Свет. Шаги. Голоса. Кто-то входит в камеру:
– Какого дьявола ты здесь бузишь?
Меня окружают со всех сторон. Сбивают с ног, прижимают голову к полу. В камере включают свет. Отвратительно яркий свет. Он режет мне глаза. Кто-то стоит надо мной – кажется, офицер Эндрю Маклаглин. Зачем он приперся? Дежурит в ночную смену? Этот парень любит свою работу.
Они столпились у койки Триппи, пытаются нащупать пульс. Видят шприц. И записку. Один из них читает ее вслух. Черт. Я вырываюсь, вскакиваю и, прежде чем они успевают очухаться, вырываю записку.
– Ну ты! – обиженно восклицает молодой охранник, словно я смошенничал в игре.
Офицер Маклаглин делает шаг вперед:
– Отдай.
– Это мое.
– Здесь нет ничего твоего, подонок. Отдай.
Мы пожираем друг друга глазами. Момент наконец настал. Он может откровенно показать, как сильно меня ненавидит. А я могу откровенно показать, что эта ненависть взаимна. Притворяться больше нет смысла. Идиотские попытки казаться лучше теперь ни к чему. Мы такие, какие есть. Я запихиваю записку себе в рот.
– О, такого я не предвидел, – говорит офицер Маклаглин. – Кретинских фильмов насмотрелся, да?
Я начинаю жевать. Медленно. Торопиться нет никакой надобности. Все таращатся на меня, как на психа.
– Алекс, тебе придется об этом пожалеть. Даю тебе последний шанс спасти свою задницу. Прекрати.
Я жую, жую, жую… Никогда не думал, что у бумаги вкус мела. Интересно, видит ли меня сейчас Триппи? Я не знаю, что происходит с нашими душами, когда мы умираем. Может, они, покинув тело, взлетают к небесам, точно шары, наполненные горячим воздухом. А может, еще какое-то время остаются на земле. Видела ли мама, как я своими руками вытащил нож, которым ее заколол?
Я глотаю записку.
Первый удар приходится в челюсть. Я не успеваю подготовиться. Зубы мои громко лязгают друг о друга. Офицер Маклаглин знает, куда бить. В отличие от бедняги Триппи. Остальные охранники отводят взгляды. Наверное, им все это не нравится. Они добропорядочные граждане. У них есть жены и дети. Они предпочитают спокойно спать по ночам. Никто из них не хочет пачкать руки кровью. Но никто не пытается остановить Маклаглина. С теми, кто любит распускать кулаки, люди предпочитают не связываться. Считают, себе дороже. Поэтому драчуны и борзеют. Я знаю это по опыту. Я сам был одним из них.
Мама была очень суеверной. Дома у нас повсюду валялись бусинки, защищающие от дурного глаза. Она совала эти бусинки мне в карманы, в рюкзак. Как-то раз я обнаружил, что она пришила такую бусинку к подкладке моей кожаной куртки. Мама запрещала нам свистеть по вечерам, открывать зонтик в доме и стричь ногти после заката. Иногда она заставляла нас надевать белье на левую сторону, чтобы обмануть неудачу. За обедом нельзя было передавать друг другу нож. Мама дела все, что могла, чтобы защитить меня от нападок злых духов. Но она забыла, что злые духи гнездились внутри меня. Невозможно защитить человека от врагов, которых он носит в себе.
Это случилось в Стамбуле, через несколько недель после того, как мне сделали обрезание. Ранка зажила, и я снова стал играть с ребятами на улице. Наверное, дело было осенью. Я помню, дороги были грязными, а с деревьев облетали листья. Около нашего дома протекал канал. Но мы никогда в нем не купались, потому что вода там была мутная и вонючая. В этот канал вечно бросали всякую дрянь. Бутылки, консервные банки, пластиковые коробки, листовки с коммунистической пропагандой. Однажды кто-то нашел на берегу пистолет.
Как-то раз я брел вдоль канала и думал об этом самом пистолете. Интересно, кому он принадлежал? Может, бандиту, который грабил банки? Или наемному убийце? И где он сейчас, хозяин пистолета? Наверное, его схватила полиция. Я был так погружен в свои размышления, что не заметил их и не успел свернуть в сторону. Или спрятаться за кустами и переждать, пока они пройдут мимо. Вместо этого я пер прямо на них. На троих парней. Все трое были немного старше меня.
– Ой, кто это? Никак Красная Шапочка вышла на прогулку?
– Искендер, где твоя мамочка? Неужели она не с тобой?
Я покачал головой.
– Она зовет его «мой султан», – сообщил один из мальчишек. – Эти курды вечно несут всякие глупости.
– Султан с помойки – вот кто он!
Мальчишка, стоявший в середине и явно бывший их главарем, пока не сказал ни слова. Он следил за мной. Пристально смотрел на меня. Шутки, которые отпускали на мой счет его друзья, ему не слишком нравились. По крайней мере, мне так показалось. Я счел его своим защитником и сделал шаг в его сторону.
– Это правда, что ты убежал во время церемонии обрезания? – спросил он. – И залез на дерево?
Наверное, у меня челюсть отвисла от неожиданности. Откуда они узнали? Кто им рассказал?
– Слухами земля полнится, – сказал он, словно в ответ на мои мысли. – Так чем все-таки дело кончилось? Обрезали твою письку или нет?
– Обрезали, – пробормотал я и с ужасом убедился, что голос мой предательски дрожит.
– Он говорит, обрезали, – повернулся главарь к своим приятелям. – Но можно ли ему доверять?
Они повалили меня на землю. Стащили с меня штаны. Я визжал как резаный.
– Ну и писька у него! Просто воробьиный клюв какой-то! Понятно, почему он сбежал, – не хотел терять большую ее часть!
– Но его обрезали неправильно! – заявил главарь. – Придется нам закончить работу!
Не могу утверждать с уверенностью, что в руке у него действительно блеснул перочинный нож. Не исключено, я вообразил это со страху. А вот то, что я описался, помню точно.
– О, какая неприятность вышла с нашим султаном, – хохотали мои мучители. – Теперь его одежонку надо простирнуть.
Они сгребли мои брюки, трусы, носки и ботинки, и швырнули в канал.
– Давай, сплавай за своим барахлом. Или иди домой как есть. Пусть все полюбуются твоим воробьиным клювом.
Мальчишки убежали. Я не мог поверить, что они оставили меня в покое. Сидел, обхватив колени руками, и ждал, что они вот-вот выскочат из-за кустов и снова набросятся на меня. Не знаю, сколько времени прошло. Стемнело. Пошел мелкий дождь. Мне все было пофиг.
Вдруг из темноты появилась мама в сопровождении двух соседей. Видно, они искали меня повсюду. Не знаю, как мама догадалась, что я на берегу канала, в единственном месте, куда она запрещала мне ходить. Она ни о чем не спросила. Накинула мне на плечи свою шаль, отвела меня домой, вымыла, причесала и переодела в чистую пижаму.
– Что бы ни случилось, ты всегда останешься моим султаном, – сказала она.
Через несколько дней я сколотил собственную банду. Ничего впечатляющего. Просто пятеро пацанов. Но все они были преданы мне до мозга костей. Это были цыганские дети, с которыми никто не хотел дружить. Они курили. Без конца сквернословили. Собирали все, что попадет под руку: пробки от бутылок, фольгу, флаконы от аэрозолей. И смотрели мне в рот.
Мы отколошматили двух моих мучителей, но главаря не тронули. Я хотел, чтобы он испугался по-настоящему. Но не мог решить, какое наказание ему придумать. Тут, кстати, у меня вышла первая серьезная стычка с отцом. Из-за барана. Я пообещал себе, что больше никогда не проявлю слабость. И выполнял свое обещание.
Как-то воскресным утром колокольчик на дверях нашего дома зазвонил. Мама открыла дверь. На пороге стояла заплаканная женщина. Она сказала, что вчера свора мальчишек напала на ее сына. Они бросили его в вонючий канал, и он непременно утонул бы, потому что не умеет плавать. Хорошо, что в воде оказалась какая-то доска, за которую он уцепился. Еще она сказала, что мальчишки, эти малолетние бандиты, заставили ее сына пить его собственную мочу. Она хотела узнать, не известно ли что-нибудь моей матери об этой расправе, но напрямую ни в чем меня не обвиняла. Сын не назвал ей имена своих обидчиков.
Я слышал, как мама провела эту женщину в кухню. Слышал, как она рассыпается в сожалениях. Она предложила нежданной гостье чаю и кусок пирога. Но женщина от всего отказалась.
– Вчера я как раз занималась стиркой, – сказала мама. – Искендер помогал мне снимать шторы и вешать их обратно. Он целый день был у меня на глазах. Так что, если вы думаете, что мой сын имеет к этому отношение, вы ошибаетесь.
– Вы уверены?
– Уверена.
После того как женщина ушла, мама вошла в комнату. Я сидел у окна, смотрел на ноги прохожих и ждал нагоняя. Ждал, что она ущипнет меня за руку. Накрутит мне уши. Но она ничего этого не сделала. Она долго смотрела на меня, и, мне кажется, я различил в ее взгляде отсвет гордости. Потом она спросила:
– Что мой султан желает на обед? Может, сварить его любимый чечевичный суп?
О мальчике, с которым я расквитался, мы никогда не вспоминали. Ни тогда, ни потом.
Решительный бой
Лондон, март 1978 года
Едва Юнус свернул на улицу, где стоял старый особняк, он понял – что-то не так. Подойдя ближе, он увидел, что окна на всех трех этажах забаррикадированы ящиками и картонными коробками, причем на некоторых изображены анархистские символы. Вчера температура воздуха упала ниже нуля, и теперь с водосточных труб, точно слезы, свисали сосульки. В воздухе стояла напряженная тишина, не нарушаемая ни единым звуком.
После дня рождения Тобико, когда мертвецки пьяного Юнуса доставили домой на руках, Пимби, которая в тот вечер обезумела от тревоги и уже собиралась обходить все городские больницы, несколько недель не выпускала сына из дома. Каждое утро она лично отводила его в школу, а после уроков забирала и вела домой. Но с сегодняшнего дня она снова начала работать в «Хрустальных ножницах», и Юнус получил вожделенную свободу. Он пообещал маме, что сразу после школы вернется домой. Но хотя Юнус никогда не врал, велосипед, на котором он решил покататься, сам привез его к заветному дому.
Припарковав велосипед у ворот, Юнус побежал к дверям, скользя на обледенелой дорожке. К его удивлению, дверь оказалась запертой и, похоже, заложенной изнутри на засов. Прежде такого никогда не случалось. Обитатели особняка очень гордились тем, что их жилище не нуждается ни в замках, ни в ключах, ни в засовах – ведь это дом в высшем смысле этого слова, а не тюрьма частной собственности, как все прочие здания.
Никакого колокольчика на дверях не было, и Юнусу пришлось стучать. Сначала он делал это тихо и вежливо, потом, охваченный тревогой, начал молотить в дверь изо всех сил.
– Оставьте нас в покое! – прокричал кто-то из-за дверей.
Пораженный Юнус опустил руки. Неужели недавние друзья больше не желают его видеть? И именно поэтому заперли дверь? Нет, это невозможно. Он снова начал стучать, робко, но упорно.
– Убирайтесь прочь, шовинисты проклятые! – долетел изнутри грозный мужской голос.
– Не на тех напали! – вторил ему женский. – Мы будем драться!
Изумление Юнуса сменилось ужасом. Конечно, он любил Тобико, но перспектива схватки с целой бандой разъяренных неформалов не слишком его вдохновляла.
Дрожащим голосом он выкрикнул:
– Но это же я… я, Юнус! Пожалуйста, разрешите мне войти!
За дверью повисло молчание, сменившееся взрывом хохота. Через несколько секунд дверь с треском распахнулась. Перед Юнусом предстал парень, напоминающий Игги Попа: как и упомянутый певец, он обходился без рубашки, выставляя на всеобщее обозрение безволосую грудь. Увидав Юнуса, он улыбнулся и крикнул через плечо:
– Ложная тревога! На границе все спокойно! Это наш малец!
– Привет! – пробормотал Юнус. – Я тут катался на велосипеде и решил заглянуть – узнать, как у вас дела.
– Дела идут отлично! Собираемся дать кой-кому хорошего пинка в зад.
– Кому? – спросил Юнус.
– Властям, кому же еще, – усмехнулся Игги Поп.
Слово «власти» относилось к числу тех загадочных слов, которые Юнус часто слышал, совершенно не понимая их значения. Как-то раз он спросил Тобико, что это такое, но она, желая блеснуть красноречием, ответила весьма туманно:
– Это то, что в избытке имеется у отцов, но чего совершенно лишены матери и дети. Правда, у мальчишек есть вероятность получить это, когда они станут взрослыми.
– Значит, власть – это усы? – уточнил изумленный Юнус.
И теперь, когда Игги Поп употребил это слово, Юнус решил, что жильцы особняка собираются пинать в зад каких-то усачей. Картина, представшая в его воображении, была такой дикой и невероятной, что на него едва не напал столбняк.
Не обращая на мальчика внимания, Игги Поп выглянул на улицу и осмотрелся по сторонам. Убедившись, что на улице не происходит ничего подозрительного, он дернул Юнуса за руку и, когда тот наконец вошел в дом, запер дверь и заложил самодельный засов: деревянную планку, укрепленную при помощи гвоздей и проволоки.
– Зачем это все? – спросил Юнус, но Игги Поп, не слушая его, уже поднимался по лестнице.
Поднявшись на второй этаж, Юнус глазам своим не поверил. Обитатели старого дома собрались здесь и все были заняты делом: кто-то мастерил рогатки, кто-то готовил дубинки, дротики и метательные снаряды. Все были серьезны, озабоченны и поглощены работой. Воздух насквозь пропитался табачным дымом, индийскими благовониями и марихуаной. На маленькой горелке стоял чайник, с усталым свистом извергавший струю пара. Юнусу показалось, что даже чайник сошел с ума.
Капитан стоял посреди комнаты и отдавал приказы, точно командир скаутов. Его лицо, напоминающее мордочку хорька, было таким решительным и сосредоточенным, что Юнус понял: за хаосом, царившим вокруг, скрывается четкая, почти военная организация. Надо уносить отсюда ноги, пока не поздно, пронеслось у него в голове. Но желание увидеть Тобико пересилило страх. Где же она? Сколько Юнус ни озирался по сторонам, найти Тобико ему не удавалось.
Тогда он подошел к панку по прозвищу Богарт, юнцу в круглых очках, из-за которых глаза казались неестественно огромными, и с торчащими, как иглы дикобраза, волосами.
– Привет! Чем занимаешься?
– Привет, Иона! Хочешь мне помочь?
– Давай, – кивнул Юнус. – Что я должен делать?
– Разливай эту жидкость по бутылкам. Работенка непыльная.
Юнус взял пластмассовую воронку и принялся наполнять винные бутылки скипидаром.
– Противный запах, – заметил он через несколько минут. – А что вы будете делать с этими бутылками?
– Швырять во власти, – как ни в чем не бывало сообщил Богарт.
У Юнуса глаза на лоб полезли. Почему его друзья ненавидят мужчин с усами до такой степени, что собираются швырять в них бутылки с какой-то гадостью? Его отец тоже носит усы, так неужели в него тоже запустят бутылкой?
– Вы собираетесь нападать на все власти? – уточнил он.
– Скажешь тоже! Разве это возможно? Этих ублюдков слишком много. Они плодятся, как крысы! – воскликнул Богарт, и его крупное адамово яблоко заходило ходуном. – Чтобы они все к чертям провалились!
– Я сейчас вернусь, – пообещал Юнус, вставая. Он чувствовал, что ему требуется многое обдумать.
Во всех комнатах шла подготовка к военным действиям. Неформалы не шутили. Похоже, они собирались дать усачам решительный бой. Наконец Юнус увидел ее – Тобико. Она в одиночестве сидела на матрасе: глаза закрыты, голова опущена. Судя по всему, она была погружена в медитацию. Юнус опустился на матрас рядом с ней, радуясь возможности полюбоваться ее профилем. Ее черными волосами, ее татуировками, ее бесчисленными серьгами. Надо было спасти ее, увести из этого дома, прежде чем начнется война, но Юнус не представлял, как это сделать.
– Это ты, малыш? – тихо спросила она, не открывая глаз.
Юнус почувствовал, что щеки его вспыхнули.
– Как ты догадалась?
– Видела, как ты вошел, дурачок.
Тобико открыла глаза, подмигнула ему и чмокнула в щеку.
– Какой ты сегодня серьезный! Что случилось с моим зайчиком?
– Я никак не могу понять, что у вас происходит.
– Да все эти гады из муниципалитета, – вздохнула Тобико, и глаза ее сердито сверкнули. – Они решили нас выселить. Представляешь? Прислали постановление, в котором говорится, что через неделю мы должны отсюда убраться. С тех пор прошло девять дней. В любую минуту они могут сюда нагрянуть, ублюдки вонючие!
– Но зачем им вас выгонять?
– Чтобы продать дом таким же жирным крысам, как они сами.
До Юнуса наконец дошло, что мужчины с усами тут ни при чем. Обитателям заброшенного особняка предстоит схватка с какими-то другими врагами. Мальчуган вздохнул с облегчением. Потом навострил уши, словно ожидая услышать грохот таранов, вой полицейских сирен и машин скорой помощи. Но до него донеслось лишь завывание ветра – ледяного, пронзительного.
– А если вас все-таки выгонят, где ты будешь жить? – спросил Юнус.
– Не выгонят, – бросила Тобико.
– Но ведь дом принадлежит им.
– Неправда. Некоторые дома принадлежат всем. Если хочешь знать, я считаю, что все на свете дома должны принадлежать всем. – Тобико вскинула голову, глаза ее блестели, в голосе звучала решимость. – Они хотят вышвырнуть нас отсюда. Но мы будем с ними сражаться. Потому что тот, кто не сражается с системой, становится ее частью.
– А может, они передумают, – неуверенно предположил Юнус. – Может, Бог все устроит.
– Бог? У Бога под началом много таких планет, как наша. И там живут другие люди. Не исключено, они даже похожи на нас с тобой. Но они другие. И у Бога не хватает времени следить за всеми и разрешать все проблемы.
Мальчуган слушал затаив дыхание, но смысл слов ускользал, словно песок между пальцев. Впервые он слышал, как кто-то усомнился во всемогуществе Аллаха. По причинам, непонятным ему самому, это его опечалило.
– А мама говорит, Бог любит всех.
– Любит? – Тобико поперхнулась, как будто слово застряло у нее в глотке. – Любовь – штука непостоянная. Вынуждена тебя разочаровать, малыш: Бог о нас забыл.
Юнус зажмурил глаза, потом опять открыл их и уставился на собственные руки, бормоча что-то нечленораздельное. Сначала Тобико даже показалось, что он читает молитву. Потом, сквозь шум голосов она разобрала, что он повторяет, как эхо:
– Но я никогда тебя не забуду. Никогда тебя не забуду. Никогда не забуду.
В течение следующих нескольких часов Капитан составил план боевых действий, воспользовавшись для этого доской, похищенной из соседней школы. Обычно Капитан казался до странности заторможенным, словно оглушенным наркотиками, но сейчас энергия била в нем ключом. Когда полиция окружит дом, сообщил он своей маленькой армии, все поднимутся на чердак, где приготовлено достаточно боеприпасов. Все кровати и столы пойдут на строительство баррикад. Из осажденного дома будет открыт такой яростный огонь, что британской прессе волей-неволей придется откликнуться на это событие. Сюда слетятся десятки журналистов, в газетах появятся фотографии, сделанные на поле боя, и молодежь во всем мире узнает о бесчинствах, которые творятся в Хакни. В конце концов правительство попытается сохранить хорошую мину при плохой игре и возьмет на привязь своих шавок из муниципалитета.
– Колоссально, чуваки! Это будет нашей Парижской коммуной! – заявил Богарт, размахивая зажженным косяком в нескольких дюймах от бутылок со скипидаром.
– Парижская коммуна плохо закончилась, – напомнил Игги Поп.
Юнус смекнул, что, если он окажется в окруженном полицией доме и об этом узнает мама, у нее от страха разорвется сердце. Надо выбираться отсюда как можно быстрее, решил он. Скоро здесь вспыхнет война, но он не собирается воевать. Как бы плохи ни были эти самые власти, он не хочет бросать в них бутылки и камни. Но, сознавая, что надо бежать, он не двигался с места. Точно котенок, нуждающийся в тепле и ласке, он льнул к девушке, которую любил. Вместе с ней он готовил боеприпасы, слушал истории о бесстрашных повстанцах и бунтовщиках, ел попкорн и распевал песню Дэвида Боуи «Мятежница».
К счастью для мальчугана, лязг металла и вой сирен так и не раздались в тот день. Это случилось три дня спустя, когда Юнус был в школе. Силы оказались слишком неравными, и, несмотря на всю отвагу защитников дома, через несколько часов они были арестованы.
Через пару дней, после доскональной полицейской проверки, почти всех выпустили, выразив надежду, что отныне они будут более уважительно относиться к законам, социальным нормам и правилам поведения. Муниципалитет планировал в самом скором времени заняться ремонтом дома и не оставить никаких следов прежней жизни.
«Янтарный возлюбленный»
Место поблизости от реки Евфрат, апрель 1978 года
Джамиля вертела пестиком в ступке, перетирая рубиново-красный шафран. Запасы шафрана подходили к концу, и она совершенно не представляла, когда сможет их пополнить. Все прочие травы – майоран, эстрагон, гусиная лапчатка, чертов коготь – тоже были на исходе. Ей требовалось совершить несколько походов в горы и непременно заглянуть к контрабандистам. Но в последнее время Джамиле все меньше хотелось покидать дом, и она делала это лишь в случае крайней необходимости.
Все утро она провела в подвале, работая и размышляя. Подвал, темное и сырое помещение без окон, с маленькой дверью-люком, к которой вела небольшая лестница, был ее святилищем, ее земным раем. По стенам от пола до потолка тянулись деревянные полки, на которых стояли кувшины, горшки и банки всевозможных форм и размеров. Дикие травы, древесная кора, благовонные масла, семена, специи, минералы, змеиная кожа, оленьи рога, сушеные насекомые – все эти ингредиенты она использовала для приготовления целебных отваров и притираний. Четыре отверстия, узких, как вход в кротовую нору, обеспечивали в подвале вентиляцию. Несмотря на это, в воздухе стоял густой, острый, тяжелый запах, которого Джамиля давно уже не замечала. Но если бы сюда вошел посторонний, с непривычки у него наверняка закружилась бы голова. Впрочем, посторонний вряд ли оказался бы здесь. Никто, кроме самой Джамили, до сих пор не спускался в этот подвал, и она не собиралась никого сюда пускать в будущем.
В течение последних пятнадцати лет Джамиля проводила здесь не меньше двух часов в день, приготовляя снадобья, которые могли ей понадобиться. В любую минуту в ее дверь могли постучать и позвать на помощь. Ведь она была целительницей. Повитухой-девственницей, понимавшей язык птиц, змей и насекомых. Внучкой пророка Сулеймана. Именно так звали ее местные жители. И это было одной из причин, позволивших ей выжить в одиночестве в этом глухом месте. Ее уважали, боялись и презирали одновременно. И в результате старались держаться от нее подальше. Она была женщиной, в которой не осталось ничего женского; ведьмой, которая редко кого удостаивала двух слов.
Когда Джамиля спускалась в погреб, душа ее словно покидала тело, становясь проводником таинственной энергии, пронизывающей вселенную, энергии, способной рождать и исцелять. Джамиля ощущала, что рождает свою собственную утробу и эта утроба, расширяясь до беспредельности, вбирает в себя весь окружающий мир, согревая его своим теплом. В этом надежном укрытии Джамиля полностью отрешалась от реального мира. Она не знала, день сейчас или ночь. Это не имело значения. Она не следила за часами, подчиняясь лишь собственному течению времени. Бывали дни, когда она трудилась в погребе от рассвета до заката, приготовляя снадобья по древним рецептам и составляя новые. Ей никогда не надоедала эта работа. Иногда она чувствовала усталость, но скуки не испытывала никогда. Каждая травинка, каждый камешек скрывали в себе тайну, которую вложил в них Бог. Людям эти тайны, как правило, неведомы. Они смотрят на омелу и видят лишь вьюнок-паразит, обвивший стол дерева, не догадываясь о том, что омела способна улучшать кровообращение. Джамиля понимала: для того чтобы обладать знанием, необходимо достичь доверия. Если природа доверяет тебе, она откроет свои секреты. Не сразу, постепенно. Со временем ты узнаешь все про целительную силу растений. И не только. Ты поймешь, что во вселенной нет ничего мелкого, ничего незначительного, потому что любая ее частица дает ответ на какой-то важный вопрос. Все зависит от того, насколько прозорлив твой взгляд. Джамиля была прозорлива.
Ее никогда не манили путешествия в незнакомые места и встречи с незнакомыми людьми. Неведомые страны, лежащие за горизонтом, не возбуждали ее интереса. Несомненно, мир велик и разнообразен, но люди везде остаются одинаковыми. Стоит ли тратить время на то, чтобы скитаться с места на место? Аллах уготовил ей иной удел: открывать тайны природы, и ее обязанность – следовать этому уделу, оставаясь там, где родилась. Она узнала, как лечить множество недугов, но огромное их количество пока оставалось для нее загадкой. Под пестрыми длинными платьями и узорными жилетами она всегда носила шаровары, чтобы, когда потребуется, легко вскочить на лошадь. Днем и ночью она была готова спешить на зов.
О ней ходило множество слухов. Некоторые верили, что рецепты своих снадобий она получила от джинна. Другие считали, что она тайком ходила на гору Каф, обитель ведьм, нимф и эльфов, куда людям вход закрыт. Когда подобные слухи доходили до Джамили, она лишь удивленно качала головой. Люди жаждали, чтобы среди них жили герои, способные творить чудеса, и за полным отсутствием таковых утолять эту жажду приходилось ей одной. Она знала, что не в силах творить чудеса, но способна помочь многим. Если обратившийся к ней человек был небеден, она просила небольшую плату за свои отвары и бальзамы, но чаще отдавала их бесплатно. Деньги, которые она выручала, шли на покупку дополнительных ингредиентов.
Джамиля готовила также яды, хотя об этом знали немногие. Яд – это дар от Аллаха. Божественное благословение, которое люди не способны оценить. Как и все в этой жизни, яд может быть великим злом или великим благом. Природе неведомы понятия добра и зла. То, что в одном случае целительно, в другом может повлечь за собой смерть. Джамиля не сомневалась, что ремесло составителя ядов ничем не отличается от всех прочих ремесел. Как всякий мастер, она отвечала лишь за качество своего товара, а не за то применение, которое найдут для него покупатели. Она продавала яды, которыми травили мышей, крыс, землероек, тараканов и змей. Конечно, эти яды могли убивать и людей, но ведь и мясо тоже бывает смертельно опасным. Если есть слишком много мяса, можно нажить тяжкие болезни, которые без должного лечения сведут в могилу. Но из-за этого никто не отказывается покупать мясо и не требует арестовать мясников.
Джамиля смахнула бисеринки пота, блестевшие на лбу, отложила ступку и открыла маленькую шкатулку. Квадратную перламутровую шкатулку, внутри которой лежал драгоценный камень. Самое большое ее сокровище. Бриллиант редчайшего медового оттенка, размером больше лесного ореха. Она внимательно оглядела его, вертя в пальцах. Здесь, в долине, полно людей, которые ради такой драгоценности не задумываясь перережут десяток глоток. Глупцы! Бриллиантами нельзя владеть, ими можно только любоваться. Они совершают в этом мире бесконечное путешествие, и каждый новый владелец – лишь временная остановка на их пути. Джамиля понимала и принимала это. Сегодня бриллиант у нее, завтра будет неведомо где. Иногда она использовала камень, чтобы сделать свои снадобья более эффективными. Некоторые камни излучают тепло и свет, и если подержать их в сосуде с отваром, они отдают ему частичку своей души, помогают всем составляющим гармонично соединиться. Для этой цели у Джамили имелось несколько драгоценных камней, но бриллиант, конечно, не знал себе равных.
С незапамятных времен жители Месопотамии называют бриллианты «слезами Бога». Они верят, что эти дивные камни состоят из звездной пыли или же из осколков рассекающей небеса молнии. Джамиле доводилось даже слышать, что бриллианты – это застывшие капли пота, который выступает каждую весну, когда Мать Земля и Отец Небо занимаются любовью. Дикая фантазия! Когда люди сталкиваются с вещами, которые находятся за пределами их понимания, они дают своему воображению полную волю. Небылицы, которые они выдумывают, избавляют их от мучительного недоумения, для которого жизнь предоставляет слишком много поводов. Взять хотя бы наше пребывание в этом мире, столь краткое и мимолетное.
Если сравнивать человеческую жизнь с жизнью бриллианта, она покажется быстротечной, как летний дождь. Человек, достигший восьмидесяти лет, превращается в дряхлую развалину. А для бриллианта такой возраст можно считать младенческим. Джамиля предполагала, что с тех пор, как ее камень извлекли из земных недр, огранили и отшлифовали, миновало три-четыре столетия. Он все еще молод. И проживет еще тысячу лет, если не больше.
Испокон веков бриллианты возбуждают в людях страстное стремление завладеть ими. Страсть эту невозможно насытить, ею одержимы и богатые, и бедные. Тот, у кого нет бриллианта, мечтает о нем. Тот, у кого уже есть бриллиант, жаждет получить еще. Несмотря на свою молодость, ее бриллиант много раз становился свидетелем людской жестокости, коварства и алчности. Как и все редкие камни, он обречен на кровавую историю. Купцы, странники, пилигримы, солдаты и разбойники убивали и обманывали друг друга, чтобы присвоить его. Когда бриллиант попадал в чей-то дом, там все изменялось: муж чувствовал себя настоящим мужчиной, жена любила его более преданно, и даже слуги почтительнее относились к своим хозяевам. Сомнения развеивались, влюбленности заканчивались браком, друзья становились врагами, враги собирались в войско. Подобно солнечному лучу, который, отражаясь от убеленной чистым снегом земли, становится ярче, бриллиант медового оттенка делал ярче жизнь, которая его окружала. Но он нес не только свет, но и тьму. Джамиля знала: за такой дивный камень люди способны продать душу. И наверняка делали это множество раз.
Бриллиант подарил ей бек. Человек, который привык, что все прочие люди склоняются перед ним в почтительном поклоне, трепеща от благоговейного ужаса. Джамиля спасла жизнь его единственного сына. Доктора сказали, что надежды нет, но она сумела вернуть мальчика из царства Азраила. Это было не менее трудно, чем вытащить сани из проруби, но ей удалось. Когда мальчик впервые открыл глаза и заговорил, бек заплакал. Точнее, завыл, как это делают многие мужчины, непривычные к слезам.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |