Российская академия наук институт российской истории 10 страница

Такая сверхсложная комбинация понадобилась лишь по той причине, что, согласно Сказанию о призвании варягов, брат Рюрика Трувор сел в Изборске, но в его археологических материалах ІХ-Х вв. абсолютно от­сутствуют скандинавские вещи. По заключению В.В.Седова, много лет ведшего раскопки Изборска, город был основан славянами в славянском окружении и славяне составляли основу его населения на протяжении всей истории города. Говоря о ремесленном и торговом направлении экономической жизни Изборского городища в IX - начале X в., о по-лиэтничности его жителей, ученый заостряет внимание на том факте, что «ни в домостроительстве, ни в культовых элементах, ни среди вещевых материалах не обнаруживается явных маркеров, указывающих на прожи­вание выходцев из Скандинавии»158. Археолог Г.С.Лебедев, кстати, ак­тивный сторонник норманства варягов, также отмечал, что Изборск уже в ѴШ-ІХ вв. был «значительным центром славянского населения». По словам археолога К.М.Плоткина, прямо обратившегося к рассмотрению состоятельности гипотезы Белецкого, «Изборск всегда оставался на своем месте, у истоков р. Бдеха (известной также под названием Иса), а Псков -на своем месте, в низовьях р. Великая или Moede/Muddow»159. Извест­ный немецкий лингвист Г.Шрамм, считающий, что Северная Русь «воз­никла как следствие усилий викингов, направленных на установление связи с Волжским путем...», и делающий, как верно подметили Джаксон и Рождественская, «топонимические выкладки лишь на базе своей кон­цепции о существовании на Руси скандинавских «опорных пунктов» (от­сюда пытаясь даже в названии г. Белоозера найти скандинавскую основу), вместе с тем сказал: «Я охотно признаю, что славянская этимология названия Изборск пока имеет больше шансов на успех» (добавив, что сам «намеревался уже не раз» выбросить «на свалку» гипотезу о «городе на Иссе»)160. Заканчивая разговор по поводу «Иссабург» Миллера, остается привести его же глубокого смысла замечание, что швед Рудбек «умел тот­час сделать» из Ладоги Алдогу, после чего и Аллдейгаборг161. *

Отстаивая тезис Байера, что имя «русь» перешло на восточных славян от финнов, именовавших так шведов, Миллер пытался усилить его при­мером, «подобным почти образом как галлы франками и британцы агли-чанами именованы»162. Происхождения «россов» от шведов Ломоносов охарактеризовал как «на догадках основанное», а сами доводы в пользу этого назвал «нескладными вымыслами». Один из «нескладных вымыс­лов», коему, действительно, нет объяснения ни с позиции здравого смыс­ла, ни с позиции науки, он видел в том, как это «два народа, славяне и

8*

Гатя 2

..в дискуссии м.в.ломоносова и г.ф.миллера

В.В.Фомин.

варяги, бросив свои прежние имена, назвались новым, не от них проис­шедшим, но взятым от чухонцев». Говоря об исторических примерах перехода имени победителей на побежденных, на которые ссылался Миллер, Ломоносов справедливо заметил, что «пример агличан и фран­ков... не в подтверждение его вымысла, но в опровержение служит: ибо там побежденные от победителей имя себе получили. А здесь ни победи­тели от побежденных, ни побежденные от победителей, но всех от чу­хонцев!»163. Позиция Ломоносова в данном вопросе получила поддержку среди многих ученых, независимо от их взгляда на этническую природу варягов. Так, например, антииорманист Г.Эверс подчеркивал, что «бес­примерным и неестественным мне кажется, чтоб завоевывающий народ переменил собственное имя на другое, употребляющееся у соседа, и сообщил сие принятое имя основанному им государству». Позже круп­нейший норманист XIX в. М.П.Погодин согласился со своим оппонен­том С.Л.Гедеоновым (по его словам, «охотно сознаюсь»), что «посред-сгвом финского названия для Швеции Руотси... объяснять имени Русь нельзя, нельзя и доказывать ими скандинавского ее происхождения». После чего он добавил: «Ruotsi... есть случайное созвучие с Русью»164.

Норманист А.А.Куник как-то справедливо заметил, что «древнейшим источником для истории каждого народа служит язык его (курсив ав­тора. - В.Ф.)». Его оппонент С.А.Гедеонов также подчеркивал, что «из признаков влияния одной народности на другую самые верные представ­ляет язык»165. В этом аспекте и следует рассматривать вывод Ломоносова, что, если бы русь была скандинавской, «то бы от самих варяжских вла­детелей, от великого множества пришедшего с ними народа и от армей варяжских... должен бы российский язык иметь в себе великое мно­жество слов скандинавских». Как он завершал свою мысль, «татара хотя никогда в российских городах столицы не имели... но токмо посылали баскак или сборщиков, однако и поныне имеем мы в своем языке вели­кое множество слов татарских». И Шлецер говорил, что «славянский язык ни мало не повреждается норманским», объяснение чему видел в малочисленности норманнов на Руси. При этом он не смог скрыть явного противоречия между тем, что утверждал и что должно было бы наблю­даться на самом деле в нашем языке, если бы русь действительно при­надлежала к скандинавскому миру: сколько германских слов, восклицает Шлецер, было занесено франками в латинский язык галлов!166. Давно стало достоянием науки и заключение Ломоносова, что «имени русь в Скандинавии и на северных берегах Варяжского моря нигде не слыхано», что позволило ему правомерно констатировать: «то явствует, что русь-ва-ряги жили на полуденных берегах помянутого же моря к востоку или западу». С.Руссов уточнил принципиально важное наблюдение Ломоно­сова: «Во всей Скандинавии, т. е. в Дании, Норвегии и Швеции ни по истории, ни по географии нигде не значится области под названием Рус­

В. В. Фомин.

сии». Затем Гедеонов указывал, что «генетическое шведское русь не встречается, как народное или племенное, ни в одном из туземных швед­ских памятников, ни в одной из германо-латинских летописей, так много и так часто говорящих о шведах и о норманнах»167.

Этот важнейший факт, которого одного вообще-то достаточно для признания всей несостоятельности утверждений о выходе варяжской ру-си из Скандинавии, в конечном итоге норманисты приняли. Так, Миллер в 1773 г. согласился, что имя россов не было в середине IX в. «известно в Швеции»168 (еще в диссертации он сказал, ведя речь об имени «русь», что в Скандинавии не находим «никаких сего имени следов», объясняя это тем, что так шведов называли финны. Но в ходе дискуссии убеждал, что в Скандинавии проживал народ русь169). Н.А.Полевой в 1829 г. удив­ленно говорил, что «мы затрудняемся странным недоумением: ни имени варягов, ни имени руси Tte находилось в Скандинавии. Мы не знаем во всей Скандинавии страны, где была бы область Варяжская или Русская». Наконец, в 1877 г. один из авторитетнейших норманистов того времени датский лингвист В.Томсен, по его словам, «охотно признавая» данный факт, сказал, что скандинавского племени по имени русь никогда не существовало и скандинавские племена «не называли себя русью»170. Вслед за своим кумиром отечественные и зарубежные норманисты последующего времени также признают, что никакой скандинавской руси история не знает171. Вместе с тем Ломоносов обратил внимание на суще­ствование в Европе, помимо Киевской Руси, других «Русий», например, «Белой и Чермной», которые, как он подчеркивал, «имеют имя свое, конечно, не от чухонцев», и доказал, что «российский народ был за многое время до Рюрика», чему так упорствовал во время обсуждения своей диссертации-речи Миллер, но затем уже сам утверждавший, что «россы (здесь и далее курсив автора. - В.Ф.) были и прежде Рурика», и отмечавший, что киевские россы, согласно византийским источникам, нападали на Константинополь «до прихода Рюрика»172.

Ломоносов, указав (как во время полемики, так и позже) на название устья Немана Руса, пришел к заключению о бытовании в прошлом Неманской Руси, откуда, по его мнению, только и могли придти к восточным славянам варяжские князья (варяги жили, говорил он, «между реками Вислою и Двиною»)173. Эта мысль также нашла под­держку среди широкого круга исследователей, в том числе и нор­манистов (но только, понятно, наполнивших ее соответствующими содержанием). Так, Г.Ф.Миллер уже после дискуссии говорил о варяж­ской руси (роксоланах-готах) в Пруссии при устье Немана. Н.М.Ка­рамзин под влиянием «августианской» легенды и «русского» топоними­ческого материала в Пруссии допускал возможность призвания варягов из ее пределов, будучи уверенным при этом, что само название Пруссия «произошло от реки Русы или Русны...». Наличие Руси в устье Немана

Г.іавя 2

...в дискуссии м.в..1ОМ0НОС0ВА и г.ф.миллера

убедительно доказывал в 1840 г. И.Боричевский. Показательна в этом плане эволюция взглядов одного из самых активных приверженцев норманской теории М.П Погодина. Вначале выводя варягов исключи­тельно из Скандинавии, он со временем начинает полагать их только на южном побережье Балтики. И в 1874 г., буквально перед своей кончиной Погодин пришел к окончательному выводу: «...Я думаю только, что норманскую варягов-русь вероятнее искать в устьях и низовьях Немана, чем в других местах Балтийского поморья»174.

Ломоносов утверждал, что варяги-россы летописей - это роксоланы, переселившиеся из Причерноморья в Пруссию. И все большую роль в современной науке играет его идея о связи руси с роксоланами (или вооб­ще с Югом). Так, антинорманист Л.В.Падалко выводил имя «руси» от рокс-алан, т.е. белых (господствующих) алан, и говорил о возникнове­нии Черноморско-Азовской Руси значительно раньше второй четверти IX в. В.А.Пархоменко высказал предположение, что Черноморско-Азов-ско-Донская существовала уже в начале IX века. Норманист Г.В.Вернад­ский полагал, что название «русь» («рось»), существовавшее, по крайней мере, с IV в., изначально принадлежало одному из наиболее значитель­ных «алалских кланов» - светлым асам (рухс-асам), или роксоланам175. В советское время Д.Т.Березовец установил, что восточные авторы под «русами» понимали алан Подонья, носителей весьма развитой салтовской культуры. На основании греческих и арабских источников, а также то­понимики Крымского полуострова Д.Л.Талис показал существование Причерноморской Руси в VIII - начале X в. в Восточном и Западном Крыму, а также в Северном и Восточном Приазовье, и увязал ее с ала­нами. Существование Салтовской и Причерноморской Русий обосновал А.Г. Кузьмин176. Лингвист О.Н.Трубачев, заостряя внимание на том фак­те, что в ономастике «Приазовья и Крыма испокон веков наличествуют названия с корнем Рос-», видел в Азовско-Черноморской Руси реликт ин-доарийских племен, населявших Северное Причерноморье во II тыс. до н.э. и отчасти позднее (например, *tur-rus- или «тавро-русы»), считая, что с появлением здесь в довольно раннее время славян этот древний эт­ноним стал постепенно прилагаться к ним177. Небезынтересно отметить, что НИ. Попов, споря с Миллером, отрицал существование в Скандина­вии народа русь и выводил ее из района Херсонеса Таврического178.

Ломоносов, опровергая мнение Миллера, видевшего в варягах лишь датчан, норвежцев и шведов, доказывал, что так «назывались народы, живущие но берегам Варяжского моря». Эту же мысль он затем проводил в «Кратком Российском летописце» и «Древней Российской истории», го­воря, что «не праведно рассуждает, кто варяжское имя приписывает од­ному народу. Многие сильные доказательства уверяют, что они от разных племен и языков состояли и только одним соединялись обыкновенным тогда по морям разбоем». Миллер во время дискуссии упорно не согла­

И.И.Фомт.

шалея с оппонентом: «Итак, неверно, что все племена у Варяжского моря носили название варягов....Неверно, что варяги, кроме морских побере­жий, населяли также большую полосу земли к югу и востоку». Но в 1773 г., ознакомившись к этому времени в полной мере с источниками, на которых основывал почти четверть века тому назад свой вывод Ло­моносов, Миллер уже сам убеждал, что по всему Варяжскому морю не было народа, который бы собственно варягами назывался, и что под варягами следует разуметь мореплавателей, воинов, которые «могли состоять из всех северных народов и из каждого состояния людей»179.

С.М.Соловьев ставил в особую заслугу Ломоносову именно то, что он заметил дружинный состав варягов, отрицая, тем самым, этническое содержание термина «варяги». Говоря в ряде случаев, что в летописи под варягами разумеются «все прибалтийские жители, следовательно, и сла­вяне», в целом под ними ученый, вслед за Ломоносовым, понимал не какой-то конкретный народ, а европейские дружины, «составленные из людей, волею или неволею покинувших свое отечество и принужденных искать счастья на морях или в странах чуждых», «сбродную шайку ис­кателей приключений»180. Ломоносов в 1749 г. также сказал, что новго­родцы западные народы «варягами называли», т.е. значительно расши­рил рамки приложения русскими слова «варяги». В связи с чем он впер­вые в науке указал, что в Сказании о призвании варягов летописец выделяет русь из числа других варяжских народов, при этом не смеши­вая ее со скандинавами (эта мысль затем получила весьма широкую под­держку в историографии181). Нельзя не заметить, что даже норманисты А.Л. Шлецер и Ф.Крузе соглашались, что летописец отличал варяжскую русь от шведов. Фатер, видя в варягах норманнов, а в руси - черно­морский народ, подчеркивал: Нестор «сказал весьма ясно, что сии варяги зовутся русью, как другие шведами, англянами: следственно, русь у него отнюдь не шведы»182.

Ломоносов в ходе дискуссии задал Миллеру вопрос, ставящий под сомнение все его выводы: почему он «нигде не указал отца Рюрика, его деда или какого-нибудь скандинава из его предков? Он поступил неразум­но и вообще опустил то, что является самым важным в этом вопросе. Но, конечно, он не может найти в скандинавских памятниках никаких следов того, что он выдвигает». В «Древней Российской истории», говоря о призвании Рюрика, ученый заметил, что если бы он был скандинавом, то «нормандские писатели конечно бы сего знатного случая не пропус­тили в историях для чести своего народа, у которых оный век, когда Ру-рик призван, с довольными обстоятельствами описан». Более точно выразился по этому поводу в 1814 г. немец Г.Эверс. Охарактеризовав отсутствие у скандинавов преданий о Рюрике как «убедительное молча­ние» (так он даже назвал главу своего труда), ученый заключил, что «все­го менее может устоять при таком молчании гипотеза, которая основана

Глава 2.

...в дискуссии м.в.Л0М0НОШВА и г.ф.миллера

на недоразумениях и ложных заключениях...». Н.В.Савельев-Ростисла-вич, также отметив «совершенное молчание» саг о Рюрике и об основа­нии шведами русского государства, справедливо заметил, что они не упускали случая похвастаться «самыми незначительными подвигами, иногда не бывшими»183.

С этим аргументом связан и вопрос об именах русских князей. Рус­ские участники дискуссии - С.П.Крашенинников и Н.И.Попов - отри­цали их скандинавскую природу. И Ломоносов говорил, что Байер, «по­следуя своей фантазии», имена русских князей «перевертывал весьма смешным и непозволительным образом, чтобы из них сделать имена скандинавские; так что из Владимира вышел у него Валдамар, Валтмар и Валмар, из Ольги Аллогия, из Всеволода Визавалдур и проч. Сего не токмо принять за правду, но и читать без досады невозможно, видя сих имен явное от славенского языка происхождение и согласие с особами государскими»184 (т.е. княжеские имена, подчеркивает А.Г.Кузьмин, «были своего рода титулами, означающими особое величие»185). Правоту Ломоносова в данном вопросе подтвердил В.О.Ключевский, сказав о способе Байера «превращать» русские имена в скандинавские: «Впо­следствии многое здесь оказалось неверным, натянутым, но самый прием доказательства держится доселе»186. В отношении же Миллера Ло­моносов заметил, что он «толкует имен сходства... от неразумения рос­сийского языка»187.

Миллер уверял, что Ломоносов не может подкрепить свои «выдумки» о южнобалтийском происхождении руси «свидетельствами историй», утверждая (а этим словам советский историк С.Л.Пештич придавал ог­ромное значение), что «ни у кого из писателей в уме никогда не было, кроме автора киевского «Синопсиса», варягов признавать за славян»188. В данном случае Миллер вновь поступил, если использовать выражение Ломоносова, «непристойным» для историографа «образом», ибо был в курсе существования таких «свидетельств истории». Так, Байер в статье «О варягах» привел известия «августианской» легенды, мнение С.Гербер-штейна о южнобалтийской Вагрии как родине варягов, заключение не­мецких историков XVII в. Ф.Хемница и Б.Латома, что Рюрик был вы­ходцем из ободритского (южнобалтийское славянское племя) княжеского рода. Наконец, Ломоносов пользовался 4-м изданием «Генеалогических таблиц» И.Хюбпера (1725), представлявших Рюрика в качестве потомка вендо-ободритских королей. «Генеалогические таблицы» Хюбнера име­лись в Библиотеке Академии наук189, и Миллер, несколько лет про­работав ее библиотекарем, знал, конечно, о наличии в ее фондах этого труда. Не зря в вышеприведенной характеристике, данной ему в июле 1730 г., из всех его достоинств прежде всего и выделялось именно «уме­ние пользоваться здешней Библиотекой». В последующих работах Мил­лер, что показательно, уже не проходил мимо версии о выходе варягов

В.В.Фомин.

влряпі и варяжская русь

из Вагрии и «мекленбургских писателей», выводивших Рюрика от обод-ритских князей190.

Ломоносов, акцентируя внимание на том факте, что Перуна «почита­ли, в поганстве будучи, российские князья варяжского рода», а культ его был распространен на славянском побережье Балтийского моря, пришел к выводу, что варяжская русь вышла именно оттуда и говорила «языком славенским»191. В пользу такого заключения говорят многие источники. Так, западноевропейский хронист XII в. Гельмольд называет главного бо­га земли вагров - Прове, в котором видят искаженное имя славянского Перуна192. И.И.Первольф констатировал, что четверг у люнебургских славян (нижняя Эльба) еще на рубеже ХѴІІ-ХѴІІІ вв. назывался «Перун-дан» (Perendan, Perandan), т. е. день Перуна, олицетворявшего в их язы­ческих верованиях огонь небесный, молнию, а этот факт, подчеркивает А.Г.Кузьмин, предполагает широкое распространение культа Перуна и признание его значимости193. А.Ф.Гильфердинг отмечал, что Перуну по­клонялись на всем славянском Поморье. В числе кумиров священной крепости на о. Руяне, добавляет М.К.Любавский, стоял Перунец194. На Южную Балтику указывает не только имя Перуна, но и характер изобра­жения божеств, установленных Владимиром в 980 г. Вместе с тем культ Перуна, бога варя го-русской дружины, был совершенно не известен гер­манцам195. Причем С.А.Гедеонов отмечал невозможность того, чтобы норманские конунги поклонялись славянским Перуну и Волосу, ибо они «тем самым отрекались от своих родословных; Инглинги вели свой род от Одина». «Вообще, —добавлял историк, — промена одного язычества на другое не знает никакая история»196.

Прекрасное знание Ломоносовым источников, русской и европейской истории, его превосходство над Миллером и в методологическом плане позволили ему продемонстрировать стремление оппонента «покрыть ис­тину мраком». В связи с чем он заключал, что «оной диссертации никоим образом в свет выпустить не надлежит», ибо «вся она основана на вы­мысле и на ложно приведенном во свидетельство от господина Милле­ра Несторовом тексте», и может составить «бесславие» Академии. Как по­казало время, Ломоносов правомерно обращал внимание и на полити­ческую подоплеку норманского вопроса, говоря, что в диссертации находятся «опасные рассуждения», а именно: «происхождение первых ве­ликих князей российских от безъимянных скандинавов в противность Несторову свидетельству, который их именно от варягов-руси произво­дит, происхождение имени российского весьма недревне... частые над россиянами победы скандинавов с досадительными изображениями... России перед другими государствами предосудительны, а российским слушателям досадны и весьма несносны быть должны». В этих словах и в словах, «что ежели положить, что Рурик и его потомки, владевшие в России, были шведского рода, то не будут ли из того выводить какого

7 Зак. 59

Глава 2.

..в дискуссии м.в.Л0МОН0СОВА и г.ф.миллера

опасного следствия», обычно видят единственный мотив выступления русского ученого против норманской теории. Несомненно, патриотизм и эмоции в этом деле присутствовали, но они были явлениями, так ска­зать, второго порядка, ибо Ломоносов прежде всего выступил против фальсификации начальной истории Руси, в угоду чему совершалось яв­ное насилие над источниками. И вряд ли ему можно вменять в вину то, что он на заре зарождения исторической науки в России встал на защиту исторической правды, желая ознакомить с ней соотечественников. Поэ­тому, большим смыслом наполнены слова Ломоносова, произнесенные во время дискуссии и актуальные до сих пор: «Я не требую панегирика, но утверждаю, что не терпимы явные противоречия, оскорбительные для славянского племени». Да, и на Западе, как отмечал Шлецер, в трудах по истории России говорилось «множество смешных глупостей» о ней197.

В условиях национального подъема России понятна забота Ломоно­сова о ее международном престиже, зависящем не только от ее настоя­щего, но и от ее прошлого. О своем престиже тогда усиленно пеклись, наверное, все европейские страны, не оставляя без внимания ничего, что могло бы принести «порухи» их чести и, тем самым, уменьшить их вес на мировой арене. В этом плане показательна обеспокоенность Шумахе­ра, которую он выразил 4 декабря 1749 г. в письме Теплову. Сообщая, что похвальная речь Ломоносова императрице на торжественном заседа­нии Академии была принята с одобрением, он при этом подчеркнул: в ней имеются выражения, которые могут показаться обидными прусскому и шведскому правительству («прусаки и шведы также, когда вы им покажите прилагательное при сем писание, потому что они устыдятся своих жалоб против г. Ломоносова»)198. Опытный Шумахер, что§ы уп­редить возможный международный скандал, завел разговор всего лишь из-за того, что Ломоносов несколько раз упомянул о победах русских над шведами в Северной войне и войне 1741-1743 годов. Пруссию же он прямо нигде не назвал, но в его фразе о «завистнике благополучия на­шего», которому Россия может ответить всей своей мощью, видят намек на прусского короля Фридриха II199 (довольно пророческие, надо заме­тить, слова).

Зрела Семилетняя война, и европейские государства, зная себе цену в настоящем и свои устремления в будущем, всемерно вставали на защиту своего прошлого. И Россия не желала быть своей историей, вопреки мнению западноевропейцев, выраженному в середине XVIII в. Вольтером, «подтверждением и дополнением к истории Швеции»200. У нее была своя судьба, свое предначертание. А речь Миллера, указывала Н.Пономарева, могла быть использована в ряде стран во вред России. В Россию внимательно всматривалась Западная Европа, и отнюдь, справед­ливо подчеркивает исследовательница, не сочувственно201. Поэтому, Рос­сия не могла предстать перед своими возможными будущими противни­ками и союзниками такой, какой ее рисовал Миллер, что полно выразил на основании отзывов академиков в своем заключении на речь Миллера Теплов: «...Автор намерение... имел представить слушателям позорище славных и великих дел российского народа... ни одного случая не пока­зал к славе онаго, но только упомянул о том больше, что к бесславию служить может, а именно как их многократно разбивали в сражениях, где грабежем, огнем и мечем пустошили и у царей их сокровища грабили. А на последок удивления достойно, с какою неосторожностью употребил экспрессию, что скандинавы победоносным своим оружием благополучно себе всю Россию покорили (курсив издателя. - В.Ф.)»202.

Ломоносов показал несостоятельность норманской теории также про­фессионально, как он профессионально показал непригодность «Русской грамматики» Шлецера в том виде, в каком она была задумана. Летом 1764 г. он сказал о незнании ее автором предмета, о «сумасбродстве в произведении слов российских», подчеркнул, что в ней «кроме множест­ва несносных погрешностей внесены досадительные россиянам мнения», и закончил свой отзыв хорошо известными словами: «Из чего заключить должно, каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древнос­тях такая допущенная в них скотина». Такое неприятие Ломоносова вы­звало стремление Шлецера русские слова либо вывести из немецкого, либо дать им неблагозвучное объяснение, что породило, по верному за­мечанию М.О.Кояловича, «нелепые, обидные для русских филологи­ческие открытия»203: «дева» и «Dieb» (вор), нижнесаксонское «Tiffe» (сука), голландское «teef» (сука, непотребная женщина); «князь» и «Knecht» (хо­лоп); боярин, барин и баран, дурак204. В этих словопроизводствах, проистекающих из представления немцев, что русский язык есть Knecht-sprache205, Ломоносов увидел, как и в случае с диссертацией Миллера, совершенное отсутствие науки.

Над своей «Российской грамматикой» Ломоносов трудился не менее десяти лет. Шлецер, только что научившийся читать, но еще не умевший свободно говорить по-русски, на ту же работу потратил всего четыре ме­сяца. Поэтому «кость» он переводит как «Веіп» (нога), пишет «блита или плита», «лез» вместо «лес», «клыба» вместо «глыба», вводит в состав ос­новного словарного фонда несуществующее слово «дарда» (в значении «копье»). Но нисколько не сомневаясь в своих способностях вообще, Шлецер и здесь остался верен себе, утверждая, что имел перед Ломоно­совым «значительное преимущество», а тот на его грамматику взъелся лишь потому, что ее написал иностранец. А что им произносилось, для его последователей обретало силу высшего закона. Так, С.К.Булич го­ворил о неоспоримом превосходстве Шлецера над Ломоносовым в отно­шении широты филологического и лингвистического образования, зна­ния языков и проницательности взгляда206. Ф.Эмин в 1767 г. по поводу якобы связи Knecht с князем хорошо сказал, что здесь нет ни близкого

Глава 2.

7...в дискуссии м.в.ломоносова и г.ф.миллера

В. В. Фомин.

влршп и варяжская русь

сходства слов, «ниже в мысли разума», и равно тому, если немецкое Konig, «у вестфальцев произносимое конюнг (курсив автора. - В.Ф.)», со­поставить с русским «конюх». Но то, что заметили Ломоносов и его со­временники, не желали замечать их более образованные потомки. В.Г.Белинский в приведенных примерах увидел лишь то, как Шлецер «смешно ошибался в производстве некоторых русских слов»207.

Как историк России, Ломоносов ставил перед собой задачу: «Коль ве­ликим счастием я себе почесть могу, ежели моею возможною способнос-тию древность российского народа и славные дела наших государей свету откроются»208. Благородная цель, служению которой хотел бы посвятить себя каждый историк. И можно только гадать, что было бы им сделано на поприще истории, если бы она одна была его уделом. Но и того, что он сделал, занимаясь еще химий, математикой, физикой, металлургией и многими другими отраслями науки, где прославил свое имя на века, вполне достаточно, чтобы признать Ломоносова историком и без норма-нистской предвзятости взглянуть и на него и на его наследие. От чего ни в коей мере не пострадают истинные и весьма значимые заслуги немец­ких ученых перед русской исторической наукой (хотя, конечно, не пред­ставляется возможным принять в полной мере заключение Т.Н.Джаксон, увидевшей в трудах академиков-немцев но варяго-русскому вопросу «подлинно академическое отношение к древнейшей русской истории, основанное на изучении источников»209). Великий Эйлер в одном из писем за 1754 г. с восхищением говорил Ломоносову, что «я всегда изум­лялся Вашему счастливому дарованию, выдающемуся в различных на­учных областях»210. Таким же дарованием, помноженным на свойствен­ное ему трудолюбие и желание дойти до самой сути дела, обладал Ло­моносов и в истории, нисколько не жертвуя при этом ни истиной и ни своей очень высокой научной репутацией.

Примечания ко 2 главе:

1 Карпеев Э.П. Г.З.Байер у истоков норманской проблемы // Готлиб Зигфрид Байер - академик Петербургской Академии наук. СПб., 1996. С. 48-59; его же. Г.З.Байер и истоки норманской теории // Первые скандинавские чтения. С. 23-25; Данилевский И.II. Древняя Русь глазами современников и по­томков (ІХ-ХІІ вв.). Курс лекций. М., 1998. С. 44.

2 Ломоносов М.В. Поли. собр. соч. Т. 10. С. 338-339, 742; Павлова Г.Е., Федоров АС Указ. соч. С. 105, 108-109, 121.

3 Миллер Г.Ф. О народах... С. 127; Общественная и частная жизнь... С. 48, 56, 193-196, 200-201, 207, 227, 229-230; Шлецер А.Л. Нестор. Ч. I. С. 325, 430; Крузе Ф. Происходят ли руссы от вендов и именно от ругов, обитавших в Северной Германии // ЖМНП. Ч. XXXIX. № 7. СПб., 1843. С. 38.

4 Карамзин ИМ. Указ. соч. Т. I. Примеч. 105, 106, 111; Надеждин Н.И. Об

В.В.Фомин.

исторических трудах в России // Библиотека для чтения. Т. XX. СПб., 1837. С. 101; Белинский В.Г. Славянский сборник Н.В.Савельева-Ростиславича. Санкт-Петербург, 1845 II Его же. Собрание сочинений в девяти томах. Т. 7. М., 1981. С. 373, 380, 382, 384; Погодин МП. Исследования... Т. 2. С. 179-180; Соловьев СМ. Герард Фридрих Мюллер [Федор Иванович Миллер] // Современник. Т. 47. М., 1854. С. 57; Билярский ПС. Материалы для биографии Ломоносова. СПб., 1865. С. 767,

Бестужев-Рюмин К.Н. Русская история. С. 211; его же. Биографии... С. 160; Лекции по историографии профессора Бестужева-Рюмина за 1881-1882 года. СПб., [б.г). С. 9; Пекарский П.П. История... Т. И. СПб., 1873. С. 144, 145, 428,432; Ключевский В.О. Лекции... С. 400, 403, 407-408, 410-411, 446,484, примеч. 51; Милюков П.Н. Указ. соч. С. 7-8, 87-88, 127. Войцехович М.В. Ломоносов как историк // Памяти М.В.Ломоносова. Сборник статей к двухсотлетию со дня рождения Ломоносова. СПб., 1911. С. 64-65, 71-74, 81; "Меншуткин Б.Н. Михайло Васильевич Ломоносов. Жизнеописание. СПб., 1911. С. 90.

Лавровский П.А. О Ломоносове по новым материалам. Харьков, 1865. С. 128-129, 145-151, 169-172.

Берков ПЛ. Ломоносовский юбилей 1865 г. (Страница из истории обще­ственной борьбы шестидесятых годов) // Ломоносов. Сборник статей и материалов. Т. П. М., Л., 1946. С. 244.

Дата добавления: 2015-10-21