|
Сделанные выводы стали важным достижением в изучении Прогрессивного блока. Однако советская историография не выясняла, какова была роль купеческой буржуазии Москвы в его образовании, - этот аспект находился на исследовательской периферии. В настоящей работе нами сделан следующий шаг: известные события тех лет освещены здесь с точки зрения участия в них московской купеческой группы. Если А. В. Кривошеин продавливал государственное устройство, опираясь на законодательные учреждения сверху, то движущей силой в этом процессе выступала буржуазия Первопрестольной. В поддержку этого взгляда можно привести высказывания оппонентов парламентского курса: они оценивали происходившую борьбу как свое противостояние купеческой буржуазии. На сей счет, лидеры правых высказались в ноябре 1915 года на совещании монархистов, где присутствовали Н. А. Маклаков, И. Г. Щеглови- тов, А. И. Дубровин, А. А. Римский-Корсаков, Н. Е. Марков и др. (заметим, что этот представительный форум посетил и товарищ Министра внутренних дел, руководивший департаментом полиции, С. П. Белецкий)[1391]. С основным докладом выступил один из лидеров правых в Государственной думе профессор С. В. Левашов. Он напомнил, что уже прошлую революцию, 1905 года, субсидировали преимущественно московские финансисты. И притязания Прогрессивного блока, совершенно определенно, также исходят из московских финансово-промышленных кругов[1392]. Многочисленные факты ясно показывают, «кто является родоначальником теперешней печальной смуты, которая... грозит крайней опасностью самому существованию государства. Родоначальниками этой смуты являются, несомненно, московские финансовые тузы, которые... собрали огромные капиталы в своих руках»[1393]. При активном содействии большинства Государственной думы они стремятся захватить власть. И, как заметил С. В. Левашов, «уже не находят нужным даже скрывать своих политических вожделений»[1394].
3. На пути к дворцовому перевороту
Роспуск Государственной думы, который последовал 3 сентября 1915 года и стал неожиданностью для поборников парламентаризма, естественно, оказался в центре повестки дня очередных форумов общественных организаций. На съезде Земского союза в Москве 7-9 сентября 1915 года эмоции, вызванные решением Николая II прервать заседания нижней палаты, били через край. Во вступительной речи Г. Е. Львов заявил о страшной ошибке, произошедшей в жизни страны. Он сравнил Государственную думу со светильником, освещавшим путь в темных лабиринтах власти; теперь же страна погрузилась в темноту, под угрозой дело обороны, ослаблена армия. «Столь желанное всеми мощное
сочетание правительственной деятельности с общественной не состоялось», - заключил Львов[1395]. Ему вторил целый хор земских деятелей: много говорилось об авторитете земств, об их неутомимой работе по выходу из того положения, в котором оказалась Россия, о необходимости опираться на законодательные учреждения[1396]. Прогрессивный блок выступающие представляли в качестве «якоря спасения, источником, откуда льется успокоение на всю страну»[1397]. По итогам дискуссий решили избрать особую депутацию для доклада императору: она должна была напомнить, что войну ведет не правительство, а российское общество. Подобная тональность преобладала и на съезде Городского союза, который проходил одновременно с Земским. Здесь также дебатировался вопрос о направлении специальной делегации к Николаю II как о последней попытке «раскрыть Верховной власти глаза на ту пропасть, в которую толкает страну правительство Горемыкина»[1398]. Эти решения поддержал и Московский биржевой комитет, направивший в состав делегации своих представителей[1399].
Как известно, император решил не принимать общественных деятелей. Судя по дальнейшим событиям, именно это его решение повлекло за собой радикализацию обстановки в стране. Полицейские источники отмечали, что в оппозиционных кругах усилились призывы прекратить любое общение с царем: теперь события должны идти мимо него - ибо он сам поставил себя в такое положение[1400]. О том же свидетельствуют и материалы заседаний Прогрессивного блока. Так, В. И. Гурко убеждал коллег, что молчать больше нельзя, надо продемонстрировать власти свою политическую дееспособность[1401]. Оценивая отказ в аудиенции, А. И. Гучков говорил о полном разрыве мирных отношений с властью. Он усиленно призывал членов блока дискредитировать «режим фаворитов, кудесников, шутов»; в это дело, по его убеждению, каждая группа должна внести свой вклад[1402]. Весьма интересны воспоминания Н. В. Сави- ча, который пишет об активном участии в заседаниях блока группы представителей торгово-промышленного мира Москвы. Они настаивали на изменении тактики думцев в связи с назревающим революционным движением; требовали пойти навстречу обществу, ожидающему решительных выступлений против власти; укоряли членов блока за излишнюю осторожность и недопустимую лояльность к царю, потерявшему связь с народом[1403]. Тем самым представители купеческой элиты проявили себя как сторонники наиболее радикальных мер по борьбе с существовавшим политическим режимом.
Основным орудием оппозиции стала легендарная личность Григория Распутина. Всего пять лет назад он был едва известен российской общественности. Кадетская «Речь» весной 1910 года писала, что к епископу Гермогену, монаху Илиодору, священнику Восторгову, влияющим на ход церковной жизни, приходится теперь присоединить и «старца» Григория. Как замечала газета, он пока еще не вошел в правую организацию «Союз русского народа», но этого от него ожидали: такой шаг являлся типичным для духовных деятелей, попавших в придворные круги[1404]. Однако Г. Распутин в новой обстановке повел себя иначе: не в пример названным персонам он проявил равнодушие к политическим
3. Нл пути к двс)1>1 юному шич-потту
раскладам той поры. Если тот же Илиодор гневно обличал министров (включая П. А. Столыпина), чиновничество, аристократию, во всеуслышание называя их предателями монархии и царя-батюшки, то Распутин начал осыпать сиятельных особ не проклятьями, а всевозможными просьбами по самым разным поводам (кого-то принять, устроить, что- то разрешить и т. д.). Этим он заметно отличался от столпов церковного стана. Конечно, другие радетели за монархию тоже были не прочь побольше получить в ходе святой борьбы, но, как вскоре выяснилось, Распутин здесь был вне конкуренции. Все это привело к неизбежному разрыву между ними[1405].
Сибирский «старец» сумел наладить настоящий конвейер прошений и просьб во все значимые ведомства. Он ходил по министрам и разным влиятельным лицам с целым ворохом прошений и записок[1406]. Разумеется, для этого ему требовалось постоянно подогревать молву о своих необычайно продуктивных коммуникативных ресурсах, опиравшихся на особую благосклонность к нему императорской четы. Надо заметить, Распутин виртуозно использовал любую возможность для демонстрации собственного влияния, а главное - для распространения слухов об этом. Между делом он мог сообщить, что ему высочайше велено поразмыслить, как быть с Государственной думой. Или в присутствии посторонних заявить, что сейчас он вызвал великую княжну Ольгу - дочь Николая II (потом, правда, выяснялось, что на самом деле приезжала какая-то непонятная дама)[1407]. Интересовавшимся его здоровьем после покушения в июне 1914 года, Распутин отвечал, что рана зажила, и не забывал добавить: если бы не этот досадный инцидент, то он «оттянул
бы эту войну еще на год»[1408]. При посещении (с очередной просьбой) киевского губернатора «старец» невзначай указал на свой пояс: «А поясок-то сама матушка-царица вышивала собственными своими ручками», - тем самым повергнув чиновника в смятение[1409]. При входе в его квартиру на Гороховой на видном месте лежала книга с открытой страницей, где красовались телефоны обер-прокурора Синода и других высокопоставленных особ[1410]. Короче говоря, весь образ жизни Распутина был подчинен определенной цели: извлечь максимум выгоды из своего положения. Причем выгоду эту он понимал своеобразно, в соответствии со своим интеллектуальным уровнем, который никак нельзя назвать высоким. Как говорили его собеседники, он не без труда мог связать две фразы[1411]. Кстати, у себя на родине, в Тобольской губернии (еще до того, как он укрепился в Петербурге), Распутин занимался примерно тем же самым: по свидетельству местного губернатора, он постоянно ходил по чиновникам, что-то клянчил, направлял в столицу всевозможные прошения, по которым губернской администрации приходилось отписываться[1412].
Активность Распутина, козырявшего своей близостью к императорской семье и связями в высшем свете, не могла не привлекать всеобщего внимания. Естественно, появление такого персонажа было замечено и оппозиционно настроенной публикой. Его неутомимая деятельность давала отменный повод задуматься о том, каким образом в верхах решаются дела государственной важности. Впервые антидинастическая атака на власть в связи с распутинской темой была предпринята нижней палатой в начале 1912 года. Инициатором выступил один из лидеров думы третьего созыва А. И. Гучков. Надо подчеркнуть, что это был весьма решительный шаг, хотя пока он и ограничивался церковной сферой. Орган октябристов «Голос Москвы» 24 января 1912 года поместил письмо о чинимых Распутиным безобразиях, взывая к Синоду призвать проходимца к ответу. На публикацию в своем же партийном органе мгновенно откликнулся Гучков: он направил в духовное ведомство официальный запрос с требованием избавить общество от «мрачных призраков средневековья». К избавлению от них дума приступила незамедлительно. В ходе обсуждения сметы Синода лидер кадетов П. Н. Милюков возмущенно говорил о темном влиянии человека «громадной силы», уже устранившего двух обер-прокуроров Синода: ему посылал поздравительные телеграммы П. А. Столыпин, его часами выслушивал В. Н. Коковцов[1413]. Социал-демократ Е. П. Гегечкори поднялся до обобщений: «Нужно сказать народу, что корень зла не в Распутине, как бы преступен он ни был, как бы влияние его ни было отвратительным, как и его нравственная физиономия; эти гнойники исчезнут вместе с исчезновением той социально-политической обстановки, которая эти явления порождает»[1414]. Думские обличения вызвали широкий общественный резонанс. Сама возможность влияния старца на события государственной важности оскорбляла общество. Думская критика вызвала большое недовольство Николая II, который расценил ее не иначе, как вмешательство в свою семейную жизнь. С той поры инициатор всех этих событий А. И. Гучков превратился в личного врага императорской четы.
Поэтому когда осенью 1915 года в отношениях власти и оппозиции наступил кризис, последняя прекрасно понимала, какое орудие против режима ей использовать. Внимание к персоне Распутина перемещается в центр общественной жизни и уже не покидает его вплоть до убийства «старца» в декабре 1916 года. Разочарование от неудачной попытки Прогрессивного блока продавить парламентскую модель резко усилило разговоры о влиянии темных сил, которые полностью контролируют императора и вершат всю большую политику. Ключевую роль здесь играли члены блока; например, уволенный обер-прокурор Синода А. Д. Самарин объяснял свою отставку кознями Распутина и царицы. Как заметила полиция, благодаря этому почтенному деятелю грязные сплетни о царской семье стали достоянием улицы[1415]. То же отмечают и исследователи: имя Распутина приобрело всероссийскую известность именно в годы Первой мировой войны, а с осени 1915 года слава сибирского «праведника» достигла апогея[1416]. Ответ на вопрос, кто же в действительности правит Россией, был однозначным.
Надо заметить, что далеко не у всех в высшем свете этот ответ вызывал негодование. Многие увидели здесь своеобразный механизм реализации собственных карьерных и материальных вожделений. Фигуру высочайше обласканного «старца» постоянно окружали просители и посетители самого разного, в том числе и аристократического, ранга. Даже С. Ю. Витте, человек, прошедший большую государственную школу, не избежал искушения: под конец жизни он пытался вернуться во власть именно через Распутина[1417]. Со «старцем» начали связывать все ключевые назначения той поры; в так называемой министерской чехар-
3. Нл пути к.чпотоному перевороту
де 1915-1916 годов видели доказательство влияния «друга» императорской семьи. Как остроумно заметил депутат ГД националист В. В. Шульгин, общество считало, что распутинские каракули имеют силу наравне с высочайшими рескриптами[1418]. Вместе с тем мировоззрение «старца» было абсолютно свободно от политических пристрастий. Он не благоволил не только деятелям Прогрессивного блока, но и правым организациям. В частности, оставался равнодушным к лидерам правых, просившим поддержать то или иное начинание, и те ненавидели его не меньше либералов[1419]. Один из руководителей полиции А. Т. Васильев, лично хорошо знавший Распутина, отмечал: «Его политические взгляды, насколько он их вообще имел, были достаточно простыми... Тонкости так называемой высокой политики были далеки от круга его интересов, и он совершенно не мог понять, к чему в конечном счете стремятся различные партии, группировки в Думе, газеты»[1420]. Иными словами, этот неутомимый устроитель судеб высшей бюрократии проявлял свои симпатии, руководствуясь не идейными соображениями, а личностно-бытовыми предпочтениями.
Распутин - могильщик династии. Это мнение, ставшее затем хрестоматийным, завладело умами современников тех драматических событий (а впоследствии и будущих историков). Оно обстоятельно изложено в обильной мемуарной литературе различных политиков, членов Прогрессивного блока и сочувствующих ему[1421]. Авторы воспоминаний, написанных в эмиграции, подробно останавливаются на роковой роли «старца» в крушении империи, оставаясь в рамках неизменной логики: Николаем II управляла царица,
а ею - Распутин. Эту схему целиком восприняла также советская историография[1422].
Однако в мемуарах присутствует и совершенно иной взгляд на вещи. Его придерживаются, в том числе, П. Л. Барк, П. В. Воейков, П. Г. Курлов, А. Т. Васильев, А. А. Мордвинов, Н. Д. Жевахов, эмигрантский исследователь С. С. Ольденбург. Заметим, что все эти люди в свое время занимали высокие посты, некоторые были близки с императорской четой. Красной нитью в их мемуарах проходит мысль о сознательном преувеличении влияния темных сил на политическую обстановку тех лет. «Распутин не лез в первые ряды политической арены, - свидетельствует А. Т. Васильев, - его вытолкнули туда другие люди, стремящиеся потрясти основание российского трона и империи... они распускали самые нелепые слухи, которые создавали впечатление, что только при посредничестве сибирского мужика можно достичь высокого положения и влияния»[1423]. Аналогичную мысль излагает и флигель-адъютант царя А. А. Мордвинов: «Я не мог себе представить, чтобы образованный, глубоко культурный, исторически начитанный человек... каким, без всяких сомнений, являлся Государь, смог попасть под влияние и оказаться руководимым, не в частной жизни только, а в государственном управлении, каким-то безграмотным мужиком». Весьма любопытно и такое замечание Мордвинова: если ни один государственный деятель разных лет не мог утверждать о своем исключительном влиянии на Николая II, то что же тогда говорить о Распутине?![1424] Вопреки очевидной ценности этих свидетельств, они долгие годы не воспринимались всерьез. Исследователи обратили на них внимание только в постсоветский период, когда открылся доступ ко многим новым источникам[1425]. Опираясь на них, специалисты провели большую работу, чтобы установить степень влияния, которым обладали императрица и Распутин[1426].
Прежде всего обращает на себя внимание следующее обстоятельство: люди, активно распространявшие версию о могуществе темных сил, никак не могли опираться на реальные факты, полученные, что называется, из первых рук. Хорошо известно, что Николай II и его домочадцы вели довольно замкнутый образ жизни; даже с семьями императорской фамилии они общались нечасто, избегая столь обычных в то время развлечений и балов[1427]. Дворцовый комендант В. Н. Воейков отмечал: все те, кто со знанием дела обсуждали распутинскую тему, не знали и не могли знать подноготной царской семьи, но рассказы об этом принимались за чистую монету[1428]. Распутин действительно стал частью жизни семьи царя. Как известно, этому способствовало его благотворное воздействие на наследника, страдавшего тяжелой болезнью, а также расположенность монарха и его супруги к представителям народа. Николай II говорил о Распутине: «Это только простой русский человек, очень религиозный и верующий. Императрице он нравится своей народной искренностью... она верит в его преданность и в силу его молитв за нашу семью и
Алексея... но ведь это наше совершенно частное дело... удивительно, как люди любят вмешиваться во все то, что их совсем не касается. Кому он может мешать?!»[1429]
В самом деле, по свидетельствам очевидцев, поведение Распутина в Царском селе было безупречным и не давало никаких поводов сомневаться в его нравственной чистоте[1430] [1431]. Скорее всего, «старец» не решался выйти за установившиеся рамки общения с семьей Николая II. Другое дело, что возвратившись в столицу после очередного визита ко двору, он разыгрывал уже совсем иную роль - высочайшего советчика по ключевым вопросам государственной жизни, а главное, кадровой политики. Иногда сквозь маску «вершителя судеб» у него прорывалось сожаление о своем ничтожном влиянии. Полицейский чиновник П. Г. Курлов, встречавшийся с Распутиным у врача Бадмаева, вспоминал: «Я никогда не забуду характерного выражения, которое сорвалось с уст Распутина: “иногда приходится царя и царицу упрашивать целый год, пока допросишься у них чего-нибудь”»300. Кстати, во время войны он долго не мог добиться разрешения на то, чтобы устроить собственного сына-новобранца Дмитрия в место побезопаснее. В конце концов распутинского отпрыска определили в санитарный поезд императрицы, доставлявший раненых в госпитали[1432]. О том, как действительно относился император к советам Распутина, передаваемых через императрицу, хорошо показал С. С. Ольденбург: он приводит целый список различных советов «друга семьи», которыми Николай II просто пренебрег[1433]. К успешным кадровым делам, где имелся прямой
3. Нл пути к дворцовому 1п;|>1:1юготу
интерес «старца», можно отнести лишь назначение Тобольским губернатором Н. А. Ордовского-Танаевского. Распутин хлопотал об этом чиновнике Пермской казенной палаты, у которого часто останавливался проездом в Тобольск, мотивируя просьбу требованием безопасности собственной персоны во время пребывания на родине (ведь именно там произошло покушение на его жизнь в 1914 году). В этом случае ему пошли навстречу[1434].
Что же касается влияния Александры Федоровны на супруга, то и оно, по-видимому, сильно преувеличено. Один из лидеров оппозиции, председатель Государственной думы М. В. Родзянко, уверял, что после отъезда Николая II в ставку всеми делами начала распоряжаться императрица, превратившаяся в своего рода регентшу[1435]. Однако люди приближенные высказывали большие сомнения относительно данного мнения. Например, Министр финансов П. Л. Барк утверждал, что государь «очень редко следовал советам государыни, которые она ему давала в своих письмах в ставку»[1436]. О том же говорил и осведомленный дворцовый комендант В. Н. Воейков[1437]. В конце концов, показателен и эпизод с назначением на должность товарища обер-прокурора Синода князя Н. Д. Жевахова, который являлся креатурой царицы: она в течение года упрашивала супруга произвести это назначение[1438]. Так что на контроль над императором это не очень похоже. А о влиянии Распутина красноречиво говорит еще и такой факт: современные исследователи подсчитали, что в течение войны императрица в своих письмах мужу упомянула имя «старца» 228 раз, тогда как он - всего лишь 8[1439].
Если распутинская тема являлась тараном по разрушению политического режима царской России, то роль организационного инструмента в этом деле выполнили общественные объединения, о которых уже говорилось: Земский и Городской союзы, военно-промышленные комитеты. Бенефис, устроенный им при открытии заседаний Государственной думы 9 февраля 1916 года, - лучшее подтверждение значимости этих общественных организаций для оппозиционного движения; редкое выступление обошлось без дифирамбов. С. И. Шидловский, произносивший речь от Прогрессивного блока, буквально воспевал усилия общественности на ниве помощи фронту; и вклад мог бы быть еще большим, подчеркивал он, если бы не подозрительность правительства к светлым начинаниям здоровых сил. Без них, с удовольствием заключил оратор, власти не в состоянии справиться с грузом накопившихся проблем; нужны незамедлительные изменения в управлении страной[1440]. А. И. Коновалов с думской трибуны оглашал благодарственные телеграммы в адрес военно-промышленных комитетов от начальника штаба российских войск М. В. Алексеева[1441]. М. В. Родзянко расценил деятельность общественных организаций как небывалый подвиг перед страной и т. д.[1442] Выражая общее настроение, председатель Государственной думы подчеркнул, что «думская и общественная критика властей приравнивалась к работе, созидающей победу»[1443]. В заседавшем в те же дни Государственном совете на эти темы высказывались те его члены, которые входили в Прогрессивный блок. Причем выступления были намного острее, чем на предыдущей сессии летом 1915 года. В качестве иллюстрации приведем выдержку из выступления проф. Д. Д. Гримма: «Правительство, состоящее из лиц, в большинстве своем отрицающих конституционный строй и органически неспособных оценить то огромное значение, которое в настоящий исторический момент имеет сам факт существования народного представительства... Такое правительство никогда и ни при каких условиях ничего, кроме всеобщего недоверия к себе, вызвать не может»[1444]. Следует согласиться с замечанием английского посла Д. Бьюкенена: верхняя палата «заговорила почти языком думы»[1445].
Николай II пытался наладить взаимодействие с Государственной думой, прерванное им в сентябре 1915 года. С этой целью он снял И. Л. Горемыкина с поста Председателя Совета министров и впервые лично посетил нижнюю палату, демонстрируя свою расположенность к совместной работе. Однако выбор преемника Горемыкина не был удачным. Хотя Б. В. Штюрмер слыл мастером компромиссов и, казалось бы, вполне соответствовал требованиям сложной политической обстановки, его кандидатура вызывала у оппозиции стойкое неприятие. Этому способствовал один малоизвестный исследователям случай, который произошел при вступлении Б. В. Штюрмера в должность премьера и сделал невозможными нормальные отношения с московским купечеством. Накануне своего назначения Б. В. Штюрмер приехал в Москву поклониться Иверской чудотворной иконе. Купеческие тузы, воспользовавшись его пребыванием в городе, заявились к будущему премьеру засвидетельствовать почтение. Помимо прочего они попросили его назначить на свободную в тот момент должность Московского губернатора действующего вице-губернатора В. М. Устинова: тот уже около десяти лет служил в Москве и пользовался доверием купечества. Б. В. Штюрмер обещал выполнить эту просьбу. Однако в Петрограде к нему обратилась его давняя знакомая А. С. Сипягина (сестра убитого в 1902 году Министра внутренних дел Д. С. Сипягина) с ходатайством позаботиться о ее зяте Н. А. Татищеве, который, будучи губернатором оккупированной Курляндии, фактически находился не у дел[1446]. Штюрмер и сам давно знал как самого Н. А. Татищева, так и всю его семью: их имения находились рядом[1447]. В результате он решил назначить в Москву проверенного человека, «забыв» о своем обещании купечеству. Реакцию представить не сложно: буржуазия Первопрестольной на Штюрмере как на государственном деятеле «поставила крест»[1448].
Дебют Б. В. Штюрмера, призванного для нормализации отношений с Прогрессивным блоком и общественными объединениями, не сулил ничего хорошего. Начало его работы ознаменовалось усиленным натиском оппозиционных сил на правительство. На съезде Городского союза 12 марта 1916 года его лидер, глава Московской гордумы М. В. Челноков, заявлял: «Мы верили, что Петербург действительно стал Петроградом, но теперь нам совершенно ясно, что эти господа ничему не научились, говорить с ними не о чем»[1449]. Известный московский буржуа С. Н. Третьяков уверял, что в тесном единении общественных организаций образуются «те ячейки, вокруг которых объединится русское общество»[1450]. Правительственный лагерь также наблюдал сплочение оппозиции - исключительно с целью противостояния властям, для чего «ЦВПК, союзы земств и городов образовали нечто вроде параллельного правительства, задачей которого явилось уничтожение государственной мощи России»[1451]. Кстати, к ним планировалось присоединить и еще одно общественное движение. К весне 1916 года относится попытка создать Всероссийский продовольственный комитет. Вдохновителями проекта выступали известные деятели оппозиции князь Д. И. Шаховской и ветеран народнического движения, а ныне пропагандист кооперации Н. В. Чайковский. Они стремились получить влияние на сельскую среду, чтобы взять в свои руки продовольственное дело. Новую структуру предполагалось выстраивать по аналогии с действующими военно-промышленными комитетами. За содействием обращались к Московскому обществу сельского хозяйства, который возглавлял кадет, бывший председатель II Государственной думы Ф. А. Головин. Однако повторить почин буржуазных ВПК не удалось, все ограничилось лишь совещаниями и переговорами[1452].
Хотя сельским комитетам не суждено было пополнить общественный фронт, тот неуклонно разрастался: земский и городской союзы, ВПК превращались в огромные учреждения с самыми разнообразными функциями. Правительственные ведомства, связанные определенными нормами и штатами, с трудом конкурировали с ними. А тогда мало кому было известно, что громадные расходы этих общественных организаций пополнялись не из земских или городских касс, а из казны и к тому же без отчетности, установленной законом для правительственных учреждений. Союзу земств и городов на 1 октября 1916 года из бюджета были выделены огромные суммы - около 560 млн рублей; ВПК получил 170 миллионов[1453]. В начале войны, когда царило единение царя
и народа, никто и не представлял, к чему может привести такое бесконтрольное накачивание средствами. Несмотря на столь масштабные поступления, влияние общественных организаций было значительным лишь в элитах, военных и гражданских, а вот в низах деятельность земского и городского союзов ощущалась гораздо слабее. В своем кругу, на одном из кадетских мероприятий, об этом откровенно говорил А. А. Кизветер: за союзами «стоит известная группа интеллигентов, стоит печать, но действительной и широкой опоры в самих недрах общества за ними все еще нет»[1454]. На наш взгляд, справедливость этой оценки подтверждает следующее наблюдение: в воспоминаниях рядовых участников фронтовых действий общественные организации упоминаются гораздо реже, чем в мемуарах представителей высших эшелонов власти[1455].
Перед правительством Б. В. Штюрмера стояла задача ввести деятельность общественных организаций в приемлемые для властей рамки. Весной-летом 1916 года эти вопросы постоянно обсуждал Совет министров. Предлагалось контролировать эти структуры аналогично контролю над частными железными дорогами, для чего создать особую комиссию при Государственном контроле из представителей МВД, Минфина, военного ведомства и др.[1456] Однако реализовать эти замыслы в условиях войны оказалось весьма затруднительно: около трети личного состава контрольных учреждений находилось в войсках для проверки оборотов министерств. Речь могла идти лишь о частичной ревизии общественных организаций: вся обработка отчетности потребовала не менее двух лет[1457]. Но даже такие попытки контроля встречали резкое неприятие лидеров общественных организаций, которые расценивали их не иначе, как проявление недоверия. «Русские ведомости» писали о неизбежных срывах в работе, нужной фронту, о недостойных намеках, бросающих тень на уважаемых людей. Кроме того, отмечалось, что, например, отчетность по расходам Русско-турецкой войны 1877-1878 годов поступила спустя двадцать лет после ее окончания, а по Русско-японской войне - еще не была завершена[1458]; следовательно, и сейчас не стоит ожидать никаких результатов.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 17 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |