Виктор Потиевский. «Мертвое ущелье». 8 страница

Сам характер сообщения, уверенность, с какой все это было сказано тыловику, заставляли серьезно задуматься. Если это правда — а оба они, комиссар и командир, поверили толстому оберсту,— то против них и подполья затевалось смертельное дело. Пленному полковнику не было смысла выдумывать. Он был старый и нездоровый, он очень хотел спасти свою жизнь. Болезненные и слабые особенно сильно цепляются за жизнь, когда она оказывается под угрозой. И сообщение пленного немца выглядело убедительным и весьма тревожным.

Первое, что надо было сделать, сообщить о новых сведениях подпольщикам в город. Следовало досрочно отправить туда деда, использовать запасной час связи. Но кто сообщит связнику об этом? Это был исключительный случай, и оба решили вывести на деда, то есть раскрыть связника Хохлову. Он про деда, правда, знал, но лично с ним никогда не встречался. Так что дополнительного риска здесь не было. Тем более, Хохлов абсолютно надежен, разведка — его основное дело, да и переводчик тоже он.

Обговорили с Хохловым его визит к связнику, сроки, когда тот должен поехать и вернуться, подготовили текст записки. Но в последний момент возникла еще одна проблема.

— А ведь дед-то теперь уже не просто связник... — Тон комиссара был раздумчивый и даже с оттенком улыбки.

— Это почему? — Топорков с интересом посмотрел на заместителя.

— Да потому, что он теперь связник с инициативой, то есть и сам разведчик. И на случай, если ему придется делать сообщение, и вообще для пользы дела ему нужен псевдоним, подпольная кличка.

— Да, пожалуй.

Хохлов молча внимательно слушал разговор командира с комиссаром. Считал полезным пока помолчать.

— Ну, а как мы его окрестим теперь?

— Может, «Скворец»? — Командир улыбнулся. — Это нейтрально, но ему соответствует. Он ворчлив, много чирикает.

— Пожалуй, нет, командир.

— А как?

— Давай назовем его «Королевич», а?

— Почему?

Хохлов и командир оба вопросительно уставились на комиссара.

— Ну, во-первых, это никак не наводит на него. Королевич должен быть молодым и красивым. Конечно, немцы так примитивно не рассчитывают свои предположения и версии, но «Королевич», мне думается, в самый раз. Неожиданно и никак не наводит на деда.

— А что? Пожалуй, пойдет. — Это были первые слова, сказанные здесь Хохловым.

— Согласен,— кивнул командир,— пусть будет «Королевич».

. БРАТ ВОЛКА

Начальнику разведки отряда Станиславу Ивановичу Хохлову только исполнилось двадцать пять лет, но его иначе, как по имени-отчеству, никто не называл. Кроме, конечно, Топоркова. Тот всех звал по фамилии, коротко, официально, по-деловому. Так уж у него было принято, у Топоркова.

Разведчики только иногда обращались к своему командиру, называя его «лейтенант». А так все время — Станислав Иванович.

Он был всегда спокоен, выдержан, нетороплив и молчалив. И даже казался из-за этого незаметным на совещаниях командиров, несмотря на свой рост,— он был высок и широк в плечах, что было видно, даже когда он сидел.

После разговора с командиром об Углове он стал внимательно присматриваться к этому новичку. И вскоре обнаружил удивительные вещи. Опытный разведчик заметил то, что оставалось незаметным для всех остальных. Углов слышал, как кто-то подходит к землянке на целых двадцать секунд раньше его, Хохлова. А у Хохлова был хороший слух. Станислав Иванович видел, как едва заметно начинали вздрагивать уши новичка, и вскоре после этого и до Хохлова доносились шаги снаружи. Когда кто-то входил в землянку, Углов пошевеливал ноздрями, и командиру разведчиков казалось, что этот Углов, как зверь, принюхивается к пришедшему. В первую же ночь Хохлов установил, что Углов хорошо видит в темноте. Он выходил ночью из землянки, видимо, по нужде. И когда встал, пошел прямо и быстро к выходу. Так же и возвратился. Не ощупывая себе путь, как другие, когда в землянке не было никакого освещения, кроме слабого отблеска ночных сумеречных полутонов, которые просачивались через дверь. Но это были тени, их никак нельзя было назвать даже слабым светом. И вот в этой почти полной темноте новичок двигался быстро и уверенно, как при свете. Все это было странно и так не похоже на все остальное, что всегда замечалось за людьми. Хохлов понял, что этот парень чуток, как дикий зверь, очень силен и ловок. Он исследовал лук, сделанный Угловым, и оценил его в полной мере. Это было серьезное и бесшумное оружие. Пожалуй, иногда очень нужное в разведке.

Хохлов понимал, что наблюдения его важны, но прямо-таки не знал, что и как он будет докладывать командиру отряда обо всем этом. Он раздумывал, пойти ли сейчас к командиру или понаблюдать еще. Углов в это время прогуливался вдвоем с помощником Хохлова. Тот рассказывал новичку, куда они ходят в разведку, какие данные собирают, как собирают. Однако все говорилось в общих чертах. Конкретности приходилось обходить, ведь был приказ: не знакомить Углова с оперативной обстановкой. Да и сам он это чувствовал, понимал, что проверяют, и не настаивал ни на чем, не уточнял, не спрашивал. Слушал, и все.

А Станислав Иванович в это время все никак не мог решить, как ему быть именно сейчас. Раздумывал и колебался, припоминая все мелочи, которые заметил за прошедшие сутки. Слишком серьезными были его наблюдения, чтобы молчать и выжидать. Но вместе с тем...

Внезапно зазвонил полевой телефон.

— Хохлов! Срочно зайди.

— Иду, командир.

Топорков молча протянул ему расшифрованную радиограмму: «Внешних особых примет нет, но сержант Углов обладает обостренными чувствами: чутьем, слухом, зрением. Больше двух лет жил в тайге в волчьем логове. Хромой — так звали волка, с которым он жил в лесной пещере. Такие данные от армейцев. Девятый».

Радиограмма из штаба партизанской бригады, подписана ее командиром. Хохлов перечитал ее дважды, положил на стол и улыбнулся.

— Ну, что скажешь, Хохлов?

— Скажу, командир, что он очень даже нужный для нас человек.

— Но еще надо проверить эти его «особые приметы». Правда, с Хромым мне уже ясно...

— Не надо ничего проверять, командир. Именно об этом я и собирался вам доложить. Да, откровенно говоря, и не знал, как буду объяснять. Странным мне это показалось. Теперь все понятно. Он и видит во тьме, и обнюхивает входящих, как зверь. Вроде и виду не подает, а ноздри подрагивают и воздух незаметно втягивает, принюхивается, как бы инстинктивно.

— Ты уверен?

— Так точно, командир.

— Ну, тебе виднее.

— Так что, если не возражаете, сегодня ночью я беру его на операцию.

— Вообще-то не возражаю. А... не рано? Да и здоров ли он?

— Здоров. Сам все время напрашивается. А насчет обстановки — не рано. Он ведь войсковой разведчик. Да еще с его данными он в любом деле, в любой нашей операции сразу сгодится.

— Ну что ж, тогда — добро! Действуй!

— Слушаюсь, командир.

Часа два Станислав Иванович обговаривал с Игнатом детали сегодняшнего похода, по карте прорабатывал маршрут. Уточняли время и место выхода, разделение группы, возвращения. Игнат ознакомился с принципом кодирования записок, отправляемых из отряда в городское подполье и обратно в отряд. Хохлов объяснил Игнату, где найти связного и как положить записку в тайник саней. Только при острой необходимости можно пользоваться этим каналом связи: вдруг Игнат по какой-то причине не сможет вернуться в отряд, надолго задержится. Записку надо писать: «Королевичу». Кто ездит на этих санях, Хохлов не сказал, кто «Королевич» — тем более. Ездит ли связник или кто-то другой, кто даже не подозревает о тайнике, все это было неизвестно, да и не положено знать никому, кроме командования. Партизаны и разведчики пользовались передвижным тайником, иногда даже видели хмурого деда с жидкой белой бороденкой, но никто с ним не общался, да и он вполне мог быть чужим, ничего не знающим о тайнике, который он возит с собой. Ездил он примерно в одно время, и, изучив расписание его поездок, можно было вполне пользоваться его услугами и без его ведома. Заканчивая разговор, Хохлов сказал Игнату:

— Так что при необходимости можно воспользоваться тайником и передать записку. Как писать, запомнил?

— Конечно.

— Карандаш есть?

— Есть.

— Подписываться будешь... В общем, тебе, наверное, ясно, что нужна для этого подпольная кличка.

— Понятно.

— Но с этим у нас строго. Псевдоним сам себе не выбираешь. Он должен и соответствовать, и чтоб его разгадать нельзя было.

— Понятно.

— Так вот: у тебя будет кличка — «Брат волка». Не возражаешь?

— Так вы связывались с командованием?

— А как же иначе? У нас, браток, иначе нельзя. Немцы, они народ ушлый. Таких нам шпионов подкидывают, век не подумаешь. В соседнем отряде пока провокатора раскусили, провалили две явки в городе и три задания сорвали. Восемь человек погибло. Да как погибло — в гестапо... И то случайность помогла раскусить его, гада. Потом расскажу, после. Ну ладно. Так устраивает тебя твой псевдоним? — Хохлов улыбался.

— А я и вправду, пожалуй, брат волка. Где-то он там, в северной тайге, гуляет, брат-то мой. Жив ли...

— Хромой?

— И про Хромого знаете... Он самый... Верный, умный волк. Да они, волки, все умные звери. По уму, по своей жизни, все, как люди, соображают. Только очень суровы они и к себе, и к другим. Ну что ж... Жизнь у них такая. Поживи без всего в зимней тайге, где холод и голод. Голодная смерть поджидает всюду. Да и охотничья пуля всюду караулит. Станешь суровым...

— Знаем, Игнат, твоих братьев. Их и здесь хватает. До наших лошадок они очень охочи. Не горюй, еще повстречаешься. Смотри, как бы они тебя по-родственному не сожрали.

— Да нет, товарищ командир, они не немцы, не сожрут. С волками уж я договорюсь. — Игнат улыбался, ему приятно было говорить о волках, потому что всегда в таких случаях он думал о Хромом, о той дальней тайге, о своей победе над длинным немцем из землянки на побережье. Это были воспоминания, которые радовали.

— Ладно, Игнат, те ли, эти ли волки, со всеми надо ухо востро держать.

— Это верно, Станислав Иванович.

. ЗАДАНИЕ

С девятнадцатилетним Васькой Кулешовым, воевавшим в партизанской разведке с сорок первого, Игнат вышел на задание. Надо было подойти на лыжах к аэродрому, что располагался под Верховском. Это был новый аэродром, только недавно устроенный немцами. Видимо, здесь и собирались принимать авиацию, связанную с двумя новыми дивизиями, Может, приданную им или транспортную для переброски части этих соединений.

Разведчикам было поручено нанести на карту расположение аэродрома, наружную охрану, часовых, вышки, если они есть. И обязательно обнаружить и нанести на карту пулеметные гнезда, охраняющие аэродром. Проследить и записать время и порядок смены часовых и, конечно, количество и типы самолетов, которые сейчас там есть. Все это поручалось Игнату. Но поскольку сам он знал местность только по карте, а надо было ночью сразу выйти точно к объекту, то ему, сержанту-разведчику, дали в помощники Ваську Кулешова. После выполнения задания, если Кулешов больше не будет нужен, Игнат должен его отпустить в Верховск, где у Васьки было другое задание, о котором сержанту не сообщили. Это его уже не касалось. Он после разделения группы должен был возвращаться в отряд с добытыми сведениями.

На задание предполагалось затратить сутки. Поскольку ночью все детали высмотреть и засечь было невозможно. Необходимо было наблюдать за аэродромом днем, разумеется, выбрав наблюдательный пункт и хорошо замаскировавшись перед рассветом. Кроме автомата ППШ, пистолета ТТ, трех гранат Ф-1 и двух ножей — все это он всегда брал с собой в разведку,— Игнату дали еще и полевой бинокль.

Они шли молча на лыжах по целине метрах в пятистах вдоль широкой накатанной дороги. Игнат впереди, Кулешов — следом. Игнат всерьез научился ходить на лыжах только на фронте. Хотя еще с детства любил лыжи, но до войны настоящих лыж найти было негде, он катался на самодельных, да и то только с горки. А на фронте — и лыжи были, и нужда заставила.

Ночь выдалась пасмурная и темная, но Игнат, как обычно, все хорошо видел: и черную полоску леса вдалеке справа и сзади, и высокую бровку накатанной дороги в полукилометре слева, и какие-то строения впереди, примерно в двух километрах. Он знал, что Кулешов ничего, кроме полосы чернеющего леса, не видит, по ней и ориентируется. Но Игнату именно для первого раза необходим был помощник, ходивший здесь неоднократно.

— Впереди, километрах в двух, будет этот объект, где, мы предполагаем, где может быть... Пожалуй, наверняка должен там оказаться аэродром. Днем сюда никак нельзя подойти, кругом поле. А ночью — ничего не видно. С другой стороны объекта — лес. Но там оцепление, колючка, часовые на каждом шагу. Так что там тоже не подобраться. Только вот здесь и ночью. Вон в той стороне этот объект... — Василий говорил полушепотом, так было принято в разведке, несмотря на очевидную пустынность ночного поля.

— Знаю,— сказал Игнат и добавил: — Хорошо. — Он чуть не брякнул «вижу», но вовремя спохватился.

Подошли к строениям ближе, метров на пятьсот. Игнат стал разглядывать их в бинокль. Кулешов ничего не понимал. Хотя начальник разведки и сказал ему, что у сержанта, с которым он идет, волчьи глаза и уши, но он принял слова Хохлова за шутку. И ему было странно наблюдать, как почти в полной темноте этот сержант смотрит в бинокль на объект, хотя он, Кулешов, человек с отличным зрением, не очень отчетливо видит стоящего в двух метрах от него сержанта.

— Ты, Вась, можешь теперь топать в Верховск на свое второе задание.

— Как, сейчас?!

— Конечно. Ты мне больше не нужен.

— А кто тебя страховать будет завтра утром, когда мы будем засекать точки объекта и наносить их на карту?

— Никто. Потому что утром я уже буду докладывать о выполнении командиру. Я все сделаю ночью.

— Но ведь темно!

— Я все вижу.

— Ну и дела...

— А тебе надо торопиться, потому что полночи уже прошло.

— Так мне уходить?

— Конечно. Я же сказал.

— Ну, тогда я пошел... Бывай.

— Удачи, Вась.

— Спасибо. Тебе тоже.

Игнат еще долго слышал легкий скрип лыж Кулешова, но потом он растаял в густой ледяной мгле январской ночи.

Игнат подошел ближе к объекту. Ветер дул на него, в этом ему повезло. Он понимал, что там могут быть овчарки, но при таком ветре они его никак не смогут учуять. И все же он остановился метрах в пятидесяти от линии столбов, на которых была натянута колючка. Ближе подходить опасно. Даже его осторожную походку собаки могли услышать. Снег пушистый, какой бывает в морозную погоду, и он почти не скрипит, если умело по нему ступать. На этот раз Игнат не сошел с лыж, так бесшумнее.

Полоса леса, что оставалась справа в течение всего пути, подошла вплотную к объекту, и высокие сосны и ели хорошо маскировали сверху аэродромные строения. Похоже, что это действительно аэродром. А взлетная полоса где-то дальше, она не может быть под деревьями, ведь самолетам надо с нее взлетать. И где-то неподалеку от нее должны быть капониры с замаскированными в них самолетами.

Принюхавшись, Игнат учуял запах животных, скорее всего — лошадей. У них запах более резкий, чем у собак. Отчетливо, без бинокля, он видел даже дальние боковые вышки с часовыми. А на ближних легко разглядел станковые пулеметы «МГ», укрепленные на шарнирах.

Он развернул планшет и стал наносить на карту условные знаки.

Пока дождался смены часовых, прошло больше часа. Записал время смены, нанес стрелкой направление, откуда приходит смена. Потом стал обходить объект по периметру, держа под наблюдением все ближние и боковые дальние вышки. Надо было дождаться следующей смены караула, чтобы точно установить периодичность.

Пройдя километра три вокруг объекта, разглядел наконец в бинокль то, что, видимо, было взлетной полосой,— широкое ровное поле, расчищенное от снега.

Он хорошо видел часовых на ближайших вышках. Оба они внимательно смотрели на внешнюю и на внутреннюю сторону от колючки. Хотя ночь была темной, но на белом снежном поле внутренней территории объекта любой темный предмет был бы хорошо заметен. С внешней стороны оцепления тоже было снежное поле...

С расстояния тридцати-сорока метров, в белом маскхалате, с автоматом в белом чехле, неподвижно стоя в полный рост, Игнат пытался в бинокль разглядеть капониры. И вот наконец он заметил, разгадал... В трехстах метрах от него на ровном снежном поле были участки со снежной насыпью на метр-полтора выше уровня земли. Капониры... Между насыпью натянута белая как снег, ткань, а под ней в укрытии, в каждом капонире,— самолет... Все замеченное нанес на карту. Записал время второй смены караула. Сложил планшет и двинулся обратно.

Он прошел уже половину пути и подходил к лесу, как вдруг увидел слева от себя метрах в четырехстах черные тени, которые двигались ему наперерез. Еще не разглядев их толком, едва увидев, он узнал их. Это были волки.

Метров за сто от него они остановились, пропуская его вперед, и пошли следом. Игнат видел их яркие глаза, прожигающие мглу. Звери шли своей обычной цепочкой, след в след, шли по его лыжне, не приближаясь к нему и не отставая. Время от времени он оглядывался, и подспудно необъяснимое волнение стало охватывать его грудь и голову. Учащенно дыша от возбуждения, Игнат остановился, повернулся к стае боком, поднял голову к небу и завыл. Он выл протяжно, по-настоящему, по-волчьи, певуче выводя тягучую ночную песню древнего и дикого звериного племени.

Волки подошли ближе, сбились в кучу. Игнат видел, что впереди цепочки шла волчица, но потом, когда цепочка распалась, звери сгрудились вокруг вожака — крупного могучего волка со светлой высокой гривой.

Небо уже было чистым. Луна спряталась где-то за лесом, но звезды ярко и морозно поблескивали над снежной пустыней тревожной военной ночи.

Вожак вскинул голову к звездам и ответил Игнату густым, мощным раскатистым воем. Стая дружно подтянула, и грозные пронзительные звуки покатились по сугробам и опушкам, напоминая всем и предупреждая всех, что дикий лес хранит свою мощь, что никто чужой здесь не может быть хозяином, что земля живет своей вольной жизнью, неподвластной человеческим страстям и тщеславию. Гудят на ветру вековые ели, дремлют каменные недра, и снова над округой воют волки...

Игнат хорошо видел вожака, стоящего не дальше чем в тридцати метрах. Это был очень крупный зверь, пожалуй, еще не старый, хотя и в возрасте. По центру высокой гривы, от затылка к спине, проходила светлая полоса. Игнат в темноте не мог определить: то ли это седина, то ли светлое пятно. Но ведь светлые пятна не бывают у волков в этой местности. И на севере, и в средней Руси лесные и степные волки всегда серые — чуть темней или светлей. Так что, пожалуй, это седина. Значит, вожаку лет десять, не меньше.

Игнат не боялся их, даже не снял автомат с плеча. Он знал, что сейчас волки расценивают его как собрата, иначе никогда не подошли бы так близко к вооруженному человеку. Они прекрасно понимают, что такое автомат...

Разведчик молча повернулся спиной к стае и пошел дальше, звери тоже двинулись по своим делам — в противоположную сторону, размеренно, спокойно, цепочкой, след в след.

. ДВА ЛЕЙТЕНАНТА

В это самое время дед Елисей сидел в своей избе возле чуть прикрытой печной топки и раздумывал о том о сем. Свечу тоненькую стеариновую он берег, керосиновую лампу тоже не зажигал. Да и не только ради экономии, хотя, конечно, все это очень трудно добывалось и дорого стоило. Спокойнее, когда в доме темно. Безопаснее так. Никто не забредет на огонек. А времена такие, что ничего хорошего от гостей ждать не приходится. Пьяные полицаи или немцы зайти могут в поисках самогонки, например. Или провокатор какой. А темно в избе — значит, нет никого.

Дед Елисей перебирал в памяти события последних дней. Это просто счастье, что того оберста партизаны взяли на лесной дороге в стороне от Марковки, от деда Елисея деревни. Если бы взорванные машины и убитую охрану полковника-тыловика немцы обнаружили у окраин Марковки, не избежать бы расправы жителям. Дед-то об этом и не думал, когда мчался с сообщением для Топоркова. А тот уж наверняка подумал. И захват сделали, пожалуй, потому именно, что на лесной дороге были немцы, вдалеке от деревень. Да... Уж неделя прошла после того налета, так что ясно — деревенских не обвиняют в ответственности. Мало ли что может быть в лесу, на лесной дороге. Дед вспомнил два новых послания из Верховска в отряд. Он теперь читал все сообщения, ему рассказали шифр. Хохлов долго объяснял, однако дед не все запомнил, хотя обе записки сумел понять, точнее, в основном, догадался. Не такой уж сложный шифр, особенно если час втолковывают, как шифровать и расшифровывать.

В первой записке говорилось, что в городе уже появились новые солдаты и офицеры в черной эсэсовской форме, в общей сложности до батальона. Во втором донесении сообщалось, что у подпольщиков есть два новых полезных человека. Оба бежали из лагеря военнопленных в Белоруссии. Офицеры. Один — пехотный, другой — артиллерист. Дед думал об этих людях. В отряд немало пришло таких же солдат или офицеров, выбиравшихся из окружения, бежавших из плена. Но у него не выходила из головы та записка, которую Топорков отправил в Верховск после допроса тылового оберста. Дед Елисей был хитер той глубинной крестьянской хитростью, которая подчас бывает тоньше и хитрей самой изощренной продуманности психологов и знатоков разведки.

Дед, конечно, понимал, что специалист по борьбе с партизанами и подпольем — это, скорее всего, сановитый эсэсовец с большим опытом проведения подобных операций. Конечно, такой и приедет. Но... А вдруг немцы что-то помудрее придумали или придумают?.. Они ведь соображают тоже. И еще как... И дед снова и снова размышлял об этих двух незнакомых ему офицерах Красной Армии, о которых он почти ничего и не знал. Бежали из плена... Пехотный и артиллерист...

Угли из печной топки дышали жаром. За дверью, в сенях, переступала копытами Манька. Дед только что выпроводил ее туда из своей половины избы, куда впускал иногда от тоски и одиночества. Манька очень радовалась, когда дед впускал ее в комнату, и упиралась, даже пыталась боднуть, когда выпроваживал...

Руслан сейчас спал на сене в сарае возле полиции, там же ночевали и сани — дедовский передвижной «почтовый ящик». А Манька, она была здесь, рядом, и это как-то, хоть чуть, но согревало одинокую душу деда Елисея.

Он похлебал из деревенской миски болтушку из муки и картофельного клейстера, с удовольствием кусая испеченный своими руками в этой же печи хлеб, который дед очень экономно расходовал и которого осталось мало. Похлебка была подсоленной и вкусной, сдобренной малой толикой маргарина, выдаваемого за службу в полиции. Яйца и куры теперь уже были в деревне большой редкостью.

Он тщательно облизал ложку, обтер хлебом миску. Доел этот кусок хлеба и вытер полотенцем миску и ложку. Медленными глотками выпил большую кружку козьего молока и прилег на широкий старинный сундук у стены, подложив под голову ватник и укрывшись старым и рваным своим полушубком.

Топорков дал добро на прибытие в отряд двух новичков. Всех прибывающих в городское подполье там предварительно проверяли. А наиболее тщательно уже проверяли в отряде. И пока шла проверка, они, эти люди, были под контролем и по многим причинам никак не смогли бы сбежать, если бы даже очень постарались. Людей здесь побывало много под такой проверкой, однако так уж случилось, что ни один провокатор не вошел в доверие и не остался в отряде. Провалов не было. Правда, за все время было два провокатора, но обоих удалось раскрыть во время проверки. Одного — это было еще в сорок первом — опознал специально вызванный для этого человек из другого, дальнего отряда. А второго — этим вот, прошедшим летом,— разгадал Хохлов. И первого, и второго сразу же расстреляли.

О том, что было выяснено на допросе оберста, в отряде знали немногие: командир, комиссар, начальник штаба, Хохлов, он же и переводчик, и еще один человек — «Королевич», то есть дед Елисей. Для всех остальных два офицера Красной Армии, прибывшие в отряд, являлись обычными новичками, которых, как всегда было принято, проверяют.

Работы в лагере хватало: ухаживать за лошадьми, заготавливать дрова для многочисленных печек в землянках, ходить в наряды — охранять лагерь, работать на ремонтном пункте — восстанавливать поврежденное оружие, изготавливать мины из взрывчатки добытых партизанами снарядов или авиабомб и всякая другая работа.

Новички обычно занимались этим наряду со всеми остальными. Конечно, и в наряд они ходили, но кроме наружной охраны лагеря и других особо ответственных постов и объектов,— в основном их назначали на внутреннюю службу. Для новичков это было обычным делом.

Уж так получилось, что Игнат сразу познакомился с обоими лейтенантами. Отоспавшись после задания, он пошел на ремонтный пункт, хотел поближе посмотреть, какие мины делают в отрядной мастерской и как это все происходит. Как раз там и трудился офицер-артиллерист, прибывший в отряд по направлению верховского подполья. Он умело разбирал снаряды, вывинчивая взрыватели, и на печке вытапливал тротил из корпуса снаряда.

Звали этого новичка Валентин Бармин, он был лейтенантом, а по возрасту — года на четыре старше Игната. Они разговорились, и он Игнату понравился: серьезный, спокойный, вдумчивый, по виду крепкий парень.

— Где довелось воевать?

— Почти и не довелось. Осенью сорок первого ранили в плечо, и... Попал к ним в лагерь. До этого, правда, наша батарея несколько раз отбивала танковые атаки, это все в августе было. У меня было две гаубицы 122-х,— знаешь?

— Видел. Стрелять не приходилось.

— Ну вот из них и лупили мы прямой наводкой по этим... С крестами. Три штуки сожгли. А вот в сентябре я оплошал... А потом — колючка, собаки, «ахтунг, ахтунг», и одна надежда — сбежать.

— А как получилось?

— Проверяешь...

— Да нет... — Игнат даже растерялся,— я сам здесь недавно...

— Да я понимаю, не в игрушки играем... Ты разведчик?

— Ага.

— Ну так вот, сговорились мы с ребятами. Шестеро нас было. Все боялись, нет ли среди нас провокатора. Да не было, значит... Иначе бы не убежать... Во время работы, а мы песок грузили в карьере, мы вшестером и попрятались, зарылись в песок. Я зарылся глубоко, может, метра на полтора, а сухой веточкой, что заранее себе приготовил, протолкал дырку для воздуха. Сырой песок и держался, не засыпал дырку. Хотя народу было очень много, немцы все-таки заметили наше отсутствие, очень долго искали, дотемна, все перерыли, двоих нашли и сразу же расстреляли. А мы вчетвером в лесу потом встретились. Один из наших и видел все, как тех нашли. Потом еще двое потерялись, когда нас немцы преследовали... Вот мы вдвоем с Валеркой Галкиным и выбрались. Он тоже лейтенант, только пехотный. Его в отряде к лошадям приставили... И как только собаки нас в песке не нашли... Видать, натоптано там много было заключенными, да и песок сырой, не такой запах сильный. Я все время слышал лай и ждал конца. А потом ночью еле выбрался из песка. Там еще одна колючка была, на карьере, но она не под током. Так и ушел... Я все это уже рассказывал и в Верховске, и командиру отряда тоже...

— Да я не...

— Я понимаю... Тебе — так... По-товарищески.

Они помолчали. Игнат видел в глазах этого смуглого высокого парня бесконечную тоску. Казалось, после всего пережитого он даже не рад спасению, поскольку никакое спасение не позволит забыть все то, что было там, за колючкой, за вышками.

Через десять минут Игнат увидел и второго лейтенанта. Бармин прошелся с новым приятелем в порядке перекура и, зайдя на конюшню, познакомил его со своим товарищем по плену.

Они посидели возле фыркающих лошадей, немного поговорили. Галкин был тоже худощав и крепок, как и Валентин, после лагеря уже прошло время, и оба лейтенанта подкормились, худобы уже не было заметно. Но в глазах тоже была тоска. А в голосе сквозила злость, ненависть к немцам, принесшим нашей Родине столько страданий. Чем-то оба парня были даже похожи, может быть, этой лагерной тоской в глазах?.. Игнат слышал, что немецкие лагеря оставляют в человеке вечный след — и в душе, и на руке,— несмываемый, нестираемый номер. Политрук на фронте рассказывал.

. ДИВЕРСИЯ

— Ну что будем делать, комиссар? — Топорков еще раз пробежал глазами расшифрованную записку из города. Она кое-что меняла из предположений и подозрений. Из подполья писали: «Прибыл новый начальник верхов-ского гестапо штурмбанфюрер Хорст. Возможно, это и есть тот специалист, о котором вы сообщали. В город постепенно прибывают войска. На новый аэродром прилетели бомбардировщики «Ю-87». С этой операцией желательно поспешить. Иван». Иваном подписывался секретарь подпольного горкома ВКП(б) Еремин. Звали его не Иваном, а Петром Васильевичем. Но так было удобнее и спокойнее в целях, конечно, конспирации.

— Еремин торопит нас, Виктор Петрович,— комиссар говорил спокойно, но чувствовалось, что он нервничает,— с аэродромом ясно, сегодня ночью и надо будет провести эту операцию. Хохлов и Кулешов пойдут, и Углов, конечно, тоже. Я думаю, сегодня лучше, командир?

— Добро, пусть идут сегодня. Подготовки никакой больше не надо. Все уже сделано. Данные наизусть заучили за это время. Вторая неделя пошла. Теперь бы только ночь потемней.

— Это точно, командир.

— А что будем делать с этими двумя лейтенантами?

— Вот это меня как раз тоже очень беспокоит.

— Да... И подпольщики считают, что этот Хорст, или как его там... и есть тот самый специалист, о котором сообщил оберст. Так что, пожалуй, это наши домыслы, в отношении провокатора...

Дата добавления: 2015-10-21