Что ты говоришь? Подойди поближе, я тебя плохо понимаю. И прошу, не строй такое лицо, как после недели дождливой погоды. Тебе бы только в прятки играть, ну давай сыграем в прятки. Хорошо, если на улице посветлело, мы пойдем в парк. Ты пока обувайся. А я доделаю здесь кое-какие дела.
Да-да-да, Али, не надо кричать, я уже иду. Только возьму солнцезащитные очки. Надену шляпу, а кофта не нужна, мама, я не простужусь, мне жарко, нет, я не заболею. Хорошо, я присмотрю за Али! Вот его фотография. Он на ней задается, гордый. Али присоединяется. Мы идем на природу. Мы немного поиграем, мама. Мы будем в парке Райтхофера.
Я вставляю ключ и открываю наружную дверь. На улице уже светло. Держись рядом, Али, не убегай вперед. Осторожно, люди, не толкай их и не задевай, это разбойники и жандармы, но они не играют, они серьезные. И оставьте, пожалуйста, Али в покое, это мой маленький братик! Вот его фотокарточка. Не смотрите так зло! И не трогайте нас! Мы идем в парк!
Вот наконец деревья. Скамейка занята, я ложусь на траву, у меня слегка кружится голова от свежего воздуха, поэтому не могу позволить себе переутомления. Али, где ты? Куда спрятался? Ты уже начал игру? Иди сюда, Али, мне нужно немного передохнуть. Я набегалась, у меня устали ноги.
Али? Али, иди же сюда! Это не смешно. Ты не можешь так долго укрываться. Это уже не игра. Али? Али? Извините, вы не видели моего брата Али? Нет, мне не нужна кофта, я не простужусь, у меня немного кружится голова, и я потеряла брата.
Алло, вы там, снаружи! Вы что, все оглохли? Почему убегаете? Сами сумасшедшие! Чистые психи! У меня кружится голова, мне плохо. Что вы таращитесь на меня? Я только немного передохну.
Я знаю этого человека. Ханнес? Ханнес! Это ты? Тебя небо послало! Спасибо, мне не холодно. Нет, Ханнес, я не плачу, я потеряла Али. Ты должен мне помочь… Ты его нашел? У него все в порядке? А мама на меня сильно сердится? Нет, я не волнуюсь. Я так счастлива, так тебе благодарна… Это я тебе обещаю. Только уведи меня отсюда. Я не выношу этих людей здесь, мне неприятно, как они на меня глазеют. Нет, не боюсь уколов… Да, пожалуйста, останься! Ты мне нужен! Ты теперь должен остаться со мной!
фаза
Грязно-белый ночной столик числился среди инвентаря невропатологической лечебницы. Рядом со столиком, к сожалению, лежала она. Первое, что Юдит осознала, придя в себя, — она лежала на покрытом пенистой резиной полу, и это осознание было настолько тягостным, что она предпочла немедленно опять заснуть.
Второе пробуждение через много часов не оставило ни добрых, ни дурных впечатлений. Юдит проснулась по ту сторону действительности. Но, вероятно, ей пора потихоньку привыкать относиться к вещам с той стороны как к фатальной неизбежности и подружиться с ними, вместо того чтобы постоянно на них ополчаться? Ханнес. Да, он сидел рядом, улыбаясь и сияя. Подмигивал Юдит по-приятельски и таким способом помогал восстать от вызванной медикаментами преждевременной зимней спячки. Для оправдания его присутствия надо было признать, что он заслонял маму, которая уже заняла позицию у стены плача и вот-вот была готова начать причитания, дожидаясь, когда Юдит станет способна реагировать на речь.
— Привет, что ты тут делаешь? — едва слышно прошептала Юдит и попыталась изобразить улыбку, соответствовавшую ситуации.
— Я тебя нашел, — ответил он с неуместным к случаю налетом гордости и восхищения.
— Ханнес подобрал тебя, лежащую на земле, и принес в госпиталь. — Это была более приземленная версия мамы.
