показалась мне тогда кощунственной и по отношению ко Христу, и по отношению к немецко-английскому композитору, и по отношению к нам, слушателям. Как она посмела болтать об обезьяне под музыку Генделя?.. Значит, «иконостасы» со злыми лицами коварных «педагогов» развешивать можно, а «Мессия» Генделя – это лишь музыкальная «подстилка»?.. Люди немузыкальные меня не поймут… Короче, иконостас лже -педагогов был разбит, и я, как говорят в деревне Фуньково, «сделал оттудова лыжи». Моя лёгкая диверсия на философском факультете МГУ не осталась незамеченной: вскоре доходяги, сидящие в быканате, обратились в полицию, в ОВД МГУ, но я уже был далеко…
110 Смываясь, я увидел на выходе краем глаза одного прекрасного человека: Саныча с другого факультета. Он стоя читал, кажется, книгу Андрея Платонова, и пил «Клинское». Я проскользнул мимо, к метро. Обобщая, я должен подчеркнуть, гражданин судья, что в тот день произошёл лёгкий кавалерийский наскок на позиции противника, так, ничего особенного, разминочный арьергардный бой. Его можно уподобить кавалерийской атаке Уварова в известном сражении или действиям победителей при Идиставизо, в Долине Дев. Пострадал лишь безмолвный неодушевлённый атрибут чинопочитания и казённого тщеславия. Ну и чёрт с ним…
111 Я сел в метро и поехал громить другой философский притон – Жёлтый Дом на Волхонке. Сейчас, сейчас, милые мои, я всё вам расскажу… Я выпил на станции «Университет», сел в железный ящик смерти и помчался в нём на «Крапоткинскую». Теперь я, если позволите, милостивые государи и государыни, изложу вам свою теологию. Мне кажется, для этого сейчас самое подходящее время. Буду лаконичен. Я считаю – думаю, полагаю, утверждаю, – что Бог существует. Но при этом я уверен в том, что Он творит только зло. Таким образом, если видеть в Боге внешнюю проекцию трансцендентного и запредельного Богу Абсолюта, его проявление и внешнюю ось, то следует признать: Бог зол, следовательно, и сам мир зол. Вот вкратце вся моя теология, моё богословие, моё учение о Боге. Я вышел на станции «Спортивная», выпил ещё, затем зашёл обратно в вагон. Такую позицию нельзя назвать ни кондовым словом атеизм, ни куртуазным термином антитеизм, ни ещё каким-нибудь «измом». (Я выпил ещё и ещё.) «Сейчас! Сейчас!» Вообще-то говоря, от всех этих «измов» следует избавляться как от затёртых и ничего не значащих пустых слов. (Я выпил еще.) Все жилы дрожали жаркой лихорадочной агонией. И чего в этой агонии было больше: свинца, лавы или льда? «Сейчас! Сейчас!»
112 Глупое пучеглазое метро подкатило к остановке «Крапоткинская». Легче тушканчика, тоньше майского ветерка я выскользнул из его железных недр, поднялся по лестнице и вывалился на улицу… (Сколько ступеней на лестнице Иакова? А? Отвечайте! Я выпил ещё и ещё!) «Сейчас! Сейчас!..» (Бонавентура говорит, что шесть. О чём это я?) Перейдя глупую улицу, по которой громыхали глупые машины, туго набитые глупыми людьми, я подошёл к Жёлтому Философскому Дому, но пошёл не широкими вратами, а в обход. «Нормальные герои всегда идут в обход», – пелось в глупой песенке из глупого мультфильма. «Сейчас! Сейчас!..» Я прошёл переулком, нырнул под римскую арку, зашёл справа, подскочил к крыльцу и взбежал по грязным ступеням. Никого не было. Время остановилось. Обеими руками я вырвал из стены большую тёмно-красную табличку с названием этого зловонного философского учреждения, разбил её о крыльцо и, плюнув на неё, растоптал. Никого. Я спокойно пошёл прочь, и вскоре меня поглотили извилистые, как оставленная за спиной жизнь, переулки Арбата. Вот Нащокинский. Какая злая сила посмела снести последний дом Булгакова? Вот Сивцев. Вот зелёный особняк, со второго этажа которого Маргарита полетела навстречу к Азазелло... Я пошёл левее и ещё левее, к Остоженке, и вскоре в глухом грязном переулке меня накрыло тенью подвала Мастера. Вот она Мо-с-ква, Москва булгаковская, Москва потаённая, сокрытая, мистериальная, подпольная, непарадная…
Я очнулся в каком-то прокуренном баре. «А что бы сказал Мастер, если бы окинул умственным взором весь этот «философский МАССОЛИТ»? Мастер – не писатель, ибо слово «писатель», полагал он, скомпрометировано, скомпрометировано МАССОЛИТОМ. Так, значит, и слово «философ» скомпрометировано не меньше, чем слова «поэт» и «писатель»! Интересно!..»
112 Я вышел из бара, напоминающего своим интерьером кабинет учёного секретаря философского факультета МГУ, повернул куда-то направо и пошёл по диагонали. Вскоре я был в центре ночной, играющей звёздами, Москвы. Вокруг тормошились ВИП-рестораны, ВИП-министерства и недружелюбные иномарки. Ходил инкогнито по Тверской… Спустя час я уже был дома. Сидя на кухне, возле лампы, я написал стихотворение, вот оно:
Молитва
Избавь меня от чаши гнева,
Даруй мне счастье и покой.
Пусть птицы солнечного неба,
Смеясь, витают надо мной.
Пусть зёрна света слаще станут,
Пусть струны ясные звучат:
Они надежды не обманут,
Они отраду мне сулят.
К чему мне лес воспоминаний?
И мыслей чёрная река?
Она – могила упований.
Она, как бездна, глубока.
Избавь меня от бремя страха.
Я жить и веровать хочу.
Пусть моя будущая плаха
Укором станет палачу.
Как страшен мир! Но свет сокрытый
Лиловым отблеском мечты
Таится всюду; и, забытый,
Повсюду радуешься Ты.
Я лёг на пол, лицом вниз, и холодная паутина мыслей заскрежетала в моей смутной душе:
113 Когда Гегель, развивая идеи Парменида и Аристотеля, говорит о das reine Sein («чистом бытии»), когда, опираясь на Прокла (и через Прокла опосредованно на Плотина), Николай из Кузы выдвигает учение об explicatio («развёртывании») Абсолюта, то эти мыслители, надо признать, оперируют величественными, возвышенными, горними понятиями; и чтобы их постичь, абитуриенты, студенты, бакалавры и аспиранты философских факультетов Руси сначала должны уяснить и понять и другие не менее важные, глубинные, имманентные, фундаментальные понятия. К числу таковых относятся, например, «игорёк», «чебурашечная» и «компот». Кто такой, спрашивается, «игорёк»? Когда вы сидите в КПЗ (в камере предварительного заключения), то утром (часов, думаю в шесть, хотя в КПЗ, разумеется, у арестованных, задержанных или осуждённых часов нет) открывается «телевизор» в двери и злой полицейский, рыча, протягивает вам сквозь него «игорька». «Игорёк» – это имманентный друг узника и его неразлучный товарищ. «Игорёк» – это такая палка с ёршиком для прочистки канализационного отверстия. «Пациент» КПЗ должен прочистить «игорьком» отверстие и отдать его полицейскому. Так повторяется каждый день. Сходным образом в аспирантуре МГУ хищные доктора требуют от аспирантов каких-то отчётов о проделанной работе или, шантажируя бакалавров, вымогают у них деньги. Когда я сидел в КПЗ с одним ошпаренным в душу мужиком, обвинённым в неуплате алиментов, то старший сержант каждое утро протягивал нам «игорька», а затем свирепо требовал Игоря назад. Игоря можно уподобить мошенничеству философских функционеров под названием «переаттестация»… Это такой трюк, когда вампиры-деканы запугивают делающих дело кандидатов увольнением. Так что Игорь – первая категория моего учения о бытии.
«Чебурашечная» – это совсем другое, это совсем из другой оперы или из другой оперетты. Вы сидели когда-нибудь в «чебурашечной»? Нет?.. Тогда, на мой взгляд, вы ещё не готовы совершить духовный путь навстречу Философии. Послушайте. «Чебурашечная» – это особое отделение в психушке. В нём сидят (или лежат) те, кого подозревают в попытке суицида. За ними всё время наблюдают санитары, ибо находящиеся в «чебурашечной» в самом деле способны либо наложить на себя руки, либо сымитировать это, либо непрестанно об этом помышляют.
114 Когда я сидел в психушке в «чебурашечной», помню, в палате вместе со мной находился какой-то Каха. Этот Каха из Карабаха раньше работал на окраине Москвы охранником в универмаге; и однажды его застали во время довольно странного занятия: купив в этом же универмаге водку, Каха крал с прилавка корм для кошек, «Вискас», а затем, спрятавшись в подсобку, пил и закусывал. Такая закуска показалась многим очень странной. Всех обстоятельств его жизни я не знаю, зато вижу итог: Каха оказался в «чебурашечной» рядом со мной. Вероятно, если много есть корма для животных, то рано или поздно окажешься не просто в дурдоме, а, если можно так сказать, в его «буферной зоне» – в «чебурашечной».
115 Этот Каха из Карабаха напомнил мне одного сотрудника кафедры «Этика» МГУ – кандидата философских наук Баташёва, занимающегося «философией ордалий», «теорией похоти» и «философией отчистки городов от ядовитых насекомых и бродячих котов». Так что Чебу – вторая категория моей метафизики.
116 «Компот» – это позорная акция внутри философского дома МГУ. Ей позавидовал бы известный узник Бастилии, таинственный маркиз. «Компот» – комиссия по отчислению. На «компоте» задыхающаяся от злобы и патологического хамства тучная Тортила, взвизгивая и брызгаясь свиной слюной, рычит на отчисляемых студентов и заставляет сидящих рядом инспектрис голосовать за их отчисление. Перед этой тучной Тортилой бледнеют все женщины, описанные Фёдором Сологубом в романе «Мелкий бес», и даже сама Гонерилья…
117 Внезапно взвыл мой телефон. Это звонила та самая девушка, которая поступала в аспирантуру философского факультета МГУ. Она сказала мне, что отказалась пить стакан с уриной декана В.В.Миронова и ходила поступать в аспирантуру на другой философский факультет – в Жёлтый Дом на Волхонке. Явившись в деканат, она узнала о том, что начальство ушло на обед. Тогда она пошла по тёмному коридору, поднялась на пятый этаж и, повернув куда-то налево, оказалась возле какого-то сектора. Дверь на сектор была открыта, и моя приятельница увидела одного пьяного бородатого старика, который задорно кричал:
– Водка, водка, огурец!
Вот какой я молодец!
Помидоры, огурцы, абрикосы, овощи!
Она едет на такси, а он на «Скорой помощи!»
И он шлёпнул ещё рюмашку. Моя приятельница оторопела.
– Милая! Айда к нам! – завопил старикашка, обращаясь к ней. – Мы тут обсуждаем философию. Присоединяйся!
И он стал плясать, размахивая руками. За ним на площадку выбежал какой-то растрёпанный мальчик со шрамами на лице и тоже принялся месить ногами.
Не оглядываясь, девушка быстро двинулась прочь по коридору. Я догадался, что этим залихватским рифмачом был профессор Помидоров, несколько лет назад защитивший докторскую, в которой утверждал о том, что философия зародилась в пещерную эпоху, несколько миллионов лет назад, когда древний человек, закутавшись в шкуру убитого им зверя, сидя у костра и глядя на свою лохматую подругу, пытался создать «эйдетические числа» и предвосхитить Гуссерля.
Моя знакомая снова обратилась в деканат. Там ей сказали о том, что обеденный перерыв кончился и что начальство ушло смотреть мультфильмы. Я не знал, что и посоветовать ей.
118 Той ночью за моей стеной, в соседней квартире, снятой руководством МГУ для того, чтобы меня облучать, опять включили фиолетовую лампочку. Внутреннее чувство подсказывало, что сегодня это сделал не декан философского факультета, а его сменщик. У декана сегодня, вероятно, был выходной, и он отправился смотреть польский хоккей или киноленту с детской порнографией. Его сменщик спрятался за стеной и настырно принялся облучать меня фиолетовой лампочкой. Sensus interior подсказывало мне, что за стеной не В.В. Миронов, а его секретарь Сурков (одна тёмная криминальная личность, разбогатевшая на перепродаже скупленных волос, а затем прокравшаяся в Кремль и под аккомпанемент бубна и английского рожка лихо отплясывающая перед руководством Российской Федерации). Сурков, словно полинявший Полоний, подслушивал через стену: что же происходит в моей квартире? У него наверняка были жучки и присоски, благодаря которым он тщательно изучал и анализировал малейший шум, раздававшийся в моём жилище.
119 В ту ночь меня посетила одна непреодолимая мысль, и я решил призвать руководство философских факультетов Руси к коллективному самоубийству. Спасение Агасфера, как сказал один мыслитель, в его смерти. И если зло – необходимость, то нет никакой необходимости жить с этой необходимостью, как сказал другой мудрый философ. При свете лампы и мозолистой, болезненно любопытной луны, лихорадочно подглядывавшей за мной сквозь мутное стекло окна, я стал писать письмо. Чернилами на бумаге. Я призвал деканов философских факультетов покончить с жизнью. Деканы МГУ, ИФРАНА, РГГУ, Высшей Школы Еврейской Экономики, философских факультетов Великого Новгорода, Нижнего Новгорода, Российского Нехристианского Союза на Фонтанке, СПБГУ, университета им. Херцена, вовсю отравляющего просторы мысли, и директора других высших философских заведений, по моему призыву, по моей просьбе и мольбе должны были оборвать свои жизни. Здесь, в этом пункте, я оставлял каждому из них простор для действий: каждый мог сам избрать способ самоубийства. Поймите меня правильно: я исходил из высших, высочайших, трансцендентных устремлений. Я призвал всех важных Начальников сложить оружие, отказаться от своих должностей и раскаяться во всём том зле, которое они причинили Философии и мирозданию. Внезапно задребезжал дверной звонок. Сурков, должно быть, задрожав всем телом от любопытства, съёжился за стеной и, приложив слуховую трубу к стене, прижался к трубе своим холёным ухом. Твёрдо помня, что до вчерашней ночи мой звонок не работал, я вышел в коридор и, посмотрев в глазок, увидел гостя, которого давно ожидал. Так и есть, это он, это он – Симулякр. Он всегда приходит на самом интересном месте. Не став ему открывать, я вернулся на кухню… Через четыре минуты в дверь снова позвонили. Я посмотрел в дверной глазок: это пришла жирная чёрно-коричневая обезьяна в кожаной куртке профессора Мумджяна. Не поздоровавшись, она вопросительно зарычала мне через дверь: «Почему не в шортиках?!»
120 Доведение до самоубийства – тоже уголовная статья, но, чтобы Истина воссияла ещё ярче, я порешил не только призвать всех деканов к массовому самоубийству, но и покончить с жизнью вместе с ними.
121 Думаю, если рухнет насквозь прогнивший фронтон фальшивого философского Парфенона, то под его массивными руинами погибнет и всё остальное зло, годами вившее гнездо под его сводами: исчезнут кровопийцы политологи, сгинут рыбы-прилипалы – пиарщики, пропадут с лица Земли спекулянты-фарцовщики – преподаватели и студенты отделения «экономической политики», и погибнут под обломками все те философские шулеры, с которыми мы повстречались на страницах нашего бессмертного романа. Я был убеждён в том, что, грубо говоря, если завхозы змеиного логова сгинут, то остальные, завхозы чином поменьше, разбегутся, словно мыши или позеленевшие от страха и растерянности клопы. Повторяю, дорогой читатель, я всегда делал исключение для некоторых – для гениев, Фаустов, будущих гениев и простых добродушных людей. Но таких мало, очень, очень мало; и сломать хребет бетонному царству Фаллософии не так просто, как может показаться на первый взгляд. Знаю, знаю – зло не может существовать вечно. И мракобесию будет положен конец. Острым взором ока я предвижу в лазурной дали новый горизонт и нового человека… Пусть рухнет фальшивый Парфенон – на его обломках напишут наши имена.
/ конец шестой части /
122 Я решил убить Владимира Владимировича Петина и его друга по кличке Медвежонок, ибо они – агенты зла. Одну такую попытку я уже совершил во время философского конгресса, проходившего в Доме Копчёных на Пречистенке. Тогда многими ВИП-персонами, профессорами философии, доцентами и журналистами ожидалось прибытие Владимира Владимировича Петина и Медвежонка, но они обе на оное философское «мероприятие» не приехали; и под мои кулаки попал декан философского факультета МГУ, профессор, ВИП-мужчина, лауреат многих конкурсов, заведующий кафедрой «Отмороженных мозговых стратегий» доктор философских наук Владимир Васильевич Баронов. Я планировал убийство трёх лиц: означенного Баронова, В.В. Петина и его закадычного друга по кличке Медвежонок. Я прекрасно знал, что, похожий на недружелюбного полевого тушканчика, или, лучше сказать, на поджарого суслика, а в сущности – ленинградский участковый, Владимир Владимирович Петин – дзюдоист и что он хорошо дерётся ногами. На конгресс я принёс нож, намереваясь зарезать всех троих собутыльников. Но дело в другом: если бы я в фойе пырнул ножом, скажем, Медвежонка, то Владимир Владимирович, несомненно, стал бы драться ногами. А дерётся он неплохо. Вот в чём дело. Оба кремлёвских стратега на конгресс не явились, и в нём приняли участие важные упитанные начальники философских факультетов Москвы и дрянного города на Неве: заведующий кафедрой «Туалетного юмора» МГУ Карен Хачатурыч Мумджян; заведующий кафедрой «Суемудрия и топтания смысла» МГУ страстный поппероман Вадим Валерьевич Перфильев, явившийся почему-то с фальшивой, накладной бородой; лжеакадемик, пентюх и мямля, der Gastarbeiter, этик-расист, заведующий кафедрой «Нравственной нечистоплотности» МГУ Салам Керимович Латунский; мелкий осведомитель Куртов; самопальный, доморощенный мыслитель-митёк Виталик Куриный с философского факультета Высшей Школы Еврейской Экономики; декан Петербургского Христианского Философского Факультета Платных Пересдач на Фонтанке нехристь Роман Викторович Манилов; заведующий кафедрой «Философии дерева» Панин из МГУ, бывший декан философского факультета; заведующий кафедрой «Жидких метафизических оснований», корифей пустопорожней мысли, изобретатель бесконечного тупика, уринотерапевт Фёдор Иванович Огурёнок; темпераментная заведующая кафедрой «Маркиза де Сада» МГУ; ректор университета МГУ имени Михайло Ломолобова, шеф белорусской пивной мафии Садовничий; декан Философского Факультета Великого Новгорода депутат