Что однажды сказала Молли Танер, возможно, Дину Винчестеру.
Есть бог, вне и вовне. В голосах, душах, мясе – во всём, что имеет пару и отражение и во всём, что не имеет этого, в живом и мёртвом. Бог живёт, думает, ходит по большому, и наступает время, когда бог так стар и устал, что сходит с ума. Тогда на земле он выбирает пустулу или пазуху, где зла или добра так много, что они исключают сами себя. Ложь будет правдой, а правда – ложью. Зеркало врёт иногда, а иногда советует верно. Не верь, что спишь, не верь, что бодрствуешь. Не верь, что ты есть ты, что рядом с тобой есть кто-то, что рядом никого нет, не верь тоже.
Можешь надеяться на кровь, а можешь – на кожу, но кровь окажется жидкой, а кожа – рвётся. Когда умрёшь, возвращайся.
Здешние каникулы бывают отменны.
3.
- Здесь ад на земле. Эта короткая и ёмкая формулировка кажется мне подходящей.
- Как вернуться обратно?
- Никак. Молли говорила, что каждый здесь за грехи.
- Какие грехи, Дин, – Сэм бросает «Легенду о короле Артуре» в мягкой и светлой обложке в разросшуюся вширь, ненадёжную стопку, к другим, абсолютно идентичным.
Они расчищают пол, чтобы иметь больше пространства для сна и слежки за городом снаружи.
- Время есть?
- Видимо, нет.
Сэм жалеет, что на нём нет часов. Он вспоминает, что, кажется, был без них в церкви, а, может статься, что их не было с самого начала, с момента его пробуждения на покачивающихся мостках над водой. Ему интересно, как бы вели себя стрелки: замерли или принялись танцевать или не изменили бы движения.
Каждая стопка книг, которые Сэм сначала решил сортировать по авторам, но потом бросил, представляет собой кладбищенский монумент, памятник на серо-зелёных досках пола с отдельными поющими половицами-клавишами. Он полагает, у них будет время, чтобы выучить всю нотную грамоту.
У широкой стены, под подоконником, приходящимся выше их голов, вырастает стопка Библий, и Сэм укрепляет её массивными изданиями Откровения, чтобы она не шаталась. Получается обширная могила или Стоунхендж.
Они утверждают разные правила, вскользь, чтобы потом забыть о них, собирают факты, запоминают.
- Спим по очереди.
- Что-то здесь меняется?
- Мы умерли?
- Расскажешь об этой Молли вечером?
Зал на втором этаже, где они решили остаться, с тремя огромными стеллажами по центру, уходящими, как колонны, под деревянный же потолок, поддерживаемый у свода широкими балками («Сойдёшь с ума и перегрызёшь их, если сумеешь добраться») даже слишком большой. Библиотека больше, чем кажется снаружи: далёкие потолки, подоконники, до которых Сэм достаёт только став на пару Откровений, мысленно извинившись перед Джоном.
Дин полагает, что это здание проектировал психопат.
Они собираются придвинуть целую гору книг к двери, но Сэм с ужасом обнаруживает в ней ключ.
- Его не было, – поясняет он. – Если бы он был, я бы запер тебя с самого начала, когда ты ещё считал свои дирижабли.
- А дверь сожрала бы его, и ты не вернулся бы. Здесь даже замочная скважина готова тебя наебать.
- Ты этого не знаешь.
Сэм пробует ключ, и он поворачивается мягко, без скрипа. Щёлкает замок. Он кладёт ключ во внутренний карман плаща Дина, перепроверив несколько раз.
- На тот случай, чтобы я мог обвинить тебя, когда ты его потеряешь, – поясняет он, улыбаясь, а Дин морщится, снова ощупывая лоб.
- Что мы будем делать, если похолодает?
- Что мы будет делать вообще.
Дин ещё не слишком хорошо себя чувствует, вспоминая о дирижаблях, когда что-то вроде песка начинает щекотать его череп изнутри. Сэм поправляет импровизированную постель из плаща, сдвигая её на пару футов вправо, чтобы они могли видеть дверь, на тот случай, если кто-то решит войти.
- Ты и правда думаешь, что они воспользуются дверью? – спрашивает Дин.
- Мы не знаем правил этого места, поэтому работаем по своим.
- Ни соли, ни святой воды.
- Завтра вырежу на полу охранный круг.
- У тебя нет ножа, да и завтра тоже нет.
- Когда проснусь.
- Не подумай, что я пессимист, – Дин ложится на край плаща, спиной к нему. – Если проснёшься.
- Мы в коме, в клинике, на границе между Джорджией и Флоридой.
- Если я начну об этом думать, то станет только хуже. Я правда звал тебя: «Мой маленький верный младший помощник»?
- К несчастью, да.
- И почему дирижабли?
- Лед Зеппелин.
- А если кто-то решит убить нас во сне?
- Вероятно, тогда всё закончится. Или мы очнёмся от комы.
- Даже если от меня останется одна плечевая кость, то она сумеет надрать задницу твоей плечевой кости.
С этими словами Дин закрывает лицо рукой, подбородок и нос, и Сэм решает, что ему холодно, придвигаясь ближе. Доски пола под ними ходят, скрипя, свет колеблется.
4.
Пробуждение оказывается полным досады.
Во сне Дин положил свою тяжёлую и полную дирижаблей голову на локоть руки, которую Сэм выбросил вперёд, как пловец или голосующий в парламенте, а он сам упирался лбом Дину под подбородок.
- Ты пахнешь помоями, – сообщает он, а Дин принимается ржать.
- А ты гнилой кровью. Что, мы не в клинике и симпатичные медсёстры не подкладывают судна нам под задницы?
- К сожалению, нет, – говорит он. – Может быть, следует лучше стараться. Упорнее спать.
- Вряд ли это поможет.
5.
Они не отмечают промежутки между бодрствованием и сном, между молчанием и разговорами. Сэм разрезал руку на первом этаже. Тогда-то ему и пришлось смириться с тем, что для коматозного сна этот полон ярких тактильных ощущений, потому что кровь залила ему все штаны и Дин, рассеянно промокал её, пока он остужал боль сразу в трёх порезанных пальцах.
«Городская Библиотека Тихих Холмов» представляла собой здание из трёх этажей, полное открытых и закрытых дверей. Некоторые они хотели бы открыть из одного только исследовательского интереса, но некоторые, например, забитую паром уборную для персонала, из кранов которой круглосуточно вырывался кипяток, скрывающийся в провале в полу и бесследно исчезающий, насколько смог выяснить Дин, передвигавшийся в молочно-белом пару наощупь и обжёгший лицо, они желали бы никогда не видеть. Во второй уборной, обнаружившейся в конце коридора противоположного крыла, нет кипятка, и стоит неширокая ванна. Им удалось вымыться и выстирать одежду. Пока она сохнет, расправленная, они сидят на краю ванны, на Сэме его куртка, на Дине помойный плащ, и полные воды ботинки на обоих.
- Мы обживаемся, а, Сэмми. Я начинаю любить это место за маленькие радости жизни, например, ванна приятно холодит мне яйца.
- Не желаю ничего слышать о твоих яйцах.
- Тогда поговорим о твоих, я их вижу, потому что куртка короткая.
Они смеются, и библиотека ловит их смех, запоминая его и поселяя в комнатах разным, распавшимся звуком. Иногда можно услышать часть фразы или слово, бесконечно повторяемое разными комнатами. Левое крыло на втором этаже галдит без остановки, это нервирует Дина, Сэм не обращает никакого внимания на посторонние звуки, только чешет мягкие сгибы локтей, как наркоман. Он испытывает острую нехватку порохового коктейля, но, конечно, ни слова не сказал об этом Дину, изводящему его по поводу и без.
- Поговорим о Молли Танер? – спрашивает Сэм, когда он становится совсем уж, по его мнению, невыносим.
Дин замирает, будто его щёлкнули по лбу, становясь злее и, возможно, интеллектуальнее.
- Комната со швабрами, на втором этаже, снова сказала мне: «Блять!» моим голосом.
Часто они отправляются в рейды, через туман, для того чтобы копаться в мусорных баках, искать галеты, консервы и что-то, что может напоминать относительно здоровую пищу в минимаркете рядом с аптекой.
- У нас может быть цинга? – спрашивает Дин, нашедший себе плащ, по его словам, являющийся копией плаща Аль Пачино, и бросивший его в тележку поверх жестяных банок.
Их собственная одежда изнашивается в разы быстрее, чем должна, Дин считает, что это потому, что Тихие Холмы не желают оставлять на них следы их собственного времени. Его это особенно печалит из-за трусов.
- Тряпки из помойного бака. Которые какой-то гнойный…
Сэм вздыхает.
Однажды, при не очень счастливом стечении обстоятельств, они видят человека с такой же продуктовой тележкой, как и у них, сильно погнутой с одного края и наполненной, как сообщает Сэм, «женскими молочными железами».
- Отрезанными сиськами ты хотел сказать так, ага? – шепчет Дин, неподвижно сидя за баком.
- Да, – соглашается Сэм. – Он ещё поправляет их, как только что купленные ноги индюшки, и поглаживает.
- Его зовут Салливан. Сэм, закрой рот, это всего лишь мёртвые сиськи. Постарайся быть тихим, иначе нам ни ужинать сегодня, ни искать отсюда выход, вообще уже ничего делать не придётся.
Человек со скрипучей тележкой исчезает в тумане, и Дин выкатывается из-за мусорника, за которым прятался, весь извалявшись в пыли.
- Салливан, – напоминает он, – собирает свою мать из частей случайно попадающих под нож женщин. Видимо, это его пробные и инсталляционные запчасти.
Сэму всё сложнее держать себя в равновесии.
Он похож на аэростат, корзина которого слишком тяжела и, сколько бы пассажиры не вытягивали короткие спички, оставляя его, без коктейля из пороха и перца он всё равно падает где-то над невысокими горами в восточном Колорадо. Впрочем, эта проблема решается сама собой, когда Сэм отправляется за консервированными бобами в одиночку.
За аптекой, в тупике, в который он свернул только для того, чтобы перестраховаться, оказывается автомат, из тех, что наливают газировку в бумажные стаканы с крышкой. Он красный и выглядит новым, блестящим, на нём значится: СВЕЖАЯ КРОВЬ ДЕМОНА. ПОДСТАВЬ СВОЮ ПОСУДИНУ.
Сэм пробует, конечно, он пробует, у него нет своей посудины, поэтому он наклоняется, прижимаясь губами к никелированному крану, из которого при нажатии на кнопку неторопливо течёт кровь, и на вкус она даже лучше, чем кровь Руби.
Он торчит у автомата достаточно долго.
Дин недоверчиво рассматривает его по возвращении.
- Ты нашёл, чем обдолбаться? Где бобы, Сэмми-бой?
Он принимается смеяться, и комнаты надолго запоминают этот смех.
Дин укладывается спать раньше него, он сам не может сомкнуть глаз, кровь из автомата наполняет его радостью и жаждой существования. Всё впервые начинает выглядеть лучше, чем есть. Он жив, все его конечности на месте, здесь есть кровь, он нашёл Дина – всё в порядке. Они выберутся, как выбирались всегда, и дело здесь вовсе не в альтруизме, Сэм ощущает порох, танцующий в венах, нет ничего лучше этого чувства.
Он наблюдает за беспокойным сном Дина, который мечется по толстому слою покрывал, переворачивается с боку на бок на своём краю. Иногда он просыпается и замечает, что Дин спит на полу, скатившись с их плоского ложа из плащей и найденных Сэмом долгих тряпок. Он разглядывает спящего брата, ощущая в нём что-то неопределённое, чужое и непонятное, ему даже кажется, что он впервые видит его, не брата, который был с ним, сколько он себя помнит, а другого человека, отдельное живое существо из мяса и мыслей. И во сне Дин кажется ему настоящим, потому что спящий всегда существует вне времени и деяния, спящий Дин не откроет рот, чтобы напомнить ему, как они вляпались, он ближе Сэму, чем бодрствующий.
Дин спит близко к нему, но почти никогда ему не приходится во сне сбрасывать его руки или отодвигать от себя, он держится на расстоянии, и Сэм полагает, что это верно, брат придерживается невмешательства, это верно всегда. Дин делает это только спящим.
Руби говорила ему, что честность основа всего, но не было империй и нефтяных вышек, построенных на честности, а ложь возводит башни, поля перед ними зарастают розами, дует ветер.
Сэм глядит на плечо Дина с меткой от ада, задумчиво прикладывает свою ладонь, замечая, что нет никакой особенной разницы, но он не присваивает себе чужую заслугу, вспоминая своё удивление, свою растерянность (СВЕЖАЯ КРОВЬ ДЕМОНА) и свою ложь. Дин спит плохо, но не просыпается, разговаривая во сне с Роженицей-Молли. Каждый раз при этом его колотит мелкой дрожью, и Сэм, не желая выяснять, чем это вызвано, отодвигается на противоположный край. Хотя он рассказал Дину все, что мог себе позволить о Саймоне Берковице, тот упорно отказывался проливать свет на историю с Молли, этим её Крисси и тем фактом, что они оба пропали без следа. Он молчал и мог молчать часами, но не уставал в разных ситуациях сыпать цитатами, откровениями от мисс Танер.
- Ты представляешь мужика, у которого железная пирамида, огромная железная пирамида на голове, он носит нож с тебя ростом и у него огромный член.
- Тоже с меня ростом?
- Чуть меньше. Он грех похоти и очень опасен.
- Я понял, опасаться огромного мужика с ножом и членом.
Дин спит открыто, не исчезая, как Сэм, с головой, под покрывалами, не пряча голову под руками, он распластывается на животе или спине, он говорит во сне, и Сэм слушает, даже если не хочет. Дин просыпается быстро, он не помнит снов, ничто не беспокоит его. Сэм же долго не может очнуться, и в таких случаях брат будит его коротким похлопыванием по плечу.
- Ты смотришь на меня, – говорит ему неслышно проснувшийся Дин.
- Нет, я только проснулся.
- Ты не спал, – сообщает Дин, двигаясь ближе к нему и замирая, – ворочался, тебе сложно быть тихим. И пялился на меня.
- Чему здесь удивляться? Я знаю тебя так долго, что забыл, как ты выглядишь. К тому же, ты здесь единственная дружелюбно настроенная биомасса.
- Добряк-Сэмми. Больше не пялься на меня так, а то я решу, будто тебе настолько надоели бобы, что ты решил разнообразить свой рацион максимально близким и минимально сопротивляющимся мясом.
- Почему минимально сопротивляющимся? – спрашивает он.
Стекло за их спинами дребезжит. По улицам Тихих Холмов прокатывается что-то огромное. Сэм слышит далёкий звенящий крик, но не обращает внимания.
- Мне положено за тобой следить, – пожав плечами поясняет Дин, уже влезший в плащ и поправляющий на голове новую шляпу. – Если подопечный хочет есть, то, что же делать.
- Я бы не стал.
С тех самых пор Дин изводит его рассказами о голодной коме и поедании обойного клея.
- Когда-нибудь посмотришь на меня, и я покажусь тебе улыбающимся беконом.
Когда Сэму это надоедает, он говорит:
- Почему я, почему не ты?
- Потому что я более стойкий, – ровно отвечает он, и что-то в его голосе неладно.
От их одежды ничего не осталось, и теперь Дин носит светло-зелёную, вытертую на локтях рубашку и твидовые брюки с подтяжками, грифельно-серого цвета. Из-за сочетания с квадратным плащом и шляпой Сэм бы мог шутить о гангстерском Бруклине или Детройте, но вся штука в том, что он не такой уж хороший шутник.
«Он всё знает, – думает Сэм. – Он точно всё знает».
Но Дин не говорит ничего, и на выходе из библиотеки они встречают четырёх зверей, сильно похожих на лошадей без голов и кожи. Звери двигаются прочь из города.
6.
- Чем займёмся в следующий раз, Сэм?
- Попытаемся не сойти с ума, Дин.
7.
Дин не уверен, как долго они ещё смогут продержаться, а главное, с какой целью, он вообще ни в чём не уверен, и он часто напоминает об этом Сэму.
- На севере люди раскрашивают дома в разные цвета, потому что боятся ночи. Они делают это, чтобы не ебануться.
- Психологический фактор, ага, – кивает Сэм.
Они исследовали город вдоль и поперёк, по крайней мере, те его части, которые были показаны, и где туман не сгущался перед лицами, возвращая их к исходной точке. На севере от библиотеки оказалось мусорное море со слабыми пристанями, покрытыми ржавчиной молами и рассыпающимися пакгаузами. Была площадь, мощенная тёмным камнем с оплавленным большим огнём детским городком на ней.
- Хотя бы качели начали скрипеть сами по себе, – говорит Дин, проходя мимо.
От скуки он начал читать книги, и это совсем не радует Сэма.
- Почему здесь нет собак. Почему этому городу было сложно заманить сюда хотя бы одну псину или с десяток испуганных девок. С собакой я бы играл во фрисби, ну а с десятком испуганных девок, думаю, ты меня понял.
- У тебя проблемы? – спрашивает Сэм, обходя площадь по краю и пиная водосточный желоб.
- Как будто у тебя нет, – огрызается Дин.
Недавно он нашёл Рэя Брэдбери и это видится Сэму началом конца.
Дин будит его, когда ему едва удаётся уснуть под их же нудные разговоры, которые доносятся из запоминающих комнат третьего этажа. Сортир в левом крыле повторяет «Жар той минуты», который громко напевал Дин, когда отливал. Он никогда не думал, что сможет ненавидеть эту песню ещё больше.
- Сэмми, – шептал Дин ему в плечо, потрясая Рэем, из которого с мягким шелестом сыпались страницы, – этот умный мужик написал почти что про нас.
Сэм готовится выслушать сюжет «Каникул»6.
- Ты же не загадывал желаний, – подозрительно спрашивает Дин, закончив говорить о Джиме, его отношении к родителям и бутылке.
- Почему при всех проводимых тобой аналогиях я всегда женского пола.
- Такова судьба.
- Мы не семейная пара.
- Слава всем богам, я бы пустил себе пулю в лоб, если бы увидел тебя в одном переднике за завтраком.
- Значит, ты всё-таки допускал подобные мысли. Образ слишком сложный для экспромта.
- О, господи.
- Заткнись и дай мне поспать.
8.
Дин бросает ножи в кривой жёлтый глаз, нарисованный прямо на стене. Сэм слышал некоторое «теперь» назад, что он нашёл краски, радовался как ребёнок и даже пробовал их есть.
- А что, – замечает Дин, – возможно, где-то здесь есть ресторан, где сидит Азазель, раскладывает пасьянс и корчит рожи.
- Ты его убил.
- Кто знает. Пуля прошила ему башку, но, может быть, на самом деле я всего лишь отстрелил ему яйца. Мы так мало знаем о демонической анатомии.
Три ножа поочерёдно вонзаются в глаз на расстоянии мизинца друг от друга. Сэмов желудок, наполненный свежей кровью из автомата (А ТЫ ПРИЁС СВОЮ ПОСУДУ, СЭМ?) дёргается.
Дин размышляет о времени и его отсутствии в горячей ванной для персонала, которая почему-то не такая горячая на этот раз. Вместо кипятка из кранов течёт умеренно-тёплая вода.
- Думаешь, кто-то ищет нас? – спрашивает он, положивший полотенце себе под задницу, вместо того, чтобы прикрыть им бёдра. – Кроме Бобби.
- Кто ещё может искать нас, кроме Бобби. Может быть, тебя ищет Джо, чтобы лишний раз печально поглядеть тебе в лицо.
- Джо – отличная девушка. Неудивительно, что она тебя недолюбливает, после того, как ты пытался вырезать в ней дополнительные дыры этим своим большим ножом.
- Это был не я. И ты знаешь, что она советовала тебе стрелять.
- Я же не выстрелил.
Дин, потянувшись, ложится на кафельный пол, а Сэм смотрит куда угодно, только не на него и его полотенце (из тех, что они нашли в волшебном ящике, поставившим коробку красок и Брэдбери, Дин уверен, что если попросить ящик как следует, может быть, они дождутся пива). Он, конечно, считает, что даже если никого кроме них здесь нет, это ещё не повод сверкать яйцами.
- Стеснительный младший братец, – смеётся Дин. – Мне ведь не пришлось в своё время говорить с тобой о том, как именно нужно надевать гондон на огурец.
- Я сам разобрался, – морщится Сэм. – Мог быть крайне догадливым, когда мой старший брат занят натягиванием гондона на другое место в одной со мной комнате.
- Клевета, – Дин хлопает рукой по мокрому кафелю, отчего он издаёт этот отвратительный звук.
- Нет, – он неловко поворачивает голову, отчего мокрые волосы налипают на лицо, – это была какая-то особенно импульсивная блондинка.
- Что ж, Сэмми, мне жаль твоего детства, но я точно этого не делал.
- Она выла так, что потолок трясся, – возмущается Сэм.
- Это было так отвратительно, что ты до сих пор мучаешься кошмарами?
- А ты издавал эти смешные звуки, когда, ну, ты меня понял.
- Нет, – издевательски замечает он, – не имею понятия, о чём ты. Давай, скажи это слово, на к -, иначе придётся напомнить тебе, как ты плачешь, когда трахаешься.
- Когда кончаешь. Доволен?
- Саманта, я думал, небеса разверзнутся, – радостно заявляет Дин. – А какие именно звуки, ты помнишь?
- Никаких, это было десять лет назад.
- Точная дата, – орёт Дин. – Слишком точная дата. Впрочем, я могу тебе и напомнить.
И он подхватывает яйца левой рукой.
Сэм уходит очень быстро, придерживая своё полотенце.
Он успевает одеться и почти высушить голову, когда Дин возвращается, мокрый, злой, с жалобами на краны, которые снова начали извергать кипяток, когда он кончил и собрался было вздремнуть на полу.
9.
- Кстати, Сэм, – спрашивает он как-то раз, – куда делась наша карманная ведьма, после того, как меня сожрали собаки.
- Она умерла, – отвечает Сэм так быстро, что сам понимает, как неубедительно это звучит.
- Хорошо, – соглашается Дин и загоняет ещё два ножа в стену.
Жёлтый глаз почему-то выцветает, стоит только о нём забыть.
* * *
Сколько уже Дин перерисовывал глаз Азазеля, сколько просыпался Сэм, в «Городской Библиотеке Тихих Холмов» больше не осталось книг «умного и страшного мужика Рэя», кровь из автомата (ЕЩЁ СТАКАНЧИК, СЭММИ?) не делает его сильнее, чем он был – ничего не меняется. Они не уверены во всём, кроме ежедневных процессов удовлетворения голода и прочих естественных потребностей.
Сэму сложно выносить Дина и помнить всё, что следует.
Некоторые комнаты постоянно проигрывают их смех, а некоторые – ругань.
* * *
- Вставай, иди за бобами и галетами, – командует Дин, сам не двигаясь с места.
- Почему я?
- Потому что я старше.
- Это не аргумент.
- Что ты делал, пока меня не было? – задаёт он вечный вопрос, поднимаясь, выпутываясь из плаща и становясь на колени рядом с Сэмом.
- Я рассказывал. Похоронил тебя, заставив Бобби перенервничать. Он предлагал сразу сжечь твой труп и не переживать по этому поводу. Охотился, Дин, я охотился и больше ничего.
- Бобби на тебя жаловался.
- Я знаю, но мне нужно было провести некоторое время с твоим телом. Потолковать, знаешь, например, о том, почему мы такое поганое геройское дуо, что нам каждый раз приходится признаваться в привязанностях мертвецам.
Дин улыбается и придвигается к нему ближе.
- Почему ты всё не бросил? Папа умер. Я умер. Давай, Сэмми, ты свободная пташка и у тебя полно времени.
- Что бы ты хотел услышать?
- По возможности, правду.
- Вся моя семья мертва, поэтому я Будда, – он наклоняет голову набок.
И здесь Дин бьёт его в подбородок, отчего Сэму кажется, что он остался без языка, но оказывается – только прокусил щёку. Он уходит от второго удара, и, поднырнув под локоть Дина, опрокидывает его на деревянный пол. Дин ловко перекатывается со спины на бок, вскакивает на ноги одним ровным движением, и они принимаются вертеться, неритмично осыпая друг друга ударами. Это не спарринг и не та возня, какой они часто занимались раньше, падая между двух одинаковых кроватей и заставляя друг друга собирать ртом пыль с половиц. Сэм выплёвывает кровь, а Дин держится за живот, но, не выпуская плечо Сэма, продолжает одной рукой награждать его одинаковыми тяжёлыми ударами, и они такие монотонные, что, наверное, Дин уже забыл, что они делают и зачем. «Дерись лучше», – бормочет Сэм, пытаясь освободиться из захвата, и Дин отпускает его так резко, что он почти падает. Они оба устали, они останавливаются, Сэм чувствует руки Дина, сцепленные на своём затылке, он давит ему на плечи, заставляя его опуститься на колени, и сам становится рядом. Они соприкасаются мокрыми лбами, ощущая древесный запах пота.
Сэму кажется, что комната чуть покачивается, в ней происходит какое-то непрестанное, но тонкое движение – он знает о нём, но не может его уловить. Он смотрит поверх затылка Дина, за его склонённые, расслабленные плечи. Дин упирается в сэмов подбородок, Сэм коротко целует его в лоб.
- Только младшие и мертвецы! – недовольно замечает Дин.
- Ты и есть мертвец.
Возможно, здесь они теряют форму из-за постоянного сна, галет и бобов. Скоро их сможет догнать любой интересующийся.
- А ты всегда младший, ага. Значит, теперь моя очередь?
- Это такой ритуал.
- Он показывает равенство и демократию.
- У нас нет равенства и демократии.
- Какая разница.
Они сталкиваются, поднимаясь, и Дин коротко целует его в губы, а не в лоб – обещанный салют равенства, сильный и быстрый, как оказание вассальной почести.
После чего он принимается скакать, как безумный, он смеётся, и эхо захватывает его смех, отправляя путешествовать по комнатам библиотеки, и когда он затихает, затихает совсем, Дин падает на пол – из него вышла вся вера.
- Мы здесь сгниём.
И Сэм согласен как никогда.
* * *
Всё испортило изобретение радио.
Проклятый русский и проклятый итальянец.
В Городской Библиотеке Тихих Холмов была система радиооповещения, которую Сэм проклял тысячу раз. Их ровное и спокойное существование теперь часто нарушает громоподобные звуки имперского марша.
- Джордж Лукас должен гореть в аду, – сообщает Дин, зажимающий уши руками, когда громкость становится нестерпимой.
Сэм молча трясётся в ответ.
Его автомат с коктейлем из пороха и перца исчез. Он отправился за порцией, как и всегда, но автомата не оказалось, вместо него на стене была ржавая надпись, говорящая: «ПОРА ДЕЙСТВОВАТЬ, СЭММИ».
Имперский марш смолкает на пронзительной ноте.
- Что-то с тобой не то, – Дин, глядя на него и почёсывая плечо, где ожог. – Хьюстон, у нас проблемы?
- У нас всегда проблемы. Они начались с того момента, как упало колесо и мы решили взяться за это дело, а может быть, когда я поехал с тобой искать отца или когда вдохнул воздух в первый раз.
- Пора научиться отвечать за свои решения, Сэмми, будь большим мальчиком, братишка.
- Я пью кровь, – говорит Сэм, стуча зубами.
- Я знаю, – пожимает плечами Дин и снимает шляпу. – По-твоему, я идиот?
- Как давно?
- Ещё до того, как мы попали сюда. Думал, мне хватит бутылки Бродяги-Джонни и твоего довольного лица? Мне случилось увидеть неплохое вампирское кино, у вас ведь получилось расширить границы жанра, верно?
- Не ожидал, что ты обрадуешься, но ты ведь знаешь, в чём дело?
- Конечно, знаю. А если и не знаю, то братец всегда мне объяснит, ты можешь объяснить, а, Сэмми? Всегда мог объяснить всё: от предательства, до предательства и лжи.
- Почему ты молчал?
- Было интересно, как далеко ты уедешь на своём топливе и ты не подвёл, но всё же сознался, наверное, имперский марш особенно влияет на мозг лжецов.
Дин принимается обходить его кругом.
- Что, что? – спрашивает Сэм, не зная что сказать на самом деле.
В его горле колотится кровь, а не вина, он знает, что не виноват, как не виноват каждый, кто поступает так, как следовало бы поступить ему одному, совершая собственный выбор, собственное решение.
В углу комнаты он видит что-то движущееся, нарастающее.
- Тебе же было неплохо тогда, ага? – замечает Дин. – Один, свободен, и твоя сучка всегда под рукой. Не хотел, чтобы я возвращался?
Сэм не соглашается. Он говорит:
- Я хотел, хотел, чтобы ты вернулся, я ходил на перекрёсток, я пил виски, я стрелял по банкам.
- Отлично, москит-переросток. Что она тебе сказала? Как убеждала? Как плохо быть человеком и, как хорошо шагать с ними в строю?
- Ты знаешь зачем, – еле выговаривает Сэм, уверенный теперь, что комната вращается, и Дин, описывающий вокруг него круги, движется вместе с ней, быстро, – я был свободен в первый раз с момента рождения. От крови, от отца, от тебя. Я спасал людей, я делал верные вещи.
- Ты не спасал людей, Сэм, ты пил кровь. Мы с тобой спасали людей раньше, а теперь нет. Так сильно хотелось быть первым в упряжке?
- Конечно, – улыбается он. – Потому что ты не смог, старик. Ты не смог с самого начала, потом отец умер из-за тебя, а ты даже не стал выполнять его последний приказ. Спросил бы меня, хочу ли я жить тем, кто я есть? Нет, ты был слишком занят жалостью к себе, ты пил и вёл светские беседы: «Когда я попаду в ад, Сэм? Ты будешь обо мне плакать, Сэм? Что ты будешь делать, Сэм?». Я был счастлив, старина. Салют побеждённого.
- Ты кусок демонического дерьма.
- Может быть, ты хочешь ещё что-то сказать, потому что мы здесь надолго, очень надолго.
- Ты мне не брат. Знаешь, куда делась твоя автоматическая сиська? Я её разобрал, а другой такой не будет – это место шутит только один раз.
Они говорят долго.
С первым глухим ударом снаружи шейные позвонки Дина коротко хрустнули, и Сэм отпустил его, позволил телу упасть ровно и бесшумно. Когда начинает темнеть, кровь изо рта Дина – самое чистое, что он пил, самое злое, она обжигает горло, а он так давно не видел огня среди тумана и отжившего пепла, и он пьёт очень быстро, потому что её не так много и она быстро перестанет быть пригодной, жидкая и яркая, не такая, к какой он привык. Сэм вылизывает рот брата, оставляя на коже красные и мокрые следы, и темнота всё гуще, а глухие, стелящиеся по земле звуки всё ближе, и половицы дрожат под его ногами.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |