Заботливо отсканировал и распознал v-krapinku.livejournal.com 7 страница

Т. В.

Нежная душа Джошуа Логана¹

¹ Джошуа Логан (1908-1988) — театральный и кинорежиссер, писатель.

Огни в театральном зале начали гаснуть, и драгоцен­ности зрителей заблестели, как городские огни, если смотреть с самолета; зазвучала музыка, занавес поднялся, и ряд за рядом галстуки-бабочки, как трепещущие черные мотыльки, уселись на свои места. Начиналась премьера «Мистера президента», и хотя первые рецензии оказа­лись ужасными и для показа на Бродвее никаких улучше­ний сделано не было, когда занавес опустился в послед­ний раз, публика, тряся мехами и радостно-премьерными лицами, рванула за кулисы, чтобы поприветствовать ре­жиссера, Джошуа Логана, словами: «Да-арагой! Это вели­колепно!», «Джошуа, наши поздравления!», «Прекрасно, Джошуа, прекрасно!».

Он понимал, что на уме у них совсем другое, да и они знали, что на самом деле думают иначе, но на премьерах за кулисами не принято откровенничать; критики и так разбабахали шоу, а один, Джон Макклейн, из «Джорнал америкен», даже спросил: «Что стало с твоей рукой мас­тера, мистер Логан?»

¹ Ресторан «Сарди» на Манхэттене, детище Винсента Сарди (1885-1969) и его жены Дженни, традиционное место премьер.

² Название этого шоу — первая строка стихотворения У. Блейка (здесь дана в переводе К. Бальмонта).

Мистер Логан, с его «рукой мастера», не прочь был достойно ответить, ведь во время репетицией помощни­ки оттеснили его на заданий план, но признаться в таком казусе и тем самым уронить себя было никак невозмож­но. Поэтому осенью 1962 года его непрерывно жалили своими стрелами три шайки критиков (двумя другими были команды популярных мюзиклов «Вся Америка» и «То была маленькая девочка»). И Логан намеревался в лепешку расшибиться, но сделать лучше свое следую­щее бродвейское шоу, премьера которого должна была состояться через восемь недель. Вокруг все громче пого­варивали о том, что директорату «Сарди»¹ изменяет хо­роший вкус, все их премьеры — сплошная вульгарщина, и многие друзья Логана с нарастающей тревогой замеча­ли, как он накручивает себя в ожидании премьеры шоу «Тигр, тигр, жгучий страх»². Ведь в 1941 и 1953 годах он уже лечился в психиатрических клиниках.

С первых же репетиций «Тигра» в театре «Бут» на Со­рок четвертой улице возникли напряжение и неуверен­ность; там происходили странные вещи, а актеры — все, кроме одного, негры — казалось, не доверяли Логану и ревновали друг к другу, считая, что им дали не те роли. Клаудиа Макнейл¹, звезда «Тигра», монументальная не­гритянка, каждый день всматривалась в Логана, так и сяк примеривалась, словно выискивая его слабые места, что­бы одолеть режиссера; и Джошуа Логан, сорокачетырех­летний светловолосый и светлоусый широкоплечий здо­ровяк, хотя и немного мягкосердечный и уступчивый, стоял перед своей командой негров как их мамаша, кото­рая наставляет собственных детей в созданном ею в Луи­зиане мирке, и эта воображаемая картина постепенно, по мере того как шли репетиции, все больше и больше по­глощала Логана: он вспоминал о далеких годах в Мэн­сфилде, в Луизиане, о хлопковых плантациях его деда, где в детских мечтах он видел себя сильным мужчиной, кото­рый едет по улицам Мэнсфилда верхом на лошади, скрес­тив на груди руки. В реальной жизни молодой Логан ни­сколько на такого воображаемого молодца не походил.

¹ Клаудиа Макнейл (1917-1993) — до появления на нью-йорк­ской театральной сцене 25 лет была певицей.

Он видел себя доверчивым и затурканным мальчиш­кой, который после преждевременной смерти отца ока­зался на плантации деда под почти клаустрофобическим женским присмотром. О нем неусыпно пеклась его сест­ра, Мэри Ли. О нем заботилась его нянька-негритянка Эмми Лейн. Она часто его ругала и всегда следила за ним через окно кухни и приговаривала: «Мэр-ри, он ходит ну прям как старый судья Логан». А еще была его мать, Сью­зен, которая донимала сына одеваниями, чтением стихов и вообще очень старалась оградить мальчика от всего грубого и вульгарного. Как-то они смотрели кино на биб­лейскую тему, и когда там в кадре Юдифь отсекала голову Олоферну, Сьюзен Логан, чтобы сын не видел ужасного зрелища, встала перед его стулом и закрыла от мальчика экран, а потом громко прошептала: «Думай о поле с жел­тыми маргаритками... думай о поле с желтыми марга­ритками!»

Сьюзен Логан была элегантной благовоспитанной ле­ди, выросшей в старой семье южан (как и ее первый муж — Джошуа Локвуд Логан), которая осела в Южной Каролине. Первый Джошуа Локвуд прибыл в Америку из графства Кент, Англия, и умер в шестнадцати милях от Чарльстона в середине 1700-х годов. Когда его останки перевозили в Чарльстон, на траурный кортеж напала стая волков, и покойного пришлось похоронить у обочины, в девяти милях от Чарльстона, а шокированная вдова скоренько вернулась обратно в Англию. Но через не­сколько лет один из ее сыновей, тоже Джошуа, объявился в Чарльстоне, и скоро его семья сблизилась с двумя дру­гими местными семьями, Логанами и Ли. Браки заключа­лись между дальними родственниками, и Сьюзен, урож­денная Ли, была не первой женщиной в их роду, вышед­шей замуж за Джошуа Локвуда.

К 1830-м годам потомки нескольких ветвей Локвудов, Ли и Логанов перебрались из Южной Каролины в Алаба­му, а следующее поколение обосновалось на северо-запа­де Луизианы. Отец Сьюзен приобрел там хлопковую плантацию, куда она вернулась после смерти мужа со сво­им трехлетним сыном Джошуа, маленькой дочкой Мэри Ли и упомянутой домоправительницей Эмми Лейн.

Сьюзен презирала Мэнсфилд, это был город первоот­крывателей Запада, город дикарей и пьяниц, без традиций старого доброго Юга. В Мэнсфилде жили одни мужланы с грубыми манерами и неприятным акцентом в речи — со­всем не Чарльстон ее мечты. И Сьюзен по мере сил следи­ла, чтобы ее Джошуа не заразился окружающей грубос­тью, и преуспела в этом, хотя однажды, возможно, это слу­чилось: когда в город приехал цирк, в сознании мальчика поселился образ мужчины, стоящего на спине лошади, — отважного красавца, ловко балансирующего на скаку, сво­бодного человека, над которым никто не властен.

Когда Джошуа Локвуд Логан стал превращаться из ма­ленького мальчика в подростка, его дед посетовал, что Сьюзен делает из парня маменькиного сынка. Джошуа обожал деда («Я клал в молоко приправу из острого пер­ца, чтобы доставить ему удовольствие») и скоро стал от­личным пловцом, подписался на журнал «Чарльз атлас бодибилдинг» и - в Кулверовской военной академии в Индиане, которую посещал после того, как в 1917 году его мать во второй раз вышла замуж за полковника Го­варда Ф. Нобле, офицера этой академии, — занимался боксом. Поощряемый полковником Нобле, которому Джошуа позже посвятил свою пьесу «Глициния», он упорно тренировался на ринге, стал чемпионом взвода, потом роты, потом батальона и, наконец, полка. Но после каждого успеха, когда рефери поднимал его руку в знак победы, он стонал про себя: «О, Боже!» — ведь победа означала, что надо будет драться с кем-то еще, а Джошуа ненавидел бокс.

После Кулвера был Принстон, университет, который выбрала его мать, потому что место было «приятное» и «там, должно быть, меньше пьяниц», а после Принсто­на, где Джошуа стал президентом знаменитого Треуголь­ного клуба¹, и после путешествия в Москву, где он шесть месяцев учился у Станиславского, Логан осел в Нью-Йор­ке и начал карьеру театрального режиссера. Когда пол­ковник Нобле умер, мать Джошуа перебралась в Нью-Йорк и поселилась с сыном, а позже, когда он ставил две пьесы одновременно — одну в Нью-Джерси вечером, а другую в Нью-Йорке днем, —мать встречала его каждое утро на вокзале Пенсильвания с пинтой фруктового сока.

¹ Треугольный клуб возник в 1883 году на основе Принстонского драматического кружка и фактически стал университетским театром.

«Единственным способом освободиться от матери, — го­ворил о Джошуа один его хороший друг, — было спря­таться в психиатрической больнице, закрытой для посто­ронних».

После своего первого психического расстройства, в 1941 году, изнуренный работой и впавший в депрессию, он приходил в себя в филадельфийском санатории, а в 1942-м вернулся на Бродвей и успешно поставил шоу «С помощью Юпитера». В 1953 году, когда шли репети­ции «Доброго сэра» и разворачивались баталии с агента­ми и юристами за права на постановку по роману Мичи-нера «Сайонара», у Логана снова случился срыв; через год он пришел в себя, и появился еще один хит — «Фанни».

Сегодня, спустя девять лет, в ходе ежедневных репети­ций шоу «Тигр, тигр, жгучий страх», для которого Питер С. Фейблеман переработал свой роман «Здесь не бывает сумерек», Джошуа Логан обнаружил, что так эмоциональ­но поглощен работой и так сопереживает персонажам — и в то же время запуган актерами, особенно Клаудией Макнейл, которая действует на него как Эмми Лейн, — что словно бы снова перенесся в Мэнсфилд — источник ста­рых ран и мальчишеских комплексов; путешествие, кото­рое приносило ему весьма болезненные ощущения. Ре­жиссер крайне нуждался в успехе этой постановки, у него имелось множество обязательств, как личных, так и фи­нансовых; у него и его жены, Недды, было двое детей, ко­торые посещали частную школу; их дорогая квартира на Ист-Ривер требовала ремонта и ухода; ждали денег по­мощники режиссера и вся театральная команда, его води­тель, повар, психиатр, которому Логан наносил визиты пять раз в неделю; я уж молчу о его коннектикутском особняке с большим участком земли и великолепными, ухоженными садами. Хотя Логан зарабатывал 500 ООО долларов в год, этих денег ему едва хватало, и однажды ве­чером, после напряженной репетиции шоу «Тигр, тигр, жгучий страх», он вышел из театра и устало промолвил: «Я работаю на сады и психиатров».

С актерами он обращался мягко. Терпел, когда они мямлили текст. Демонстрировал преимущества своей «юго-западной» дикции — там произносят «Лу-из-иана», а не «Лу-и-зи-ана» — и всегда снимал напряжение (или хотя бы пытался), рассказывал анекдоты о своих про­шлых бродвейских постановках, о Мэри Мартин в «Тихо­океанской истории», о «Мистере Робертсе», говорил с теплом в голосе и признавался, что не вполне понимает, как ставить «Тигра», и предлагал всем актерам в любое время вносить свои предложения. «Я не кукловод, — то и дело повторял Логан. — Я просто редактор, вроде зри­теля, и ваш друг, как бы вдохновитель, которого не нуж­но бояться — или злиться на него».

На второй неделе репетиций дела не заладились. Часть первого действия пришлось переписать, актерам надо было выучить новые тексты и забыть старые, и они рас­переживались, узнав, что роль главного героя, праздно­шатающегося юноши, который должен был символизи­ровать тигра, отдали Альвину Айли, известному негри­тянскому танцору и хореографу. Даже самые преданные друзья Логана, которые каждый день сидели в глубине за­ла и наблюдали за происходящим, забеспокоились.

— Черт возьми, Джош, этот Альвин двигается совсем не как тигр!

—Конечно, — парировал Логан. — Он как Нижинский.

—На эту роль нужен черный Брандо.

—Да, — соглашался Логан.

—Премьера через три недели.

—Боже! — воскликнул Фейблеман.

— О, не беспокойтесь, — сказал Оливер Смит, сопро­дюсер.

— Я и сам беспокоюсь, — признался Логан.

На следующий день, после того как Айли отыграл эпизод с покачивающей бедрами милашкой Дианой

Сэндс, он вдруг пересек сцену и у самого занавеса вдруг закрыл лицо руками. На секунду воцарилась тишина. По­том по залу медленно пронеслось эхо не то смеха, не то рыданий, которое тут же перешло в неконтролируемые, почти истеричные всхлипывания. Все замерли, никто не двигался — ни на сцене, ни среди музыкантов.

Наконец Питер Фейблеман, который сидел в глубине зала, подошел по проходу к Логану, сидевшему в седьмом ряду.

—Джош, — прошептал Фейблеман, — надо бы что-то сделать.

—А что я могу? — Логан пробежался рукой по своим светлым волосам. — Ему просто надо было это выплеснуть.

—Может, дадите карт-бланш мне? — осведомился Джо Куртис, один из помощников Логана, сидевший в кресле через проход.

—Дело в том, что отвечать за все буду я, — заметил Логан. Потом покачал головой, в то время как Айли про­должал всхлипывать, а Клаудиа Макнейл его утешала, и сказал Куртису: — Испытываю от всего этого какое-то странное удовольствие. Альвин делает все именно так, как я хочу, — лежит пластом и плачет!

Логан, Фейблеман и Оливер Смит все еще думали, что Айли справится. Он хорошо смотрелся в этой роли, согла­шались они; у него было более мускулистое тело, чем у Сонни Листора; да и вообще поздновато было уже ис­кать нового тигра. Логан почувствовал, что, если сцена­рий будет почетче, актерам станет легче, поэтому они с Фейблеманом на три дня закрылись в комнатушке за кулисами и переработали сценарий — убрали кое-какую

фейблемановскую литературщину в тех местах, где, как считал Логан, зритель будет ждать действия.

— Куда, черт возьми, подевался Логан? — проухала Клаудиа Макнейл на третий день репетиций под руковод­ством помрежа Дэвида Грея. Клаудиа все еще злилась на Логана за то, что он в начале недели куда-то исчез и не счел нужным поставить ее в известность о своих планах, а теперь, когда Логан где-то работал над сценарием и бро­сил всех на произвол судьбы, негритянка просто кипела от злости. Она стояла вместе с другими актерами за кулиса­ми, как в семейной сцене самого спектакля, и причитала:

—Логан должен быть здесь! Мы остались без режис­сера.

—И наша репутация под угрозой, — добавила Диана Сэндс.

—И его тоже! — рыкнула Клаудиа. — Только он этого не понимает, но если думает, что всю вину свалит на ме­ня, то глубоко ошибается. Я сейчас пойду к телефону и позвоню Салли Хаммонт в «Пост» или этому парню из «Трибюн»... как там его? Он еще женился на той актрисе, Моргенштерн, вот как, — и я все им расскажу, как он за­манил нас сюда и как мы до ночи слушали его шуточки об этой Лу-и-зи-ане, а потом он три дня носу на репети­ции не кажет!

Все закивали, и она продолжила:

— Все эти переписывания надо делать по ночам! Чем он, черт возьми, занимается ночью? Безобразие! Люди смотрят на меня и думают, что после «Изюма на солнце» я разучилась играть, что мне нечего им предложить; нет, так не честно... Меня все здесь достало. Хватит водить нас за нос, хватит все валить на мою расу, я уже тридцать лет в театре, а этот Логан не желает даже показаться. Нахал!

Через несколько минут двери открылись, и вслед за Питером Фейблеманом вошел Логан. В руке он держал переписанные страницы первого акта. Когда Логан спус­кался по небольшой лестнице на сцену, Клаудиа наблю­дала за ним из прохода в зале. Потом она десять минут дожидалась, когда подвернется удобный случай.

В середине своего монолога Клаудиа краем уха услы­шала, как Логан что-то шепчет Фейблеману. Словно Эмми Лейн поймала его за руку, когда мальчик потянул­ся к коробке с печеньем. Вся вспыхнув, Клаудиа закри­чала Оливеру Смиту, сопродюсеру, который сидел в де­вятом ряду:

—Мистер Логан разговаривает! Я не могу продол­жать!

—Я не разговариваю, — зло возопил Логан со своего места.

—Нет, вы разговариваете, — настаивала Клаудиа. — Я слышала, что вы говорите!

—Я не разговариваю, — стоял на своем он. — Кто-то другой разговаривает. Это был не я!

—Это вы разговариваете! — закричала она, тряся мощными плечами и пожирая его своими огромными глазами. — И вы сбили меня с ритма!

—Слушай! — Логан подошел к месту, где сидел Оли­вер Смит. — Мне надоели ее выходки.

—Это у вас вечно выходки, а не у меня! — сказала она.

—Это невыносимо!

—Хотите, чтобы я ушла? — с вызовом спросила Клау­диа.

—Слушай, — режиссер сбавил тон, — все здесь стара­ются как могут. И такие поступки я терпеть не могу. Чего ты хочешь — чтобы мы отказались от постановки?

Клаудиа повернулась, снова затрясла плечами и при­нялась мерить шагами сцену.

—А теперь, — сказал Логан, стараясь сдвинуть дело с мертвой точки, когда вся труппа застыла в ожидании, — а теперь не будешь ли ты так любезна, чтобы начать все сначала?

—Я не могу начать, — виновато промолвила она. — Вы сбили меня с ритма.

—О-о-х-х-х, Оливер, — простонал Логан, приложив руку ко лбу, — это невыносимо!

—Ну, это ваши проблемы, — вставила Клаудиа свое словечко.

—Ты — моя проблема! — вскричал режиссер.

После этого все в театре беспокойно задвигались. К счастью, Клаудиа ему не ответила, она переступила с ноги на ногу, как борец сумо в ожидании решения судьи. Повисла тишина, и все понемногу начали успокаиваться. Клаудиа дочитала свой монолог, а Дэвид Грей скомандо­вал «Занавес», и все вздохнули. Перерыв.

Стоя у входа в театр «Бут», засунув руки в карманы и обдуваемый свежим осенним ветерком, раздувающим его длинные светлые волосы, Джошуа Логан сказал:

— Я позволяю Клаудии Макнейл так много потому, что доверяю ей и наслаждаюсь ее талантливой игрой, не хочу связывать по рукам и ногам ее талант, понимаю, что мы с ней как единое целое.

Как сейчас помню, — добавил он, — Эмми Лейн час­тенько словно сходила с ума, а ее лицо при этом станови­лось пепельным. Когда Эмми радовалась, ее лицо каза­лось коричневым, иногда пурпурным, но иногда она пу­гала меня, когда выходила из себя, а довольная всегда помогала мне, одевала, завязывала шнурки и застегивала пуговицы, и теперь перед мною разворачивается это шоу, и снова некая Эмми Лейн то и дело становится пепель­ной. Но я хочу помочь ей — должен помочь — разобрать­ся с ее творческими шнурками и пуговицами. Не знаю только, хватит ли мне сил.

Он походил немного взад-вперед, глубоко вдыхая воздух Шуберт-аллеи рядом с театром.

— Забавно, — сказал наконец он, — но почему-то я сейчас все время счастлив. Может, из-за всех моих негров. Иногда мне как бы передается, как они сами ощущают се­бя в этом мире. Даже не знаю. Но что-то делает меня сча­стливым. Помню, в детстве мне хотелось стать негром. Помню их свежесть, их бархатные голоса, а больше всего их свободу — они могли сколько угодно бегать босиком, раздетые, им не нужно было то и дело мыться, ходить в церковь три раза в неделю. Выражаясь современным язы­ком, у них не было конформизма. В каком-то смысле, — медленно проговорил он, — они правили нами — держа­ли нас на нашем месте, они были сильнее силою слабос­ти, только они не были слабыми, они обладали силой служить нам.

Он вернулся в театр, где по залитой огнями сцене в са­ду среди луизианских лачуг ходили актеры; голос Клау­дии Макнейл смягчился, потому что несколькими днями раньше у нее побаливало горло. Но в конце сцены ее го­лос зазвучал на полную мощь, и Логан весьма благожела­тельным тоном заметил:

— Не напрягай свой голос, Клаудиа.

Она ничего не ответила, только что-то шепнула дру­гому актеру.

— Не напрягай голос, Клаудиа, — повторил Логан. Она опять его проигнорировала.

—КЛАУДИА! — крикнул Логан. — Оставь свою актер­скую мстительность! Слышишь?

—Да, мистер Логан, — отозвалась она покорно, но не без сарказма.

—На сегодня мне уже достаточно, Клаудиа.

—Да, мистер Логан.

—И перестань повторять без конца: да-мистер-логан.

—Да, мистер Логан.

—Ты отвратительная грубиянка.

—Да, мистер Логан.

—Ты — чудовище.

—Да, мистер Логан.

—Да, мисс чудовище.

—Да, мистер Логан.

—Да, МИСС ЧУДОВИЩЕ.

Неожиданно Клаудиа Макнейл замолчала. До нее до­шло, что режиссер именует ее чудовищем; ее лицо сдела­лось пепельным, взгляд стал ледяным, и она почти офи­циальным голосом сказала:

—Вы... назвали... меня... не... моим... именем!

—О, Боже! — Логан хлопнул себя ладонью по лбу.

— Вы... назвали... меня... не... моим... именем! Негритянка стояла на сцене как каменная глыба, до­жидаясь от него каких-то действий.

—Оливер! — позвал Логан сопродюсера, который всем своим длинным худым телом вжался в кресло, как в окоп на фронте. Ему очень не хотелось говорить что-то ни против своего старого друга Логана, ни против Клау­дии Макнейл, которая вот-вот ринется на них по прохо­ду между креслами и, возможно, нанесет непоправимый урон его тщедушному телу.

—Оливер, — продолжил Логан, — я просто не могу понять, что мне с ней делать. Строит из себя королеву или невесть что...

—Это вы у нас королева! — парировала она.

—Хорошо, хорошо, это я королева. — У Логана не осталось сил спорить. — Так что мы будем теперь делать?

—Возьмите другую актрису, — сказала Клаудиа.

—Хорошо, согласен, — произнес Логан. — Хорошо, — повторил он. — Мы можем прекратить репетиции, мы можем... — Теперь он ходил по залу, и казалось, что ре­жиссер вот-вот покинет театр.

— Послушайте, — быстро сказала Клаудиа. Он остановился.

— Послушайте, — начала она снова, понимая, что если репетиции прекратятся, то из-за нее другие актеры станут безработными. — Я... тоже человек, и меня тоже немного заносит... и я на сцене уже тридцать лет... и никто еще не указывал мне пальцем... не выгонял меня из спек­такля... и...

Она продолжала и дальше в том же духе, и Логан пони­мал, что актриса в его руках, он мог бы еще поиграть с ней, дать ей выплеснуть все наружу, но не стал ждать. Вместо этого он подошел к сцене, взобрался на нее, а потом не­медля приблизился к Клаудии и заключил ее в объятия, прижался своими светлыми усами к ее щеке... А затем — спектакль, да и только! — ее черные руки легли на его бе­лую рубашку и обняли Логана.

Они чуть не плакали, обнявшись, эти два больших до­брых человека, стоявшие в ярком свете рампы, они слов­но выбились из сил, а вся труппа собралась вокруг и сви­стела, улюлюкала, хлопала в ладоши.

Потом Клаудиа мягко отстранилась и, глядя на свой кулак, усмехаясь сказала:

—Когда все закончится, получишь от меня та-а-акой славный удар в челюсть!

—Когда все закончится, — хохотнул он в ответ, — ты меня не поймаешь!

—Поймаю, — пообещала она.

—Придется побегать, потому что я буду уже далеко.

После этого эпизода дела в последние две недели по­шли на лад. Никто не надеялся, что это будет хит сезона, но говорили, что хотя бы премьера состоится. Клаудиа подозревала, что следующей ее выходки Логан не потер­пит, и притихла. Логан, конечно, тоже не хотел неприят­ностей. Когда Клаудиа репетировала на сцене, а ему не хватало свежего воздуха, он не решался пройти мимо нее, а выходил через неосвещенную дверь в глубине зала, при этом отпирал четыре засова и открывал замок как можно тише, словно выскальзывал из своего дома в Мэн­сфилде, надеясь, что Эмми Лейн не услышит. Возвращал­ся он так же осторожно: Клаудиа была на сцене и ничего не слышала, а значит, опасность ему больше не угрожала.

Вдобавок к потеплению отношений между Логаном и Клаудией сценарий стал намного лучше, и Алвин Айли хорошо играл сложную роль тигра, потому что прекрас­но владел своим телом, отчасти благодаря помощи Лога­на. Ал Фриман¹, исполнявший роль младшего брата героя

¹ Ал Фриман (р. 1934) впоследствии стал известным киноактером.

Айли, отлично сыграл несколько комических сцен, и спектакль усилили два дополнения: Роско Ли Браун сы­грал зловещего священника, который шантажирует Айли, а Пол Барри, единственный белый актер в шоу, получил роль бедного луизианского батрака, выиграв конкурс у пяти других актеров, в числе коих был и старый знако­мый Джошуа Логана, с которым они вместе делали еще «Мистера Робертса». Логан поначалу тепло принял свое­го приятеля, но скоро понял, что батрак в его исполнении напоминает военно-морского офицера, и разочарованно покачал головой:

—Спасибо, Боб, но я думаю, с учетом фактуры и воз­раста, ты не годишься на эту роль. — А потом сказал Фейблеману: — Ты не можешь сделать все на старый лад, Питер?

—Конечно, не могу, ты и сам знаешь, — тихо ответил Фейблеман.

Но если бы сам Логан мог повернуть все на старый лад, несомненно, вернулись бы дни, когда шла работа над «Мистером Робертсом». Ту пору он описывал как «слав­ные, счастливые времена» сотрудничества с молодым та­лантливым романистом Томасом Хеггеном¹, судьба кото­рого сложилась столь трагически. Они тогда успешно ра­ботали над пьесой как соавторы, поскольку, как сказал Логан, у него «была сильная маниакальная депрессия, а у Хеггена — слабая маниакальная депрессия». Устроив­шись как-то ночью на красно-желто-голубом ковре, кото­рый Недда купила в бриджпортской лавке старьевщика, Логан и Хегген в один прием накатали целый второй акт пьесы. Шоу выдержало на Бродвее 1157 представлений.

¹ Томас Хегген (1918-1949) прославился после выхода романа «Мистер Робертс» и одноименного спектакля. Много пил, был нарко­маном и трагически погиб.

Это были дни, когда Говард Линдсей объявил Логана гением и когда престарелый Оскар Хаммерштейн II¹ бла­гословил Джошуа на то, чтобы стать великим режиссе­ром, потому что он точно видел сценическую компо­зицию и движение, чутко слышал диалоги и дикцию ак­теров, ему хватало шарма для объединения компании актеров в счастливое братство, он был наделен талантом анализировать, улучшать и дорабатывать сценарий и прислушиваться к критике. Драматург Пол Осборн тогда сказал, что Логан «идя по улице, не пропустит ни одного мальчишки, который подбирает окурки, чтобы не подо­звать его и не попросить подобрать окурок более артис­тично».

Тогда, в мае 1949-го, Хегген уже не мог сам снова что-то написать. Он трагически погиб, утонув в ванне. Ему было всего двадцать девять лет. Но

Логан помнил о тех замечательных днях, когда создавался «Мистер Робертс». Он назвал своего сына Томасом Хеггеном Логаном и хра­нил на почетном месте в своем коннектикутском доме купленный у старьевщика красно-желто-голубой ковер.

После этого Логана ждал не один триумф — «Тихооке­анская история», «Глициния», «Пикник», — но он про­должал считать «Мистера Робертса» своей высшей точ­кой и по-прежнему печально и медленно говорил: «Это было лучшее время в моей жизни».

¹ Оскар Хаммерштейн II (1895-1960) — писатель, продюсер и ре­жиссер мюзиклов. Хаммерштейн I — его дед, оперный импресарио.

В 1953 году Логан вернулся в Луизиану, чтобы сделать в Нью-Орлеане «Доброго сэра», одновременно сражаясь за права на постановку «Сайонары», а потом, сам не зная, как это произошло, вдруг оказался в Мэнсфилде. Осмат­ривал старую плантацию. Увидел глицинию, которую еще его дед не сумел срубить. Потом, не вполне осознавая, что делает, Джошуа Логан заехал в «Джолли Ден» — игру­шечный домик, который его дед давным-давно построил для Джошуа и Мэри Ли. Затем Логан вернулся в Новый Орлеан. И сам лег в больницу «Де Пол».

— Вы спрашиваете, перестану ли я когда-нибудь хо­дить к психиатрам, — сказал он однажды вечером, за не­делю до премьеры шоу «Тигр, тигр, жгучий страх», по до­роге к своему дому на Третьей авеню. — Ну, право, не знаю. Вы спрашиваете, что со мной такое происходит, что не дает мне почувствовать себя удовлетворенным и абсо­лютно счастливым, или умиротворенным, или вполне до­вольным своей жизнью, и я думаю, корни здесь уходят в детство, когда для меня установили столь высокую планку, что я с тех пор никак не могу ее достичь. Никогда не стану таким хорошим, каким хочу быть, — никогда не проеду по Мэнсфилду, стоя на спине лошади со скрещен­ными на груди руками.

Это не значит, что мира в душе Логана в последующие годы не было; одним своим достижением он гордился. Он как-то сказал:

— Я наконец перестал быть неуклюжим простофилей. Знаете, кого я имею в виду? Этакого застенчивого уваль­ня. Он такой якобы неловкий, такой весь из себя проста­чок. — И режиссер сунул руки в карманы, опустил голову и прошелся, шаркая ногами. — Нет, я, конечно, остался застенчивым, — добавил Логан, — хотя матери это и не нравилось, и однажды, когда я напомнил ей о своей Пу-литцеровской премии (за «Тихоокеанскую историю»), она сказала, что пьеса написана в соавторстве, — и тем са­мым дала понять, что видит разницу между человеком, который способен получить такую премию, и человеком, который может скакать на лошади В ОДИНОЧКУ.

В любом случае, — продолжил Логан, — я знаю, что могу сделать. Из-за меня может случиться какое-то про­исшествие. Могу вдохнуть в людей веру. Могу развеять чьи-то сомнения. Знаю, что каждый артист находится на грани отчаяния, и если позволить этому отчаянию уси­литься, все надежды рухнут, поэтому я стараюсь дать людям надежду и взбодрить их. Если безысходность рас­тет, я гоню ее прочь, когда могу — а могу не всегда, — но знаю, что, если в разгар репетиций поднимется паника, вся работа пойдет насмарку. Я руковожу людьми, которы­ми, как они считают, никто не может руководить, вроде Мэрилин Монро, и я знаю, что им нужны восхищение, уважение, любовь и забота, их я им и даю, и какую бы форму ни приняла паника той или иной звезды, я не дам себя разозлить или вывести из равновесия.

Но, — продолжил он задумчиво, — думаю, если бы у меня была свобода от всего... свобо-ода... думаю, я бы мог написать... написать больше Марселя Пруста... я писал бы без остановки. Но сейчас меня словно переполняют слова. — Он провел левой рукой по горлу. — И у меня есть теория — всего лишь теория, — что, если бы я начал пи­сать, это бы очень понравилось моей матери. Это стало бы именно тем, чего она хотела. И может быть... может быть, я бы стал походить на своего отца. И умер бы.

Дата добавления: 2015-10-21