Донченко, похожий на ядовитый мозолистый арбуз; напёрсточник, шулер и закоренелый симулянт Рубен Грантович Петросян с философского факультета ГУГНА, возглавляющий в этом институте сектор «Фрикционного подхалимства»; Борис Якльч Копчёный, хищный завхоз, стукач и сторож философского факультета МГУ, неудачная пародия на лютого Кербера; пара подлитологов; подлиза, змей и Иудушка Головлёв – Артём (кажется, Владимирович) Кротов, специалист по философии Мальбранша и ЦСКА; профессор Титов из МГУ, специалист по философии Фанни Каплан; специалистка по качественной порнографии и либидобелиберде Скосилова из МГУ, заведующая кафедрой «Яркой половой жизни по Фрейду»; заведующий кафедрой «Некультурной культурологи» не то Шох, не то Шухер; лысый Козырев, специалист по куцей, бездарной и лысой философии Владимира Соловьёва; сотрудник МЧС; обозлённая Елена Владимировна Брюзгалина, которую в детстве, к несчастью, не взяли в балетный техникум на Ордынке; лжеакадемик Стёпкин, основатель волейбола в дореволюционной России; похожий на разбогатевшего самогонщика усатый доцент Толстов из МГУ, с кафедры «Отмороженных мозговых стратегий»; брат полковника-убийцы Буданова лжеакадемик Буданов; коварный композитор-пасквилянт Тарнопольский из Московской Консерватории; декан философского факультета Санкт-Петербурга, пьющий пиво с Владимиром Владимировичем Петиным и льстиво сдувающий пивную пену Дмитрию Медведеву; накуренная Ашкеровна из МГУ, заведующая кафедрой «Куртуазного чванства»; гуттаперчевый мальчик Антонелло в юбке; кто-то в тельняшке; люди, явно пришедшие не на конгресс, а на банкет после него; дерматологи; таксисты; разжалованные пожарники; молодые талантливые пассивные гомосексуалисты; профессор подземных коммуникаций Мостикова из МГУ; заведующий кафедрой «Истории русского анекдота» МГУ Маслин; профессор МГУ Александр Львович Доброхлебов, напоминающий своим видом неприятно удивлённого кондитера; пришли Навальный, аспирантки, бакалавры из бакалеи, некто в шортах, доцент кафедры «Пикантных звуков» из МГУ, паренёк в ярко-красных запорожских шароварах и примкнувший к ним антисемит Рабинович. Президент Владимир Владимирович Петин не приехал. Вместо него на трибуну вылез немецкий профессор-нацист Юрген фон Хаберчмос…
123 Кроме них, я видел на конгрессе выпускника философского факультета. Это был одутловатый упитанный детина в широких очках. В его ноздре сверкало золотое колечко, а из его рукавов торчали варежки на резинках. Он глупо и самодовольно улыбался, стараясь скопировать своим лицом выражение лиц проходящего мимо него начальства. Не хочу называть его имени, знаю лишь, что этот выпускник, всю жизнь приспосабливаясь, защитил диссертацию на философском факультете МГУ по теме «Философия заводной игрушки», издал два тома толкового словаря русского мата и планировал выпустить третий.
124 Тогда я избил кулаками ВИП-декана МГУ Баронова. Но это было в прошлом. Теперь же я по-философски решил пронести на философский факультет МГУ взрывное устройство. Я звонил на философские факультеты РГГУ, Высшей Школы Еврейской Экономики и ИФРАНа и говорил, что заложил возле деканата бомбу. Сотрудники факультетов пытались выведать у меня моё имя, но его я не сказал. Я звонил с нейтрального телефона, и они не успевали меня вычислить. Известно, что на факультеты приезжали сотрудники КГБ и сапёры…
125 Если принять тезис Бахтина о том, что, согласно Достоевскому, в каждом человеке, помимо Алея, князя Мышкина и Алёши Карамазова, «сидит» и Смердяков, то моя экзистенциальная позиция окажется вполне понятной. Но понятной не значит оправданной. С другой стороны, притязание на высшую и абсолютную правоту неизбежно обособляет ото всех «позиций».
126 Мне позвонили юристы, которых я раньше готовил к сдаче экзамена по философии на юридическом факультете, и попросили меня помочь некоему сотруднику МГУ перевести кое-какой текст. В тот вечер я поехал в МГУ. На улице было темно, и ничто, казалось, не предвещало трагической развязки. Помню, как таджики в оранжевых куртках чистили у входа в МГУ снег, помню, как какой-то мужчина выносил с философского факультета большой телевизор, завёрнутый в белую простыню. Помню, помню, всё помню…
127 Внезапно из парадных дверей бодрым шагом вышел культуролог-вредитель Владимир Васильевич Крутов. Он сделал неплохую карьеру в МГУ доносами, кляузами, наушничаньем и пёстрой, как павлиний хвост, витиеватой, изобретательной клеветой. Льстивым и ядовитым шёпотом он год за годом кляузничал разным прохвостам, вроде Садовничего и Вия, и за ним, по образному выражению одного человека, «тянулся шлейф девичьих слёз» – слёз, отчисленных им на другие кафедры культурологинь. Короче говоря, гражданин судья, я ударил его – и, как кот Бегемот, принялся убегать.
128 Как потом выяснилось из полицейского протокола, Крутов быстро позвонил избитому мною прежде декану философского факультета Баронову, и тот тут же сделал вид, что тоже пострадал от посягательства на жизнь. Круговая порука функционеров обернулась коллективной пантомимой: декан Баронов притворился «от чего-то пострадавшим» и стремительно написал в полицию «заяву» на уголовное дело.
129 Меня вызвала офицер-дознаватель ОВД «Озёрки». Про нож и про взрывные устройства ей я не сказал. Капитанша всё время звонила, наверное, мужу, и колхозным матом спрашивала у него: когда же привезут дверь? Мои показания чередовались с её звонками, и мне, наконец, и самому стало интересно, какая такая это дверь? Привезли её или не привезли? А если привезли, то ту ли самую дверь? Подошла ли она? Этот вопрос меня мучает и поныне. Светловолосая капитанша спросила меня, что я делал в МГУ, и я неосторожно сказал о юристах, меня пригласивших. Она напечатала мои показания на компьютере. Вдруг в кабинет вошёл какой-то полковник полиции и стал предлагать ей возглавить, если я правильно понял, отдел по борьбе с злоупотреблениями сотрудников внутренних дел. Они куда-то вышли. И тогда я стремительно кинулся к компьютеру и стёр записанную капитаншей фразу о юристах. Так как показаний моих было много, то, вернувшись, пропавшей строки она не заметила. Эта строка канула в Лету. Почему я стёр её? Потому что на суде могли «всплыть» эти юристы, и это могло им «выйти боком». Я вовсе никого не «заложил», не «закладывал» и сумел поправить свою оплошность.
130 Мне назначили бесплатного адвоката. Я третий раз был под судом и по опыту знал, что бесплатный адвокат страшнее пьяного прокурора. Но этот адвокат (лысый паренёк, интересующийся православием) убеждённо сказал мне, что я правильно сделал, ударив мелкого кляузника, некультурного культуролога Крутова.
131 Вскрылась история с психушками, с Кащенко, АСПЭ и ВТЭКОм, описанные нами выше. По закону это означало, что меня опять следует везти в Кащенко на амбулаторно-психиатрическую экспертизу. Не опять – а снова. И вот мы – с двумя старшими лейтенантами – на шикарном автомобиле поехали через Мичуринский проспект в Кащенко...
132 В Кащенко, в том же самом затхлом кирпичном доме, мне опять довелось встретиться с тем же самым психиатром, похожим на биллиардный шар, измазанный зубной пастой. Около часа я ждал в коридоре, пока он «исследует» предыдущие уголовные дела и перечтёт им же самим написанное «заключение». Меня караулили оба офицера полиции, а мимо рассеяно бродили пациенты в пижамах. Я снова убедился в том, что психиатры – это врачи-вредители.
133 Психиатр сделал вид, что не узнал меня, и хлёстко, по-ленински принялся тараторить, что-то записывая на листке:
– Значит, вы один из трёх величайших мыслителей современности?
Я молчал.
– Чем отличается утро от вечера?
Тишина.
– Касперский приходил? – не унимался медик.
Я молчал.
– Вы анархист?
Я молчал и ничего не отвечал. Психиатр указал на то, что у меня слабоумие и шизофрения, и тогда я спросил его: чего ему от меня надо? Психиатр перечислил уголовные статьи, возбуждённые contra me (хулиганство, побои, оскорбление), и, напрягшись всем телом, закричал:
– Вы не отдаёте себе отчёт в том, что говорите и делаете! Вы не сознаёте опасность своих деяний! Вы шут гороховый!
Я решил пронести бомбу в больницу имени Кащенко и взорвать этот затхлый кирпичный дом, так похожий своей планировкой на философский факультет МГУ. Я поклялся самому себе как-нибудь протащить в дурдом завёрнутую в фольгу взрывчатку или поджечь это философское логово. Психиатр же этот почему-то напомнил мне одну сотрудницу философского факультета МГУ, защитившую в семидесятые годы кандидатскую диссертацию по философии Энгельса, потом, в восьмидесятые, докторскую по философии Карла Маркса, а затем, в девяностые, когда многие смотрели на неё с плохо скрываемым, злорадным ехидством, выпустившую тонкую брошюру под названием «Чем больше секса, тем лучше» и уехавшую в Турцию навсегда. Правда, психиатр был похож на неё своим внешним видом, манерой же речи и складом ума он более походил на «Бобчинского и Добчинского в одном флаконе» – на профессора МГУ Геннадия Ивановича Майорова, на этого вольного маляра философии, не одно десятилетие засоряющего просторы Мысли своими балаганными разглагольствованиями, имитирующего труд и, «оскверняя малых сиих», студентов и студенток, смеющего обвинять Аристотеля в гомосексуализме. Бога гневит Геннадий Иванович, да-с.
134 Вскоре состоялся второй суд. Пострадавший, сотрудник философского факультета МГУ, некультурный культуролог Куртов В.В., на него не пришёл. Он, должно быть, спрятался в своей богато обставленной квартире на улице Гарибальди. Судила улыбчивая молодая блондинка с двумя юными помощницами. Адвокат не явился: он позвонил мне и сказал, что во время суда пойдёт на футбол со своей подругой, а после футбола должен быть в Матросской Тишине, где его ждёт «подопечный» – обвиняемый в убийстве. В зале суда был улыбчивый прокурор. Он тихонько спросил меня: оказывала ли на меня «давление» дознаватель в полиции? Я отрицательно помотал головой. Про дверь, – которую ей то ли купили, то ли нет, то ли привезли, да не ту, – я рассказывать не стал. Да, забыл сказать, в зале суда была ещё и секретарь – девушка лет двадцати. Я помню, что у неё были сексуальные уши. Короче говоря, судья приняла во внимание мятый листик из Кащенко, где психиатр недрогнувшей рукой написал: «шизофрения с нарастающим дефектом», и ясно поняла, что по закону давать юридическую оценку моим деяниям она не может. Грязный донос декана философского МГУ Владимира Васильевича Миронова, лицемерно притворившегося испуганным, донос, в котором стояла зловонная подпись лжесвидетельницы – Лены Владимировны Брюзгалиной, прокуратура отклонила. Так что второй суд, как и первый, окончился, закономерно, ничем, и прозаседавшееся руководство философского сообщества снова получило шиш. Я откланялся, а прокурор ушёл покурить. Очень может быть, что прокурор пришёл не обвинять, а проконтролировать: как судья отнесётся к «диагнозу» из Кащенко. Не знаю, – про ножи, Путина и про взрывные устройства я никому не сказал. Во время своего последнего слова я объявил, что это уголовное дело настолько серьёзно, что требует суда присяжных, – на мой взгляд, ими должны стать члены нижней палаты Федерального Собрания, то есть все депутаты Государственной Думы. Суд и прокурор на это ничего не сказали… Я вышел из здания суда, располагавшегося не так далеко от МГУ, и вдруг увидел, что меня догоняет заседательница, грациозно сидевшая возле судьи. Это была некрасивая девушка в золотых очках. Она спросила меня:
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |