(Попытка соединения приключенческого и нравоучительного романа) 19 страница

– А про 15 тысяч в случае неудачи он знает?

– Думаю, да, – ответила Вита. – Без его ведома они и шагу не сделают. Если бы он узнал, что они под его крышей, но слева, – заработали 15 тысяч., они бы и часу не прожили.

– А чего ж ты так торопишься тогда? – подозрительно спросил Саша. – Тебя что, так тянет в эту лабораторию, куда они тебя отвезти собираются?

– А я им покажу мазок! Они умоются! Я им такой мазок покажу, что у них морды вытянутся! Откуда этим шакалам знать, что мы не предохранялись. Им другое нужно… – Вита носилась по комнате, еще свою сумочку. Гнев ее, как ни странно, не портил и только указывал на скрытые резервы ее темперамента. Наконец она села, достала из сумочки косметичку и стала проделывать ритуальные манипуляции с лицом, о чем женщина не забывает даже в том случае, если только что сломала ногу.

– Кстати, – чуть успокоившись, продолжала она, – если бы ты обратил внимание на последние слова их главного – ну, что они, если я не поеду, вернутся сюда и тебе зубы выбьют, ты бы, во-первых, не задавал вопрос – почему я с ними должна поехать, а во-вторых, что еще важнее, сообразил бы, что, если я с ними в сговоре, то не безразлично ли мне – изобьют тебя или нет, а?

Это был разумный довод, и Саша обескуражено молчал. Снизу опять раздался нетерпеливый гудок.

– И вот еще. – Вита боялась не успеть сказать самое главное. – Вот этот сборник, – она вынула из сумки свернутый в трубочку рулон Сашиных стихов и потрясла им перед его носом, – я, по-твоему, вчера переплела, да? Скажи, да? Дурак, – заплакала она, – я твои стихи из всех журналов целый год переписывала, и вот что получилось.

– Прости, – сказал Саша и поцеловал ее в мокрые глаза.

В дверь позвонили. Затем из-за двери донесся знакомый ласковый баритон:

– Кирюшенька, выходи-и-и, уже пора. А то ведь мы можем и так отпереть, как в первый раз. И тогда будут не только тебя ждать в лаборатории, но и зайку нашего, попрыгунчика – в стоматологическом кабинете…

– Да иду же уже, иду! – крикнула Вита в сторону двери, – сейчас, только в туалет на минуту. Минуту подождите! – И шепотом – Саше: – Они там ни черта не найдут, я же под душ бегала. Главное для них – заявление. Заявление будут требовать, чтобы я написала.

– Не пиши, – твердо сказал Саша.

– Тогда они тебя изобьют, – ответила она.

– Почему?

– Так ведь папина затея! – в предельном возбуждении объясняла она Саше. – Папа ведь умный у меня. Ему ведь еще вчера наверняка доложили, что я у тебя осталась, иначе бы этой мрази здесь не было, – она показала на дверь. – У-у-у, – вдруг зарычала она. – Ведь папа и про стихи наверняка каким-то образом узнал, или от мамы, или еще как. Поэтому понимает, что ты для меня не просто. Он ведь знает, что я просто так на ночь ни с кем не останусь. Поэтому и устроил такую взаимосвязь: ты вроде как теперь повязан и должен мне сделать зеленый свет на конкурсе, а я, в свою очередь, если ты мне дорог, – тоже повязана и должна заботиться о том, чтобы тебя не покалечили. Понял?

– А я дорог? – задал Саша лирический вопрос, никак не соотнося его ни с временем, ни с ситуацией.

– А ты подумай и сам ответь, – сказала Вита и опять заметалась по комнате: – Что же делать-то? Что делать? Заявление это проклятое! Вот! – осенило ее. – Они моих рук увидеть не успели, когда тут были. Разбей мне сейчас же пальцы! На правой руке. А я им скажу, что напишу позже, через несколько дней, какая им разница! Давай, вот, вазой, – она положила правую руку на край стола. – Давай, бей, быстрее!

– Да ты спятила совсем! – вскрикнул Саша. – А если перелом! А конкурс! Ты на сцену загипсованная пойдешь, да?

– Да, правда, – Вита обыскивала комнату в лихорадке поиска предмета, который мог бы помочь! Взгляд ее остановился на ноже, которым они вчера резали фрукты. Сашин походный перочинный ножик, довольно острый, но никак не напоминающий оружие – миролюбиво покоился на столике и не подозревал, что когда-нибудь понадобится для членовредительства. – Вот! – победно воскликнула Вита и схватила нож. – Давай, режь! Полосни по этим двум пальцам! – указательный и средний пальцы правой руки вновь легли на стол. Она всовывала ножик в Сашины руки, а Саша отмахивался.

– Нет, нет! Да не буду я этого делать! Пусть лучше они мне выбьют зубы!

Диалог начинал сильно отдавать черным юмором, хотя им обоим было не до смеха.

– Да ты приди в себя! Ведь тогда они будут бить тебя до тех пор, пока я не сломаюсь и не напишу! И зубы потеряем, и заявление все равно придется писать, чтобы тебя спасти! А так – и зубы целы, и заявления нет! А на конкурсе – пластырь телесного цвета на пальцы – и порядок.

Логику Виты опровергнуть было нечем и некогда, и Саша взял нож.

– А бинт? Где мы бинт возьмем?

– Есть! – испустила она торжествующий вопль, – у меня есть! В сумочке. И пластырь медицинский тоже! Всегда там, на всякий случай. Давай!

И Саша, зажмурившись, дал. Брызнула кровь, Вита испустила глухой стон, поскольку Саша, видно, силы не рассчитал, да и рассчитаешь ли их в состоянии аффекта.

– Киряшка! Милашка! Я достаю отмычечку, – прозвучало за дверью.

– Все! Иду! – откликнулась Вита и подошла вплотную к двери, за которой стоял бандюга. – Все, губы крашу и иду!

– В машинке покрасишь, – возразил тот.

– В машине трясет, – отозвалась она и отошла. – Бинтуй быстрее! – она достала из сумки бактерицидный пластырь и бинт.

Руки у Саши не слушались, но он все же справился. Вита спрятала в широкий карман своей кофты забинтованную руку и через эту же руку перекинула сумку. Атлеты в машине не сразу должны были заметить, что у нее с рукой. А потом она объяснит, что еще вчера вечером чистила яблоко и случайно поранилась. Смышленый их атаман, конечно, удивится, почему, в таком случае, правая рука повреждена, а не левая, и заподозрит, что она специально симулирует, чтобы не писать, тогда, в крайнем случае, она ему покажет рану. Но там уже будет не до деталей, пусть потом думает, что хочет. А она как-нибудь успокоит его, скажет, что напишет, но позже. Вита быстро подошла вплотную к Саше и, в упор глядя на него, спросила:

– А теперь?

– Что теперь? – прошептал Саша.

– Теперь ты мне поверил? Ты веришь в то, что все у нас было взаправду? Веришь, что я тут не по заданию, а… – она немного помедлила, – по любви?

– Верю, – ответил Саша, и тогда Вита притянула его голову к себе здоровой рукой и поцеловала его, как в последний раз, так, как будто они больше никогда не встретятся. Потом отодвинулась и стала уходить от него спиной к двери и лицом к нему, очень медленно, а Саша все стоял неподвижно и смотрел, пока дверь за ней не закрылась с легким щелчком.

Глава 4-я. Конкурс, и снова бандиты

Конкурс благополучно стартовал, и Саша с печальной радостью наблюдал, как Вита набирает очки без всякой с его стороны помощи…

«Печальная радость» – это такой эклектичный подвид радости, к которой ни с того ни с сего примешивается печаль или горечь. Сахар с солью, селедка с кремом, торт с полынью – прихоть свихнувшегося кондитера, казалось бы, но некоторые любят. Их можно было бы назвать извращенцами, но это было бы слишком оскорбительно для «загадочной русской души», в которой чуть ли не основным компонентом является как раз «печальная радость». Чистая радость без примеси печали «загадочную русскую душу» – не колышет, такое ей попросту неинтересно. «Я люблю тебя до слез», – поется в одной, цепко берущей за душу – эстрадной песне. В своем монументальном труде автор не в первый раз обращается к «загадочной русской душе», а все потому, что эта загадка волнует его не меньше, чем некоторых представителей зарубежной литературы, а также – других народностей. Хотя, если подумать, им со стороны, быть может, виднее…

Хочется об этом спокойно порассуждать, отвлекшись на некоторое время от сюжета. Отдохнуть, знаете, хочется, тянет расслабиться, прилечь где-нибудь в тени после жаркого климата предыдущей сцены, после судорожно-стремительного пробега по ней, и умиротворенно повитийствовать о вечном. Такую говорливость нетерпеливый читатель легко может принять и за словоблудие и будет по-своему прав, но однако есть и неоспоримый аргумент в пользу защиты рассказчика. Вот он: именно философские отступления делают всякий писательский труд монументальным – что у Фолкнера, что у Льва Толстого. Под «монументальностью» подразумевается прежде всего объем. А равнение на колоссов мировой литературы и должно служить ориентиром, путеводной звездой, движущей силой для каждого бумагомараки, взявшегося однажды за перо или расположившего пальцы на клавиатуре пишущей машинки. Или компьютера, кому что нравится, но мнится почему-то, что с пером в руке хоть на миллиметр ближе к Пушкину или Толстому, чем с компьютером. Писатель в таком случае должен именоваться «печатальщиком». Подобные рассуждения могут раздражать только поистине нетерпеливого человека, слишком привыкшего к активному действию захватывающих бестселлеров, кровавых криминальных драм и к бурным водоворотам телесериальных страстей. А того, кого еще не успела развратить перманентная энергетика действия, – такой способ изложения только утомляет. Эта категория людей не верит, что только действием можно удержать внимание, и быстро устает от калейдоскопа событий, выражаемых в каждом абзаце агрессивными словами – «выстрелил», «свернул челюсть», «задушил», «вытащил нож», «впился в ее губы», «сорвал одежду», «овладел», «она со стоном»… и так далее. Нет, конечно, кто же против, пускай, но только так и в больших дозах, согласитесь – это слишком. И все же рано или поздно к действию придется вернуться. Поэтому: «Ну что, рассказчик, отдохнул в оазисе своих «нетленных» умозаключений? Успокоился? А-а, почти вздремнул… Ну, вставай теперь, пора идти дальше.

Итак, Саша пребывал в упомянутой «печальной радости» по поводу успешного продвижения Виты по этапам конкурса. Радовался он за нее потому, что она по всем параметрам, а главное – человеческим, того заслуживала. А печалился от того, что они больше совсем не общались. Ни разу на протяжении следующих пяти дней. Саша в первый же день увидел, что порезанные пальцы никак не обращают на себя внимания ни членов жюри, ни публики. Телесного цвета пластырь удачно скрыл раны, и не помешал никому разглядеть личные достоинства Виктории. Как она тогда, отмазалась или нет от требуемого рэкетирами заявления – он не знал, бандиты пока не появлялись, но определенно где-то тут, конечно, околачивались. Вита в тот первый день соревнования красавиц, пробегая (наверное – не случайно) мимо по коридору, убедившись, что никого нет вокруг и привстав на минуту, успела ему сказать:

– Саша, не подходи ко мне, пожалуйста, до финала, я прошу тебя. Папины наемники пусть никогда не видят нас вместе и думают как можно дольше, что я с ними, а не с тобой, что я вынуждена играть на их стороне. А там посмотрим. Хорошо? – Она, оглянувшись опять и рискуя провалить задуманное, чмокнула Сашу в губы, с которых готовы были сорваться наболевшие вопросы, и быстро побежала по коридору.

Один вопрос, вдогонку, все же вылетел из Сашины уст:

– А заявление? Про пальцы они поверили?

– Не очень! – уже убегая, крикнула Вита. – Но это не важно. Я ничего не на-писала! – и исчезла за поворотом.

В первый день конкурса Вита чувствовала себя довольно скованно, и это было видно если не всем, то уж Саше во всяком случае. Но дальше уверенность ее в своих силах росла на глазах Саши, жюри и публики. Метаморфозу, происходившую с Витой, которая с каждым днем становилась все краше, – все объясняли именно крепнущей уверенностью в своих силах и амбициозностью девушки, стремящейся к победе. Но если по правде, то не было в ней ни уверенности, ни тем более – амбициозности. Никто и не подозревал даже, что у нее таких полезных свойств характера попросту нет. Уверенность в своих силах и своей правоте проявлялась в ней только по отношению к другим людям, а не к себе. Она будто не осознавала даже собственной привлекательности. Что «будто» – члены жюри даже не сомневались, полагая, что такой стиль поведения – не что иное, как тщательно продуманный и классно выполняемый прием. В то время, как это было чистой правдой, без «будто». Вита действительно не осознавала своей привлекательности, поэтому никак ею не оперировала; ничего не показывала, она была такой. А поверить в это очень трудно, особенно искушенным в таких вопросах членам жюри, на чьей морали уже давно отдохнул их собственный «аморальный кодекс».

Начинал верить только Саша, но и он пока не дозрел до осознания ценности в женщине такого рудимента прошлого, как порядочность. Само слово казалось скучным и ассоциировалось с чем-то занудным. То, что принималось в Виктории за уверенность в победе, на самом деле было обычным спокойствием, обретенным ею после того, как каждое ее появление стало приветствоваться аплодисментами зала; она попросту перестала бояться – множества людей, телекамер, яркого света и прочего и с похвальным равнодушием воспринимала горячую поддержку со стороны публики и возросшее внимание журналистов к своей особое. Пришедшее вовремя спокойствие позволило ей в последний день, день моды, показывать одежду так, будто она всю сознательную жизнь провела на подиуме, и профессиональные манекенщицы рядом с нею выглядели бледновато.

Все финалистки конкурса красоты должны были поучаствовать также и в конкурсе красоты одежды, а победительницы-красавицы должны были демонстрировать самые интересные наряды. Вита в число трех победительниц не вошла (места и голоса членов жюри были раскуплены и распределены еще до начала), и поэтому оглашение имен выигравших девушек вызвало гул возмущения и даже свист зрительного зала, вместе с довольно вымученными улыбками призерок. Но зато она под самые настоящие овации всех собравшихся и даже операторов ТВ, – получила приз зрительских симпатий. Справедливость, таким образом, восторжествовала. Отец Виктории мог быть доволен своей дочерью и своей новой заочной победой, соответствующей ее имени…

Отец был доволен, но не его спортивные наемники, которым уняться бы наконец и успокоиться на достигнутом, потому что папа на радостях выплатил им все, что обещал, несмотря на нулевую долю их участия в триумфе дочери. Шантаж режиссера ведь действия не возымел, дочь отказалась от чьей-либо помощи, она и так обошлась. Не только потому, что «прекрасное должно быть величаво», но оказалось еще и очевидно. И все же радость папы повлекла за собой и широту жеста, да и ребята все-таки старались, сделали все, что могли, все, что им было поручено, поэтому были щедро вознаграждены.

Но аппетит бандитов, оказывается, возрос, и жадность их приняла неразумную и опасную форму; недальновидную и опасную для них самих, в чем мы вскоре сможем убедиться. Не однажды «жадность фраера сгубила», но они себя фраерами не считали, скорее наоборот: они считали себя «крутыми парнями», способными и без папы добывать деньги. Ну, а папе даже в голову не приходило, что он имеет дело с совершенно новой формацией мутантов уголовного мира, которые могут жить и действовать «не по понятиям», то есть не по правилам – неписаным законам «деловых» людей. Он с ними честно расплатился и вправе был думать, что с этим делом покончено, что команда спортсменов и дальше способна выполнять всяческие деликатные поручения, что им можно доверять. Про 15 тысяч в случае неудачи он уже и не вспоминал, он был полностью удовлетворен и держать Сашу на крючке больше не собирался. Он эту тему закрыл и атлетам об этом сказал при расчете. Он-то закрыл, а вот они – нет. Они таки решили провернуть свой личный бизнес и 15 тысяч с Саши все же слупить. Поэтому Сашу встретили после прощального банкета и не где-нибудь, а снова в его гостинице. В его номере они и ждали.

На банкете Саша все искал глазами Виту, потому что в самом начале она здесь была, но (и Саша это видел) – вся была как натянутая струна и всего один раз переглянулась с Сашей. А Саша в тот момент был занят важной и приятной беседой с мэром города. Он принимал от него поздравления и памятные подарки: книгу о городе, весом, примерно, в три килограмма, а также часы, видимо, специально изготовленные Чистопольским часовым заводом для ижевской мэрии с гербом города и поясняющей надписью «Ижевск» на циферблате. Тут же был и Тофик Тураев, веселый и довольный удавшимся во всех (и финансовых в первую очередь) отношениях – мероприятием. Саша догадывался, что Вита хочет ему что-то важное сказать, назначить свидание, быть может, или даже незаметно улизнуть вместе с ним из ресторана, но когда он уже отошел от мэра, Тофик повлек его в сторону, вручил ему конверт с гонораром и стал увлеченно рассказывать о том, как американская кинозвезда небесполезно для себя провела отведенные ей два дня.

Конкурсанткой на ночь артист, оказывается, тоже не пренебрег, в первый же день выбрал, но, слава тебе, Господи! – не Викторию. У него оказался вкус, продиктованный содержанием мужских журналов «Плейбой» и «Пен-клуб». Выбранная девушка с восторгом приняла приглашение провести сутки в обществе «центровой» персоны конкурса. Для нее это было – «супер!» и, к слову сказать, Тофик ее за это отблагодарил: она оказалась в тройке призеров и, так сказать, бронзовая медаль Ижевской олимпиады почетно украсила ее биографию, не говоря уже о значительном улучшении ее материального положения. Тофик очень занимательно рассказывал Саше о скромной, неприхотливой, можно даже сказать, домашней – оргии на зафрахтованном речном пароходе. Такую оргию Тофик изысканно называл «маленький бардельеро». В свальном грехе, которым завершилась ночь, американец участия не принимал, уединившись со своей избранницей в лучшей каюте парохода и, по всему, улетел из города вполне удовлетворенным: все официальные и неофициальные условия контракта были выполнены.

Саша безответственно увлекся рассказом Тофика и Виту из поля зрения потерял. А когда вновь стал искать, ее уже не было. «Вполне возможно, что она обиделась», – подумал Саша, но не слишком озаботился этим, и продолжал праздновать. Когда же все-таки возвратился в свой временный ижевский дом в игриво-нетрезвом виде – даже не обратил внимания на испуганное лицо портье, отдававшего ему ключ. Часом раньше портье мягко, но внушительно порекомендовали помалкивать, когда явится жилец номера 47 на втором этаже. У Саши никак не получалось открыть ключом дверь, потому что она была уже отперта другим инструментом. Он все возился с ключом, не понимая, почему он не поворачивается, пока не услышал приветливый знакомый голос из глубины своих апартаментов:

– Входи, входи, открыто.

Саша похолодел. Войдя, он увидел всю троицу, комфортно расположившуюся на диване перед телевизором.

– Ну вот и явился соколик, – ласково и как всегда напевно изрек главарь, – явился наш витязь ясноглазый.

Он встал, вынул из вазы букет увядших роз, подаренный Саше еще на открытии, и глумливо поднес его к Сашиному носу. Затем он вдруг хлестнул букетом Сашу по лицу, и шипы больно оцарапали его щеку. Саша отшатнулся, а главарь, продолжая изгаляться, рассыпал розы у его ног и душевно сказал:

– Поздравляю.

– Спасибо, – машинально ответил Шурец, и спортсмены при этом радостно осклабились.

– Ну, лады, – произнес парень свое любимое слово. – Увертюра закончена. Сейчас пойдет главная тема, – он помолчал, обдумывая подходящую формулировку (видно, издеваться над людьми в интеллигентной манере – было его главным хобби, его фирменной фишкой). – Тематика, значит, будет у нас такая: «Материя определяет сознание» или по-другому «Деньги и их неослабевающее влияние на экономику Ижевска, а также на улучшение благосостояния и настроения простых ижевских трудящихся». Не всех, конечно, а отдельных представителей рабочего класса. А? Как вам темка? – он обернулся к своей свите, они зааплодировали.

– Да какой же ты рабочий класс! – не выдержал Саша, прижимая руку к исцарапанной щеке. – Кем ты работаешь?

– Тих-тих-тих, – молвил главный, – ты не выступай, дорогуша, а то я тебя опять ударю… цветком, – и он похабно изобразил голубого из анекдотов, – цветком тебя, цветком, да по ланитам, по ланитам. Сначала цветком, а потом и кулачком, два зубика за тобой, помнишь? У нас тут с тобой не диспут, и тему диктую один я, сечешь? А твое дело сидеть и слушать с напряженным вниманием, – перешел он на свой обычный тон. – Можешь даже записывать, хотя все элементарно, ты и так запомнишь. Ты не забыл, что должен нам теперь 15 штук? Вот сейчас можешь подать голос. Не забыл?

– Да как же, – опешил Шурец, – она же выиграла.

– Что она выиграла, любвеобильный ты наш? Ее даже в призерках не было. Значит, ты не постарался, не оказал влияние на судейскую коллегию, так? А мог бы… молчи, не возражай, я твой микрофон отключаю.

– Ну, она же получила приз зрите…

– А вот твой говенный утешительный приз зрительских симпатий, – оборвал Сашу главный, – нужен нам, как ежику электробритва. Этот приз в наших условиях не фигурировал. Или три первых места, или пункт первый не выполнен. И переходим ко второму этапу, к деньгам, которые должны возместить нам моральный ущерб, так пацаны? – обернулся он опять к собратьям по рэкету, и те, понятное дело, энергично закивали, а тот, кого звали Жорой, даже открыл рот и сказал: «А как же!».

– Какой моральный ущерб? – попытался возразить Саша.

– Иду за цветком, – пригрозил главарь. – Еще слово без разрешения и ударю по другой щеке. Будешь похож на бурундучка полосатенького, лады? Но я, так уж и быть, тебе объясню: моральный ущерб, голубок, потому что мы переживали, исстрадались все, прямо глаза все выплакали, когда наша Киря в тройку-то не попала. Нервы у нас теперь – ни к черту. Поэтому собирай деньги. На сбор средств тебе дается два дня. Дай-ка сумочку свою сюда, милаша моя. – Он отобрал у Саши сумку, открыл ее, порылся и нашел там паспорт и конверт с его гонораром. Затем открыл конверт и сказал: – Вот и бабулечки, которые наш режиссер, наверно, за работу получил. Это они?

– Да, – трагично произнес Шурец, уже понимая, что в Ижевск он слетал бесплатно.

– Ну-ка, пересчитай, Витек, – бросил он конверт одному из помощников.

– Можете не считать, там 3 тысячи, – сказал Саша.

– Нет, Витек сейчас пересчитает. Но если правда, тогда ты должен нам только 12 штук. Не грусти, остались 12 – всего ничего. Начинай заботиться. Телефон у тебя есть. Всего два дня.

– Мне никто столько и не одолжит, – размышлял Саша вслух.

– А вот это уже твоя головная боль, – ответил предводитель и с благородным осуждением добавил, – юбочник! Раньше надо было думать. Твоя фамилия как? Велихов? Тебе ее надо поменять на «Блядкин». Будешь называться Александр Блядкин. Красиво и правильно, – ребята заржали. – Все, базар окончен. Если через два дня не будет оставшейся суммы, то тебя ждут вначале телесные повреждения, а потом – этап № 3. Помнишь? То есть, конкретно «по этапу» и петушком, петушком. Я доходчиво объяснил?

И тут Саша рискнул спросить:

– Насчет «этапа». Что, Виктория заявление уже написала?

– А ты как думал? – позеленел командир. – Что она к тебе так душой прикипела, что не напишет? А, Блядкин, скажи, ты так думал? Ее заявление у меня! Сомневаться тебе – только время терять, понял, сучонок?

«Что-то он в этой фазе разговора уж больно разозлился», – подумал Саша и, опасаясь быть ударенным еще раз, все же спросил:

– Можешь показать?

– Зачем? – зловеще спросил главарь.

– Да просто хочу увидеть, что она про меня написала. Хочу степень подлости понять. Чтобы иллюзий не было.

– А-а-а, – понимающе улыбнулся Сашин мучитель, – значит, все-таки «ля мур», «лав стори», «аморе миа», люб-э-эвь все ж таки!.. М-м-м, ну ты, дурашка, похоже, всю жизнь будешь об нее спотыкаться, об любовь эту. Я тебе по-дружески советую, не люби больше никого, тебе же будет лучше. А про заявление Кирино не заикайся пока, тебе его следователь покажет, если до этого дойдет, лады? Так что давай, шевели мозгами в поисках средств, чтобы не попасть в места, которые тебя сильно огорчат, ты меня понял? – Саша кивнул. – Ну и ладненько, – подвел итог собеседования с клиентом капитан сборной по рэкету. – Твой паспорт я пока забираю, – он открыл паспорт. – О-о! Да тут еще и билет! Авиабилет Ижевск-Москва! И на завтра уже?! Ой, как не повезло-то! «С грохотом рухнули мальчика кости. Нет, не поедет он к бабушке в гости». Ц-ц-ц! Как нехорошо-то, уезжать, с нами не попрощавшись. Все, билет мы пока порвем, – сказал он и сделал это тут же, немедленно, – потом купим тебе новый. Сами. Мы потому что в целом – ребята неплохие. Добрые. А вот паспорт берем с собой, чтобы у тебя не возникли ненужные мысли и нехорошие намеренья. Счастливо. Удачи тебе, сам знаешь в чем. В поисках… чего?

– …Средств, – закончил Саша.

– Молодец, – сказал главарь, и тройка вышла из номера, оставив Сашу в более чем удрученном состоянии.

Обратиться за помощью было не к кому. Наутро Саша позвонил, было, Тофику, но оказалось, что он уже улетел в Москву ночным рейсом. Дела Тофика не терпели отлагательств, и Саша, по сути, остался совсем один в чужом городе. Весь следующий день он ожидал, что каким-то образом объявится Виктория, только она могла бы что-нибудь придумать, но не пришла она и даже не позвонила. Тупая, вязкая апатия овладела Сашей. Деньги в бумажнике у него еще оставались (бандиты забрали только конверт с гонораром), и Саша в 12 ч. дня – расчетный час для всех гостиниц – пошел и оплатил номер еще за двое суток вперед, потом купил в баре водку «Банкир» и весь день провел на диване перед телевизором в тяжелой депрессии и ожидании звонка Виты или еще какого-нибудь чуда. Как ее найти, Саша не знал, а все варианты спасения (милиция, оргкомитет фестиваля и даже мэр) казались нереальными и даже глупыми. Если у папы ее весь город в руках, то чего дергаться-то?.. Что же касается Виктории, то сейчас Саша остро жалел, что не подошел к ней во время банкета. Она, наверное, обиделась. Ей надо было Саше что-то важное сказать, а он вместо этого слушал скабрезные байки Тофика Тураева и думал, что разговор и все другое приятное с Витой – от него никуда не денутся. А она, видно, подумала, что она для него – ничто, так, случайный эпизод в жизни большого художника, попавшего в маленькую провинцию, экзальтированная девчонка, любящая его стихи, которую можно забыть так же легко, как вчерашний, пусть вкусный и необычный – но всего-навсего ужин. Он проявил непростительное равнодушие к девушке, по которой после конкурса вздыхало пол-Ижевска, и сейчас казнил себя за это. «Но ведь это не так, не так!» – вступал Саша в воображаемый диалог с нею, – в нем нет равнодушия, а есть и влечение к ней, и восхищение даже, и благодарность, и что-то еще, совсем-совсем новое, что он не в состоянии пока выразить словами. Он бы все это сказал Виктории, если бы она только появилась, только позвонила, лишь бы только захотела его хоть раз увидеть, но… пусто было в гостиничном номере, и телефон молчал.

В муторном и липком предощущении расправы над собой Саша провел целые сутки. И на утро следующего дня, презирая себя за безволие и полную неспособность к сопротивлению, побрел все же в театр, где проходил конкурс, чтобы там у кого-нибудь узнать, каким образом можно найти Викторию или хоть кого-то, кто знает, как ее найти.

Он не видел, как в двадцати метрах позади следует за ним левый крайний из тройки нападающих вымогателей – Жора и на ходу разговаривает по мобильному телефону со своим интеллигентным центровым. Невдалеке от театра, почти на подходе к нему, его уже ждали. Двое, а третий подходил сзади.

– Пойдем, касатик, перекинемся парой слов, – приобняв Сашу за плечи, сказал главарь и властно направил обнимающую руку в глухой тенистый переулок в сторону от театра. – Мы решили чуть пораньше, чтобы не было между нами недомолвок, экивоков и ухищрений, – сделать тебе, Вахтангов ты наш праздничный, – некоторое внушение. Обращаться к Кире и, как следствие, к ее папе за деньгами – тебе не следует. Нет, я просто подумал, что такая непродуктивная мысль может вдруг прийти тебе в голову, поэтому решил упредить.

– При чем тут ее папа? – решил Саша на всякий случай проявить неосведомленность.

– Не надо парить. Папа Кири – богач, а для него 15 тысяч баксов – все равно, что для тебя 15 копеек. Может, ты о нем пока и не узнал, но я что-то в этом сильно сомневаюсь.

– А с чего это Ви… в смысле, Киря, стала бы мне помогать? Она же с вами в одной шайке, – продолжал Саша гнуть свою линию.

Главарь с минуту испытующе глядел на него, потом лениво произнес:

– Ну, мало ли. Вдруг она тебя пожалеет. Она же девушка чуткая, отзывчивая, вдруг у нее сочувствие к тебе, бабнику непутевому, петуху щипаному – возникнет. И тогда она совершит ошибку, голубок, и позвонит папе. А нам этого вовсе не надо, разумеешь, – продолжал он, увлекая Сашу в глубь переулка. Двое подельников держались сзади в двух шагах.

– Но главное все же, – чтобы у тебя самого не возникло такое непристойное желание: обратиться к Кире за помощью. В этой связи, – вдруг улыбнулся он белозубо и доброжелательно, – мне вспоминается один веселый, но весьма поучительный анекдот. Мужик нашел пустую бутылку, заткнутую пробкой, вытащил пробку, а оттуда – джинн. Мужик обрадовался. «Вот, – говорит, – какая радость! Ты сейчас исполнишь мое самое заветное желание». А джинн отвечает: «Желание твое заветное я вряд ли исполню, а вот отбить я его тебе – могу».

Он заразительно засмеялся, но не заразил своим смехом Сашу, который лишь принужденно улыбнулся, предугадывая то, что последует дальше. – «Отбить могу», – все хохотал главарь, потом вдруг резко оборвал смех и сказал: – Что мы сейчас и сделаем с тобой. Исключительно в целях профилактики и для укрепления нашей нерушимой дружбы, лады? – и одновременно со словом «лады» он без замаха саданул ногой Саше в пах. Саша чуть не потерял сознание от боли и свалился на бок.

Дата добавления: 2015-11-04