Темно, очень темно, он видит такую темноту дважды: когда этот парень, Джейк, втискивает лезвие ножа ему под рёбра и, когда вода заполняет салон машины, оставляя их внутри.
Раздаётся низкий гул и ещё один удар, сотрясающий библиотеку до основания. Воздух содрогается перед его лицом и не успевает застыть, прежде чем за первым ударом следует второй, и книги, оставшиеся на полках, вспархивают, как птицы, расправляя шелестящие крылья.
- Дин, – спокойно замечает Сэм, отступая к телу, – вставай, хватит уже. Что-то не так.
Темнота обступает его, и единственное, что он может, это схватить неподвижное тело брата за рукав плаща и подтащить к себе. С момента, как его руки сомкнулись на шее Дина, он не поднимался с колен, теперь он сидит на полу, вцепившись в руку мертвеца, чувствует себя более защищенным так. Кто знает, что может произойти, если он поднимется на ноги.
Всё перед ним чёрное, только холодная кожа под его пальцами помогает ему осознавать себя в пространстве, пока рядом с ним не оказывается стена и зеркало на ней. Прямоугольное зеркало со скруглёнными краями, он часто разбивал такие в поисках иной Мэлори или от скуки. Над ним светится красное слово: «Святотатство», как вывеска бара, ярко.
Сэм вспоминает слова проклятой Молли, которую так часто упоминал Дин, её слова о зеркалах и решает заглянуть в него, чтобы узнать правду, потому как что-то есть, а чего-то не может быть. Он видит в зеркале дрожащие стены библиотеки, хотя сам не ощущает движения, пыль, вертящуюся в воздухе и тело Дина рядом с собой. Его самого нет.
Рядом со «Святотатством» загорается новая надпись, тоже красная.
- Что-то не так?
Он хочет отползти назад, держась за мёртвого Дина, он хочет чувствовать спиной стену, что-то устойчивое.
- Что-то не так, Сэм?
Перемена надписи.
- Ты убил брата.
- Дин! – кричит он, поворачиваясь к телу. – Вставай, чёрт бы тебя побрал. Нам нужно убираться. Оживай, пожалуйста.
- Хочешь поговорить об этом?
Она светится ярко, и даже в шуме, доносящемся снаружи, он слышит её ровное гудение.
- Заткнись, – говорит Сэм.
- О, Сэмми, такой наивный.
- Дин, заставь это заткнуться. Ты слышишь?
Пол под ним сотрясает особенно мощный удар.
- И каждый раз, чувствуя боль, эй, Сэм, сдержись.
- Пошла ты. Пошла ты. Дин, – зовёт он, и его подбородок саднит и тянет от крови, возможно, она впитывается через кожу, как яд.
Надпись заменяет «боль» на «ярость». Затем мелькает голод, ненависть и себялюбие. Едва показывается похоть.
- Хочешь знать, почему тебя нет в зеркале?
- Пошла ты, – безвольно повторяет Сэм.
- О, распад! – восклицает она, выключаясь вместе с Сэмом, вместе со звуком, вместе со всем, что содержит комната.
II-II
- Эй, Джуд, – слышит Дин Винчестер и открывает глаза.
Он спит на развалинах минимаркета, укрывшись плащом. Туман над ним мягкий и чистый, между двух расколовшихся камней, среди бетонной крошки и щебня, едва тянется бледный, светло-зелёный росток розы полупрозрачным, подгнивающим у основания бутоном.
Он просыпается от холода и нетвёрдо шагает в город, над которым стоит зарево пожара.
Последний раз редактировалось Демоны 04 июн 2010, 00:40, всего редактировалось 1 раз.
04 июн 2010, 00:36
Демоны
Зарегистрирован: 16 май 2010, 21:58
Сообщения: 510 Re: День 15. Кроссовер. Авторский фик "A perfect circle"
II
1.
Дин исследует Тихие Холмы. Он двигается, как учила его Молли в самом начале и первое время, пока он не находит немного обезболивающего и воды, голова безумно мешает ему, тяжёлая и беспокойная. Он двигается, придерживаясь левого края, избегая широких улиц, где туман ещё гуще и непрогляднее, он вооружён красной бейсбольной битой с товарным знаком в виде переплетающихся букв «Т» и «Х».
Дин абсолютно равнодушен к бейсболу и «Рэд Сокс» для него всегда были пустым звуком.
Он мало и беспокойно отдыхает там, где приходится, в его кармане булавка, которой он колет ладонь, когда происходящее слишком ему не нравится, кажется слишком абсурдным и он мучительно хочет забыться от него, возможно, даже посредством ещё одного удара по голове, и это не подействовало ни единого раза, но он упорен. Он избегает зеркал, глядит только один раз, чтобы убедиться, что его лицо всё ещё на месте, и мутное стекло показывает вместо него Сэма с окровавленным лбом и сильно отросшими волосами. Он избегает так же парковок, перекрёстков и открытых, легко просматриваемых пространств. По-крайней мере, такая возможность есть, пока мягко переменяющиеся в тумане дороги не выводят его к пригороду, к горящим чёрным шахтам, из которых валит дым с тяжёлыми красными искрами, такими горячими, что он думает, если проглотит пару, то приобретёт лишнюю дыру в животе, к тлеющим торфяникам, среди которых, на дышащей дымом земле его ожидают новые колёса, вертящиеся, как ветряные мельницы. На них безволосые люди с белой, тянущейся как мягкое мучное тесто кожей и мокрым, светло-розовым разломом в области рта. Им они издают пронзительные звуки, заставляющие его кишки переворачиваться внутри живота и дрожать.
Дин минует торфяники, пребывая максимально бесшумным и безучастным, он почему-то уверен, что ничего не случится с ним здесь. Он проходит дальше, направляясь, по своим собственным подсчётам, на восток, куда туман пропускает его только однажды. На востоке, у края города, а, может быть, у края всего – пристань с утонувшими кормой в море, кровоточащими у линии кильватера, кораблями. Ржавчина покрывает всё, кажется, что даже в тумане вращаются мельчайшие её частицы. В море, гнилой, недвижимой воде, едва двигаются у самого берега полузатопленные клетки, огромные, с измятыми стальными прутьями толщиной в его руку. Есть монорельсовая дорога, обрывающаяся в заливе, взмывая к небу рельсами.
Недалеко показывают изогнутую спину русские горки, и ему удаётся взобраться на них, балансируя, поддерживая равновесие свободно опущенными руками, надеясь, что существует пространство над туманом, потому что раньше он пробовал окружающее только в разные стороны, никогда не поднимаясь наверх, никогда не спускаясь. Но когда он ступает на гребень изгибающейся как морской змей лестницы, то настоящее перед ним переворачивается, как и говорила Молли, кто-то запускает снова песочные часы, перетасовывает верх и низ, и Дин, некоторое «теперь» назад, дышавший над морем, поднимается от дна к поверхности. Вода попадает ему в рот и на вкус она как подгнивший лимонный сок. Под ней, опутанные цепями, неспешно двигающиеся вместе с волнами, обыкновенные люди его времени, их глаза закрыты, и он надеется, что они спят или мертвы, удерживаемые морем. Дин выбирается на берег, чтобы проверить свою теорию о пространстве. Он отмечает брошенной на песок битой отправную точку и ныряет, раздумывая о том, не отправит море его на некую вершину, но ничто не оправдывается, когда он так жаждет этого. Когда вода темнеет, из светло-красной, гниловатой, становясь густой и яркой, он достигает дна, и его лёгкие горят, хотя он уверен, что уже должен был быть раздавлен. Дин достигает дна, и в чистом, белом песке там закопана обувь. Миллионы или миллиарды пар самой разной обуви: от туфель для танцев, до кроссовок и кед. Дин касается песка, и оказывается на берегу, мокрый и едва дышащий. Рядом с его битой на песке, видны чьи-то следы, этот же кто-то написал рукой на нём: «Не сегодня, дерьмовый ковбой».
- Мо? – недоверчиво спрашивает Дин у песка.
Он сушит одежду на камнях у берега, сидя голым и сжимая в руках биту как последнее, что может его оградить.
Огибая берег, Дин надеется попасть дальше, к призраку одинокого, тонкого как кость маяка, но туман приводит его обратно в город, к дверям боулинг клуба. Туман мягкий, почти прозрачный. Он даже чувствует себя лучше, сменив свою стоптанную обувь на туфли для боулинга и заснув на одной из гладких, обкатанных дорожек, вяло раздумывая над тем, что шары могут решить поиграть сами с собой и размозжить ему голову.
К нему приходит Молли вместе с Кристофером, который держится за её рукав, сидя рядом прямо перед ним на дорожке для боулинга. Он высокий, темноволосый и слегка заикается, когда начинает говорить. Одновременно, держась за Молли, Кристофер выглядит внушительно, возможно даже, он не держится, а держит её саму.
- Что мне делать, Мо, – беспомощно спрашивает Дин, подкладывая под голову биту и не меняя сонной позы. – Куда ты исчезла? Ты вообще была?
- Конечно, она была, кретин.
- Вежливость, Крисси.
- Прости, мужик. Мы все здесь так напряжены.
- Я всё ещё не нашёл Сэма, меня нет в зеркале, Молли, я, чёрт подери, схожу с ума.
И они смеются, все втроём.
- Мы не можем сказать тебе многого, – начинает Молли.
- Но можем сказать кое-что, – заканчивает Кристофер за неё.
- Тихие Холмы любят информационный голод, как и любые другие виды голода.
- Я всё помню, бог сошёл с ума, мы умерли, и нам конец.
- Сюда попадают лжецы, – говорит Молли.
- Грешники, Мо, – перебивает Кристофер.
- Лжецы.
- Грешники.
- Заткнись, Крисси, – Молли хватает брата за воротник и как следует трясёт.
- Лжецы?
Молли согласно кивает, отвесив подзатыльник Кристоферу, который смеётся и ловит её руки.
- Запомни самое главное, лжецы горят.
- Эти люди в торфяниках, – начинает Дин, но она перебивает его.
- Это не так важно. Все лжецы горят. Каждый, кто здесь, лжец в какой-то мере или степени. Бог не меряет праведность грехом, он меряет её ложью, и грех, сказанный в чистом месте и чистым ртом, не станет грехом под солнцем.
- Ты же лжец, мужик, – напоминает Крисси, жующий нижнюю губу.
- Пожалуй, да, – соглашается Дин.
- Тогда начинай говорить правду вслух как можно скорее.
- Иначе что, я тоже потеряю лицо?
- Если тебе интересно, все могут потерять лицо, когда некому о нём напомнить.
- А вы, ребята, лжецы? – улыбается он.
- Ещё какие, – отвечает Молли, – но мы можем быть, а можем – не быть. Возможно, ты нас выдумал.
- У меня нет столько мыслей в голове, чтобы вас выдумать.
- Мужик, а мы ни на кого не похожи? – Кристофер поднимается с дорожки для боулинга, не выпуская рукав Молли, отчего та слегка пошатывается, когда он отклоняется слишком далеко.
- Нет, – пораздумав, отвечает Дин.
- Твой нос потяжелел на фунт, Пиноккио.
- Пока, Динно, – улыбается Молли. – Нам пора, у нас дела. Разберись с этой ложью и выйдешь на новый уровень, чтобы разобраться со следующей.
- Стойте, – просит Дин и просыпается, обнимая биту. Туман наполняет боулинг клуб, от Молли и Кристофера не осталось и следа.
- Нужно найти Сэма, – напоминает он себе.
Выйдя на улицы, он видит прямо напротив себя нарисованный углём на мятой бумаге плакат, где за Сэма предлагают две полных аптечки, набивную марионетку и ключ от всех дверей. Он изображён в профиль и достаточно похож, отчего Дин сдёргивает плакат, и прячет в карман плаща.
2.
Он встречает Сэма неожиданно и у того сильно отросли волосы, наверное, он пытался их стричь, отчего они ещё сильнее топорщатся. Сэм перемазан сажей, всё лицо покрыто тёмными пятнами, но он жив и здоров, все его конечности приходятся на те местах, которым должны надлежать, а глаза нормального, человеческого цвета. Дин верит ему сразу.
- Привет, приятель, – он обнимает его, – от тебя воняет и ты опять куда-то дел свои мускулы.
- От тебя тоже, знаешь ли, – отвечает Сэм, вжимаясь в его живот своим, именно так должно выглядеть свободное приветствие. – Нам нужно сваливать отсюда, потому что я слишком знаменит. Взял всё, что нужно, – Сэм отодвигается от него и демонстрирует карманы, набитые патронами.
- Да ты удачливее меня, – смеётся Дин, срываясь с места вслед за вертящимся и оглядывающимся Сэмом, который будто боится оказаться спиной ко всему сразу.
Сэм бежит через город, легко ориентируясь, сворачивая там, где нужно, и Дин устал, но не подаёт виду. Он никогда не бежал в Тихих Холмах, только крался, прячась за мусорниками, и это, забытое и найденное, наполняет его чистым восторгом, придаёт ему сил. Он бежит вслед за Сэмом, запрокинув голову и чувствуя, как становится яснее, туман уходит из воздуха и тот делается суше, острее. Ступив на бесшумно поддавшуюся, обугленную и сухую землю, Дин останавливается. Впереди высятся обгорелые постройки, соприкасающиеся друг с другом в хрупком и неясном равновесии. Он видит сгоревшие, застывшие деревья, с каждым шагом становится всё жарче.
- Добро пожаловать в квартал пожаров, – замечает Сэм. – С непривычки дышать сложно, но ты точно привыкнешь, у тебя будет время.
Тлеющий пепел проносится мимо его лица, оставляя в прозрачном воздухе алый шлейф ярких искр.
3.
У Сэма небольшая комната на чердаке трёхэтажного дома из пожароопасного дерева, как он сам рассказывает удивлённому и плохо понимающему его Дину («Может быть, у тебя и ключ есть, и ты за продуктами ходишь, старина?»). Сэм проводит его по пожарной лестнице, и Дин держится за край покатой крыши, запрыгивая в окно, думая почему-то о том, как пробирался в квартиру Сэма в Стэнфорде, где тот демонстрировал ему живые и настоящие навыки охотника, и он смеялся на полу, замечая черты и всё то новое, чего не знал о брате несколько лет.
Чердак тёмный, заставленный канистрами и ящиками, в беспорядке брошенными коробками с патронами. В углу ворох тряпок и ведро с водой.
- Лофт! – гордо заявляет Сэм.
Дин смеётся.
- Пока я нырял на восточном берегу, ты, как обычно, был скопидомом, братишка. Что в коробках?
- Не надувшиеся ещё консервы, пригодная для питья вода и, самое главное, – Сэм торжествующе потрясает тугим свёртком, звучащим, как бумага. – Газеты.
- То, о чём я мечтал, пока спал в боулинге, – признаётся Дин. – Утепляющие газеты.
- Здесь иногда бывает холодно, но чаще ты будешь хотеть остыть и никогда не нагреваться снова, поверь мне, – отвечает его брат, заваливаясь на низкую, визгливую софу у стены.
Дин садится рядом.
- Скажи мне, – жадно спрашивает Сэм. – Что ты делал, пока меня не было?
Он смеётся, потому как помнит этот вопрос и, рассказывает Сэму всё о Молли, и о своём походе на восток, не приведшем ни к чему, о лжецах и том, что, похоже, им не удастся выбраться отсюда до какого конкретно события, всё несколько сложнее, чем они думают, и воля здешнего босса сильнее их собственной. Он не знает, что делать, но с удовольствием проспал бы около суток и вскрыл мозоли на ногах, доводящие его до сумасшествия.
- Твоя очередь, – говорит Дин, растягиваясь на софе подле Сэма.
- Я не нашёл здесь ничего особенного. Церкви, неприятные на вид безумцы, которые бежали за мной целые кварталы, пока я не начал отстреливаться, поняв, что их незачем особенно щадить. Есть мнение, что здесь хотели создать бога, но что-то не заладилось. По крайней мере, так говорят граффити в церквях. Они сжигали людей, возможно, поэтому теперь горят сами. Огонь, вообще, самое близкое к настоящей жизни, что я здесь встретил. Он убивает так же хорошо. Ещё медсёстры.
- Медсёстры?
- Плачущие сучки с ножами, – рассказывает Сэм. – Я тебе сейчас продемонстрирую, почему их стоит опасаться.
Он принимается раздеваться, и Дин устало улыбается, замечая на нём то же бесконечное количество рубашек – некоторые из них надеты наизнанку – что и в их далёком и относительно спокойном прошлом. Наконец, Сэм, подняв нижнюю футболку к подбородку и изогнувшись на софе, демонстрирует ему белый живот и грудь, рассечённую ровным, длинным шрамом прямо под ключицами. Внутри шрама – блестящая розовая кожа.
- Было неудобно зашивать, – поясняет Сэм, – ничерта не видно, конечно, когда его совсем стянет, будет выглядеть дерьмово, но что поделаешь?
– Он же старый, я не занесу тебе никакую заразу, верно? – спрашивает Дин.
Сэм смеётся и подаётся вперёд, так что ладони Дина оказываются прямо напротив его груди, и он закрывает шрам одной ладонью, вдоль, но её не хватает, и тогда он прикладывает вторую, хотя шрам всё равно виден, выступает, примерно, на длину фаланги его пальца. Он осторожно трогает кожу вокруг шрама, натянутую и ровную.
- Это было больно.
- Конечно, это было больно, старик! Кухонный нож, – жалуется Сэм,
- Мне жаль, – автоматически отвечает Дин, не снимая ладоней, – надеюсь, ты отстрелил ей голову.
- Нет, но ещё смогу.
Он выравнивает руки поверх шрама, на этот раз закрывая его целиком.
- Как будто и нет, – сообщает Дин, а Сэм смотрит на него недоверчиво.
- Ты же не будешь всегда так сидеть, – криво улыбается Сэм, выдыхая напротив его лица.
- Я бы мог. Ты уж извини, не видел тебя слишком долго, жрал подозрительные консервы, спал в боулинге, так что могу вести себя непоследовательно.
Сэм обнимает его за плечи, тянет к себе, и этого Дин точно не ожидал.
Всё потому, что в момент одиннадцатилетия его брат стал тем ребёнком, который показывает зубы слишком часто, будто имеет уже все: гражданские права и свободы, желание идти в армию, а он, Дин, в свою очередь, не имеет права ни на что, кроме как пожать ему руку за то, что он стойкий маленький охотник.
Во всех случаях, кроме того, когда стойкий охотник содрогается от сухих спазмов, таща через лес с ним тело того, кого они не успели спасти или сжечь, и его руки соскальзывают с чьей-либо мёртвой кожи. Тогда он оборачивается, беспомощно глядя на Дина, и тот направляет его. В остальном же Сэм очень быстро вырастал из курток и предложений, в его четырнадцать Дин сам стирал кровь с подбородка. Это в порядке вещей.
- Не смей, – говорил умный маленький Сэм, – не смей никогда. Это я, а это ты.
«Всё же, он рыдал над моей могилой, – утешал себя Дин в недалёком времени, после возвращения из ада и разговоров с Бобби».
Здесь же, в том «сейчас», которому он не доверяет, когда в окно беспрепятственно проходит расцвеченный огнём пепел, распространяясь и беспорядочно двигаясь в воздухе комнаты, Сэм тянет его на себя, поверх бледной кожи, вымазанной сажей от его рук. Он неловко поддаётся, нервно, хрипло посмеиваясь.
- Сошёл с ума, ага? – спрашивает он.
- Это всё шахматы, – оправдывается Сэм, ловко пристраивая подбородок поверх его головы. – Я играл в шахматы с сами собой, записывал каждую партию, наполненную этими бесконечным С-4, и знаешь, что?
- Что?
- Каждая заканчивалась тем, что мой король снимал корону.
- Ты болен, – бормочет Дин, лёжа на животе брата, напряжённо, точно балансируя, хотя в этом нет никакой надобности и места достаточно для них обоих. Сэм, так и не поправив задранной футболки, держит его за шею, он засыпает, наблюдая под закрытыми веками сон о горящем, будто ожог, шраме брата. Кто-то трогает его веки холодными пальцами, но он уже спит.
Спит.
4.
- Ты проспал двое зарубочных суток, – поясняет Сэм, выкладывая на жестяную тарелку дымящуюся, горячую массу, всю в пятнах оранжевого жира.
- Как ты их меряешь? – спрашивает он, недоверчиво, но с интересом глядя на то, что брат предлагает ему, и, когда тот кивает, приступает к еде.
- Когда устаю, тогда и ночь, – поясняет Сэм.
- И где же твоё дерево для зарубок, Робинзон?
- Там же, где и ожерелье из ушей на твоей шее, Пятница, – он подносит ложку ко рту и прихватывает зубами край мясной массы, – горячая, – выдыхает через рот. – Раньше я использовал перекладину, но, боюсь, она кончилась.
- Зарубочные сутки, значит, – Дин сосредоточенно жуёт. – Нам нужно будет спать по очереди?
- Не думаю, что это обязательно, охранные знаки я начертил.
- Они действуют? – удивлённо переспрашивает он, потому как ему ни разу не пришло в голову спать в круге.
- Действуют, – кивает Сэм. – Те, кто больше смахивает на людей, принимают их за знаки дьявола, а всё, что не должно ходить по земле, боится их, как и в настоящем мире. Очень удобно.
- А мясные монстры? – спрашивает он. – Они здесь есть?
- Случится шествие, и увидишь, может быть.
- Шествие?
- Послушай, что было на восточном берегу, кроме моря?
Дин принимается рассказывать о монорельсовой дороге, о затонувших клетках, о хребте русских горок, с которого он упал на дно, о людях под водой и кладбище обуви, о ржавчине, о Молли, появившейся в боулинге вместе с братом.
Пока он рассказывает, Сэм методично очищает тарелку.
Здесь Дин говорит:
- Я её трахнул, Сэмми. И она родила мне ребёночка. Не мне, вернее, а себе.
- Что? – спрашивает он, въехав себе ложкой по нёбу и испуганно посмотрев на Дина.
- Она хотела и здешнее время, Сэмми, оно что-то сделало и Мо, она родила своего брата или точную его копию, не знаю, в чём здесь дело.
К нему приходит деталь, которая укрывалась от него раньше.
- Полицейский отчёт, – говорит Дин, вцепившись в ложку. – Сарай для лодок, масло и лампа – Кристофер Танер сгорел в возрасте шестнадцати лет, а она родила его здесь, от меня. И почему я раньше не вспомнил, я ведь учил его наизусть. Мо, – он поправляется, – Молли сказала, что Кристофер всегда был здесь, с ней, что они сбежали из дома, затем она потеряла его и нашла снова.
- Так не бывает, – идиотически замечает Сэм, а Дин стучит его чистой ложкой по лбу.
- Чтобы он приходился ей биологическим братом, ты должен быть её отцом, – начинает он, – но ты не можешь, потому что когда Молли бегала в кино и звала Кристофера по имени, наш отец…
- Сэм.
- Люди не могу родить точную копию того, кто им нужен, будь даже здесь генетическая общность.
- Заткнись, это всё не так важно. Но если Кристофер мёртв, это только подтверждает тот факт, что мы, вероятно, тоже кормим собой рыб, – выдыхает он. – Хочешь мою порцию?
- Нет.
- Что ты об этом думаешь, братец-мертвец?
В ответ Сэм хватает нож, которым кромсал чёрный и сухой хлеб и с преувеличенным энтузиазмом тянется к руке Дина.
- Что? – спрашивает тот.
Он режет его палец у самого края, яркая капля просачивается через кожу мгновенно, стекая вниз и расцветая на столе. Сэм плашмя прижимает нож к порезу.
- Больно?
- Ты мог ткнуть меня вилкой. Не в глаз и не до крови. Теперь начнётся заражение, и я умру.
Сэм наклоняется, ложась грудью на стол и гремя сталкивающимися тарелками, мягко касается пореза губами и прижимает его языком, вытягивая кровь.
- Ты не братец-мертвец, ты братец-вурдалак, – замечает Дин.
- Процедура обеззараживания, – невнятно произносит он.
- Больше так не делай, – советует Дин. – Это нехорошо выглядит, вроде как ты облизываешь мне пальцы, при этом ещё кровь, нет, совсем нехорошо.
Сэм довольно улыбается, выпрямившись.
- Я думаю, ты понял, что я имел в виду.
- Что ты кровосос?
- Что ты жив. Может, мне тоже стоит что-то себе порезать.
- Заткнись. Может быть, мы и живы, но всё ещё неизвестно, с чем мы имеем дело.
Сэму нечего сказать.
5.
Дин полагал, что время станет идти медленно, очень медленно, но то время, которое они создают сами для себя, потому как другого не существует, быстрое, и Сэм выдумал старый способ ведения календаря. Он чертит на стене мелом короткие линии, перечёркивая их одной длинной по истечении семи самопровозглашённых дней, календарь каторжников, узников. Он выстраивает целые когорты недель, составляя ровные ряды времени, бесконечную армию белых единиц, и пепел липнет на стены, попадая на чердак через окно, которое Сэм запрещает закрывать едва держащейся, обгоревшей ставней. Окно нужно держать открытым, чтобы вовремя почуять запах надвигающегося пожара, он уверен, что пожар придёт, рано или поздно, о чём регулярно напоминает Дину.
- Я пережил три, но мой первый пожар был тем, что я никогда не забуду, старина, – говорил Сэм.
Они занимаются поддержанием в себе жизни и здоровой быстроты ног, а так же тем, что сортируют чердачный хлам по степени необходимости и возможной пользы. Сэм, обнаружив ещё пару коробок, полных мела, решает заняться научным структурированием фактов. Он выдвигает множество теорий, вспоминая фамилии, которые Дин никогда не хотел слышать, и, как только сэмов рот роняет «Шрёдингер», его голова принимается болеть с особой силой. Сэм ищет ответ на основные вопросы, волнующие каждого пьяницу, захлёбывающегося в канаве, полной воды, каждого похищенного и, часто, каждого подростка под крэком: «Кто мы? Где мы? Что нам делать?». Они использует одну стену в качестве инсталляционной панели, расчертив её на три части. Есть «Колонка Молли Танер», как если бы она была журналистом в Дэйли Мэйл, «Колонка домыслов Сэма В.» и колонка, где ставит плюсы и минусы неграмотный Дин В. Мел крошится, собираясь в целые барханы у пола, меловая пустыня липнет к одежде, он сдувает белую пыль с волос Сэма. Его брат пишет свои предположения, упоминая сон во сне, травматическую кому, джинна и, наконец, коллективное буйное помешательство. Возможно, они в доме для душевнобольных, где-нибудь в Брекенридж размазывают морковный сок по лицам друг друга.
Он также говорит о демонах.
- Азазель мог бы, Лилит могла бы и ещё пара сотен из тех, кто видел падение Римской империи.
Сэм совершенно не знает что делать.
- Ждать, – предлагает он, а Дин поднимает ураган из белой пыли, обходя чердак кругом.
- Должно же быть что-то ещё? – отчаянно спрашивает он.
Сэм пожимает плечами.
Его энтузиазм кажется Дину более чем наигранным, несмотря на то, что однажды, отмерянным ими самими утром, он предлагает быть чуть спокойнее.
- Страна ужасных чудес, но мы живы, у нас есть ноги.
- Прекрасный ебанутый мир.
Дин иногда думал о том, что было бы неплохо иметь время для отдыха и вести существование кровососущего клеща: кормиться и размножаться без последствий, но на это хватило бы недели где-нибудь в Теннеси, он вовсе не желал провести так остаток жизни. Вариант, где клеща засасывает в бесконечный водоворот фантазий Дэвида Линча, тоже не входит в его планы.
- Мне нужны женщины, – жалуется он.
Той же импровизированной ночью, наступающей каждый раз, когда он растягивался на софе, укрывшись плащом, ему снится Кэйси из Города Грехов, она танцует вместе со своими демоническими подружками, одетая в платье из кабаре тридцатых. Она поёт: «Мой тайный друг, я отведу тебя к реке».
- Ты тоже здесь, – спрашивает Дин, но она не отвечает, только поёт о реке, где они бы могли бы плавать вечно, демоницы танцуют рядом, мягко касаясь её бёдер руками, и это отличный сон, по мнению Дина и его забытой половой функции.
Проснувшись, он пытается вспомнить, что говорила огромная надпись, полная мигающих лампочек и яркого света за их спинами, и всё же решает, что там было написано: ДВИГАЙТЕСЬ, УБЛЮДКИ.
Он насвистывает песню о реке весь день, его брат куда-то исчез, не сказав ни слова.
Первое, что говорит вернувшийся Сэм, это: «Сегодня. Или нашим завтра, но точно очень и очень скоро будет пожар». Он согласен с ним хотя бы потому, что небо над прогоревшими крышами квартала стремительно розовеет, пепел становится тёплым и скоро бестрепетный пейзаж пересекают первые дымные полосы.
Сэм закрывает деревянные ставни, подпирая их изнутри, вытаскивает резервные канистры, обливая стены и пол, затыкая пространство под дверью сильно смоченными тряпками, с которых течёт вода.
- Как это будет, – интересуется Дин, но Сэм не отвечает ему, потому как занят делом.
Закончив с чердаком, он обливает водой из канистры его самого, с ног до головы, а остаток выливает на себя. Сэм так же заставляет его повязать лицо мокрым платком, протягивает ему винтовку и высыпает на пол патроны из полотняного мешка.
- Она выгонит их всех на улицы, даже тех, кто спал или доедал падаль. Они боятся её не меньше, чем мы, и если раньше они имели подобие мозгов, то теперь спятят окончательно. Возможно, они пройдут мимо, возможно, нам придётся отстреливаться, но в этом нет ничего страшного.
- Ты издеваешься, Сэмми. Кто, она, можешь, наконец, мне объяснить?
- Горящая Энни, – вносит ясность Сэм.
Дин собирается сказать, что понял его и даже слишком, но пол под их ногами вздрагивает, с притолок сыплется пыль, они слышат занимающиеся вдалеке визгливые крики, и землетрясение начинается
- Она идёт, – спокойно сообщает Дину Сэм, снимая штык и перезаряжая свою винтовку. – И она пройдёт мимо, я надеюсь. Смотри, не наделай в штаны.
- Ты это мне, сопляк? – Дин посмеивается.
Воздух за окном дрожит, и становится всё темнее, тени удлиняются, крики звучат ближе к ним, чем раньше. Сэм хватает его за воротник и тащит к окну, где под нижней полосой ставень они могут видеть улицу.
Красно-оранжевое небо низко нависает над городом, и крыши начинают заниматься пламенем. Дин видит людей, выбегающих, из зданий напротив и бестолково мечущихся, сшибая друг друга с ног. Все они наряжены в тёмные тряпки, закрывающие лица, и он не может понять, кто они, какого возраста, действительно ли они люди или только сохраняют форму. В толпе тем временем загорается первый воющий факел.
- Следи за пожарной лестницей, – напоминает его брат. – Я начертил знаки перед всеми входами, им не останется ничего, кроме того как лезть вверх.
- Людям? – Дин наблюдает за пламенем, пожирающим упавшего человека.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |