Генри Киссинджер дипломатия 66 страница

Никсон не признавал вильсонианских прописных истин относительно доброты человека от природы и фундаментальной гарантии любой из наций, поддерживаемо при помощи коллективной безопасности. Вильсону страны представлялись идущие в направлении мира и демократии; миссией Америки представлялась помош на этом неизбежном пути. Для Никсона все человечество разделялось на друзей тагонистов; он выделял арены сотрудничества и районы конфликтующих интересов. представлении Никсона спокойствие и гармония не соответствовали естественно порядку вещей, но были лишь временными оазисами в преисполненном поги мире, где стабильность можно сберечь лишь отчаянными усилиями.

Никсон старался плавать в бурном море житейском под флагом национальны тересов Америки, и его не смущало, что эта идея представлялась отвра^иге^нен. множеству идеалистов-традиционалистов. Если великие державы, включая СоеЯьда и ные Штаты, будут добиваться обеспечения собственных интересов рационал

VA/ITT RPK3 ТО1Дв

предсказуемо, как полагал Никсон в духе философии Просвещения XViu»c*. равновесие сил возникнет само, как следствие столкновения соперничающих и сов. Подобно Теодору Рузвельту, но в противоположность другим американСКИабиЛЬ. зидентам XX века, Никсон полагался на то, что равновесие сил обеспечит ность, и считал, что без сильной Америки глобальное равновесие невоЗМОЖНциКСОн в

Обе эти точки зрения были в те времена в высшей степени не модны, п интервью журналу «Тайм» 3 января 1972 года утверждал следующее: че.

«Мы должны помнить, что единственным условием продолжительных ис^ ^^ ских периодов мира было равновесие сил. Ведь именно тогда, когда одна ^ становится значительно сильнее своего потенциального соперника, возникав ^ ность войны. Поэтому я полагаюсь на мир, где Соединенные Штаты облада ^ ществом. Я думаю, что такой мир будет и лучше и безопаснее, когда у нас дпоНия, ровые и сильные Соединенные Штаты, Европа, Советский Союз, Кита и, ^ взаимно уравновешивающие друг друга, не действующие друг против ДРУ дающие баланс сил»1. счцъо<$

В то же время Никсон являлся воплощением изначальной противор ^ ^ за. своего общества — нужно выглядеть целеустремленно-решительным, остав^ зйДей-висимости от традиционного идеализма как источника сил. Невероятно, но ^ ^|С. том, наиболее почитаемым Никсоном, хотя его собственные принципы ы ^^ шей степени далеки от вильсонианства, был как раз сам Вудро Вильсон.

Внешняя политика как геополитика; дипломатический треугольник Никсона

новый президент избирает, портреты каких своих предшественников будут висеть у него в кабинете. Никсон выбрал Вильсона и Эйзенхауэра. А когда он распорядился, чтобы в Овальном кабинете поставили старый письменный стол Вильсона, получилось, словно улыбка истории шла за Никсоном по пятам: стол, который добыл заведующий хозяйственной частью Белого дома, оказался принадлежащим не Вудро Вильсону, а Генри Вильсону, вице-президенту при Улиссе Гранте.

Никсон часто пользовался стандартной вильсоновской риторикой. «У нас действительно есть судьбоносное предназначение, — заявил он, — и нет никакого смысла демонстрировать, подобно другим нациям в прошлом... пример духовного лидерства и идеализма, который не в состоянии обеспечить материальная сила или военное могущество». И он на деле, а не только на словах, разделял великую американскую мечту о внешней политике, свободной от цинизма:

«Говоря о Соединенных Штатах, я могу утверждать следующее: мы не претендуем ни на чью территорию; мы не ищем господства ни над каким народом; мы претендуем на право жить в мире, причем не только наше собственное, но и для всех народов мира. Наша мощь может использоваться лишь для того, чтобы сохранять мир, но не для того, чтобы его разрушать, лишь для того, чтобы защищать свободу, а не для того, чтобы ее губить»3.

Призыв к альтруизму со стороны президента, который неустанно настаивал, чтобы будущее мира предопределялось пятью великими державами, преследующими собственные национальные интересы, явился составной частью новаторского синтеза американского опыта. Никсон воспринимал американский идеализм всерьез в том смысле, что разделял страстный интернационализм Вильсона и веру его в незаменимость Америки. Но он чувствовал себя в равной степени обязанным соотносить миссию Америки с собственными выводами по поводу того, как на самом деле функционирует мир. Даже если Никсону хотелось, чтобы его страна придерживалась вильсоновских ценностей, он также с болью осознавал, что на его долю выпала судьба исполнить неблагодарную обязанность обеспечить прекращение Америкой крестовых походов в защиту этих ценностей посредством посылки своих вооруженных сил по всему свету.

Отправной точкой для Никсона послужила американская исключительность, хотя широкие знакомства с иностранными руководителями научили его тому, что альтруистов среди них маловато; если бы им можно было дать «сыворотку правды», то большинство из них высказалось бы в пользу большей предсказуемости в американской внешней политике, и они сочли бы национальные интересы Америки более надежным внешнеполитическим фундаментом, чем альтруизм. Вот почему Никсон предпочитал одновременно действовать в двух направлениях: объяснять свои цели при помощи вильсонианской риторики и апеллировать к национальным интересам Америки для подкрепления собственной тактики.

По иронии судьбы такое понимание Никсоном роли Америки в достижении мира во всем мире могло бы поставить президента в оппозицию множеству достойных американцев — его современников, которые ранее придерживались вильсонианства, а теперь настаивали на проведении политики, которая, по мнению Никсона, была тождественна отказу Америки играть какую бы то ни было роль в мировой политике.

21 Г. Киссинджер

Дипломатия

Никсон, великолепно отдавая себе отчет в том, что его собственное, достаточно прагматичное, видение характера глобальной ответственности Америки аналогично, с точки зрения его предшественников, отступлению от прежних рубежей, поставил перед собой задачу сформулировать приемлемую для идеалистической Америки задачу в Ы--прецедентно сложной международной обстановке — такую, где, по мнению Никсона, вильсонианство и «Realpolitik» слились бы воедино.

Стратегия «сдерживания» раннего послевоенного периода выдвинула Америку на передовые рубежи любого из международных кризисов; рвущая сердце риторика периода Кеннеди выдвигала задачи, стоявшие вне пределов физических и.эмоИиональ-. ных возможностей Америки. В результате этого американская моральная праведность превратилась в ненависть к самой себе, а критика перенапряжения сил в самоустранение. В подобной обстановке Никсон счел первоочередной задачей восполшват опытом Вьетнама в перспективном плане. Соединенные Штаты оставались жизненн важным фактором международной стабильности, но они оказались не в состоян выдерживать безудержный интервенционизм, загнавший свыше 500 тыс. американ в Индокитай в отсутствие стратегии победы. Выживание человечества корениы разом зависело от отношений между двумя сверхдержавами, но мир во всем мире висел от того, сможет ли Америка провести грань между обязательствами, где Р чисто вспомогательная, и моральными акциями, где ее собственное участие о тельно, причем сумеет ли она при этом выполнить последнее без саморазрушени. ^ Никсон воспользовался довольно необычным поводом, чтобы предложить от ^ подобные дилеммы. 25 июля 1969 года президент оказался на острове Гуам, отеу^ ^, начинал поездку по всему земному шару — от Юго-Восточной Азии до РУМЫ " ^ начале дня он был свидетелем посадки на воду неподалеку от острова Джон ^ Тихом океане первых астронавтов, совершивших высадку на Луну. С°ВР'' журнализм, неспособный подолгу освещать даже самую новейшую историческую ^ му, нуждается в новом событии для каждого цикла новостей, особенно во вре ^ зидентских поездок. А Гуам по отношению к месту приводнения находится п^едЦ1ей рону линии перемены дат (вот почему посадка астронавтов считается про 24 июля) и потому явился частью другого цикла новостей. ишдапЫ.

Осознавая это, Никсон воспользовался случаем, чтобы выдвинуть пр ^ ^ определяющие новый подход его страны к международным делам. Хотя *?и *ществец-советники часто обсуждали этот новый подход, представить его широкой n0TQMy ности именно при данных конкретных обстоятельствах не планировалось, ^я№№ для всех, включая и меня, было полнейшей неожиданностью, когда *™КС°М4 долу-о новых критериях, предопределяющих вовлеченность Америки за ру авлеНыв чившие с тех пор название «доктрина Никсона», они были подробно пред ^^ речи в ноябре 1969 года, а затем в феврале 1970 года в первом годовом отч дента по вопросам внешней политики — нововведении того времени, к обрисовал фундаментальные основы своей внешней политики. ie RaIrf.

«Доктрина Никсона» дала объяснение тому парадоксу, что обе после^°лйсь ради пании Америки военного характера — Корея и Вьетнам — осуще°ТИ!^лЬСТв) и» стран, по отношению к которым у Америки не было официальных ° ^ аоНйтеЛЬнЫХ регионах, которые формально находились вне сферы деятельности о ор

Внешняя политика как геополитика; дипломатический треугольник Никсона

союзов. Применительно к этим регионам доктрина Никсона находила средний путь между перенапряжением и самоустранением посредством установления трех критериев американской вовлеченности:

«Соединенные Штаты будут верны своим договорным обязательствам.

Соединенные Штаты „обеспечат щит на случай, если одна из ядерных держав будет угрожать свободе союзной нам нации или нации, чье выживание жизненно важно с точки зрения нашей безопасности".

В случаях неядерной агрессии Соединенные Штаты „позаботятся о нации, испытывающей непосредственную угрозу, и примут на себя основную ответственность по обеспечению живой силы для организации обороны"»5.

Реальность, однако, с трудом укладывалась в рамки формальных критериев. Заверения в том, что Америка будет верна принятым на себя обязательствам, были ударом железной палки по днищу пустого ведра; как и уверения в целомудрии, они не отличались особой убедительностью, ибо вряд ли отказ от обязательств мог быть громогласно провозглашен до начала событий. При любых обстоятельствах ключевым вопросом ядерной эры было не соблюдение обязательств как таковых, а их определение и толкование. «Доктрина Никсона» не содержала указаний на то, как следует разрешать разногласия между союзниками по поводу ядерной стратегии: то есть будет ли использовано ядерное оружие вообще, а если да, то, грубо говоря, на чьей территории; будут ли союзники полагаться на ядерную войну всеобщего характера, которая в основном затронет сверхдержавы, или на некую версию стратегии «гибкого реагирования», которая преимущественно ставила под удар территории жертв агрессии.

Заявление, гласящее, что Соединенные Штаты обеспечат щит для стран, «чье выживание жизненно важно с точки зрения нашей безопасности», в случае если им будет угрожать ядерная держава, содержало в себе два противоречия: если Соединенные Штаты защищают страны, жизненно важные для нашей безопасности, только тогда, когда им угрожает ядерная держава, как поведут себя Соединенные Штаты, если стране, жизненно важной для нашей безопасности, будет угрожать неядерная держава или если эта ядерная держава предпочтет не применять ядерное оружие? А если поддержка перед лицом ядерной угрозы более или менее автоматическая, то нужны ли официально оформленные оборонительные союзы?

«Доктрина Никсона» также требует от находящихся под угрозой стран принимать на себя большее бремя применительно к защите при помощи обычных вооружений. Но что будет делать Америка, если страна, находящаяся под угрозой, будет рассчитывать на американскую поддержку независимо от того, сможет ли она нести свою долю усилий по обеспечению обороны — особенно перед лицом давления со стороны ядерной державы? По иронии судьбы упор, который делала администрация Никсона на обеспечение собственных национальных интересов, потенциально таил в себе стимул для прочих наций проигнорировать призыв к совершению больших усилий в области обороны. Ибо если определяющими на деле являются именно национальные интересы, то Америка обязана будет защищать любую территорию, значимую с точки •зрения собственной безопасности, независимо от достоинств жертвы или ее вклада в обеспечение всеобщей безопасности. Вот тут-то и таятся все дилеммы, которые позд-

21*,.,,

ДИПЛОМАТИЯ

нее выступят на передний план под рубрикой распределения бремени усилий в области обороны между всеми союзниками.

Отсюда следует, что «доктрина Никсона» имела в первую очередь отношение к кризисам в периферийных районах мира, не покрываемых официальными оборонительными союзами и испытывающих угрозу со стороны каких-нибудь советских марионеток, причем, как выяснилось, таких кризисов оказалось весьма немнога Пытаясь выработать «доктрину» для избежания повторного конфликта типа вьетнамского, администрация Никсона разработала такую доктрину, которая прежде всего относилась как раз к ситуациям, подобным вьетнамской, то есть таким, какие администрация была преисполнена решимости не повторять.

При этом к тому моменту, как Никсон вступил в должность, сами по себе отношения между Востоком и Западом крайне нуждались в пересмотре. Конфликт с о-ветским Союзом породил глобальные обязательства Америки, и требовалось занов рассмотреть стратегию этого конфликта в свете вьетнамской травмы. К тому же пер смотр становился затруднительным из-за того, что на протяжении всего периода «холодной войны» значительная часть внутренних споров относительно полит сдерживания велась в классически американских категориях, исключающих геопо тику, когда одна из групп рассматривала внешнюю политику как раздел теологии, оппоненты рассматривали внешнюю политику как раздел психиатрии.

Авторы политики «сдерживания» — Ачесон, Даллес и их коллеги, — несмотр всю свою искушенность в вопросах внешней политики, рассматривали творени своих в основном под теологическим углом зрения. Поскольку они полагали, ч ветское стремление к мировому господству является врожденным, они не считал ветских лидеров подходящими партнерами по переговорам, пока Кремль не отка от своей идеологии. А поскольку основная задача американской внешней поли.^ представлялась как обеспечение возможности свержения советской власти, все лющие переговоры или даже дипломатическая к ним подготовка являлись е ^ ными (если не аморальными), пока достижение «позиции силы» не повлечет з перемену в постановке Советами целей и задач.

Общество, лишенное опыта в области неразрешимых конфликтов и оола«^ всепобеждающей верой в компромисс как средство разрешения споров, оказы ^ затруднении, когда от него требуется сохранять терпение при осушествлени ^^^^ косного курса. Многие из тех, кто верил в моральные аксиомы Ачесона и Д ^ пытались ускорить наступление переговоров заявлениями о том, что советск $ ма уже переродилась или находится на грани перерождения. Жажда амери ^ общественности положить конец конфронтации сделала даже неумолимых noCo^epei телей принципа «сдерживания» уязвимыми по отношению к изменениям в ат ^ соответственно получившим наименование «духа Женевы» или «духа Кемп-Д когда государственным секретарем был Даллес. оТЛй-

Согласно учению «психиатрической школы», советские лидеры не слишк ^ чались от американских в своем стремлении к миру. Они вели себя непримир^ q части потому, что Соединенные Штаты вынуждали их чувствовать себя неу v^ «Психиатрическая школа» призывала к терпению, с тем чтобы усилить миро ^ ^ звено советского руководства, которое, как утверждали, делилось на «ястр

Внешняя политика как геополитика; дипломатический треугольник Никсона

«голубей» почти точно так же, как и американское правительство. Общенациональные дебаты во все большей и большей степени сводились к тому, сколь масштабны внутренние перемены в Советском Союзе," но не способны были разрешить основополагающую дилемму политики «сдерживания», не знающей середины между конфронтацией и статус-кво и не способной ответить на вопрос, по поводу чего вести переговоры.

В начале 70-х годов обеим этим школам общественной мысли бросил вызов новый радикализм. Подход Генри Уоллеса времен 40-х годов был возрожден из небытия и снабжен новыми ярлыками, порождавшими гораздо более потрясающую риторику, ставящую концепцию «сдерживания» вверх ногами. Новый радикализм не только утверждал, как и его предтечи, что Америка не имеет морального права выступать против коммунизма, но и заявлял, будто бы противостояние коммунизму на самом деле коммунизм укрепляет. В соответствии с концепцией нового радикализма коммунизм нуждается не в «сдерживании», а в выживании. Ибо в конце концов сама история нанесет ему поражение, если он этого поражения заслуживает.

Описывая марш на Вашингтон, романист Норман Мейлер обобщает подобную точку зрения, защищая безоговорочный уход из Вьетнама:

«...Если коммунисты победят в Азии... возникнут фракции, ереси и секты... По-(этому оставление Азии будет в точности равносильно обеспечению равновесия сил... Чем большей будет экспансия коммунизма, тем монументальнее будут встающие перед ним проблемы, тем более вялыми окажутся его попытки завоевать весь мир. Экспансия коммунизма сама по себе является фактором его сдерживания».

Утверждая, что коммунизм скорее будет побежден своими победами, и только ими, а не противодействием со стороны Америки, новый радикализм проповедовал нечто противоположное теории «сдерживания». Поскольку перенапряжение лежит в основе коммунистической слабости, чем далее будет продвигаться коммунизм, тем очевиднее он рухнет. Заявление, будто бы самоустранение Америки от дела сопротивления коммунизму будет способствовать победе над ним, поистине является писательским парадоксом.

Поэтические мудрствования Мейлера были подкреплены тезисами гораздо более академически искушенного аналитика, который уже не выражал столь явной идиосинкразии. «Теория конвергенции», развернутая таким интеллектуальным тяжеловесом, как Джон Кеннет Гэлбрейт7, по сути дела, утверждала, будто для Америки бессмысленно идти на крупный риск и противостоять коммунизму, когда оба общества неминуемо приобретут все большее и большее сходство в силу естественного хода событий.

Отношения между Востоком и Западом достигли мертвой точки. Традиционная концепция «сдерживания» завела в дипломатический тупик. Его основной альтернативой являлась ересь, которая предполагала отказ от всех фундаментальных положений, лежавших в основе политики «сдерживания» на протяжении жизни целого поколения. И все же ни один ответственный американский президент не мог просто так вверить судьбу страны предполагаемым силам истории. В конце концов не было утешением для Карфагена то, что через несколько сот лет после того, как он будет стерт с лица земли римскими завоевателями, Рим тоже исчезнет.

Дипломатия

Никсон отверг все три школы общественной мысли и занялся утверждением национальных интересов в качестве базового критерия долгосрочной американской внешней политики. Самым главным инструментом подобных усилий <стал.ежегодный президентский доклад по вопросам внешней политики. Начиная с 1970" года было опубликовано четыре таких доклада. Подготовленные моим аппаратом и мною лично, эти доклады отражали точку зрения президента и публиковались от имени Никсона. Для любых подобных заявлений авторство менее важно, чем принятие президентом ответственности за их содержание. Хотя эти доклады обрисовывали концептуальные подходы новой администрации, преуспели они в этом не полностью. Средства массовой информации, настроенные скорее на события, чем на концепции, в значительной части содержание этих документов проигнорировали, за исключением разделов, относящихся к Вьетнаму. А иностранные руководители трактовали эти документы как аппаратные произведения, которыми стоит заняться лишь тогда, когда на деле возникнут обстоятельства, в них описанные.

Тем не менее для человека, изучающего этот период, эти документы являюгс наилучшим путеводителем в мире внешней политики эпохи Никсона, равно как и да журналистов, и для иностранных руководителей. Последние, как выяснилось, не о ратили внимания на ряд очевидных намеков, увлекшись повседневными материалам дипломатических сообщений. Лейтмотивом этих докладов являлось то, что отн американская внешняя политика будет нацелена на анализ национальных интере ■ Утверждалось, что Америка будет заниматься делами политического характера, а демонстрацией правовых принципов. В первом же ежегодном докладе президента вопросам внешней политики, представленном 18 февраля 1970 года, говорилось.

«Нашей целью в первую очередь является подкрепление наших интересов в до ^ срочном плане при помощи здравой внешней политики. Чем более эта ПО|!И*И* зируется на реалистической оценке наших и чужих интересов, тем более ФФекТ становится наша роль в мире. Мы связаны с миром не потому, что У обязательства; у нас имеются обязательства потому, что мы связаны^ миром. интересы должны предопределять наши обязательства, а не наоборот».

В британском или французском документе государственного характера таК0 особо заявления были бы восприняты как трюизмы, и никто не счел бы необходимы ^ ^ это подчеркивать. В Америке же для президента было беспрецедентным стр0" кт0 и3 внешнюю политику на откровенном утверждении национальных интересов. ^^_ предшественников Никсона на протяжении этого столетия — за исключение^ ^ ра Рузвельта — не трактовал американский идеализм как один фактор изЧИк0НКреТ. гих, а будущее — в рамках постоянной вовлеченности в противоположност ным крестовым походам с четко определенными конечными целями.

Что касается отношений с Советским Союзом, указывалось в докладе, екая политика будет базироваться на доскональном понимании характера системы, не допуская ни недооценки глубины коммунистической идеол ^тер убежденности, ни рабского следования иллюзии, будто К0ММУнистичеСКр0ЛКГ себе «уже отказались от своих верований или готовы это сделать...». Не поз ^р Америка и эмоциональной зависимости от отношений с Советским ^ою3° рием прогресса будет суть конкретных договоренностей, отражающих

Внешняя политика как геополитика; дипломатический треугольник Никсона

ресы, а не атмосферу. Что самое главное, ослабление напряженности должно иметь место на широком фронте:

«Мы будем видеть в наших коммунистических оппонентах в первую очередь нации, преследующие свои собственные интересы в том виде, как они им представляются, точно так же, как мы следуем нашим собственным интересам... Мы будем оценивать своих оппонентов по их делам, и такой же оценки по отношению к нам ожидаем от них. Конкретные договоренности и способ достижения мира, вырабатываемый при их помощи, будут проистекать из реалистического приспособления конфликтующих интересов друг к другу»1.

Доклад 1971 года повторно проводил ту же тему. «Внутреннее устройство СССР как таковое не является предметом нашей политики, хотя мы не скрываем нашего неприятия многих его черт. Наши отношения с СССР, как и с другими странами, определяются его поведением в международном плане»".

Упор на национальные интересы не мог не вызвать интенсивной атаки консерваторов, особенно после окончания Вьетнамской войны и уменьшения стремления к ослаблению международной напряженности. Истинная проблема заключалась, однако, вовсе не в том, полагается ли Никсон в чрезмерной степени на советских руководителей, как следовало из критических замечаний того времени. Такой упрек был абсурдом, ибо известна приверженность Никсона конкретным обстоятельствам и пессимистический взгляд его на сущность человеческой натуры. Но вот вопрос: является ли эта стратегия наилучшей, чтобы пресечь советский экспансионизм? Никсон верил в то, что в хаосе Вьетнама национальные интересы — наилучший критерий противостояния коммунистическому экспансионизму и обеспечения общественной поддержки. Критики же его считали упор на национальные интересы формой морального разоружения.

С учетом решимости предотвратить дальнейшее распространение коммунизма, точка зрения администрации Никсона была неотличима как от точки зрения ее предшественников — Ачесона и Даллеса, так и от точки зрения ее преемника Рейгана. Даже в разгар Вьетнамской войны администрация Никсона болезненно реагировала на любую возможную геополитическую или стратегическую угрозу со стороны Советского Союза. Так было в 1970 году в связи со строительством советской военно-морской базы на Кубе, по поводу перемещения советских ракет класса «земля — воздух» в направлении Суэцкого канала и в ответ на сирийское вторжение в Иорданию. То же — в 1971 году, когда Никсона не устроила советская роль в индо-пакистанской войне; и в 1973 году — когда последовала непрямая угроза Брежнева относительно возможности непосредственного военного вмешательства в арабо-израильскую войну. Точно так же вела себя и администрация Форда, реагируя на направление кубинских войск в Анголу.

В то же время подход администрации Никсона к проблеме «сдерживания» отличался от подхода Ачесона и Даллеса, поскольку Никсон не считал внутреннюю трансформацию советского общества предварительным условием переговоров. Никсон разошелся с авторами теории «сдерживания» и избрал путь, наиболее близкий Черчиллю, который в 1953 году после смерти Сталина призывал к переговорам с Москвой. Никсон верил в то, что процесс переговоров и длительный период мирного соревнования ускорят трансформацию советской системы и укрепят демократии.

Дипломатия

То, что Никсон называл эпохой переговоров, породило стратегию, позволившую Америке взять в свои руки дипломатическую инициативу, пока еще шла война во Вьетнаме. Целью Никсона было ограничить деятельность движения за мир вьетнамской проблемой и не дать ему парализовать все направления американской внешнеполитической деятельности. Подход Никсона не был чисто тактическим. Он и его советники полагали, что существовало вполне возможное временное совпадение интересов обеих ядерных сверхдержав применительно к ослаблению напряженности. Ядерный баланс, похоже, приближался к состоянию стабильности или мог бытьсде-лан таковым либо в одностороннем порядке, либо через переговоры по контролю над вооружениями. Америке требовалась передышка от Вьетнама. Нужно было выстроить новую политику для послевьетнамской эры. У Советского Союза, возможно, тоже были еще более основательные причины искать передышки. Сосредоточение советских дивизий на китайской границе наталкивало на мысль, что Советский Союз, и пытывая напряженность на двух фронтах, удаленных друг от друга на тысячи миль, может проявить готовность к поиску политических решений, связанных с Америке. Особенно если нам удастся продолжить путь в Китай, что, кстати, и явилось кра угольным камнем стратегии Никсона. Независимо от идеологической убежденное!', советское руководство могло быть в достаточной степени готово поставить многое ^ карту ради установления отношений с Западом и отсрочки конфронтации. С на ^ точки зрения, чем дольше откладывалась советская конфронтация с Западом, те ^ неуправляемей становилась задача удержания советской империи, особенно политические проблемы усугублялись экономической стагнацией. Иными ело ^ Никсон и его советники полагали, что время работает на Соединенные Штаты, на коммунистический мир. чиеМ

Взгляд Никсона на Москву отличался от взгляда его предшественников н ^ множества нюансов. Никсон воспринимал отношения с Советским Союзомl ^ аксиому типа «все или ничего», но как смесь проблем, разрешимых в разной ^^ Он осмелился свести воедино весь пестрый хаос частностей, из которых скл ^ ся взаимоотношения сверхдержав, и выработать на этой основе подход обш|е^ поЛ-тера, который не был бы полностью конфронтационным (как у «теологов») ^^ ностью примиренческим (как у «психиатров»). Идея заключалась в тоМ'озмоЖ. подчеркнуто выявить те области, по которым сотрудничество представлялос ^ ным, и использовать это сотрудничество как рычаг для воздействия на Сов^ где обе страны были на ножах. Именно это, а не карикатурное утрирован ' терное для последующих дебатов, администрация Никсона понимала под «разрядка». ннЬ]Х ре.

Существовало множество препятствий, мешавших политике «взаимосвяза ^ ^ шений» — то есть увязыванием сотрудничества в одной области с прогрес ^ гой. Чуть ли не одержимость многих влиятельных американцев идеей контр ру вооружениями оказалась одним из таких подводных камней. Переговоры " нИ^д жению в 20-е годы, которые были сосредоточены на снижении уровня воору*нЫй в безопасных размеров, потерпели катастрофическую неудачу. Цель эта в ядерн оказалась еще более сложной, поскольку «безопасный» уровень ядерных в0 0 содержит в себе терминологическое противоречие. Никто также не мог

Внешняя политика как геополитика; дипломатический треугольник Никсона

как проверить достижение предписанных низких уровней на столь обширной территории, как Советский Союз. Только по мере приближения к концу «холодной войны» началось настоящее сокращение вооружений. Однако на протяжении 60-х и 70-х годов разоружение было сведено к устранению конкретных, определимых опасностей, причем наиболее значительными были усилия по предупреждению внезапного нападения, — это предприятие проходило под названием контроля над вооружениями.

Политики вовсе не предполагали, что сокращение риска внезапного нападения станет ключевым пунктом переговоров по контролю над вооружениями. Здравый смысл, казалось, предполагал, что огромный разрушительный потенциал сверхдержав перечеркнет возможности друг друга и каждая сторона окажется в состоянии нанести непоправимый урон вне зависимости от того, что сделает противник. Затем в 1959 году в одной из действительно оригинальных статей периода «холодной войны» тогдашний аналитик «Рэнд Корпорейшн» Альберт Вольштеттер показал, что здравый смысл не является адекватным руководством для ядерных взаимоотношений. Тот факт, что ядерное оружие транспортировалось на самолетах, сосредоточенных на относительно немногих базах, мог сделать технически возможным уничтожение стратегических сил противника еще до введения их в действие12. В подобных обстоятельствах нападающая сторона могла бы свести ответный удар до терпимого уровня и оказаться в положении, при котором она была бы в состоянии диктовать свою волю. По той же схеме страх перед внезапным нападением может повлечь за собой упреждающий удар, то есть нападение, целью которого является лишь предупреждение предполагаемого внезапного нападения.

Дата добавления: 2015-11-04