Юдит: но как…
— По чистой случайности, — перебил ее Ханнес, которому не терпелось как можно скорее прояснить суть вещей. А дело было так: в воскресенье утром он созвонился с Гердом. Тот уже начал беспокоиться, потому что нигде не мог найти Юдит, которая еще накануне — «за чудесным уютным ужином… жаль, что тебя не было» — внезапно почувствовала себя плохо. Ханнес должен был выполнить кое-какие дела в этом районе и обещал Герду прогуляться до дома Юдит и попробовать связаться с ней по домофону, так как она, вероятно, могла просто не услышать сигналы мобильного. На улице Мерцштрассе по пути к парку Райтхофера он натолкнулся на группу людей. А на тротуаре сидела скорчившись женщина, по виду нуждавшаяся в помощи и защите.
— Это была ты, — сказал он скорее с восхищением, чем с трепетом. — Вот так я тебя нашел.
Мама: дитятко, что ты делаешь… Юдит: мама, я тебя прошу, у меня сейчас нет настроения… Мама: ты бегаешь по улице полуголая, так и смерть накликаешь…
— Юдит, мы скоро уйдем и оставим тебя в покое, — успокоил ее Ханнес и положил маме руку на плечо. — Мы только хотели, чтобы ты проснулась не в одиночестве, и еще помни: есть человек, который всегда за тебя переживает и будет рядом, когда тебе плохо.
Юдит могла даже не смотреть на маму, чтобы знать, какое у нее выражение лица. Из-за одного этого только она никогда не полюбит Ханнеса.
— Это очень любезно, — произнесла Юдит. Он встал, взял маму под руку и помахал на прощанье левой рукой, как больше никто не делает: его жест скорее походил не на прощальный, а на «добро пожаловать домой».
Несмотря на то что Юдит ощущала себя мухой, оглушенной простыней под белой неоновой лампой, ей предстояло заняться тягостной работой — восстановить в памяти и упорядочить события последних часов. Или дней, недель? Тут в палату вошла миловидная медсестра в круглых изящных очках, проверила показания, извлекла шприц, содержимое которого могло сделать Юдит еще более равнодушной ко всему на свете, но она не проявила никакого интереса к лекарству.
— Откуда вы родом? — еле слышно спросила пациентка.
— С Филиппин, — ответила хрупкая медсестра.
— Жаль, что мы не можем там сейчас оказаться, — вздохнула Юдит.
— Ах, там слишком жарко! — воскликнула медсестра. — Здесь лучше!
— Я была готова поклясться, что больше вас никогда не увижу, — призналась Джессика Райманн вместо того, чтобы протянуть руку.
— Знаю, жаль, что так глупо вышло, — ответила Юдит.
Она вступила в разговор с человеком впервые за последние четыре дня, и уже с его начала почувствовала себя усталой и дряблой. Всем своим друзьям она сообщила, что не хочет ни с кем встречаться, — так сильно она была смущена своим катастрофическим срывом, так невыносима была мысль о новых разговорах по кругу — «скоро-мы-снова-придем-в-норму» — после того, как ее только что уличили в обмане и она была жестко отброшена к той черте, откуда все началось.
— Вы хотя бы понимаете, почему здесь оказались? — строго, но без неприязни спросила Райманн, как разговаривают с совершеннолетним, натворившим глупостей. Юдит: не совсем, если честно. Райманн: зато я понимаю. Она взяла лист бумаги и карандаш. — Простое вычисление. — Юдит: о, расчеты это мое слабое место. Райманн: не пугайтесь, вы будете только отвечать на вопросы, а я подведу итог.
Психиатр пожелала знать, в какой промежуток времени в ту злосчастную субботу, в каком количестве и какие именно спиртные напитки Юдит принимала, что и в каком количестве они ели, когда закончили, какие из трех видов таблеток Юдит проглотила, какие напитки и в каком количестве она пила после приема таблеток, а также какое лекарство от головной боли и в каком количестве она примешала к остальным медикаментам. Под перечнем, который представлял собой лишь грубую оценку — для верности Юдит указала лишь половину вероятно выпитого — Райманн провела жирную черту и обобщила: если суммировать воздействие всех компонентов во взаимосвязи и учесть время реакции организма, то мы получим следующий результат в графическом виде. — Она тут же ловко изобразила на бумаге встающий из облаков дыма череп.
— После такого коктейля странный забег в парке — это самое невинное, на что способен человек, — резюмировала Райманн.
— Теперь вы видите, какой я миролюбивый человек, — ответила Юдит.
После этого Юдит не оставалось ничего другого, как выложить и второй набор своих осколочных воспоминаний. Она рассказала об эйфорическом начале вечеринки с друзьями, о внезапном обвале настроения, об отдыхе на диване и пережитых в постели страхах.
— Вызванных чем? — поинтересовалась Райманн.
— Голосами и звуками, такими натуральными, что…
Райманн: что за звуки? — Дребезжание люстры, когда кристаллы ударяются друг о друга. Так звенела моя любимая люстра в магазине. Такого звука больше нигде нет. — Хм, интригующе, позвякивающую люстру до вас еще ни один пациент не слышал, — заметила Райманн. А что за голоса? — Юдит: э-э, как бы… сумбурное сплетение разных голосов. Она не решилась рассказать об одержимости Ханнеса. Столь высокоинтеллектуальная личность, как ее врач, могла неверно истолковать подозрение относительно поведения ее бывшего приятеля.
— Сплетение голосов, — кивнула Райманн, будто этот образ не произвел на нее впечатления. — А что потом? — Меня охватила паника, и я проглотила ваши пилюли.
— Прошу прощения, это не мои пилюли. Я их прописала вам. Без них никак не обойтись. Впрочем, через них я сохраняю связь с большинством моих пациентов. И какое действие произвели на вас таблетки?
— Они подействовали.
— А поточнее?
— Я почувствовала себя словно пьяная и видела призраков. Семейные фотографии на стене начали оживать. Мой брат Али стал как в жизни. Мне вспомнилась сценка из детства. Это был как сон из прошлого, только очень реалистичный.
— Где происходило действие сна?
— В моей голове.
— Но, к сожалению, еще и на улице, где вы втянули в участие еще и прохожих.
— Дальше я ничего не помню. После того как я вышла за дверь, память отключилась.
— И где включалась снова?
— В больнице.
— Это поздно!
— Нет, это был ранний час, как мне показалось.
— Вы снова говорите правду. С вами не соскучишься! — заключила Райманн.
— С вами тоже, — усмехнулась Юдит.
Врач поднялась со своего места, взяла Юдит за плечи, глубоко вздохнула, словно гимнастка перед подходом к брусьям, и вынесла заключительный вердикт: вы не типичная пациентка, потому что сохранили способность иронически оценивать ситуацию. Это не согласуется с картиной болезни. И вы довольно своенравная пациентка, не позволяете помочь себе. У вас в голове сложный узел, но совершенно очевидно, что вы никого туда не пускаете. В качестве напутствия мне хотелось бы дать вам простую рекомендацию: ищите начала! Вернитесь туда, с чего началась проблема. Мои глубокоуважаемые коллеги и соратницы охотно придут вам на помощь. Без помощи я вас больше не выпущу. Юдит не пришло в голову ничего лучшего, чем не отвечать вовсе, поэтому она всего лишь кивнула.
— И прошу вас, — крикнула вслед Райманн, — когда вас будут выписывать, не забудьте свои таблетки, не мои, но ваши, и принимайте их ежедневно точно в такой дозировке, какую предписали! В противном случае очень скоро у вас начнется третья часть рискованных похождений под управлением неизвестного лица.
С того дня как он с мамой пришел охранять ее кровать в больничном заведении, она больше не испытывала перед ним страха. Скорее боялась саму себя, но это доставляло не меньше неприятностей. На Ханнесе проецировались ее болезненные мысли, и, исчезни он навсегда, за углом ее подкарауливал бы другой не менее достойный преемник. «Червяк» в голове Юдит вырос до узла толщиной в кулак, и с каждой ночью набирал крепости. Как же ей нащупать начало болезни, начало той нити, которая превратилась в запутанный клубок, то самое начало, от которого она бежала, потеряв разум?
Лучше всего Юдит чувствовала себя после того, как период безропотного смирения перед судьбой переходил в состояние апатии, к чему местный персонал, к счастью, был готов и имел под рукой все необходимые средства. Чем больше врачи и медсестры беспокоились по поводу того, сколь скверно протекает ее болезнь, тем спокойнее становилось Юдит. Это означало, что она еще задержится в стационаре на какое-то время. Лучшей защиты для себя она не могла организовать.
Через несколько дней она снова принимала у себя в отдельной выкрашенной в белый цвет палате, чей скупой интерьер охранял истосковавшийся по влаге филодендрон, посетителей — Герда и всех остальных, кто несокрушимо верили в возрождение прежней Юдит. С каждым визитом у них получалось играть эту роль все профессиональнее, и пациентка награждала их за это улыбкой.
Ночи в больнице протекали без сенсаций, даже с учетом того, что от глубокого сна после пробуждения оставалось впечатление искусственности, тем не менее тревожившим ее голосам, похоже, прописали стационарный период молчания. И только люстра с кристаллами из Барселоны не выходила у нее из головы. Порой Юдит посещали мысли о покупательнице — как ее звали: Изабелла Пермазон? — урвавшей для себя такое сокровище. И с чего она решила, что уже слышала однажды это имя или где-то прочла? — А поскольку это была пока что ее последняя загадка, то она была непрочь и поразмыслить на данную тему. После очередной неудачной попытки докопаться до истины Юдит всегда немного радовалась. Потому что в короткие периоды размышлений об Изабелле Пермазон успевала почувствовать, что в ее голове работало по меньшей мере еще нечто. Большую часть остававшегося времени она практиковала духовное лежание в покое на низком уровне, не выше матраца на ее казенной кровати, которую она, будь ее воля, никогда бы больше не покинула.
Первым ярким просветом в стекольном мутно-матовом существовании в роли пациентки больницы стала Бьянка.
— Девушка, ты — сама сияющая жизнь! — не удержалась от восторга Юдит. Прозвучало как у прабабки на смертном одре.
— А вы, честно признаться, к сожалению, нет, начальница, — возразила Бьянка. — Выглядите измотанной. По мне, так вам срочно нужно на свежий воздух. А потом в парикмахерскую.
При этом Бьянка не вызывала у Юдит зависти, так как мама Юдит заботилась о магазине во время ее отсутствия.
Тебе с ней тяжело? — спросила Юдит.
— Нет, вовсе нет, — ответила Бьянка. — Ваша мама во многом очень похожа на вас.
— Еще один такой комплимент, и можешь отправляться восвояси.
Позже разговор незаметно перешел на Ханнеса.
— Нам с Басти бросилась в глаза одна вещь, — призналась Бьянка.
— Нет, — остановила ее Юдит, — я больше не хочу о нем слышать. Пожалуйста, прекратите за ним следить, это нечестно.
И Юдит рассказала, что это Ханнес нашел ее и привез в больницу, и он все-таки единственный из друзей, который сидел возле ее кровати, пока она не пришла в себя.
— Да, мне ваша мама рассказала, — произнесла Бьянка. — Она ловит от него мега-кайф, думаю, она даже чуточку в него влюблена. А почему бы и нет? Из-за разницы в возрасте? А кому какое дело, вон, например, возьмите Мадонну или Деми Мур…
— В любом случае он мне больше не внушает страха, а в моем состоянии это самое главное, — заметила Юдит.
Бьянка спросила: могу я хотя бы рассказать, что заметил Басти? Я им горжусь, когда-нибудь он станет настоящим детективом, а потом, может, и героем сериала.
Затем последовала детальная разборка истории со светящимися кубиками: каждый раз, когда в дом, где живет Ханнес, то есть ваш бывший Ханнес, в темное время дня заходит какой-то человек, один за другим загораются пять кубиков. Это, как говорит Басти, подъездное освещение. Потом, если подождать, можно заметить, что загорается один кубик. А если еще подождать, то увидишь кубик на самом верху, примерно на уровне шестого этажа. Вскоре кубик светит уже на уровне первого или второго этажа, не выше, — так утверждает Басти. Потому что у всех, кто там живет, окна выходят на улицу. Некоторые кубики горят ярко, похоже, тот, кто проходит мимо двери, очень близко к окну, включает их на полную мощность. Некоторые кубики горят слабо. Но горят все. А потом горят в основном только другие рядом, это, возможно, кухни или гостиные или спальные, где жильцы включают свет. Однако какой-нибудь из оконных кубиков обязательно горит всегда, если жилец дома. Так говорит Басти. Но он мог гореть и раньше. В таком случае кто-то другой уже находился внутри. Логично? Юдит: логично.
Бьянка: у Ханнеса, то есть у нашего объекта, кубики на четвертом этаже — это кубики семь и восемь. Басти вычислил точно. А теперь внимание, госпожа начальница! Каждый раз, когда господин Ханнес вечером возвращается домой, загораются, как у всех других, пять кубиков один над другим. Это он включает свет в подъезде, никаких отклонений. Тогда Басти наблюдает за кубиками семь и восемь на пятом этаже. Он ждет десять секунд, тридцать секунд, минуту, две минуты — ничего. Пять минут — по-прежнему ничего не происходит. Десять минут — все так же. Пятнадцать минут… По-прежнему ничего, — тихо произнесла Юдит.
Бьянка: точно! Басти говорит, он способен ждать, пока не посинеет. Кубики семь и восемь на пятом этаже так и не загорелись. Это он подметил. Уже интересно, правда? Это означает лишь то, что господин Ханнес не включает свет, когда входит в свою комнату, не включает и после, он вообще никогда не включает свет. Живет в полной темноте. Увлекательно, правда? Юдит: да уж. Бьянка: тем не менее в подъезде он свет все-таки включает. Таким образом, делаем вывод: поскольку Ханнес не страдает светобоязнью, он не включает свет только у себя в квартире. Вы понимаете, начальница? — Нет, призналась Юдит, подумав, что и не желает ни во что вникать, а если бы и захотела разобраться, то решение наверняка оказалось бы банально простым, например у Ханнеса просто-напросто перегорели лампочки.
— Ничего не скажешь, Басти здорово поработал, — сказала она. — А теперь закончим на этом и оставим господина Ханнеса в покое, ладно?
— Ладно, — согласилась Бьянка. — А все-таки жаль, тут наверняка еще больше загадок. Но если вы его больше не боитесь и он вам больше не докучает, то, конечно, дальше наблюдать не имеет смысла.
Через две недели Юдит посоветовали покинуть клинику, поскольку ее шуб [6]теоретически должен был давно утихнуть, а дальше свое дело сделают предписанные лекарства. В действительности же, как поговаривали, клинике потребовались койки для новых психов. Дело в том, что ко Дню всех святых [7]по традиции у многих происходят обострения, и в стационаре возникает острая проблема с местами. Юдит хотела через Джессику Райманн воспрепятствовать своему выдворению, но та, как назло, находилась в Альпах на конгрессе по психиатрии. Не одним только пациентам время от времени было полезно подышать свежим горным воздухом.
Наступили выходные. Юдит смогла в последний раз насладиться казенным больничным питанием. В понедельник мама забрала ее и отвезла домой. Был один такой одержимый безумец, кажется американец, он обосновал учиненную им бойню во Вьетнаме тем, что не любил понедельники. Сильнодействующие таблетки, среди которых новые беленькие против депрессии, к счастью, так хорошо действовали на Юдит, что она воспринимала свою разговорчивую маму лишь в общих чертах, как бы в ослабленном звучании, различая ее речь по тону на страдание и сострадание.
Дома в этих навевавших жуть помещениях, где свили гнезда голоса и звуки, Юдит сразу же забралась на диван под одеяло. Мама пылесосила, вытирала пыль, взбивала подушки, принесла ей на диван чашку лекарственной настойки без сахара — наверное, чтобы продемонстрировать, как дочь запустила быт, — и задала вполне оправданный вопрос: как дочь намерена жить дальше. Юдит: пока не знаю, мама. Сейчас я ничего кроме усталости не чувствую. Мама: в таком состоянии тебя нельзя оставлять одну. Юдит: я собираюсь спать, и ничего более. Мама: тебе нужен рядом человек, который бы о тебе заботился. Юдит: мне нужен лишь тот, кто позволит мне поспать. Мама: я на время у тебя поселюсь. Юдит: не говори такие вещи, ты же знаешь, я психически неустойчива. Мама: сегодня я у тебя останусь, а завтра мы поговорим. Юдит: хорошо, мама, спокойной ночи. Мама: сейчас четыре дня. Ты грезишь, дитятко?
фаза
В последующие недели о работе нечего было и думать. Вообще о чем-либо думать не хотелось. Юдит должна была принимать психотропные средства утром, в обед и вечером. Из-за этого она чувствовала себя виноватой перед мамой, заботившимися о ней друзьями, традиционной медициной и перед самой собой. Пилюль белого цвета Юдит часто принимала чуть больше, чем предусмотрено, во-первых, потому что они были просто крохотными, а во-вторых, ее вялые клетки мозга после увеличенной дозы ощущали себя так, словно человек в сорокаградусную жару погрузился в горный ручей.
К многочисленным и бессмысленным видам ничегонеделания дома с определенного момента добавились по три часа в неделю встречи с Артуром Швайгхофером, симпатичным, хорошо выглядевшим, чуть небрежно одетым психотерапевтом, которого для нее нашел Герд. Терпение, с каким он говорит на любые темы, лишь бы не о проблемах, могущих подстерегать Юдит в процессе выздоровления, было впечатляющим. Впрочем, о подробностях ее случая он также имел слабое представление. Если бы узлы у Юдит в голове когда-нибудь ослабли, а то и вовсе развязались, что, конечно, маловероятно, то она отправилась бы с Артуром в кругосветное путешествие под парусами, — ведь он настоящий любитель приключений, если его послушать. А она любила слушать, причем часами напролет.
Чтобы Юдит не вырвалась из дома, с наступлением темноты кто-нибудь обязательно находился рядом. Поначалу возле нее дежурили, поочередно сменяя друг друга, друзья. Так, к примеру, Ларе было удобно в понедельник, поскольку в этот день вечером Валентин ходил на боулинг и возвращался очень поздно, и она не хотела, лежа с ним в постели, вдыхать запах пива с водкой. Лара оставалась на ночь у Юдит и охраняла ее, сама того не ведая, от голосов.
В конце недели следовало ожидать появления мамы. В эти дни потребление белых пилюль возрастало. Несмотря на то что мама старалась представить свое присутствие при любимой дочери как своего рода отпуск, по искривленному очертанию ее рта и складкам в виде восклицательных знаков на лбу нельзя было не прочитать горькое признание того, что воспитание дочери потерпело крах, и ей теперь вместо заслуженного покоя приходится заботиться о запущенном магазине светильников и сошедшем с ума взрослом ребенке.
Лишь в редкие и непродолжительные моменты Юдит удавалось заставить мозг работать, чтобы разобраться в сложившейся ситуации. Она старалась следовать совету Джессики Райманн, которая призывала найти начало всех неприятностей, той веревочки, потянув за которую можно будет распустить клубок. Но Юдит быстро запутывалась в сети детских воспоминаний и ярких событий из подросткового периода. Приходилось прекращать разыски по причине очень быстрого перегрева клеток мозга, и тогда Юдит снова прибегала к проверенному средству — бросалась в прохладные воды горного ручья.
В ее отношениях с ним произошел наконец качественный скачок. Ханнес однозначно перешел на ее сторону. Пару раз он застенчиво стучался к ней с помощью эсэмэсок и предлагал помощь. Нет, Юдит возражала, чтобы он регулярно навещал ее. От его присутствия ей становилось лучше. Отнесем этот факт к альтернативной медицине.
Юдит не разбиралась в гомеопатии, но разве не в том заключалась ее суть, чтобы поправлять здоровье человека малыми дозами лекарства, какое его, собственно, и сделало больным? А у Ханнеса был точно такой же голос, как в ее сюрреалистических видениях, которые по ночам вновь и вновь посещали ее в виде приступов безумия. И если теперь Юдит будет слышать этот голос, просвещающий маму в кухне о планировании помещений, статике, строительных материалах и дизайне кофеварочных машин, то призраки уйдут навсегда, и сознание придет в порядок. Кроме того, настоящий Ханнес обладал более богатым лексическим запасом, нежели его призрачная копия, барабанившая по мозгу неизменно тремя-четырьмя фразами.
В обхождении с ней, пациенткой, он имел перед остальными друзьями и посетителями солидное преимущество как более находчивый и непринужденный собеседник. Ханнес всегда пребывал в хорошем расположении духа и легко подстраивался под ее сложный изменчивый нрав с частыми взлетами и падениями, летаргическим забытьем и бодрствованием. Юдит ни разу не уловила в его тоне хотя бы малейшего намека на укор, в каком бы скверном состоянии ни находилась и как бы ни было сложно в эти моменты к ней подойти из-за ее капризного поведения.
В то время как Герд и другие прикладывали величайшие усилия и частенько пожинали неудачу в том, чтобы не показывать Юдит разочарование по причине ее полного равнодушия, Ханнес относился к ее необычному поведению как к естественному делу. Он фактически воспринимал Юдит такой, как есть, хотя «быть собой как есть» для нее сейчас было делом почти невозможным. В таком окружении Юдит не стыдилась своей болезни, и зависимость от помощи друзей не нагружала ее совесть. Когда Ханнес находился рядом, Юдит примирялась со своей участью и даже больше — ей это начинало нравиться.
Скоро Ханнес стал заглядывать к ней и в рабочие дни. Как правило, он замещал кого-нибудь из друзей, которые все чаще сказывались занятыми, а где-то с середины ноября, когда началась предрождественская лихорадка, друзья и вовсе стали оправдываться, что, к сожалению, не могут посещать Юдит так часто, как раньше. Вероятно, они были сверх меры разочарованы и раздражены тем, что психика Юдит не демонстрировала ни следа прояснения, она почти не говорила с ними, часами рассматривая стены и не раскрывая рта. Но что она должна была им рассказать? Бессодержательные дни и ночи без сновидений не давали никаких впечатлений, а ничего иного в ее жизни не существовало. Никто из них и представить не мог, насколько это утомительно.
Ханнес был совершенно другим человеком. Он ничего не требовал от Юдит, а просто занимался своими делами, украшал столы и полки, мыл кухню, слушал музыку, насвистывал навязчивые мелодии, которые помнил еще со школьных лет, шарил по телевизионным каналам в поисках серьезных новостей, листал научно-популярную литературу или — что нравилось ему еще больше — ее фотоальбомы, делал какие-то записи и наброски, чертил проекты. И все это не выпуская Юдит из поля зрения. Ханнес посматривал за ней краешком глаза и находился поблизости, подмигивал, чтобы приободрить, улыбался ей. Но при этом он — и тут Ханнес самым приятным образом отличался от всех остальных — не пытался с ней заговаривать и тем самым избавлял Юдит от необходимости расходовать последние силы на ответы. Очевидно, он лучше ее понимал, что ей необходимо.
Если Ханнес оставался на ночь, то делал это незаметно для Юдит. Вероятно, спал на диване. Всегда просыпался раньше нее, варил кофе и не оставлял следов своего ночного присутствия.
Только однажды в одну из ноябрьских ночей, когда голова была окутана плотным туманом, психика Юдит вышла из-под контроля. Наверное, она забыла проглотить лекарство или приняла двойную дозу другого. Возможно, провалилась в кошмарный сон, который вырвал ее из ватного сумеречного состояния и разбудил прежние страхи. Голоса и звуки преследовали Юдит и выгнали на улицу. Она уже думала, что слышала характерный звук качающихся металлических листов и ни с чем не сравнимое позвякивание кристаллов ее испанской люстры. Однако прежде чем похожий на Ханнеса голос успел произнести «эта давка», шумы внезапно стихли. Зажегся свет на ночном столике. Юдит почувствовала, как большая прохладная рука легла на ее разгоряченный горячкой лоб. Затем он осторожно склонился над ней и прошептал:
— Успокойся, моя любимая. Все хорошо, я с тобой, ничего не случится.
— Ты тоже слышал? — спросила она, трясясь от страха.
— Нет, — ответил он, — я ничего не слышал. Видимо, тебе приснился плохой сон.
Юдит: ты останешься со мной, пока не рассветет? Ханнес: ты этого хочешь? Юдит: да, прошу, останься. Хотя бы до восхода солнца.
В конце ноября наступал ожидаемый со страхом срок обследования у Джессики Райманн. Юдит провожала мама, что усложняло ситуацию. Умывальные принадлежности, пару ночных рубашек и маек Юдит сложила заранее. Надо быть готовой к тому, что ее сразу же оставят в больнице. В любом случае Юдит не испытывала желания представить свое положение лучше, чем оно было на самом деле, даже если Райманн станет придерживаться иного взгляда на вещи, нежели по версии Юдит.
— Привет! Как у вас дела? — поинтересовалась врач.
— Спасибо, я душевнобольная, — ответила Юдит.
Райманн рассмеялась и спросила, чего Юдит боится в настоящий момент, поскольку вся дрожит. Юдит: сейчас я боюсь вас. Райманн: сочувствую, любовь моя. Вы можете спокойно уйти! Юдит: я знаю, но ничего не могу с собой поделать. Будет лучше, если вы меня оставите в больнице. Райманн: нет-нет, так мы никуда не продвинемся. Я предлагаю немного поработать!
После того как у Юдит померили пульс, сделали кардиограмму и посветили фонариком под веками, ее попросили описать ощущения в состоянии дремы и в сумеречном состоянии за последние недели, причем разбить на утренние, дневные, вечерние и ночные — более чем изнурительное и рискованное дело, поскольку для этого требовались слова, каких уже длительное время у нее не было. В качестве поощрения Райманн отменила прием сразу двух лекарств, а другие, среди которых числились ее любимые белые пилюли, сократила вдвое.
— Я не наблюдаю у вас боевого духа, — озабоченно заявила врач-психиатр и крепко сжала ее руку. — Вы должны сопротивляться. Здоровье зависит исключительно от головы. Следует думать и работать над собой, а не заниматься вытеснением. Вы должны докопаться до самой сердцевины своей проблемы.
Юдит: у меня больше нет проблем, я сама проблема. Этого не следовало говорить, этим она нанесла профессиональное оскорбление Райманн.
— Если такие пациенты, как вы, перестанут сражаться, то нам надо закрывать учреждение. Чем мы можем помочь людям, которые по-настоящему тяжело больны?
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |