Лука Николаевна Спагетти 7 страница

Его уверения в том, что эта писательница может стать болельщицей «Лацио», пробудили во мне большие сомнения. Естественно, я поведу ее на стадион! Каждый болельщик «Лацио», когда ему представляется возможность добавить еще одного члена к нашим рядам, готов уцепиться за нее. Пэту, старому приверженцу «Янкиз», это прекрасно известно. Но понравится ли это американской интеллектуалке из Нью-Йорка, привыкшей к коктейльным вечеринкам и литературным чтениям на Манхэттене? Разрешит ли она потащить себя на стадион в бело-голубой кепочке, чтобы вопить там: «Вперед, „Лацио“!»? Честно говоря, я был настроен в этом отношении чрезвычайно скептически.

Но прежде всего меня мучил тот факт, что я, любитель гриля из даров океана, хорошего насыщенного вина и запахов свежего пива в пабе, не ощущал в себе готовности пить в пять часов пополудни чай с дамой, избравшей ремесло профессиональной писательницы. Которая, совершенно определенно, является вегетарианкой и, бесспорно, не брала в рот ни капли спиртного, отчего мне не полезут в горло мои любимые бифштексы с кровью, щедро орошаемые красным вином.

Одним словом, было похоже на то, что судьба решила послать мне персональную Джессику Флетчер.

Мой план состоял в следующем: притвориться, что я ничего не знаю, до возможного получения электронного сообщения от этой дамы; потом, если она материализуется, посмотрим, что делать. Проблемы решаем по мере их возникновения.

И вот, через несколько дней, когда я уже полностью погрузился в пучины итальянского налогообложения и почти забыл о «прибывающей американской писательнице», я обнаружил в ящике электронной почты послание от Элизабет Гилберт. Я не без любопытства открыл его.

«Привет, я знаю, что наш общий друг Пэт предупредил тебя, что я свяжусь с тобой. Не возражаешь, если мы встретимся? Привет. Элизабет».

Необходимо было разработать новый план: я не мог сказать «нет», но требовалось отыскать способ в течение трех месяцев воздерживаться от чаепития в пять часов, во время которого, вместо того чтобы обсуждать музыку, еду и «Лацио», вероятнее всего, придется сравнивать различные поэтические стили последних четырех веков, без алкоголя, да к тому же на английском языке.

Призвав на помощь свои мыслительные способности, я пришел к весьма жалкому результату: неизбежная встреча вечером в Трастевере, аперитив с пивом, дабы прощупать алкогольную настроенность девушки, и потом ужин в ресторане с римской кухней. Идеальный план, состряпать который хватило бы ума у кого угодно.

Для тех, кто не знает: среди коронных блюд римской кухни присутствует так называемая требуха. До недавнего времени крестьяне и животноводы с целью получения максимально возможной выручки продавали лучшие части туши забитой скотины и оставляли для своего стола наименее благородные: требуху. На сегодняшний день эта тенденция изменилась, и в Риме развивается самый настоящий культ требухи, которую гордо позиционируют как национальное блюдо, отчего она теперь стала дороже филейной части.

Одним словом, если бедная Элизабет, возможно, и останется жива после аперитива на основе пива, то она вряд ли перенесет удар от ригатони алла пайата, требухи или хвоста бычка с подливкой. Конечно, как истинный римлянин, я приглашу ее на ужин, но совершенно уверен, что вторая встреча уже не состоится.

Итак, я немедленно запустил в ход мой гениальный план: «Привет, Элизабет, рад познакомиться с тобой. Тебя устраивает, если мы встретимся за аперитивом, а потом продолжим за ужином? Встречаемся в 19.00 на площади Санта Мария в Трастевере, так чтобы потом передвигаться оттуда пешком, хорошо?»

Ответ Элизабет прибыл незамедлительно: «Прекрасно, в 19.00 на площади Санта-Мария-ин-Трастевере».

На самом деле я даже не подумал о том, каким образом я узнаю ее; вполне возможно, она окажется единственной женщиной, томящейся в ожидании на площади Санта Мария в Трастевере, но скорее всего она затеряется в толпе парней и девушек, которые, держа в руке бутылочку пива, заполоняют на закате ступеньки фонтана одной из самых красивых и романтичных площадей Рима.

Я пустился сновать по Интернету в поисках фотографии Элизабет Гилберт: Пэт сказал мне, что она написала книгу «Последний американец», имевшую некоторый успех. Руководствуясь этим опознавательным знаком, я начал, как ищейка, рыскать по сети, пытаясь найти ее изображение. Только имя-то мое не Бонд, Джеймс Бонд, а Спагетти, Лука Спагетти. Поэтому мне удалось разыскать только крошечное черно-белое фото, на котором она была изображена в обществе бородатого господина, героя ее книги. Из того немногого, что мне удалось рассмотреть, я понял, что она была элегантной женщиной, высокой блондинкой с удлиненными чертами лица, больше смахивающей на немку, нежели на американку. «Черт возьми, вот она какая!» – подумал я.

По моему обыкновению, я прибыл немного раньше, припарковал свой мотороллер на проспекте Трастевере и воспользовался свободным временем для того, чтобы нырнуть в переулки и вдохнуть уникальную атмосферу одного из самых чарующих районов Рима.

Бродить пешком по Трастевере увлекательно в любое время дня: с утра, когда вас ведут за собой запахи, поднимающиеся из печей, и звуки квартала, начинающего оживляться, до вечера, когда весь район заполняют толпы прохожих, пестрые прилавки, уличные артисты и рестораны, готовые удовлетворить любые запросы. Я вспомнил о том, как в возрасте примерно двадцати лет, чтобы заработать немного денег, зимой расклеивал по киоскам афишки с основными событиями, освещаемыми утренними журналами и газетами. Работа была ночной: когда мне звонили по телефону из агентства доставки в третьем часу утра, я прилагал все усилия схватить трубку раньше, чем мои родители с перепугу подскочат в постели, затем бесшумно одевался и на моем синем «пьяджо си» отправлялся от собора Святого Петра на другой конец Рима за афишками. Я приезжал на остров Тибуртина, и оттуда начинался мой маршрут: обклейке подлежали пятьдесят газетных киосков, по тысяче лир за каждый, на что уходило два часа работы.

Не буду отрицать, это очень утомительно, но заработать пятьдесят тысяч лир за пару часов, не пропуская учебу в университете, недурно. Я заканчивал работу к пяти часам, температура редко поднималась выше пяти градусов (тогда водителей мотороллеров еще не обязывали носить каски, так что если когда-нибудь у меня возникнет непорядок с шариками в голове, виной тому – неоднократное переохлаждение мозга, которому я подвергался в тот период), и было темно, хоть глаза выколи.

Обычно я отправлялся из окрестностей железнодорожного вокзала Термини, района столицы, который и сегодня не рекомендуют посещать ночью, затем ехал по улице Национале до Трастевере, поднимаясь по Монтеверде, чтобы затем вернуться домой.

Вид пробуждающегося Рима в пять утра, когда я подъезжал к Трастевере, был великолепен: заря прозрачных зимних солнечных дней на пустынных площадях и улицах обладает какой-то берущей за душу красотой; пока убирают с улиц следы ночных гулянок, благоуханные ароматы кофе, капуччино и сдобных рогаликов вторгаются в воздух, сопровождаемые запахами хлеба и горячей пиццы, вырывающимися на волю из печей; город просыпается, угрюмо потягиваясь, и начинает с несколько недовольной миной трудовой день в надежде, что он не окажется слишком утомительным и скоро подоспеет вечерний отдых. Недаром знаменитая римская пословица гласит: «Пошли мне, Господь, работу, да только сподоби работать как можно меньше!» В Трастевере я подкреплялся чем-нибудь горячим, чтобы потом закончить маршрут обклейки, к шести вернуться домой и вновь отправиться на своем синем мотороллере «пьяджо си» слушать лекции в университете, который, по иронии судьбы, находился неподалеку от железнодорожного вокзала Термини, примерно там, откуда я начинал свой ночной объезд.

Мне неведомо, сколько человек имели счастье наслаждаться Римом в подобные моменты, но пережить такой опыт я советую каждому.

Увлеченный и околдованный в несчетный раз красотой этого города, в тот вечер я не заметил, как ноги вынесли меня на площадь Санта-Мария-ин-Трастевере с фонтаном в центре, и через минуту я оказался перед восхитительной церковью. Площадь пустовала, и около фонтана не было ни души; точнее говоря, там находилась только одна элегантная девушка, погруженная в чтение книги, с удлиненными линиями и белокурыми волосами, которые делали ее похожей на немку. «Черт, ведь это она!» – подумал я.

Я оказался неготовым; у меня вылетело из головы, что мне предстоит весь вечер разговаривать по-английски и о чем – еще было покрыто мраком неизвестности, я даже не придумал, куда мы пойдем. Я внушил себе: «Трастевере меня спасет!» – и, поскольку пришел раньше, притворился туристом и решил быстро сделать еще круг по окрестностям, надеясь, что Рим за это время придаст мне силы собраться с мыслями.

Однако тот факт, что писательница тоже явилась заранее, показался мне хорошим началом.

Завершив круг, я возвратился на площадь с улицы Сан-Франческо-а-Рипа, вновь оказавшись перед церковью и фонтаном, к которому прислонилась Элизабет с намерением почитать.

Я направился к фонтану. Пока я шел к нему, девушка подняла голову, наши взгляды встретились, и она улыбнулась. Помню, что я разобрал слово «Лука». Настал момент пустить в ход мой фантастический макаронный английский (кто знает, почему используется слово «макаронный», в моем случае точнее было бы назвать мой английский «спагеттарным»…).

– Привет, Элизабет, рад познакомиться с тобой!

Я шел напролом! Блестяще, непринужденно и прежде всего непредсказуемо! Не осмеливаюсь представить себе промахи этих первых минут, но помню, что постепенно стал чувствовать себя более спокойно. Впрочем, а почему я должен быть взволнован? Она иностранка, останется здесь на три месяца (а почему три месяца? Пускай…), найдет свои чайные и удалится в библиотеки и кружки интеллектуалов – писать и читать.

Я же находился в родном доме; на следующий день я возобновлю свою работу, обычную жизнь с Джулианой, моими друзьями, моей семьей, моей музыкой и моей «Лацио» в моем городе. Какие еще сомнения мучили меня? Что Джулиана ревнива? Нет, она знала все, к тому же свидание с незнакомой американской писательницей не должно сильно беспокоить ее. Самое главное для меня было не подвести Пэта; если Элизабет, возвратившись в Нью-Йорк, скажет ему: «Твой дружок – настоящий засранец!», бледный вид будем иметь мы оба. Я испытывал желание подарить знакомой моего друга воспоминание о приятном вечере, возможно, единственном, который она проведет в моем обществе в самом красивом городе мира.

Мы пошли бродить безо всякой определенной цели. Ясное дело, Пэт был одной из первых тем для разговора; во все время нашей беседы Элизабет продолжала улыбаться мне той же милой улыбкой, с которой она впервые посмотрела на меня некоторое время назад, и говорила со мной спокойным мелодичным голосом. Ее естественность и простота сразу же покорили меня, они, по правде сказать, совершенно не давали мне оснований укрепиться в моих предубеждениях против американских писательниц-блондинок с удлиненными линиями. Кроме того, Элизабет, казалось, совершенно не смущал мой спагеттарный английский, напротив: молодая женщина изучала итальянский и вставляла в свою речь кое-какие слова. И совсем не стеснялась демонстрировать свой прогресс.

Не определившись с точной целью прогулки, я предложил ей в соответствии с моим планом:

– Элизабет, ты не возражаешь, если мы посидим в одном из баров в Трастевере и выпьем пива перед тем, как отправимся поесть чего-нибудь?

Она тотчас же ответила со своей доверчивой улыбкой:

– Конечно, с удовольствием!

Я был спасен! Чаепитие с пяти до половины восьмого было изгнано навсегда! Оно заменялось кое-чем более освежающим и знакомым: пивом.

Я вспомнил, что одна из моих знакомых управляет пабом на улице Фонте д'Олио, которая начинается непосредственно с площади Санта-Мария-ин-Трастевере, и предложил Элизабет отправиться туда. Пока мы шли, я рассказал ей, почему эта улица называется источником оливкового масла. На самом деле я подвергал ее одной из пыток, которые выстрадал в детстве от собственных родителей: в большей или меньшей степени каждое римское дитя моего поколения должно было затратить множество воскресений «на экскурсию», как это именовалось родителями, с целью ознакомления с красотами своего города, до которых ему в этом возрасте не было никакого дела.

Колизей, Римский форум, Палатинский холм, Старая Аппиева дорога для меня были древними развалинами, которые кто-то построил неизвестно с какой целью, и я не мог уяснить себе, почему вместо того, чтобы отпустить меня играть в футбол на улицах моего квартала или позволить засесть перед телевизором, чтобы смотреть комедии про Станлио и Оллио, родители должны таскать меня по этим памятникам, церквям и базиликам. Все это неизбежно сопровождалось назидательными рассказами моего отца, увлеченного изложением историй, легенд, традиций и анекдотов, связанных с каждым пройденным метром, мне и моему брату – у нас обоих был настолько тоскующий вид, что более унылый трудно себе представить.

И тем не менее с течением времени большая часть этих «экскурсий» запечатлелась и в моем сердце, и в моей памяти. Таким образом, обобщив свои смутные воспоминания, связав их с некоторыми сведениями по истории искусства, почерпнутыми при обучении в лицее, я попытался объяснить Элизабет, что там, где возвышается церковь, примерно две тысячи лет назад, а конкретно в 38 году до новой эры, из-под земли забила струя того, что в те времена назвали оливковым маслом – кое-кто предполагает, что это нефть[92], которая непрерывно текла целый день. Это событие было истолковано как чудо, так что базилика Санта-Мария-ин-Трастевере построена именно на том месте, где обнаружили источник. В конечном счете, несколько воскресений, отданные в жертву в детстве, принесли свои плоды…

Когда мы добрались до бара, теплый воздух римского сентября позволил нам устроиться на открытом воздухе, и, когда я уже приготовился пробовать свое охлажденное светлое и прежде всего заслуженное пиво, то с некоторым опасением задал себе вопрос: собственно говоря, может, она трезвенница, ибо существовал риск, что она закажет полезный для здоровья микс из моркови и киви, томатный сок или еще какое-нибудь чудо из того же разряда. Но, уничтожив мои сомнения в зародыше, Элизабет заказала охлажденное светлое и прежде всего заслуженное пиво.

Пока мы продолжали болтать, постепенно чувствуя себя все непринужденнее, мой мозг не упускал из виду садистскую мысль осуществить следующий шаг: гастрономическое испытание.

В этот момент я увидел, как из глубины переулка подходит моя знакомая со своим ужином в руке, алюминиевым судком, испускающим ароматный пар, от которого у меня закружилась голова: тушеное мясо под соусом! В этот момент до меня дошло, что кроме проблемы поиска ресторана есть еще и другая – мой зверский голод. За такое соблазнительное мясо я был готов пойти на преступление. За десять секунд я узнал все, что мне требовалось: где моя приятельница купила ужин навынос, как далеко находится ресторан и его меню от А до Я. Эта траттория находилась прямо за углом: семейное заведение, к тому же римское семейное заведение, типичное меню, малое количество столов, но, поскольку еще было рано, отпадала необходимость заказывать столик заранее. Идеально.

Я предложил Элизабет, которая, подобно мне, также испытала искушение запахом мяса, не сомневаться и дать свое согласие. Мы допили последний глоток пива, я был счастлив угостить ее им в качестве премии за то, что она освободила меня от мук чаепития, после чего мы наконец отправились ужинать.

Когда мы подошли к траттории, я поразился, каким же образом я не заметил ее раньше: входом служила стеклянная дверь, и имелось большое окно, позволявшее видеть один-единственный внутренний зал, в котором очень близко друг к другу стояло с десяток столов, накрытых бумажными скатертями в белую и красную клетку, по большей части уже занятых посетителями и заставленных тарелками, от которых исходил манящий пар. Наружная ставня была серой, металлической и опускающейся, из чего следовало предположить, что на месте траттории некогда располагался гараж.

Звуковой фон внутри был типичным для тратторий – семейных римских заведений, в которых громче, чем шумная болтовня разгоряченных вином посетителей, звучит голос хозяйки, перечисляющей блюда дня. Я потерял дар речи: само провидение завело меня в это благословенное место!

Мы вошли и сели за маленький столик, и хозяин тотчас же принес корзиночку с хлебом и литр красного домашнего вина. Я попросил у него меню, и мне никогда не забыть тот сообщнический взгляд, который он бросил на меня, услышав, что Элизабет говорит по-английски. Его ухмылку можно было расценивать следующим образом:

– Я тебя понял! Позабочусь о том, чтобы у американки получился хороший вечерок!

Я хотел ответить ему:

– Ах, милок, ничего-то ты не понял! Тем не менее спасибо! – но это было бы трудно перевести для нее; так что я ограничился ответной улыбкой, с совершенно противоположным его ухмылке смыслом.

Выбор был не особо велик, но, несомненно, возбуждал аппетит. В качестве первого, пока мы сдерживали аппетит брускеттой[93] с помидором, я предложил Элизабет отдать предпочтение одному из трех блюд: спагетти алла карбонара, букатини алламатричана или перышки алларрабьята[94].

С учетом того, что гвоздем вечера должно было стать второе, я счел, что перышки алларрабьята являются самым легким из первых блюд: ведь, в общем, речь шла только о перышках, в то время как я обычно ел ригатони, причем всегда гофрированные, поскольку соус лучше задерживается на их поверхности – припущенных в сковороде в соке порезанных на кусочки помидоров, оливковом масле, чуть поджаренном до золотистого цвета чесноке и с большим количеством перцев, основным составляющим, поскольку «злость» соуса зависит только от них. После чего я объяснил Элизабет, что можно посыпать их пармезаном или римским козьим сыром.

Я заказал на двоих. Через несколько минут в центре нашего стола приземлились две изрядные порции перышек алларрабьята, которые Элизабет в отличие от меня посыпала ровным слоем сыра.

Итак, признаюсь: единственное, чего я не ем, так это сыр на макаронах! Я знаю, что для нас, итальянцев, это идеальное сочетание, паста с соусом плюс тертый сыр. Но мне он не лезет в горло, так как получается, что у всех соусов одинаковый вкус!

После перышек на наших тарелках остался чудесный и более чем соблазнительный слой соуса: я не устоял и предложил моей сотрапезнице проделать то, что строжайшим образом запрещает этикет, но в некоторых случаях является единственным выходом: собрать весь этот божественный остаток кусочком белого хлеба и отправить его в рот. Для меня является преступлением позволить унести тарелку, не погрузив в нее несколько ломтиков хлеба, готовых впитать в себя остатки соуса. Таким образом, чтобы не испытывать чрезмерного смущения, я решил, что должен убедить Элизабет проделать то же самое, и, к моему удивлению, она охотно согласилась и предприняла атаку на соус.

Мы уже одолели первую половину нашего ужина, и благодаря сентябрьскому теплу и прежде всего зажигательному воздействию перцев, домашнему вину и тому факту, что Элизабет с удовольствием поглощала все, что угодно, я почувствовал себя совершенно расслабленным.

Именно в этот момент Рим презентовал нам одну из тех картинок, которые можно наблюдать только здесь: за двумя удаленными столами два господина среднего возраста начали спорить на повышенных тонах; через некоторое время оживленный обмен мнениями сменился возбужденными пререканиями.

Раскрасневшиеся щеки спорщиков свидетельствовали об их опьянении, естественно, взоры всех посетителей траттории – перепуганных туристов и римлян, готовых насладиться этим спектаклем, неизбежно обратились на них. Как известно, в Риме все легко выходит за рамки…

Оба поднялись во весь рост с видом людей, пришедших сюда, чтобы затеять драку, обрушивая друг на друга самые выразительные оскорбления в лучших римских традициях, взывая к памяти матерей и предков, и чем дальше, тем больше. Бедная Элизабет, казалось, перепугалась при мысли о кровопролитии; но я-то знал, что они никогда не подерутся. Оба все больше приближались один к другому, однако же избегали прикосновений и призывали присутствующих, ради Бога, остановить их, в противном случае они поубивают друг друга. Но финал оказался разыгранным как по нотам: неизвестно откуда материализовались четыре здоровяка, которые схватили двух буянивших пьянчужек, успокоили их, как детей, и, налив им красного вина, предложили скрепить мир рукопожатием, а затем вывели их из ресторана под белые руки.

В Элизабет все еще чувствовалась какая-то напряженность, и я успокоил ее тремя словами:

– Добро пожаловать в Рим!

Сейчас не хватало только самой изюминки обеда: второго блюда.

Находясь в семейном заведении, Элизабет не могла отказаться попробовать историческое римское блюдо. Среди различных вариантов мне попалось одно из наиболее изысканных кушаний мировой кухни: бычий хвост алла ваччинара!

Хвост бычка алла ваччинара – это блюдо, рожденное в районе Регола, где проживали дубильщики кож, именуемые «ваччинари». Как и с любым рецептом, всегда существует официальный вариант блюда, но фактически любой римлянин скажет вам, что только его бабушка, будучи хранительницей секретного и неповторимого рецепта, готовила истинный бычий хвост алла ваччинара. Обычный рецепт с небольшими вариациями предусматривает следующее: подрумянить порезанный на кусочки бычий хвост в смеси поджаренных чеснока, лука, измельченного сала, моркови и сельдерея, чтобы он пропитался их ароматами, затем добавить стакан вина и кусочки помидоров, с которых снята кожица. Все это тушится примерно с час, затем заливается водой и оставляется на огне примерно на три часа, но некоторые клянутся, что не помешает еще один час. Важно лишь, чтобы готовый хвост стал мягким.

Некоторые считают, что истинный секрет состоит в том, чтобы использовать столько сельдерея, сколько весит хвост. Другие утверждают, что испробовать его наилучшим образом можно, лишь взяв при еде руками, но это не является тайной.

Я уже представлял себе, что Элизабет вежливо проигнорирует мое предложение или столь же вежливо отодвинет блюдо с дымящимся хвостом (нет, нельзя сказать, что это самое подходящее блюдо для писателей…). Последним ударом для нее станет наблюдение, как я буду брать его руками.

Однако же и на этот раз Элизабет потрясла меня, с улыбкой согласившись попробовать бычий хвост алла ваччинара, поданный с гарниром из цикория, припущенного с чесноком и сладким перцем. Но что мне доставило величайшее удовольствие после того, как моя гостья с наслаждением, читавшимся в ее глазах, расправилась с этим блюдом, так это то, как она, оказавшись способной ученицей, по традициям римской жизни немедленно применила на практике полученный урок: собрала ломтиком хлеба подливу от хвоста!

Я не верил своим глазам. Мой план проваливался самым жалким образом. Моя новая знакомая не только не оказалась занудливой, непьющей писательницей-вегетарианкой, но была симпатична, весела и ела и пила все, что угодно! Тем не менее должно же существовать какое-то оружие, которое сразило бы ее: мой мозг лихорадочно принялся вспоминать, какие же виды требухи могут мне помочь в случае возможных последующих ужинов, но я немедленно уничтожил эту идею в зародыше.

Моя гостья не заслуживала такого отношения. Итак, Элизабет блестяще выдержала экзамен, а потому единственное, что причиталось ей, так это премия: лимончелло.

Многие американские друзья доверительно признавались мне, что лимончелло, когда они пробовали его в первый раз, становилось для них открытием.

Таким же открытием оно стало и для Элизабет – хотя я придерживаюсь того мнения, что предпочтительно пробовать этот напиток домашнего приготовления, менее сладкий и с более высоким содержанием алкоголя. И прежде всего если его подать ледяным, то домашнее лимончелло может стать смертельным оружием, ибо сладкий и освежающий цитрусовый вкус, кажущийся таким невинным, в состоянии свалить с ног на второй рюмочке.

Я пообещал угостить ее домашним лимончелло, как только представится такая возможность, но она, казалось, усомнилась в этом: лимончелло, приготовленное дома?

Достаточно нескольких целых лимонов, с которых срезается только желтая часть корки – никогда не используйте ее внутреннюю белую подкладку, так как она придает настойке горечь. После срезания корку настаивают в литре чистого 95-градусного спирта в закрытой емкости. Далее, как и для хвоста бычка алла ваччинара, так и для лимончелло у каждого имеются свои рецепты, поскольку существуют различные подходы. Одни добавляют палочку корицы, другие считают, что напиток должен настаиваться несколько месяцев с периодическим переливанием, а некоторые, подобно мне, склонны полагать, что двух недель более чем достаточно. Затем в кастрюле теплой воды растворяется сахар, пока не образуется сироп, подлежащий полному охлаждению. Далее сироп и процеженный от корок спирт смешивают, и нектар готов.

После того как Элизабет испробовала заслуженную награду, мы вдвоем ощутили потребность немного пройтись: какое место может быть лучше, чем Трастевере, для пищеварительной прогулки? Затем наступил момент нашей новой задачи: мороженое. На сей раз Элизабет предложила мне пойти попробовать его поблизости от ее дома, в кафе-мороженое «Сан Криспино», поблизости от фонтана Треви.

Чтобы попасть туда, мы воспользовались моим мотороллером: я одолжил Элизабет свою легкую куртку, и мы тронулись с места.

Я решил удлинить поездку, проехав через Яникул[95], одно из тех мест Рима, к которому я более всего привязан. Оттуда можно любоваться Римом во всей его красе. Мальчишкой я часто приходил сюда со своими родителями, чтобы послушать полуденный выстрел пушки. Этот выстрел должен был возвещать о наступлении полудня и подавать знак для колокольного звона всем римским церквям.

Другим любопытным фактом, связанным с Яникулом, является то, что несколькими десятками метров ниже находится тюрьма Реджина Коэли, чье уникальное месторасположение позволяет криками общаться с заключенными. Поэтому еще не так давно было обычным делом, что родственники арестантов использовали Яникул в качестве своего рода переговорного пункта.

Поскольку мы прибыли поздно вечером, то были лишены удовольствия услышать полуденный выстрел и, не имея томящихся в заключении родных, вновь уселись на мотороллер и направились к «Сан Криспино». Нам потребовалось всего несколько минут, и вскоре мы уже получили в руки наше мороженое.

Было поздно, и домашнее красное вино вкупе с лимончелло дали о себе знать, поэтому мы пришли к соглашению, что настала пора проститься. Ибо, хотя я и не представлял, что делают по утрам писатели, для меня никто не отменял начинающуюся с 9 утра каждодневную битву с итальянской системой налогообложения.

Вернувшись домой, я не мог отогнать от себя мысль: я был слишком предубежден, Элизабет оказалась чрезвычайно приятной девушкой, и я должен признать со всей искренностью, что провел прекрасный вечер, неожиданно прекрасный. И я с удовольствием повстречался бы с ней снова.

На следующий день я решил послать ей по электронной почте сообщение, чтобы поблагодарить за прогулку, за пиво, за ужин, за мороженое и приятную болтовню. Я тотчас же заснул, не думая о заботах завтрашнего дня, что со мной редко случается, и, проверяя на следующий день электронную почту, я был весьма удивлен, обнаружив там послание Элизабет:

«Привет, Лука, спасибо за прекрасный вечер, за пиво, за ужин, за мороженое и приятную болтовню. Вскоре увидимся. Лиз».

Хорошо, Элизабет, с сегодняшнего дня ты для меня просто Лиз.

. «Don't be sad 'cause your sun is down»[96]

Римская осень стояла у ворот. Дни становились короче, температура падала, а листья платанов, выстроившихся в ряд на набережной Тибра, постепенно становились золотыми. При переезде на мотороллере через мосты над рекой открывались чудесные виды. Даже в спешке я не мог удержаться от того, чтобы не притормозить на несколько секунд и не полюбоваться моей рекой, несущейся к морю и отражающее в себе деревья и колокольни.

Именно на одном из этих мостов я вспомнил, как Лиз безбоязненно села на мой мотороллер, то естественное равновесие, с которым она грациозно приютилась на заднем сиденье, хотя ей довелось сделать это в первый раз. На поворотах молодая женщины виртуозно балансировала так, словно была лишена веса, не рискуя нарушить равновесие резкими движениями.

Можно подумать, что Лиз рождена для мотороллера, управляемого римлянином. Стоило лишь вспомнить тех, кто садился на него, часто оставляя мне на память царапины на боках или синяки на плечах с перепуга от проскакивания в двух сантиметрах от зеркалец заднего вида автомобилей, выстроившихся в ряд перед светофором…

Для нас, римлян, езда на мотороллере является первостепенным условием выживания. Тому виной суматошный транспорт столицы с ее узкими улочками и трамвайными путями, где мы подвергаемся риску каждые тридцать метров, а также наша дурная привычка вождения без всяких правил.

Через несколько дней после нашей первой встречи у меня появилась возможность испытать Лиз в дневном потоке, намного более бурном, нежели ночное движение, при котором я уже ставил эксперимент.

Я получил сообщение по электронной почте, в котором Лиз просила встретиться за обедом, и я с удовольствием согласился. По сравнению со школьными временами, когда каждый обед по своему обилию и продолжительности превращался в рождественский, теперь я укротил свой аппетит. Я не могу позволить себе наесться и напиться до отвала, а потом как ни в чем не бывало ломать голову над хитроумными налоговыми проблемами. По этой причине и с учетом того факта, что американцы тоже не предаются чревоугодию за ленчем, я предложил моей гостье обед на скорую руку, возможно, первое и салат, в районе Борго.

Дата добавления: 2015-11-04