5 января 1957 года Эйзенхауэр направил послание Конгрессу, запрашивая одобрение того, что стало известно под названием «доктрины Эйзенхауэра», а именно, тройственной программы для Ближнего и Среднего Востока, охватывающей экономическую помощь, содействие в военном отношении и защиту от коммунистической агрессии. В послании о положении в стране от 10 января 1957 года Эйзенхауэр пошел еще дальше и объявил об обязанности Америки защищать весь свободный мир:
«Во-первых, жизненно важные интересы Америки распространяются на весь земной шар, охватывая оба полушария и каждый из континентов.
Во-вторых, у нас имеется общность интересов с каждой из наций свободного мира.
В-третьих, взаимозависимость интересов требует приличествующего уважения прав и мира для всех народов»46.
Попытка Америки отъединиться от Европы обязывала ее принять на себя бремя защиты каждой свободной (то есть некоммунистической) нации в любом из регионов земного шара. И хотя во время Суэцкого кризиса Америка все еще пыталась справиться с двойственным характером равновесия сил в мире развивающихся стран через Организацию Объединенных Наций, через два года, во исполнение «доктрины Эйзенхауэра», Америка непосредственно высадит свои войска в Ливане. Десятилетием позже Америка будет сражаться в одиночку во Вьетнаме, причем большинство союзников постараются отмежеваться от нее, прикрываясь в значительной степени аргументацией времен Суэца, сочиненной самой же Америкой.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Венгрия: тектонический сдвиг
в империи
D 1956 году два хронологически совпавших события трансформировали послевоен^ ^ схему международных отношений. Суэцкий кризис покончил с «эрой невинное рамках Западного альянса; с этого момента западные союзники никогда более не ^ мут на веру свои же собственные заверения о якобы идеальной симметрии интер В то же самое время кровавое подавление "венгерского восстания продемонстриро ^ что Советский Союз намерен сохранить сферу собственных интересов, приче
Венгрия: тектонический сдвиг в империи
понадобится, то путем применения силы, и разговоры об освобождении — всего лишь пустая болтовня. Не оставалось более сомнений, что «холодная война» будет продолжительной и преисполненной горечи, а враждебные друг другу армии так и будут стоять по обеим сторонам разграничительной линии сколь угодно долго.
Обреченная в зародыше, борьба венгров против советского господства возникла из взрывчатой смеси традиционного русского империализма, советской идеологии и яростного венгерского национализма. В определенном смысле Венгрия была одной из многочисленных жертв русского экспансионизма, — число этих жертв безгранично росло со времен Петра Великого. В историческом плане российское государство стремилось подчинять себе пограничные России нации, пытавшиеся вести на деле независимую политику, причем это искушение сохранилось и в период после окончания «холодной войны». Но это, как правило, ничего хорошего самой России не приносило. После удушения независимости той или иной сопредельной страны русские вынуждены были обеспечивать в этом соседнем государстве дорогостоящее военное присутствие, что истощало материальные ресурсы России, но не прибавляло ей безопасности. Как писал Джордж Кеннан, «...царский режим, по существу, погиб от несварения желудка, наглотавшись западных меньшинств в Европе, которых он по глупости отправил в рот»1.
Тот же образ действий повторился при коммунистическом правлении. Сталин вернул себе всю территорию, принадлежавшую царям и утерянную в конце первой мировой войны. Мало того: он добавил к ней то, что стало называться орбитой сателлитов в Восточной Европе. В нее вошло немало стран, оккупированных Красной Армией и контролируемых правительствами в советском стиле. Имперское правление, которое и при Царях не было простым, становилось еще более чревато множеством проблем при коммунистах. Эти последние умудрялись усугубить ненависть подвластного им местного населения посредством навязанной ему нежизнеспособной экономической системы.
Централизованное планирование в советском стиле стало с течением времени нетерпимым даже в самом Советском Союзе; а в странах-сателлитах явилось гибельным с самого начала. Перед второй мировой войной уровень жизни в Чехословакии вы-Держивал сопоставление с Швейцарией. Затем он был низведен до серого, монотонного уровня, характерного для всей коммунистической сферы влияния. Польша обладала промышленной базой столь же крупной, как и Италия, и гораздо более значительными природными ресурсами, но была приговорена к сохранению восточноевропейского уровня декретированной бедности. Восточные немцы видели в ком-Унистической системе единственное препятствие к достижению экономического лагополучия Федеративной Республики Германии. Население любой из восточноевропейских стран было убеждено в том, что оно жертвует собственным благополучием Ради коммунистической идеологии и советской гегемонии.
Если в Советском Союзе коммунизму удалось представить себя как естественное внутреннее порождение, то Восточной Европе он, без всяких сомнений, был навязан с° стороны силой и задушил давние национальные традиции. Даже обладая полнейшим контролем над полицией, средствами массовой информации и системой образо-ания, коммунисты в странах-сателлитах не могли не осознавать, что они — осажден-н°е меньшинство. Ленин писал, что со стороны большевиков было' бы глупостью
Дипломатия
следовать политике царя Николая II и навязывать свой образ действий соседям. Однако к моменту смерти Сталина основным различием между коммунистическим правлением и правлением царя-самодержца являлось лишь то, что Сталин на даю оказался гораздо более груб, жесток и скор на расправу. В итоге советская политика столкнулась с той же проблемой, которая осложняла существование России в более ранний исторический период: Восточная Европа, коммунизированная ради усиления безопасности советского государства, поглощала ресурсы и требовала внимания на самом высоком уровне, становясь скорее бременем, чем стратегическим приобретением.
Сталин полагал, что восточноевропейских сателлитов можно удержать на месте только посредством полного и всеобъемлющего контроля из Москвы. В 1948 году Ти-то, единственный коммунистический правитель в Восточной Европе, пришедший к власти в основном благодаря собственным усилиям, дал понять, что Белград будет следовать собственным курсом, независимым от директив Моеквы. Сталин нанес ответный удар, исключив Югославию из Коминформа. Вопреки сталинским ожиданиям быстрого его краха, Тито выжил благодаря помощи западных демократий, которые временно позабыли об идеологических расхождениях и прибегли к старомодным, но верным расчетам равновесия сил.
Сталин отреагировал на демонстрацию независимости со стороны Тито испытанным способом поддержания дисциплины — показательными процессами по орбите стран-сателлитов. Целая серия юридических убийств! Так было покончено со всеми, способными независимо мыслить. Как и пострадавшие во время московских чисток предыдущего десятилетия, лишь немногие из жертв новейшего террора занимались оппозиционной деятельностью, если вообще о ней можно говорить всерьез. Ведь они в первую очередь были коммунистами всю свою жизнь и служили инструментом практического осуществления навязанной Советами коммунистической политики: и Рудольф Сланский в Чехословакии, и Ласло Райк в Венгрии, и Трайчо Костов в Болгарии, и Владислав Гомулка в Польше (единственный, кто уцелел). Чистка, которой подверглись эти ставленники Москвы, стала свидетельством банкротства коммунистической системы в моральном плане — даже в глазах тех немногих, кто искренне верил в постулаты коммунизма.
Слишком неуверенные в себе, чтобы продолжать репрессии в духе тирана, пРее^ ники Сталина были к тому же слишком разъединены, чтобы позволить многообраз мнений внутри советского блока. Они попадали в тиски двух взаимоисключающ страхов: если репрессии в Восточной Европе грозили разрушить столь же ослабление напряженности в отношениях с Западом, то либерализация в сателлитах могла привести к тому, что рухнет все здание коммунистического ^ (Страх перед реакцией Запада, однако, не удержал их от того, чтобы бросить танк подавление восстания в Восточной Германии в июле 1953 года.) К 1955 году они с^ рились с восточноевропейским национализмом при условии, что руководство стр будет осуществляться все в том же сугубо коммунистическом духе, и соответс;) ^ щим символом нового подхода стало примирение с Тито. В мае 1955 года *РУ™ Булганин посетили Белград, чтобы закрыть пробоины в прежних отношениях. ^ ко, как это бывало с каждой очередной попыткой реформ, усилия по либерали лишь помогали прорывать плотины.
Венгрия: тектонический сдвиг в империи
После речи Хрущева на XX съезде партии в феврале 1956 года, где конкретно были названы сталинские преступления, коммунизм был дискредитирован в еще большей степени. Исключением оставалась Югославия, где выручала преданность делу национализма. Вскоре стало ясно, что Сталин верно понял угрозу со стороны Тито Советскому Союзу. Ибо лидеры стран-сателлитов оказались перед лицом парадоксальной ситуации: чтобы добиться хотя бы какого-то общественного одобрения, они должны были заручиться своего рода верительными грамотами национализма. Они должны были представлять себя не марионетками Кремля, а коммунистами польскими, чешскими или венгерскими. Как следствие хрущевского визита в Белград, контроль Кремля над режимами стран-сателлитов Восточной Европы испытывал возрастающее давление.
Во время всех этих событий Соединенные Штаты вели себя, по существу, пассивно, Вместо того чтобы фронтально противостоять советскому контролю над Восточной Европой, они предпочли пустить дело на самотек: мол, освобождение этих стран — дело времени. Во время президентской кампании 1952 года Джон Фостер Даллес нападал на подобную политику в статье «Политика отваги», рпубликованной в журнале «Лайф». Даллес утверждал, что нации Восточной Европы — для которых он изобрел термин «порабощенные нации» — близки к отчаянию, «потому что Соединенные Штаты, исторический лидер сил свободы, похоже, сосредоточились на „равенстве противостояния"». Он настаивал, чтобы Соединенные Штаты «публично заявили о том, что они желают и ожидают освобождения».
И все же как это «освобождение» понимать оперативно? Даллес слишком прилежно и всерьез изучал советскую политику, чтобы усомниться в готовности Советского Союза подавить любое восстание. В конце концов, когда он писал свою статью, Ста-лиН'был еще жив. И потому Даллес безоговорочно отрицал «серию кровавых восстаний и актов возмездия», вместо этого имея в виду «мирное отделение от Москвы» по титовской модели при поддержке со стороны американской пропаганды и при помоги иных мер невоенного характера.
В то время как Ачесон поддерживал Тито после разрыва с Москвой на основе "Ринципов «Realpolitik», Даллес, будучи, по существу, приверженцем той же политики! добавил в нее элемент универсального идеализма, назвав ее «освобождением». На Рактике даллесовская теория «освобождения» была лишь попыткой заставить Моск-У платить более дорогую цену за усилия по консолидации собственных завоеваний, Не Увеличивая при этом риск для Соединенных Штатов. Даллес поддерживал титоизм, а Не демократию, и разница между его идеями и идеями Ачесона сводилась в итоге всего лишь к ораторскому нюансу.
Кстати, критики Даллеса приписывали ему наличие конкретных идей относитель-но Осв°бождения Восточной Европы, в то время как он таковые никогда не высказы-Вад- Симптоматично, однако, что он подобные заявления не опровергал и уточнений s делал. Даллес являлся основным покровителем таких учреждений, как «Радио " Воб°Дная Европа"» и «Радио „Свобода"», главной задачей которых было не позволь загасить едва тлеющий факел свободы в Восточной Европе и поощрять настрое-Ия> способные стать детонатором возмущения. В подходе радиостанции «Свободная вР°па» к больной проблеме не было ничего утонченного: поскольку теоретически ее
Дипломатия
заявления не носили официального характера, она выступала за «освобождением наиболее буквальном и воинственном смысле этого слова. К сожалению, различи между высказываниями «частного» и «официального» характера со стороны американского учреждения, финансируемого правительством, оказались чересчур зыбки, чтобы их смогли уяснить себе восточноевропейские борцы за свободу.
Случилось так, что, когда западные демократии были целиком и полностью заняты Суэцем, Советский Союз очутился в состоянии серьезнейшей конфронтации с двумя из ключевых своих сателлитов: Польшей и Венгрией.
Польша воспламенилась первой. В июне произошло кровавое подавление бунтов в промышленном городе Познани, результатом чего были десятки убитых и сотни раненых. В октябре те из руководящих деятелей Центрального комитета Польской коммунистической партии, кому удалось уцелеть во время сталинских чисток прошлых лет, решили связать себя с делом польского национализма. Гомулка, став жертвой чистки и обесчещенный в 1951 году, был призван вернуться и занять пост первого секретаря коммунистической партии, и 13 октября 1956 года он провел первое заседание политбюро. Советский маршал Константин Рокоссовский, в свое время назначенный министром обороны и еще в 1949 году навязанный в качестве члена политбюро, был снят со своего поста, — так пал унизительный символ советской опеки. Польская коммунистическая партия сделала заявление, согласно которому Польша с того момента должна будет следовать «национальным путем к социализму», причем этот документ, с учетом страстных националистических чувств и безразличия к социализму, имевшихся налицо в Польше, вряд ли мог устроить Москву.
Какое-то время Кремль вынашивал идею военной интервенции. Советские танк начали движение по направлению к главным городам страны, и вдруг, 19 октября, в Польшу прилетели Хрущев и его коллеги по политбюро — Каганович, Микоян и МО лотов.
Польские руководители в Варшаве и глазом не моргнули. Они проинформировал советского генерального секретаря, что его визит воспринимается не в порядке ме партийных встреч и обменов, и потому он не будет принят в резиденции централь го комитета коммунистической партии. Вместо этого советской делегации былопр ложено разместиться в Бельведерском дворце — месте приема государствеН делегаций.
В последний момент Хрущев дал отбой. 20 октября советским войскам было пр^ казано вернуться на свои базы. 22 октября Хрущев признал назначение Гомулки ральным секретарем коммунистической партии в обмен на обещание новых РУ дителей сохранить верность социализму и членство Польши в Варшавском "^ Формально советская оборонительная система оставалась монолитной. Тем не ^ надежность польских войск в случае какой бы то ни было войны с Западом бол могла считаться, мягко говоря, абсолютной. п льще
Советский Союз отступил и позволил национал-коммунизму воцариться в По ^ отчасти потому, что репрессии означали бы противодействие со стороны бол ^ тридцатимиллионного населения. А это население еще не забыло об УгнетеНеТСКЙ); стороны России в предшествующую историческую эпоху, как, впрочем, и о сов ^ зверствах, а отваги и воли к сопротивлению ему было не занимать. Но самы
Венгрия: тектонический сдвиг в империи
ным оказалось то, что одновременно Кремль подвергся еще более суровому испытанию в Венгрии.
Венгрия, с ее населением в девять миллионов человек, прошла тот же цикл советского угнетения, что и ее соседи. С сороковых годов ею правил Матьяш Ракоши, правоверный сталинист. В 30-е годы Сталин буквально выкупил его из будапештской тюрьмы в обмен на венгерские знамена, взятые в качестве трофея царскими войсками в 1849 году. Многие из венгров имели все основания сожалеть о свершившейся сделке, когда Ракоши вернулся вместе с Красной Армией и установил такую систему репрессий, которая считалась суровой даже по сталинским стандартам.
Вскоре после берлинского восстания 1953 года время Ракоши наконец истекло. Будучи вызван в Москву, он очутился в руках Берии, который в свирепой привычной сталинской манере объявил ему, что хотя Венгрией управляли короли самых разных национальностей, ею до сих пор никогда не правил еврейский царь, и советское руководство этого не допустит3. Ракоши сменил Имре Надь, пользовавшийся репутацией коммуниста-реформатора, и — так уж случилось — он тоже был евреем. Правда, пользовался менее тираническими методами, чем его предшественник. Через два года, после свержения Георгия Маленкова в Москве, Надь был снят-и на пост премьер-министра вернулся Ракоши. И опять возобладала строжайшая коммунистическая ортодоксия. Начались репрессии против художников и интеллектуалов, а Имре Надь был исключен из коммунистической партии.
Преемники Сталина, однако, не обладали его целенаправленной смертельной решимостью. Надю не только было позволено выжить, — ему удалось опубликовать трактат, ставивший под сомнение право Советского Союза вмешиваться во внутренние дела братских коммунистических государств. В то же время Ракоши, пришедший во второй раз к власти, оказался не более восприимчив к чаяниям собственного наро-Да> чем это было в первый раз. После осуждения Хрущевым Сталина на XX съезде
партии Ракоши вновь был смещен, на этот раз в пользу близкого соратника, Эрне Гере.
И хотя Гере объявил себя националистом, он настолько тесно был связан с Ракоши, что не сумел оказаться на гребне волны патриотизма, захлестнувшей страну, октября, на следующий день после официального возвращения Гомулки к власти в
юльше, в Будапеште кипело общественное возмущение. Студенты распространяли список требований, выходивших далеко за рамки реформ, осуществленных в Польше; чуда, в частности, входили: свобода слова, проведение суда над Ракоши и его окруже-Нием, вывод советских войск и возвращение Надя к власти. Когда Надь появился пе-реД огромной толпой на площади у парламента, он все еще был коммунистом-РеФорматором, и программа его заключалась в дополнении коммунистической си-
темы рядом демократических процедур. Он призвал разочарованную толпу сохранять •^Ренность в том, что коммунистическая партия осуществит все необходимые ре-Формы.
"о было уже слишком поздно просить венгерский народ доверить ненавистной
•коммунистической партии исправление собственных прегрешений. А далее случилось
*°> Что бывает в кино, когда главный герой оказывается вынужден принять на себя
Иссию, которую сам для себя не выбирал, но которая становится его судьбой. Стой-
Дипломатия
кий и верный коммунист на протяжении всей своей жизни, пусть даже и реформист, Надь поначалу, на ранних этапах восстания, был преисполнен решимости спасти и сохранить коммунистическую партию, как это сделал Гомулка в Польше. Но с каждым днем всенародные страсти преображали его в живой символ истины, описанный де Токвилем столетием ранее:
«...Опыт подсказывает, что самым опасным моментом для злодейского правительства является начало самореформирования. Лишь величайшая ловкость и сообразительность способны спасти государя, давшего послабление своим подданным после долгого угнетения. Страдания, терпеливо сносившиеся как неизбежные, становятся совершенно невыносимыми в тот миг, когда оказывается, что, возможно, имеется выход. И тогда реформа лишь помогает разглядеть более отчетливо, где именно и в чем все еще сохраняется гнет, теперь тем более нетерпимый»4.
Надю предстояло заплатить жизнью за позднее прозрение и переход на сторону демократии. После того как Советы сокрушили революцию, ему была предоставлена возможность покаяться. Отказ от покаяния и последующая казнь отвели Надю место в пантеоне восточноевропейских мучеников за дело свободы.
Вот как все это случилось.
24 октября уличные демонстрации превратились в полномасштабную революцию. Советские танки, поспешно ввязавшиеся в драку, поджигались, а правительственные здания оказались в осаде. В тот же день Надь был назначен премьер-министром, а два члена советского Политбюро — Микоян и Суслов — прибыли в Венгрию для оценки ситуации на месте. К 28 октября советские визитеры, похоже, сумели достигнуть договоренности, сходной с той, какой добился Хрущев в Варшаве, — то есть, по существу, дали согласие на преобразование Венгрии в рамках «югославской модели». Советские танки стали уходить из Будапешта. Но даже этот шаг не смог, в отличие о Польши, привести к умиротворению. Демонстранты теперь требовали ни больше ни меньше, чем установления многопартийной системы, удаления советских войск со всей территории Венгрии и выхода из Варшавского пакта.
По ходу разворота столь бурных событий американская политика тем не менее со^ храняла демонстративно-осмотрительный характер. Несмотря на все разговоры о «освобождении», Вашингтон оказался явно не готов ко всему произошедшему, лось, он разрывается между желанием максимально помочь развернувшемуся ги су и страхом перед тем, что чересчур прямолинейная политика может дать Сове предлог для интервенции. Самое же главное, Вашингтон продемонстрировал, что^ редко бывает в состоянии справиться с двумя крупномасштабными кризисами ОД временно. Когда венгерские студенты и рабочие сражались на улицах с советсК ^ танками, Вашингтон хранил молчание. Москва так и не получила ни единого упреждения на тот счет, что не только применение силы, но и угроза ее могут испортить отношения с Вашингтоном.,
Правда, Соединенные Штаты обратились в Совет Безопасности 27 октября в «ситуации, созданной деятельностью иностранных военных сил в Венгрии» ■ Но^ лось это столь сумбурно, что последовавшая за этим обращением резолюция Безопасности была принята только 4 ноября, то есть тогда, когда советская интер ция уже свершилась.
Венгрия: тектонический сдвиг в империи
Пустоту заполнила радиостанция «Свободная Европа», которая взяла на себя трактовку американского отношения к ситуации и настаивала на том, чтобы венгры ускорили темп революции и отвергали любой компромисс. К примеру, 29 октября «Свободная Европа» приветствовала принятие Имре Надем поста премьер-министра столь враждебной к нему радиопередачей:
«Имре Надь и его сторонники хотят взять на вооружение и осовременить эпизод с троянским конем. Им требуется перемирие для того, чтобы правительство, стоящее ныне, у власти в Будапеште, могло удерживать позиции как можно дольше. Те, кто борется за свободу, не должны ни на минуту упускать из виду планы противостоящего им правительства»6.
Но вот 30 октября Надь уничтожил однопартийную систему и назначил коалиционное правительство, состоящее из представителей всех демократических партий, участвовавших в последних свободных выборах 1946 года. Однако радиостанцию «Свободная Европа» и это не убедило:
«Министерство обороны и министерство внутренних дел все еще находятся в коммунистических руках. Борцы за свободу, не дайте этому сохраниться! Не вешайте оружие на стену».
Хотя радиостанция «Свободная Европа» финансировалась американским правительством, управлялась она независимым советом директоров и администраторами, не получавшими официальных указаний от властей. Однако бессмысленно было бы ожидать от венгерских борцов за свободу умения делать различие между политикой правительства Соединенных Штатов и заявлениями радиостанции, родившейся на свет именно как инструмент проведения в жизнь политики «освобождения» — детища самого государственного секретаря.
В те же немногие разы, когда администрация Эйзенхауэра позволяла себе непо-сРедственно высказаться, она из кожи вон лезла, чтобы успокоить Советы, однако ее высказывания непреднамеренно оказывались почти столь же зажигательными, как и Радиопередачи «Свободной Европы». 27 октября, когда казалось, что советские войска полностью выводятся из венгерской столицы, Даллес произнес речь в Далласе, из которой могло сложиться представление, будто Соединенные Штаты вознамерились хитростью свести Венгрию с советской орбиты, да так, чтобы Москва этого не замерла. Любая восточноевропейская страна, которая порвет с Москвой, заявил Даллес, сможет рассчитывать на американскую помощь. При этом помощь не будет обусловлена «принятием этими странами определенной формы общественного устройства», чыми словами, для того, чтобы претендовать на американскую помощь, восточно-евРопейская страна не обязательно должна превращаться в демократическую; ей до-таточно следовать югославской модели и выйти из Варшавского пакта. Типично по-ЦМеРикански Даллес присовокупил к этому заявлению заверение об отсутствии у Сое-"ненных Штатов своекорыстных интересов. По словам государственного секретаря, ЩА «не исходили из скрытых мотивов, желая независимости странам-сателлитам», ^Рассматривали их как «потенциальных военных союзников»8.
БУДучи далеко не убедительным, этот избитый прием американской дипломатикой риторики — утверждение об отсутствии скрытых мотивов — обычно истолко-1вается как признак политически непредсказуемого, произвольного поведения, при-
Дипломатия
чем даже немарксистскими руководителями. В любом случае Москву в гораздо большей степени беспокоили действия Америки, а не ее мотивы. Восемью годами раню Москва наложила вето на участие Восточной Европы в «плане Маршалла», ибо видела в американской экономической помощи своеобразную капиталистическую западню. Предложение Даллеса об оказании помощи беглецам из числа стран — членов Варшавского пакта неминуемо подкрепляло ре"альность маячившего призрака. Потенциальное политическое землетрясение могло стать вполне реальным из-за безапелляционного намека Даллеса на то, что переход Венгрии в другой военный блок не состоялся в первую очередь из-за американской сдержанности в этом вопросе.
Параллельно успокоительной по отношению к Советам и в то же время поджигательной по сути речи Даллеса состоялось выступление Эйзенхауэра 31 октября, которое примечательно отсутствием даже малейшего намека на то, что Советский союз может столкнуться с нежелательными санкциями, если прибегнет к репрессиям, зенхауэра, возможно, убедили придерживаться примирительного тона потому, что за день до этого Советский Союз объявил о выработке им конкретных, пусть даже спорных, критериев для размещения советских войск в Восточной Европе. В то же врем Эйзенхауэр, должно быть, был уже уведомлен о массированных передвижениях советских войск в остальной части Венгрии, начатых повсюду одновременно. Сдержан ность Эйзенхауэра применительно к Советскому Союзу была тем более примечатель на, что сочеталась с сильнейшими нападками на Великобританию и Францию в связ с Суэцем, содержавшимися в той же речи.
А применительно к Венгрии Эйзенхауэр подчеркнул, что, хотя Соединенные Ш ты и надеются на окончание господства Советского Союза в Восточной Европе, «м > конечно, не можем осуществлять политику такого рода при помощи силы» • Ибо добный курс «противоречил бы истинным интересам восточноевропейских народ • соблюдению принципов Организации Объединенных- Наций»10, причем эта истин ^ равной степени ускользнула и от внимания радиостанции «Свободная Европа», и^ борцов за свободу, которые в тот момент молили об американской помоши. Д временно, продолжал Эйзенхауэр, он стремится «снять не соответствующие ист опасения, будто мы рассматриваем новые правительства в указанных B0CT04H°e'L. пейских странах как потенциальных военных союзников. У нас нет подобных ^ спудных мотивов. Мы смотрим на эти народы как на друзей и просто желаем, ч эти наши друзья были свободны»". ^
То, что Америка дезавуировала наличие у нее подспудных мотивов, звучал Кремля из уст президента не более убедительно, чем до того из уст госурстве секретаря. Советы, чья внешняя политика представляла собою смесь из марК идеологии и русских национальных интересов, просто не могли воспринимать отказ Америки на словах от наличия у нее каких-либо эгоистических мотивов. ^ ко отказ от применения силы Политбюро устраивал: теперь ничто не мешало ему дить счеты с Восточной Европой, чем оно явно в данный момент и заНИМал0СЬ'иСТРа-
Ирония судьбы заключалась в том, что оба официальных заявления адМИНовоК8. ции Эйзенхауэра в разгар революции в Венгрии оказались непреднамеренно ПР ^ ционны. Заверения по поводу того, что Америка якобы не ищет союзников в ^ ной Европе, обеспокоили кремлевских лидеров тем, что в них будто бы содер
Венгрия: тектонический сдвиг в империи
намек на право Восточной Европы сменить членство в том или ином оборонительном союзе; а отказ Америки от применения силы подливал масло в огонь кризиса тем, что снимал настороженность со стороны Советского Союза по поводу американской реакции на подавление восстания Красной Армией.
Тем временем события в Будапеште вышли из-под контроля даже реформаторского политического руководства. 30 октября революционеры захватили Будапештский горком коммунистической партии и истребили всех его обитателей, включая, как это ни странно, одного из ближайших сподвижников Надя. А в середине того же дня Надь объявил об образовании нового правительства на базе договоренности 1945 года, когда правила коалиция демократических партий. Конец однопартийного коммунистического правления был ознаменован наличием в составе кабинета Белы Ковача в качестве представителя буржуазной партии мелких сельских хозяев. За несколько лет До этого Ковач был осужден за измену. Вдобавок кардинал Миндсенти, долгое время — символ оппозиции коммунизму, был выпущен из тюрьмь? и стал выступать перед восторженными толпами. Требуя вывода советских войск со всей территории Венгрии, Надь повел переговоры с двумя эмиссарами Политбюро, Микояном и Сусловым, по связанным с этим конкретным проблемам. Масса политических партий открыла свои представительства и приступила к изданию газет и брошюр.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |