— Больше вопросов не имею.
Настал черед Люсинды Ффорде.
— Скажите, мисс Сэнджей, разве инцидент со снотворным произошел не после того, как вы имели дело с миссис Гудчайлд?
— Это так. После того случая она была госпитализирована.
— Она была госпитализирована в психиатрическое отделение… и причиной госпитализации явился как раз инцидент со снотворным. Так откуда же вам знать, что это происшествие было обычной ошибкой, если вы при том не присутствовали?
— Дело в том, что мне приходилось неоднократно раньше наблюдать подобные случаи.
— Но вы не наблюдали этот конкретный эпизод.
— Зато я достаточно долго наблюдала миссис Гудчайлд…
— Но до инцидента, не так ли?
Пауза. Джейн загнали в угол, и она это понимала.
— Да, наверное, так.
— Что же касается вашего высказывания о том, что «ребенок просто спит подольше или становится немного вялым», то у меня имеется вырезка из шотландской газеты от 28 марта сего года — короткая заметка описывает смерть двухнедельного мальчика в больнице Глазго. Его покормила грудью мать после того, как приняла такое же снотворное. Больше нет вопросов.
— Мисс Доэрти, у вас есть еще вопросы к свидетелю?
— Да, Ваша честь. Мисс Сэнджей, вам когда-нибудь приходилось иметь дело с подобными случаями гибели детей?
— Никогда, хотя я понимаю, что такое возможно. Однако возможно только в том случае, если мать примет дозу снотворного, которая намного превышает рекомендованную дозировку. Интересно, кстати, не была ли та женщина в Шотландии наркоманкой, потому что именно наркоманки часто принимают намного более высокие дозы препарата. А если кормить ребенка, перед этим приняв повышенную дозу успокоительного… да. Подобная трагедия вполне вероятна.
В разговор вступил судья:
— Мне стало любопытно: не была ли та мать из Глазго наркоманкой? Мисс Ффорде?
Мисс Ффорде очень не хотелось отвечать.
— Да, Ваша честь, была.
После того как Джейн отпустили, наступил момент, которого я ждала со страхом и трепетом. Мейв Доэрти назвала мое имя. Я прошла по проходу между рядами, встала за свидетельскую стойку, принесла присягу. Взглянув в зал, я испытала то же чувство, которое пережила, когда единственный раз в жизни выступала на сцене в школьном спектакле: настоящий ужас от того, что все глаза устремлены на тебя. И от того, что сейчас зрителей было совсем мало, легче не становилось.
Мейв была просто молодец. Она строго придерживалась сценария. Она не источала сочувствия («С Трейнором такие штуки не проходят»), не задавала откровенно наводящих вопросов. Но мало-помалу она дала мне возможность рассказать о том, как вихрь закрутил нас с Тони, чем для меня была поздняя беременность почти в сорок лет, какой трудной оказалась эта беременность, с каким ужасом я узнала после родов, что Джек находится в отделении интенсивной терапии, как я постепенно начала соскальзывать в черную трясину депрессии.
— Знаете выражение «в сумрачном лесу?» — спросила я.
— Данте, — вставил мистер Правосудие, судья Трейнор.
— Да, это Данте. И очень точное описание того, где я тогда очутилась.
— А в моменты просветления, когда вы выходили из этого «сумрачного леса», — спросила Мейв, — что вы ощущали, вспоминая, как кричали на врачей и отпускали те неуместные замечания касательно своего сына, или вспоминая, как вы по несчастной случайности покормили сына вскоре после приема снотворных таблеток?
— Я чувствовала себя ужасно. Более чем ужасно. Я и сейчас с ужасом вспоминаю все это. Знаю, что все это время я была больна, но чувства вины и стыда это нисколько не уменьшает.
— Испытываете ли вы обиду или гнев по отношению к мужу из-за того, как он поступил?
— Да, испытываю. Мне кажется, что со мной поступили в высшей степени несправедливо, не говоря уже о страданиях, которые мне пришлось вынести за это время. Для меня это — самое страшное и трудное переживание в жизни… даже страшнее, чем смерть родителей. Потому что Джек — мой сын. Средоточие и основа моей жизни. И его отняли у меня, объясняя это доводами не просто чудовищно несправедливыми, но во многом просто вымышленными.
Произнося последние слова, я с силой вцепилась в ограждение свидетельской трибуны. Потому что знала, что, выпусти я деревянные перила, все в зале увидят, что руки у меня ходят ходуном.
— У меня больше нет вопросов, Ваша честь, — спокойно сказала Мейв.
Люсинда Ффорде смотрела на меня и улыбалась. Это была улыбка человека, задавшегося целью заставить вас занервничать, показав, что держит вас на мушке и вот-вот нажмет на спусковой крючок.
— Миссис Гудчайлд, в больнице Мэттингли, когда вам сообщили, что ваш сын находится в критическом состоянии, произнесли ли вы слова «Он умирает — а меня это не волнует. Можешь ты это понять? Меня это не волнует»!
Я крепче вцепилась в поручень:
— Да.
— А через несколько недель вы позвонили на работу мужу и сказали секретарю: «Скажите ему, что, если он не появится дома в ближайшие шестьдесят минут, я убью нашего ребенка». Вы это подтверждаете?
— Да.
— Вы покормили ребенка грудью после того, как приняли снотворный препарат, хотя врач специально предупредила вас не делать этого?
— Да.
— И в результате этого инцидента ваш сын попал в больницу?
— Да.
— А вы после этого провели два месяца в психиатрическом отделении?
— Да.
— В 1988 году присутствовал ли ваш отец на выпускном балу по случаю окончания вами Маунт Холиоук-колледжа в Массачусетсе?
— Да, присутствовал.
— На этой вечеринке вы предложили ему бокал вина?
— Да.
— Говорил ли он вам, что не хочет пить?
— Да, говорил.
— Но вы отреагировали на это замечанием «Да ты стареешь», после чего он выпил бокал. Я правильно излагаю события?
— Да.
— А позже в тот же вечер он стал виновником аварии, погиб сам и убил вашу мать и двух ни в чем не повинных пассажиров другой машины?
— Да, это так.
— Благодарю вас, миссис Гудчайлд, за то, что подтвердили, что основные обвинения в ваш адрес правдивы. У меня нет больше вопросов, Ваша честь.
— Мисс Доэрти?
— Благодарю, Ваша честь. Но прежде чем начать, я хотела бы отметить тот факт, что барристер употребила слово «обвинение» в отношении моего клиента. Я протестую и хочу заметить, что миссис Гудчайлд не находится под судом.
— Протест принят, — отозвался судья Трейнор, вздохнув так, будто все это ему смертельно надоело.
— Миссис Гудчайлд, когда вы произнесли слова «Он умирает — а меня это не волнует. Можешь ты это понять? Меня это не волнует», вы действительно хотели этим сказать, что судьба сына вам безразлична?
— Нет, вовсе нет. В тот момент я находилась в состоянии послеоперационного шока.
— Вы действительно собирались убить ребенка, когда по телефону угрожали сделать это?
— Нет, я тогда безумно устала, много часов не спала и страдала от послеродовой депрессии.
— Вы когда-либо совершали какие-либо акты насилия против своего ребенка?
— Никогда.
— Пытались ли повторно покормить ребенка, предварительно приняв снотворное?
— Нет, конечно.
— В настоящее время вы излечились от послеродовой депрессии?
— Да.
— Вы предложили отцу бокал вина в тот роковой июньский вечер 1988 года?
— Да, предложила.
— И теперь, даже несмотря на то, что вы не заставляли его пить и не вливали вино ему в горло — по сути дела, вы всего-навсего бросили шутливое замечание, — несмотря на это, вы до сих пор чувствуете себя виноватой в том, что предложили ему тот бокал?
— Да, чувствую. Я всегда чувствовала себя виноватой. Я живу с этим чувством все последние годы, каждый день.
— И вы действительно считаете, что заслуживаете этого?
— Заслуживаю или нет, это всегда со мной.
— Мне кажется, мы вправе назвать подобное отношение высоконравственным. Благодарю вас, миссис Гудчайлд, за то, что вы так ясно и четко представили нам истинные обстоятельства данного дела. У меня нет больше вопросов.
Я отошла от стойки. Прошла по проходу. Рухнула на скамейку рядом с Найджелом Клэппом. Он дотронулся до моего плеча и сказал: «Молодец».
Высочайшая похвала из уст Найджела Клэппа. Но я все равно подумала, что эта Ффорде, кажется, меня здорово подцепила — перечислила еще раз все серьезные доводы против меня, да еще и ловко обратила внимание Трейнора на то, что я сама все это признаю.
До обеденного перерыва оставался еще один свидетель. Бывшая экономка Дианы Декстер — та самая латиноамериканка, с которой я столкнулась в тот день, когда ворвалась в дом Декстерши. Звали ее Изабелла Пас. Мексиканка, проживает в Соединенном Королевстве в течение десяти лет. Служила у Дианы Декстер, уволилась четыре месяца назад, И она подтвердила, что мистер Хоббс регулярно гостил у ее хозяйки начиная с 1998 года… и — нет, они не спали в отдельных спальнях, когда он наведывался к хозяйке, приезжая в Лондон из-за границы, где работал. Она подтвердила, что мисс Декстер и мистер Хоббс вместе ездили отдыхать в 1999 и 2000 годах, а в 2001 году она больше месяца провела с ним в Каире. И — да, с тех пор он постоянно и регулярно приезжал к мисс Декстер, а в прошлом году почти переселился к ней домой на восемь недель… как раз на то время, услужливо подсказала Мейв, когда Джек и я были помещены в психиатрическое отделение больницы Св. Мартина.
— Другими словами, мистер Хоббс и мисс Декстер с 1999 года состояли в любовных отношениях, которые возобновлялись периодически, а после его возвращения в Лондон приняли постоянный характер?
— Да, так я все это видела, да, — сказала миссис Пас.
Когда настала очередь Люсинды Ффорде задавать свои вопросы, она спросила:
— Мисс Декстер уволила вас за кражу, не так ли?
— Да, но она потом взяла свои слова обратно и извинилась и заплатила мне жалованье.
— А до мисс Декстер вы служили у мистера и миссис Роберт Рейнолдс, проживающих в Лондоне по адресу…?
— Да, у них.
— И оттуда также были уволены? И тоже за кражу?
— Да, но…
— Больше вопросов не имею.
— Повторный опрос?
— Совсем короткий, Ваша честь, — встала Мейв. — Ваши хозяева, Рейнолдсы, выдвигали против вас обвинение в краже? Официальное обвинение?
— Нет.
— То есть судимости у вас нет?
— Нет.
— А если бы суду потребовались подтверждения — скажем, точные даты, когда мисс Декстер выезжала на отдых вместе с мистером Хоббсом, — где можно было бы их получить?
— Она держит ежедневник у телефона, туда все пишет. Куда она едет, с кем. Когда год кончается, она кладет ежедневник в тумбочку под телефоном. Там, должно быть, лежат эти книжки лет за десять.
— Благодарю вас, миссис Пас.
Когда объявили перерыв на обед, я шепотом спросила у Мейв:
— Ее правда выгнали за кражу с первой работы?
— О да, — прошептала она в ответ. — Бриллиантовое колье, которое, к счастью, вскоре обнаружили в ломбарде, куда она его заложила. Должно быть, в ногах валялась у своих нанимателей, умоляя о снисхождении, так что в полицию они не заявили. Да я почти уверена, что и Декстер она тоже обокрала, но, зная, что сейчас хозяйка втянута в это дело, Пас решила поднять скандал и заявила, что ее обвинили напрасно. Декстер предпочла откупиться. Так что, если вам нужна экономка, не берите эту. Законченная воровка… но нам очень удачно сыграла на руку.
И Мейв слегка пожала плечами, будто говоря: понимаю, это неприятно, но в такой борьбе, если хочешь победить, приходится идти на это и допускать сомнительные вещи, тем более что и наш противник тоже не гнушается подобными приемами.
— Вы хорошо справились там, за свидетельской трибуной, — похвалила Мейв.
Роуз с Найджелом отбыли за нашими незаявленными свидетелями. Мейв отправилась готовиться к последнему заседанию. А мы с сестрой вдвоем решили пройтись по берегу Темзы. Мы почти не разговаривали — сказывалось напряжение и от сегодняшнего слушания, и от вчерашних событий. Но все-таки Сэнди сказала, что, как ей показалось, сегодня утром все разворачивалось не так уж плохо для меня.
— Но так ли уж хорошо?
— Тони и его богатую гадюку уличили во лжи насчет того, что они влюблены недавно и были просто друзьями, пока он не похитил Джека. Да и ты, по-моему, выступила здорово.
— Мне чудится, что за этим последует «но»…
— Но… барристер Тони… мне показалось, что ей удалось-таки тебя подловить. Не то чтобы ты что-то сказала не так. Просто так уж она ставила свои вопросы, что ты не могла ничего пояснить — оставалось только давать утвердительные ответы. Но может, все не так скверно, а я настроена чересчур пессимистично.
— Нет, мне кажется, ты все оцениваешь совершенно точно. Мейв думает так же. Я близка к панике. Да еще судья — непроницаемый, как камень, я понять не могу, к чему он склоняется… видно только, что стремится поскорее со всем этим покончить.
Перерыв длился почти два часа. Когда мы вернулись в зал суда, Мейв сидела на нашей стороне одна и объяснила, что Найджел и Роуз пока еще сидят со свидетелями в двух разных кафе, чтобы Тони и Ко случайно на них не наткнулись. А как только противная сторона займет свои места…
Наконец они вошли. Мы с Тони оба вели себя так, будто нас разделяла Берлинская стена. Мейв выбежала с мобильником в руке. Через несколько секунд она, запыхавшись, вернулась. Как раз вовремя: секретарь объявил, что суд идет. Вошел Трейнор, одновременно с ним вбежал Найджел и упал рядом со мной на скамью. Трейнору это совсем не понравилось.
— Опаздываем, а, сэр? — ехидно осведомился он. Бедный Найджел помертвел:
— Я… э… простите меня, сэр… это не повторится.
— Итак, мисс Доэрти, — спросил Трейнор. — Надеюсь, мы сможем уложиться и завершить слушание сегодня?
— Безусловно, Ваша честь. Но я должна сообщить, что, как и у истца, у нас имеются незаявленные свидетели.
Трейнор поджал губы. Не нравились ему такие новости.
— Вы сказала «свидетели», мисс Доэрти? Сколько же их у вас?
— Двое, Ваша честь.
— И почему же они появились в последний момент? — спросил Трейнор.
— Нам лишь накануне удалось получить их показания, а сегодня утром нужно было их заверить.
— Что ж, эти ваши свидетели прибыли?
— Да, Ваша честь, они прибыли и находятся здесь.
— В таком случае можем мы поинтересоваться их именами?
Мейв полуобернулась в сторону Тони и его команды:
— Разумеется, Ваша честь. Это Элейн Кендалл и Бренда Гриффитс.
Тони что-то возбужденно зашептал на ухо Люсинде Ффорде. Он всполошился, и это было видно невооруженным глазом.
— И у вас имеются показания этих лип? — переспросил судья.
Найджел вытащил из портфеля толстую папку и передал ее Мейв.
— Разумеется, Ваша честь.
Она извлекла из папки показания и передала по экземпляру судье, Люсинде Ффорде и адвокату Тони. Я наблюдала, как Тони выхватил у адвокату его копию, пробежал глазами, как с каждым параграфом его смятение росло. Не сдержавшись, он громко произнес: «Это просто возмутительно».
Трейнор уставил на него взгляд поверх очков и проскрипел:
— Прошу вас быть сдержаннее и впредь не нарушать порядок в суде, мистер Хоббс.
Люсинда Ффорде, опустив руку на плечо клиента, ответила за него:
— Мой клиент приносит извинения за невольный эмоциональный всплеск, Ваша честь. Могу ли я просить минуту, чтобы посовещаться с ним?
— Хорошо, у вас есть минута, — был ответ.
В углу Тони началось торопливое, возбужденное перешептывание.
Мейв продолжала стоять на протяжении этой минуты, наблюдая с бесстрастным видом, не поддаваясь искушению улыбнуться или переглянуться с нами.
— Что ж, — заговорил Трейнор, когда минута вышла. — Можем мы продолжать, мисс Ффорде?
— Ваша честь, у нас имеются серьезные возражения против этих свидетелей.
— Какие же?
— Дело в том, что показания свидетеля Огилви только вчера были получены из Соединенных Штатов, да и сам он прилетел тогда же. Что же до свидетельских показаний ответчика, нам кажется, что адвокат намеренно их придерживал, ведь это показания граждан Соединенного Королевства.
— Мисс Доэрти, что вы на это скажете?
— Ваша честь, я уже объяснила, почему мы не успели заявить свидетелей ранее.
— Итак, мисс Ффорде, — сказал Трейнор, — вы возражаете против этих двух свидетелей?
— Возражаю, Ваша честь.
— Тем не менее, — ответил он, — поскольку представитель ответчика вчера не отклонил вашего не заявленного ранее свидетеля… и учитывая, что никто из нас не заинтересован в том, чтобы слушание было отложено… я склонен согласиться и рассмотреть показания данных свидетелей.
— Ваша честь, я бы хотела переговорить с клиентом, чтобы понять, желает ли он, чтобы я настаивала на возражении и просила о переносе слушания на неопределенное время, пока не…
— Да, да, нам всем понятно, чем вы закончите фразу, мисс Ффорде… — Трейнор не дал ей договорить. — И сейчас все зависит от вас. Либо вы соглашаетесь, чтобы суд выслушал свидетелей ответчика — как они вчера согласились на вашего, — либо мы распрощаемся минимум на четыре месяца, потому что мне после летнего перерыва предстоит еще и выездная сессия. Поэтому, если вы затребуете дополнительное время, чтобы ознакомиться с новыми свидетельскими показаниями, слушание будет приостановлено, а всем нам придется снова собраться осенью, чтобы принять то решение, которое должны были бы принять здесь и сейчас. Но, я подчеркиваю, это решение полностью зависит от вас и вашего клиента. Вам, вероятно, нужно переговорить с ним?
— Благодарю, Ваша честь.
Снова на той стороне зала суда началось тихое, но оживленное совещание. Только в этот раз в дебатах активное участие приняла и Декстерша, причем по ее жестикуляции и мимике можно было догадаться, что у нее имеются весьма убедительные доводы. Пока они продолжали свою перепалку, Мейв перегнулась ко мне со своего ряда и шепнула: «Австралия».
И тут я наконец поняла весь блеск хитроумного замысла моих юристов. Зная, что Диане Декстер необходимо как можно скорее оказаться в Сиднее, где она должна открыть новое представительство фирмы и наладить работу, Мейв и Найджел сделали ставку на то, что, когда возникнет опасность переноса слушания, Декстерша будет возражать. Потому что в противном случае это означало бы, что Тони и Джек вместо того, чтобы ехать вместе с ней, должны будут остаться в Лондоне. Минимум на четыре месяца — в том случае, если Трейнор примет решение в их пользу. Наблюдая, как она, взяв в свои руки инициативу, ведет дискуссию, я пыталась догадаться, что именно она сейчас говорит им тихим, но решительным голосом. Что, эти свидетели так уж опасны?… Мы не можем позволить себе отсрочку… Давайте покончим со всем этим раз и навсегда.
По крайней мере, я надеялась, что именно это она сейчас говорит им, настаивая на своем.
Дебаты продолжались еще целую минуту, один раз Тони попытался было вскинуться и возразить, но попытка была подавлена зашипевшей на него Декстершей. Он выглядел убитым.
— Итак, мисс Ффорде, — прервал их тайное совещание Трейнор. — Удалось ли вам прийти к общему мнению с вашим клиентом?
Ффорде посмотрела прямо на Декстершу, которая ей утвердительно кивнула. Тогда она обратилась к Трейнору:
— С большой неохотой — но не желая откладывать более рассмотрение этого дела — мы даем согласие на вызов двух новых свидетелей ответчика.
Трейнор откинулся, не скрывая облегчения. Лицо Мейв Доэрти на миг осветила улыбка. Трейнор обратился к ней:
— Прошу вас, пригласите первого свидетеля, мисс Доэрти. Кто это будет?
— Элейн Кендалл, Ваша честь.
Найджел бочком пробрался по проходу и скрылся за дверью. Через минуту он возвратился. За ним шла Элейн Кендалл, невысокая женщина лет сорока пяти, какая-то измученная с виду, с лицом курильщицы и тоскливыми глазами. Подойдя к свидетельской трибуне, она устремила безрадостно-презрительный взгляд на Тони. После того как была принесена присяга и свидетельница успокоилась, Мейв Доэрти начала:
— Расскажите, пожалуйста, суду, откуда вы знаете мистера Тони Хоббса?
Элейн Кендалл начала говорить медленно, неуверенно. Она выросла и жила в Эмершеме. Вечером в Рождество 1982 года она работала в местном пабе, когда вошел «этот господин, что сидит вон там». Они общались всю ночь («Я обслуживала его столик, понимаете?»), и «господин» рассказал, что он большая шишка, известный журналист, пишет в «Кроникл», ездит по заграницам, а в Эмершем приехал в гости к родителям. — Он был такой обаятельный, такой остроумный, а когда я закончила работу, пригласил меня выпить с ним. Мы пошли в клуб. Выпили, конечно, слишком много. Слово за слово, в общем, ночь мы провели вместе и утром проснулись рядышком. После этого он исчез, а недели через две я обнаружила, что беременна. Я попробовала его разыскать через газету, но ничего не вышло. А у меня родители — настоящие ирландские католики, строгие… в общем, о том, чтобы избавиться от ребенка, и речи быть не могло. Я металась, не знала, как быть. Но… этот человек… он тогда уехал в Египет или еще куда-то, и как мы ни пытались с ним связаться, он ни разу не ответил, не перезвонил. Мертвое молчание, и все.
В конце концов пришлось нанять адвоката, поднять шум у него в газете. Как мне потом говорили, его начальство велело ему как-то это уладить, и он в результате согласился платить мне алименты на ребенка.
— Какова была сумма алиментов?
— Тогда, в 1983 году, это было пятьдесят фунтов в месяц. В 1991-м нам удалось найти другого юриста. Он добился повышения суммы до ста двадцати пяти фунтов.
— Проявлял ли мистер Хоббс хоть малейший интерес к вам или вашему сыну?
— Джонатану. Его звали Джонатан. Нет, этот человек вообще знать нас не хотел. Я каждый год посылала ему в газету фотографию мальчика. Ни разу не ответил.
— Хотя я уже знаю ответ на следующий свой вопрос и прошу вас простить меня за то, что мы вынуждены перейти к этой болезненной теме, все же должна спросить — где сейчас ваш сын?
— Он умер в 1995 году. Лейкемия.
— Примите мои соболезнования. Должно быть, это было ужасно для вас.
— Да, ужасно. — Но голос ее не дрогнул, и она по-прежнему смотрела на Тони, не отводя глаз.
— Вы писали мистеру Хоббсу, сообщали ему о смерти сына?
— Писала. Я еще и звонила в газету, просила, чтобы он со мной связался. Но он не перезвонил. Ни разу. Даже такой малости не сделал, хотя бы ради приличия.
Мейв Доэрти помолчала, выдерживая паузу. Затем:
— Благодарю, у меня больше нет вопросов.
Люсинда Ффорде неистово шепталась с Тони. Я взглянула на Декстер. Она сидела неподвижно, бесстрастная, невозмутимая.
— Мисс Ффорде? — спросил Трейнор. — Вы хотите задать вопросы свидетелю?
— Да, Ваша честь, — ответила Люсинда, а я почувствовала, что она лихорадочно пытается нащупать линию обороны, которая позволила бы спасти ситуацию. Боже, она все же быстро соображала. Потому что обратилась к Элейн Кендалл: — Я понимаю всю трагичность вашей истории… и тем не менее не могу не задать этого вопроса: вы в самом деле полагаете, что случайная, мимолетная связь, одна проведенная вместе ночь обязывает к пожизненной ответственности?
— Если ее результатом является рождение сына — полагаю, да.
— Но ведь мистер Хоббс оказывал постоянную финансовую помощь вам и вашему сыну?
— Ничтожную помощь, да и за нее моему юристу пришлось побороться.
— Но погодите… Судя по всему, вы на тот момент были сексуально активной женщиной. В конце концов, вы провели с мистером Хоббсом всего одну ночь. Он должен был бы потребовать экспертизы по установлению отцовства.
— Я не проститутка. Это был его ребенок. До этой ночи я ни с кем другим не спала больше года.
— Но требовал ли мистер Хоббс экспертизы?
— Нет… не требовал.
— Вы получали алименты от мужчины, который признал вашего ребенка. И пятьдесят фунтов, что ни говори, в 1983 году кое-чего стоили. Точно так же, как и сто двадцать пять фунтов были вполне приличной суммой в начале девяностых. Следовательно, он ответственно отнесся к вашей проблеме. Что же касается смерти вашего сына… наверное, следует признать, что мистер Хоббс никак не повинен в этой трагедии и не имеет к ней решительно никакого отношения. Так что…
Совершенно неожиданно для всех Элейн Кендалл вдруг заплакала. Она очень старалась сдержаться, но не смогла. Прошла пара минут, пока она сумела взять себя в руки, а всем присутствующим тем временем оставалось только беспомощно наблюдать за ней, не зная, чем ей помочь. А меня жгло чувство вины. Это я уговорила ее приехать сюда. Мы вдвоем сидели у нее дома, в Кроли, и она рассказывала, что переехала в этот ужасный городишко после смерти Джонатана, чтобы быть подальше от мест, связанных с ним, что он был у нее единственным ребенком, что замуж она так и не вышла, хваталась за любую, самую скверную работу, чтобы сводить концы с концами, но, как бы трудно ни было, Джонатан был для нее как свет в окошке. А потом, как гром среди ясного неба… лейкемия. И…
Слушать ее рассказ было мучительно. Агония — вот что это было. Я же видела, понимала, что эта женщина лишилась единственного, что в ее жизни имело значение. Как и любой другой родитель, потерявший ребенка, она никогда не оправится от удара. И все же — и было чудовищно признаться себе в этом — я видела в ее истории еще и соломинку, за которую могу ухватиться. Это была возможность показать всем, что на самом деле представляет собой Тони, какое это бездушное, эгоистичное дерьмо. Я не виляла в разговоре с ней. Очень четко, без экивоков объяснила, каким образом ее свидетельство могло бы помочь мне вернуть своего ребенка. И она согласилась. И вот теперь… теперь ей так плохо, ее подвергают этой незаслуженной, бесполезной пытке. Да, она сделала все, о чем я ее просила. Но глядя, как она плачет на свидетельском месте, я испытывала лишь стыд — и ничего больше.
Перестав наконец плакать, она повернулась к судье и заговорила:
— Я приношу извинения, Ваша честь. Джонатан был моим единственным ребенком. Даже теперь мне тяжело говорить об этом. Простите меня…
— Мисс Кендалл, вам не за что просить прощения в этом суде. Напротив, это мы должны просить у вас прощения.
Затем, адресовав мисс Ффорде испепеляющий взгляд, он спросил:
— У вас есть еще вопросы, мисс Ффорде?
— Нет, Ваша честь.
Устремив такой же взор на Мейв, он спросил:
— У вас, мисс Доэрти?
— Не имею, Ваша честь.
— Мисс Кендалл, вы свободны и можете идти.
Ей стоило некоторого усилия отойти от стойки. Когда она шла мимо, я успела шепнуть: «Простите меня», но она продолжила путь, не сказав ни слова.
Трейнор сидел молча какое-то время. Очевидно, и его взволновал вид несчастной женщины, плакавшей перед ним за свидетельской трибуной. Ему тоже нужно было время, чтобы собраться и взять себя в руки, прежде чем перейти к следующему вопросу.
— Перейдем к вашему последнему свидетелю, мисс Доэрти.
— Да, Ваша честь. Миссис Бренда Гриффитс.
Женщина, идущая по проходу, совсем не походила на Элейн Кендалл. Она излучала уверенность и спокойствие. Ей-богу, она скорее чем-то походила на Диану Декстер, хотя одета была и не так шикарно. Ее простой зеленый костюм не был модельным, однако несла она себя с достоинством и выглядела элегантно — сорокалетняя женщина, которую не пугает ее возраст. Подойдя к свидетельскому месту, она удостоила Тони небрежного кивка.
Мейв Доэрти попросила ее рассказать, при каких обстоятельствах произошло их знакомство с Тони Хоббсом.
— В 1990 году, когда я была журналистом в «Кроникл», меня на три недели командировали во Франкфурт. Тони возглавлял местное отделение. Нас в офисе было всего двое. Оба мы были свободны. Начался флирт. Потом, ближе к моему отъезду, была ночь, когда мы оба были, мягко говоря, нетрезвы и не подумали о мерах предосторожности. Вернувшись в Лондон, я обнаружила, что беременна. Естественно, я сообщила об этом Тони. Новость его огорчила, и уж подавно он не предложил мне «покрыть грех венцом» или чего-нибудь в этом роде. Правда, я ничего подобного и не хотела и не ждала от него. Он было стал уговаривать меня сделать аборт… и я сразу же твердо заявила, что этого не будет. «Ну, дело твое, — сказал он, — но только не рассчитывай ни на какую помощь с моей стороны». Не очень приятно услышать такое — и в тот момент, признаюсь, я очень расстроилась. Но, знаете, в то же время меня даже восхитила его честность. Он сразу поставил точки над «i», объяснил, что не хочет иметь ничего общего с этим ребенком.
Я родом из Эйвона, а Лондон никогда особо не любила. Поэтому, забеременев, я начала подыскивать себе работу в районе Бристоля. Устроилась в Бристольское отделение Би-би-си. Переехала. Родила. Мне повезло — через год я познакомилась с замечательным человеком. Мы поженились. Кэтрин, дочь Тони, считает Джеффри отцом. У нас с Джеффом появился и общий ребенок, еще одна дочь, Маргарет. Больше мне нечего вам сказать.
— Не считая того, что Тони Хоббс так никогда и не видел свою дочь, Кэтрин, которой сейчас почти двенадцать лет? — Этот вопрос задала Мейв.
— Да, это правда. Вначале я пробовала посылать ему письма, предлагая познакомиться с дочерью. Но ответа не было ни разу, и этим было все сказано. Я больше не стала навязываться ему. Я перестала писать… Боже, с тех пор прошло, наверное, лет шесть.
— У меня нет больше вопросов, Ваша честь.
— У вас, мисс Ффорде?
— Есть, Ваша честь. Миссис Гриффитс, почему сегодня вы согласились дать показания?
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |