Эйдзи Леонидович Ёсикава 30 страница

Сингэну не хотелось коротать остаток дней, отщипывая по кусочку от соседних провинций. Когда Нобунага и Иэясу еще мочили пеленки, Сингэн уже задумывался над тем, как было бы хорошо объединить всю страну, взяв ее в свои твердые руки. Он считал, что горная провинция служит ему не более чем временным пристанищем, а в мечтах видел себя правителем страны и порой даже не умел скрыть этого от посланцев из столицы. Разумеется, нескончаемые стычки с соседней Этиго служили не более чем прелюдией к настоящим войнам. Но как бы то ни было воевал он главным образом с Уэсуги Кэнсином, эти войны отняли уйму времени и изрядно истощили силы провинции.

Сингэн осознал все это, когда клан Такэда остался уже далеко за спиной у вырвавшихся вперед Нобунаги и Иэясу. Но он все равно продолжал называть Нобунагу «ублюдком из Овари», а Иэясу – «сосунком из Окадзаки».

«Хорошо подумав, я вынужден признать, что совершил великую ошибку», – горько размышлял Сингэн. Если бы речь шла лишь о невыигранных сражениях, он бы так не сетовал и ни о чем не жалел, но сейчас, задним числом оценивая свои неудачи на политическом поприще, он понимал, что главные просчеты допустил именно здесь. Почему, например, не устремился он на юго-восток, когда был уничтожен клан Имагава? Удерживая у себя в заложниках представителя клана Токугава, почему, не шевельнув и пальцем, молча наблюдал за тем, как Иэясу распространяет свою власть на Суругу и Тотоми?

Но еще большей ошибкой стало заключение родственных уз с Нобунагой через женитьбу по совету князя Оды. В результате Нобунага, воевавший с соседями на западе и на юге, одним ходом угодил в самую середину шахматной доски. Тем временем заложник из клана Токугава, воспользовавшись случаем, ухитрился бежать, а Иэясу и Нобунага заключили между собой союз. Сейчас, оглядываясь назад, трудно было не дивиться их дипломатическому искусству.

«Но теперь им придется принимать меня в расчет. Я научу их уважать Такэду Сингэна из Каи. Заложник бежал. Что ж, тем лучше – вот и прервалась последняя ниточка, связующая меня с Иэясу. В каком еще оправдании задуманному я нуждаюсь?»

Нечто в этом роде он и произнес сегодня на военном совете. Услышав о том, что Нобунага стоит лагерем в Нагасиме и, судя по всему, глубоко увяз в тамошней войне, упрямый и честолюбивый князь увидел в этом благоприятную возможность для собственного возвышения.

Амакасу Сампэй попросил одного из близких людей Сингэна доложить о своем прибытии. Когда его не поспешили призвать к князю, он повторил свою просьбу.

– Доложили ли его светлости о моем прибытии? Пожалуйста, напомните ему об этом.

– Только что закончился военный совет, и его светлость, кажется, несколько устал. Вам придется подождать, – повторил приближенный Сингэна.

Сампэй, однако, не унимался.

– Мое дело не только крайне срочное, но и напрямую связано с тем, о чем должны были говорить на совете. Прошу прощения, но я требую, чтобы ему незамедлительно доложили о моем прибытии.

Судя по всему, на этот раз известие передали Сингэну, и Сампэя пригласили войти. Один из стражников проводил его до центральных ворот Бисямондо. Здесь его препоручили заботам стража внутренней цитадели и повели к Сингэну.

Сингэн находился на веранде Бисямондо. Он сидел на походном стуле. Свежая листва молодого тополя мирно шелестела у него над головой.

– Какие новости, Сампэй?

– Прежде всего необходимо доложить, что сообщение, присланное мною ранее, полностью устарело. Поэтому во избежание нежелательных последствий я и помчался сюда сломя голову.

– Как? Положение дел в Нагасиме изменилось? Ну и каково же оно сейчас?

– Войско Оды на время оставило Гифу и, похоже, попыталось обрушиться на Нагасиму двумя встречными колоннами. Но как только Нобунага прибыл на поле сражения, он приказал немедленно отступить. Это отступление дорого обошлось его войску, но, так или иначе, оно отступило.

– Отступило. И что же?

– Это отступление было неожиданным даже для его вассалов. Воины Оды ворчали, что просто не могут понять, какая блажь взбрела в голову их предводителю, а многие выражали свое недовольство в открытую.

«Этот человек непредсказуем! – подумал Сингэн, щелкнул языком и принялся жевать губу. – Я собирался сразиться с Иэясу в чистом поле и сокрушить его, пока Нобунага со своим войском оставался скован монахами-воинами в Нагасиме. Но теперь, когда этот план сорвался, нужна предельная осторожность!»

– Нобуфуса! Нобуфуса! – позвал Сингэн, обернувшись к боковому входу в храм.

Сингэн сразу же отдал распоряжение уведомить своих военачальников о том, что решение отправиться в поход, принятое на только что закончившемся военном совете, откладывается на неопределенное время.

У Бабы Нобуфусы, его старшего соратника, не было времени выяснять причины такой перемены. Разъехавшиеся по своим полкам военачальники возмутятся, полагая, что более удачную возможность для уничтожения клана Токугава, чем сейчас, найти трудно. Но Сингэн осознал, что и на этот раз упустил свой шанс и что от прежнего замысла теперь придется отказаться. Вместо этого ему придется перестраиваться, дожидаясь следующего благоприятного случая.

Сняв доспехи, он вновь встретился с Сампэем. Отослав приверженцев, Сингэн внимательно выслушал подробный отчет о положении дел в Гифу, Исэ, Окадзаки и Хамамацу. Потом Сампэй поделился с Сингэном возникшим у него сомнением.

– На пути сюда мне повстречался караван с большим количеством лака для клана Ода, являющегося союзником Токугавы. Зачем вы посылаете лак Оде?

– Обещание есть обещание. Кроме того, это избавит Оду от излишних подозрений, а поскольку каравану придется пройти землей, принадлежащей Токугаве, то это хороший предлог для разведки дорог в тамошней местности, хотя сейчас все это, разумеется, стало бесполезно. Хотя нет, не бесполезно. То, что не произошло сегодня, может случиться завтра.

Испытывая едва ли не презрение к самому себе, Сингэн удалился и погрузился в одинокие размышления.

Выступление могущественного и хорошо обученного войска Каи было на неопределенное время отложено, и на протяжении всего лета воины томились бездельем. Но с началом осени по западным горам и восточным холмам вновь прокатилась волна слухов.

Ясным осеним днем Сингэн вышел на берег реки Фуэфуки. Его сопровождали всего несколько приближенных. Он пребывал в превосходном настроении и, казалось, испытывал гордость за безупречное положение дел в провинции. Он не хуже других понимал, что наступают новые времена. «Приходит мой час!» – думал он.

На табличке у входа в храм значилось: «Кэнтокудзан». В этом храме жил Кайсэн, наставник Сингэна в секретах дзэн-буддизма. Сингэн, отвечая на приветствия монахов, прошел в глубь сада. Намереваясь заглянуть сюда как бы невзначай, он сознательно миновал главное помещение.

Неподалеку стоял маленький чайный домик всего на две комнаты. Рядом бежал ручей, желтые листья с деревьев падали в воду. Вода от ручья текла в чайный домик по желобу среди нежного мха и камней.

– Ваше преподобие, я пришел проститься.

Кайсэн в ответ кивнул:

– Значит, вы все-таки решились?

– Я долго дожидался благоприятной возможности – и вот нынешней осенью мне показалось, что судьба наконец-то на моей стороне.

– Я слышал, что Ода намерен предпринять поход на запад, – сказал Кайсэн. – Нобунаге, кажется, удалось собрать войско даже больше прошлогоднего. Он намерен взять гору Хиэй.

– Все приходит к тому, кто умеет ждать, – возразил Сингэн. – Я ведь получил несколько писем от сёгуна, в которых сказано, что, если я обрушусь на Оду сзади, то одновременно со мной поднимутся Асаи и Асакура, и нам всем помогут монахи с горы Хиэй и из Нагасимы. И тогда, разбив одного Иэясу, я смогу незамедлительно достичь столицы. Но что бы я ни предпринял, Гифу останется источником опасности. Я не хочу разделить судьбу Имагавы Ёсимото, поэтому я дожидался благоприятной возможности. Я намерен застичь Гифу врасплох, свалившись им на голову как гром среди ясного неба со стороны Микавы, Тотоми, Овари и Мино, а затем выйти на столицу. Если мне это удастся, то новый год я встречу в Киото. Надеюсь, ваше преподобие будет в мое отсутствие пребывать в добром здравии.

– Если так будет угодно Небу, – угрюмо ответил Кайсэн.

Сингэн советовался с Кайсэном по всем вопросам, включая военные и политические, и привык всецело полагаться на него. Угрюмость наставника не ускользнула сейчас от его внимания.

– Ваше преподобие, кажется, вам в моем замысле что-то не нравится.

Кайсэн посмотрел на него в упор:

– Серьезной причины для сомнения у меня нет. В конце концов, вы стремились к этому всю жизнь. А беспокоят меня козни, которые строит сёгун Ёсиаки. Ведь секретные письма, призывающие к походу на столицу, наверняка отправлены не вам одному. В частности, я слышал, что подобное послание получил и князь Кэнсин. Судя по некоторым данным, получил такое письмо и князь Мори Мотонари, хотя он с тех пор успел умереть.

– Я ничего этого не знал. Но, невзирая ни на что, мне нужно отправиться в Киото и исполнить наконец дело всей моей жизни.

– Увы, даже мне трудно смириться с тем, что человеку ваших способностей приходится сиднем сидеть в Каи, – сказал Кайсэн. – Мне кажется, на пути вас ждет немало испытаний, но ведь войско под вашим началом еще ни разу не испытало горечи поражения. Помните только, что ваше тело – единственная в этом мире вещь, которая действительно принадлежит только вам, и действуйте мудро, исходя из вашего природного предназначения.

В это мгновение монах, отправившийся к ручью за водой, бросил ведро и, крича что-то невнятное, бросился в сень деревьев. По саду пронесся шум, как будто пробежал олень. Монах вернулся и поднялся по ступеням чайного домика.

– Быстро пошлите людей! Тут был какой-то подозрительный чужак, и ему удалось убежать.

Ни у кого не могло быть причины тайком пробираться в этот храм. Когда Кайсэн расспросил монаха, выяснилось следующее.

– Я не докладывал вашему преподобию, но прошлой ночью в ворота постучался странник в одежде монаха, и мы пустили его переночевать. Будь он совершенным незнакомцем, мы бы, понятно, этого не сделали. Но это был Ватанабэ Тэндзо, ранее служивший ниндзя у его светлости и не раз посещавший храм вместе с другими вассалами его светлости. Поэтому мы разрешили ему здесь остаться.

– Погоди-ка, – сказал Кайсэн. – Это и впрямь весьма подозрительно. Наш ниндзя исчезает во вражеской провинции на много лет, и мы о нем ничего не знаем. И вдруг он стучится в ворота глубокой ночью – как ты говоришь, в монашеском одеянии? – и просится переночевать. Почему ты не расспросил его как следует?

– Разумеется, мой господин, это наша вина. Но он поведал нам, что его схватили, когда он работал на нас лазутчиком в клане Ода. Он утверждал, что провел в темнице несколько лет и что ему удалось бежать и переодетым добраться до Каи. Нам показалось, что он говорит правду. А сегодня с утра он объявил, будто отправляется в Кофу повидаться с Амакасу Сампэем, начальником ниндзя, и мы ему опять поверили. И вдруг, набирая воду у ручья, я заметил, что этот негодяй, затаившись, как ящерица, подслушивает у окна в чайном домике.

– Что? Он подслушал мой разговор с его светлостью?

– Услышав мои шаги, он испуганно обернулся. Затем быстро пошел в глубь сада. Я окликнул его и велел остановиться. Но он в ответ только ускорил шаг. И когда я крикнул вслед ему: «Лазутчик!» – он обернулся и пронзил меня взглядом.

– И бросился прочь?

– Я закричал во весь голос, но вассалы его светлости в это время как раз обедали. К несчастью, я не смог ни до кого докричаться, не смог и догнать его сам.

Сингэн молча выслушал, не удостоив монаха и взглядом, а затем, посмотрев на Кайсэна, спокойно произнес:

– Сегодня сюда прибыл Амакасу Сампэй. Пусть он догонит этого человека и расправится с ним. Призовите его сюда.

Сампэй простерся ниц перед князем, который все еще находился в чайном домике, и, подняв глаза, спросил, какое поручение его ждет.

– Много лет назад у тебя под началом был один человек. Его звали, если я не ошибаюсь, Ватанабэ Тэндзо.

Сампэй на мгновение задумался, а затем сказал:

– Да, припоминаю. Он родом из Хатидзуки, это деревня в Овари. Его дядя Короку изготовил ружье, но Тэндзо украл его и бежал сюда. Он подарил вам ружье, а вы дали ему жалованье на несколько лет.

– Я припоминаю эту историю с ружьем. Что ж, видать по всему, выходец из Овари так и останется выходцем из Овари. Сейчас он конечно же служит клану Ода. Догони этого человека и отруби ему голову.

– Догнать?

– Узнай все подробности вот у этого монаха. Тебе следует поторапливаться, чтобы он не успел улизнуть.

К западу от Нирасаки вдоль подножия гор вьется узкая тропа, огибая Комагатакэ и Сэндзё и пересекая реку Такато в Ине.

– Ии-ей!

Человеческий голос в здешних краях слышишь редко. Одиноко бредущий своей дорогой монах остановился и огляделся, но вокруг разносилось только эхо – и он опять тронулся в путь.

– Ии-ей! Эй, монах!

Во второй раз голос прозвучал уже ближе. Поскольку на этот раз окликнули именно его, монах вновь остановился и принялся осматриваться, поднеся руку к полам своей шляпы. Прошло немного времени, и его догнал, карабкаясь следом, какой-то мужчина. Он запыхался. Приблизившись к монаху, мужчина недобро усмехнулся:

– Вот так встреча, Тэндзо! Давно ли ты прибыл в Каи?

Монах явно изумился, но быстро совладал со своими чувствами. Выражение его лица скрывали широкие поля шляпы.

– Сампэй! А я-то гадаю, кто бы это мог быть. Что ж, давненько мы с тобой не виделись. Ты, похоже, как всегда, в добром здравии.

На насмешку монах ответил насмешкой. Оба привыкли по долгу службы ходить лазутчиками в тыл врага. Самообладание и выдержка, а при случае и лицедейство были необходимы в их работе.

– Доброе слово и кошке приятно.

Сампэй тоже, казалось, был спокоен. Поднимать шум из-за того, что в твоем краю появился вражеский лазутчик, подобает недалекому простолюдину. Но, будучи и сам таким, как Тэндзо, Сампэй ничему не удивлялся или, во всяком случае, ничем не выдал своего волнения.

– Пару дней назад ты заночевал в храме Эйрин, а вчера подслушал секретный разговор между настоятелем Кайсэном и князем Сингэном. Когда один из монахов застиг тебя на месте, ты бросился бежать – и тебе это удалось. Верно, Тэндзо?

– А что, ты тоже там был?

– К глубокому сожалению.

– Это я, увы, упустил из виду.

– Да, ничего не скажешь, не повезло тебе.

Тэндзо говорил с деланным безразличием, как будто все происходящее его совершенно не касалось.

– Я был уверен, что Амакасу Сампэй, глава ниндзя клана Такэда, по-прежнему рыщет где-нибудь в Исэ или в Гифу, строя козни против клана Ода, а ты уже тут как тут! Что ж, Сампэй, тебе следует отдать должное – ты всегда был быстрее всех.

– Не трать понапрасну слов. Можешь льстить мне сколько угодно, но теперь, нагнав тебя, я просто не вправе позволить тебе вернуться на родину. Ты ведь собираешься пересечь границу живым?

– Честно говоря, у меня нет ни малейшего желания умирать. Но, Сампэй, это на твоем лице лежит тень смерти. Не за тем же ты за мной гнался, чтобы погибнуть от моей руки.

– Я пришел за твоей головой по приказу моего князя. И, жизнью клянусь, я ее добуду.

– За чьей головой?

– За твоей!

Сампэй выхватил из ножен свой большой меч, а Ватанабэ Тэндзо уже повернулся лицом к нему, держа наперевес монашеский посох. Их разделяло несколько шагов. Замерев, учащенно дыша, они пристально вглядывались друг другу в глаза, их лица залила бледность, какая появляется в минуту смертельной опасности. Затем что-то, очевидно, пришло на ум Сампэю, потому что он неожиданно убрал меч в ножны.

– Тэндзо, брось свой посох!

– Вот как? Испугался?

– Нет, не испугался. Но разве не правда, что мы с тобой несем одну и ту же службу? Любой из нас всегда может погибнуть при выполнения задания, но какой смысл убивать друг друга? Почему бы тебе не снять монашеский халат и не отдать его мне? Тогда я смогу, вернувшись, сказать, что убил тебя.

У ниндзя существовал собственный кодекс чести, не свойственный другим воинам. Основой этого кодекса был особый взгляд на жизнь, определявшийся тем, что задания им всегда доводилось выполнять в одиночку. Для обычного самурая не существовало более высокой чести, нежели смерть за своего князя. Ниндзя же подходили к этому совершенно иначе. Они дорожили жизнью. Им надлежало вернуться живыми, независимо ни от каких испытаний или унижений. Потому что никакие ценные сведения, собранные в глубоком тылу врага, не имеют смысла, если не принести их домой. Погибнуть на вражеской земле считалось у ниндзя величайшим позором, и даже гибель в героическом бою с превосходящими силами не спасала от бесчестья. В этом смысле кодекс чести ниндзя, как бы причудлив он ни был, не противоречил заповедям Пути Воина: если смерть ничем не помогает господину, она позорна. Поэтому, хотя ниндзя могли бы многим показаться безнравственными людьми и никакими не самураями, в основе их поведения лежало глубокое представление о самурайском долге.

Оба противника придерживались этого взгляда на жизнь. Поэтому, когда Сампэй объяснил Тэндзо, что убивать друг друга им не стоит, тот тоже опамятовался и поспешил, в свою очередь, убрать оружие:

– Да, мне не по душе вступать с тобой в поединок и рисковать при этом своей головой. Если ты готов удовольствоваться моим халатом, то мне его для тебя не жаль.

Тэндзо оторвал от своего халата изрядный кусок ткани и бросил Сампэю. Сампэй подобрал его с земли:

– Этого куска хватит. Если я принесу его в доказательство тому, что расправился с Ватанабэ Тэндзо, мне поверят, и на том дело и кончится. Его светлость наверняка не потребует, чтобы я предъявил ему голову какого-то жалкого ниндзя.

– Что ж, это пойдет на пользу нам обоим. Ладно, Сампэй, я пошел. Хотелось бы мне сказать тебе «до свидания», но придется, наоборот, молиться за то, чтобы мы с тобой никогда больше не виделись, потому что следующая встреча наверняка окажется последней.

Произнеся это на прощанье, Ватанабэ Тэндзо стремительно зашагал прочь, как будто испугался, что его быстроногий противник все-таки передумает и пустится за ним вдогонку. Он понесся, словно спасаясь от верной смерти.

Когда Тэндзо начал спускаться по склону холма, Сампэй подобрал из травы заранее припрятанные там ружье и мешочек с боеприпасами и тайком последовал за ним.

Гулкое эхо ружейного выстрела разнеслось по горным склонам. Сампэй сразу же бросил ружье в траву и пустился вниз по склону, намереваясь нанести поверженному противнику последний удар.

Ватанабэ Тэндзо рухнул навзничь в придорожные кусты. Но в то самое мгновение, когда Сампэй с мечом в руке склонился над ним, чтобы отрубить голову, Тэндзо схватил его за ноги и, рванув изо всех сил, повалил наземь.

Теперь в Тэндзо проснулся прежний неукротимый и яростный разбойник. Оглушив Сампэя, он огляделся по сторонам, нашел большой камень, взял его обеими руками и с размаху обрушил ему на голову. Звук был такой, как будто лопнул плод граната.

Затем Тэндзо пошел прочь.

Хидэёси, ставший теперь комендантом крепости Ёкояма, провел все лето в холодных горах северного Оми. Воины говорят, что праздная жизнь изнуряет в большей степени, чем любое сражение. Главное при этом – ни на день не ослабить дисциплину. А войско Хидэёси томилось без дела уже больше трех месяцев.

В начале девятого месяца поступил приказ выступить на войну. Ворота крепости Ёкояма широко распахнулись. Но с тех пор, как они вышли в поход и до прибытия на берег озера Бива, воины не имели ни малейшего представления о том, с кем им предстоит сразиться.

В озерной гавани их ожидали три больших корабля. Построенные после нового года, они еще пахли свежей смолой. И только когда воины взошли на борт и подняли лошадей, им объявили, что одним предстоит идти на Хонгандзи, а другим – на гору Хиэй.

Переправившись через воды осеннего озера и высадившись в Сакамото на противоположном берегу, воины Хидэёси с изумлением обнаружили поджидавшую их армию под началом Нобунаги и его военачальников. В предгорьях Хиэй, сколько хватало глаз, реяли знамена клана Ода.

После того как Нобунага прошлой зимой снял осаду горы Хиэй и возвратился в Гифу, он распорядился о закладке больших боевых кораблей, способных пересечь озеро в любое мгновение, когда это может понадобиться. Теперь воины поняли, к чему он стремился и что имел в виду, объявляя об окончании штурма Нагасимы и о возвращении в Гифу.

Огненные языки мятежей, то здесь, то там вспыхивавшие по всей стране, являлись на самом деле лишь отблесками подлинного пожара, источником которого – и корнем всего зла – была гора Хиэй. Нобунага опять собрал большое войско и вновь осадил гору. Преисполненный новой решимостью, он говорил так громко, что его слова из командного шатра разносились по всему лагерю, словно обращенные к самому неприятелю.

– Что? Вы не хотите использовать огонь, потому что пламя, дескать, не пощадит монастыри? Интересно, что такое, по-вашему, война? А если не знаете, то какие вы после этого военачальники? Как вам удалось дослужиться до таких чинов?

Примерно такие речи, произносимые в шатре, бывали слышны снаружи. Нобунага восседал на походном стуле, окруженный бывалыми полководцами, в унынии понурившими головы. Нобунага казался строгим родителем, отчитывающим своих сыновей. И хотя никто не сомневался в праве князя на первенство, он все же несколько злоупотреблял этим правом. По крайней мере, судя по угрюмому выражению лиц, именно об этом думали военачальники. Время от времени то один, то другой поднимал голову и смотрел Нобунаге в глаза.

За что же они сражаются на этот раз? Но сама подобная мысль или хотя бы тень сомнения несли опасность для высокого положения военачальников, потому что у Нобунаги было легко впасть в немилость.

– Вы бессердечны, мой господин! Дело не в том, что нам непонятны ваши замыслы, но, когда вы даете нам такой возмутительный приказ – выжечь гору Хиэй, место, освященное многовековой традицией как средоточие покоя и мира всей страны, когда вы отдаете такой приказ, мы как ваши вассалы – именно как ваши вассалы – просто не можем подчиниться, – наконец осмелился возразить Сакума Нобумори.

Лицо Нобумори выражало готовность добиться своего или умереть. Не будь он готов немедленно поплатиться жизнью за дерзкие слова, он ни за что не сказал бы этого Нобунаге. Особенно если учесть настроение, в котором тот сейчас пребывал. Военачальникам клана Ода всегда было не просто перечить своему предводителю, но сегодня как никогда: Нобунага напоминал демона, размахивающего огненным мечом.

– Ни слова! Более ни слова! – обрушился князь на Такэи Сэкиана и Акэти Мицухидэ, вознамерившихся было поддержать Нобумори. – Неужели вас не охватывает гнев, когда вы видите все эти бесчинства, когда задумываетесь над тем, в какое расстройство пришли государственные дела? Монахи попирают Закон Будды, они подбивают людей на беспорядки, они крадут деньги и оружие, они распускают зловредные слухи! Выдавая себя за людей веры, они на самом деле являются не чем иным, как злостными подстрекателями, причем подстрекают народ из собственной корысти!

– Мы не против того, чтобы покарать их за эти прегрешения. Но нельзя же в один день преобразовать веру, которую ревностно чтит весь народ и которая освящена особым авторитетом, – сказал Нобумори.

– Что толку в здравом смысле! – взорвался Нобунага. – Здравый смысл, которого мы придерживаемся уже восемьсот лет, не дает изменить положение вещей, хотя все кругом не устают жаловаться, что духовенство погрязло в скверне и в корысти. Даже его величество император Сиракава некогда заявил, что на свете есть всего три не подвластные ему вещи, – игральные кости, воды реки Камо и монахи-воины с горы Хиэй. Вы говорите о покое и мире, но разве покой и мир исходили отсюда, с горы Хиэй, во все годы смуты? Или, может, здешние монахи призывали народ к порядку и разуму? – Нобунага резко взмахнул правой рукой. – На протяжении столетий, едва страну постигало какое-нибудь несчастье, монахи только и спешили сохранить или приумножить свои привилегии. На деньги, жертвованные простыми людьми на дела веры, они воздвигали каменные стены и железные ворота, подобающие не храму, а крепости, они покупали мушкеты и копья. Монахи попирали свои собственные заветы, принимая в пищу мясо и предаваясь плотским утехам. Не буду уж упоминать о вырождении буддийской учености. Так велик ли грех сжечь источник этой заразы дотла?

Нобумори ответил:

– Все, что вы говорите, мой господин, совершенно справедливо, и все-таки нам придется отговорить вас от задуманного. Мы не намерены покидать этого места, пока не добьемся своего, даже ценою жизни.

Вслед за тем три военачальника простерлись ниц перед князем, ожидая его приговора.

Гора Хиэй представляла собой оплот секты Тэндай, в Хонгандзи укрепились приверженцы секты Икко. Друг друга они презрительно называли «другою сектой», и только ненависть к Нобунаге заставила их сейчас объединиться. Главным источником неприятностей для Нобунаги были облаченные в монашеские одеяния обитатели горы Хиэй. Они плели нити заговоров с участием кланов Асаи и Асакура и самого сёгуна, поддерживали и возвращали к политической жизни уже поверженных противников Нобунаги, рассылали секретные послания с предложениями военных союзов или с просьбами о поддержке до самых провинций Этиго и Каи и даже раздували крестьянские волнения в самой Овари.

Три военачальника понимали, что, не разрушив слывущую неприступной буддийскую твердыню, войско Оды будет встречать ожесточенное сопротивление на каждом шагу и Нобунаге не удастся привести в исполнение свои грандиозные планы.

Едва встав лагерем у подножия горы, они получили от Нобунаги неслыханный приказ:

– Гору взять приступом, сжигая все на своем пути, начиная с храмов и пагод, сжечь главный храм, сжечь монастыри, сжечь все сутры и священные реликвии!

Одного этого было бы более чем достаточно, но Нобунага пошел и дальше:

– Не оставлять в живых и не давать уйти никому в монашеской одежде. Не делить их на мудрецов и глупцов, на знать и рядовых монахов. Не щадить ни женщин, ни детей. И даже людей в мирском платье, нашедших на горе прибежище от пожара, следует рассматривать как разносчиков той же заразы. Сжечь здесь все и уничтожить всех, чтобы и в развалинах не осталось ни единой живой души!

Даже ракаса – кровожадные демоны-людоеды из буддийского ада – не додумались бы совершить такое. Военачальники, услышав приказ, впали в глубокое уныние.

– Не сошел ли он с ума? – пробормотал Такэи Сэкиан себе под нос, но так, что его услышали другие военачальники.

Только Сакума Нобумори, Такэи Сэкиан и Акэти Мицухидэ осмелились выразить несогласие самому Нобунаге.

Прежде чем предстать перед князем, они сетовали:

– Возможно, нам всем придется совершить сэппуку, поскольку мы выступаем против высокого распоряжения, но нельзя допустить, чтобы он предпринял этот ужасный огненный штурм.

Нобунага мог просто осадить и взять гору Хиэй. Но разве нужно готовить такую резню и огненную гибель всем ее обитателям? Тогда народ по всей стране отвернется от клана Ода. А врагам Нобунаги только того и надо. Они воспользуются этим несомненным злодеянием в своих целях, черня имя князя при каждой возможности. Он навлечет на себя дурную славу, какой не было ни у кого на протяжении многих столетий.

– Мы не собираемся участвовать в сражении, которое в конечном счете приведет к вашей гибели, – сказали Нобунаге три военачальника от имени всех собравшихся.

Остальные выразили им поддержку унылым молчанием.

Преисполненный решимостью Нобунага, однако же, даже не сделал вида, будто еще раз все хорошенько продумает и взвесит после отповеди военачальников. Наоборот, он, казалось, нашел в их словах новое подтверждение своим мыслям.

– Вы все вправе удалиться на покой. И не говорите мне больше ничего, – сказал он им. – Если вы отвергаете мой приказ, я найду того, кто сумеет его выполнить. А если и другие военачальники и простые воины тоже не согласятся помочь мне, я совершу задуманное в одиночку!

– Но для чего проявлять столь беспримерную жестокость? Мне кажется, искусный военачальник способен взять гору Хиэй не пролив ни единой капли крови, – все же возразил Нобумори.

– Хватит с меня вашего здравомыслия! Восемьсот лет пресловутого здравого смысла! Вот что в вас заговорило! Если мы не выжжем самые корни зла, оно даст новые побеги. Вас заботит эта гора, но мои помыслы простираются дальше. Выжечь ее – означает спасти истинную веру во всей стране. Если, истребив всех мужчин, женщин и детей на горе Хиэй, мне удастся открыть глаза заблудшим из других провинций, я буду считать свою задачу выполненной. Самый жаркий и самый глубинный ад меня не страшит, я о нем знать ничего не знаю и знать не хочу. Кто, кроме меня, сможет совершить благое дело? Сами Небеса поручили мне это.

Три военачальника, в полной мере признававшие исключительные способности Нобунаги и его непревзойденный полководческий талант, были поражены и оскорблены такими речами. Уж не бес ли вселился в их предводителя?

Такэи Сэкиан в свой черед взял слово:

– Нет, мой господин. Независимо от вашей воли, мы как ваши вассалы просто не имеем права отказаться от попытки разубедить вас. Вы не посмеете сжечь древние святыни.

– Достаточно! Заткнись! В сердце моем уже созрел императорский указ выжечь это место дотла. Я приказываю вам истребить здесь всех и вся, потому что так, по своей милости, повелевает мне сам преподобный Дэнгё. Неужели вы этого не понимаете?

Дата добавления: 2015-11-04