Заглядывать в колодец нельзя. Никогда!
Белочка — бабушкина родственница — говорит, что там живет Нечистая Сила.
А Белочкина мама сказала, что Нечистая Сила живет в другом месте.
Вчера бабушка упустила ведро.
Она заплакала и закричала:
— Горе мне, горе! Зачем только я вышла замуж за этого человека.
А «этот человек» — мой дедушка. И он вовсе не виноват, что бабушка упустила ведро.
Когда бабушка за дедушку выходила, она его не любила. Вовсе. Просто бабушкина мама еще молодая была. И надо было дать ей простор.
А дедушка на бабушке поженился, потому что бабушка умела себя подать. У взрослых вообще вся жизнь — шиворот-навыворот!
Тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та! Ведро летит вниз и отчепляется.
Пришел Хозяин и отругал бабушку. Он взял «кошку» и достал ведро. «Кошка» не настоящая, а железная.
Хозяин сказал, что если бабушка еще раз выкинет такой номер, пусть лучше съезжает с квартиры.
Потом бабушка опять плакала и говорила:
— Горе мне, горе. Осталась я без своего угла на старости лет. И зачем только я вышла замуж за этого человека.
Двор у нас в Лосинке проходной.
Целый день перед окнами шастают дачники.
С одной улицы на другую. Так ближе до станции.
Бабушке это не нравится. Она просила Хозяина закрыть проход. Но Хозяин боится, что у него из-за этого пойдут неприятности и отнимут дом.
Потому что сейчас такое время.
А мне нравится смотреть из окна.
Вот ходят со станции дачники. Мы с бабушкой иногда сидим и думаем, какие все-таки разные бывают люди!
— Как в кино, — говорит Адельсидоровна.
А я в кино еще только один раз был, с дедушкой. «По щучьему велению, по моему хотению». Мне понравилось, а дедушке — не очень.
На проходном дворе жить всегда веселей.
Волшебная палочка
Я не люблю Белочку. Не потому, что она иврейка. А потому, что она мной командует.
Белочка приезжает к нам в Лосинку вместе со своей мамой. Тетей Миной.
А Белочкин папа Сидор не приезжает. Как сказала по секрету бабушка, он уже тоже «сидит».
Дядя Сидор веселый. Зимой он заехал к нам в Сокольники с дядей Леней и тетей Ирой.
Нам нездоровилось. Мне и маме. Все пили шампанское за здоровье. И за Новый год. Дядя Сидор посадил меня к себе на коленки и дал попробовать. Шампанское мне нравится. И кагор тоже. Но кагор только в церкви дают.
От шампанского я читаю стихи еще громче.
Помню — я обнял дядю Сидора за шею, как будто это был мой папа. И мы пошли к зеркалу.
У нас в Сокольниках такое большое зеркало над сервантом. От бабушкиного гарнитура. С Никицкой. Из черного дерева. В него все видно.
Мама сказала, что вместе мы смотримся.
Это потом я узнал, что смотреться в зеркало на Новый год — плохая примета. И когда кошка дорогу перебежит — тоже примета.
Теперь дяди Сидора нет. Белочка приезжает с мамой на поезде. Потому что машины у них теперь не предвидится.
А все равно она задается.
Но сегодня я ей это прощаю. У нас сегодня одно тайное дело.
Оказывается, в нашем огороде, вот прямо здесь, может быть, спряталась волшебная палочка. И если кто ее найдет и скажет волшебное слово — исполнится.
Какое хочешь желание!
Я Белочке, канешно, не совсем верю. Она и соврет — недорого возьмет. Как говорит Аня. Но чего на свете не бывает?
Обшариваем весь бабушкин огород перед домом. Потом за домом — все лопухи. Палочек — сколько хочешь!
Белочка вовсю старается.
Вдруг повезет? И нам достанется настоящая волшебная палочка?
Это тебе не фунт изюма!
Белочка знает заклятые слова. Но мне пока не говорит.
Пускай! Главное, чтобы вышло Чудо!
Но пока Чудо есть только у бабушки. Это такая кастрюля с дырочками. И бабушка в ней печет свой лучший в мире кекс.
Сегодня палочку мы опять не нашли. А бабушкин кекс подгорел. Белочкина мама и бабушка из-за этого плакали.
Мама говорит, что у папиной бабушки глаза на мокром месте.
Белочка сказала: раз не получилось с волшебной палочкой, давай играть в другую игру.
Мне в другую игру играть не хочется.
Когда у меня такое настроение, я никого не люблю.
Халоймес
— Наши соседи по Лосинке — тоже беженцы, — все время говорит бабушка.
К нам вход с этой стороны. А у них — с той. Мы живем отдельно. На кухне только здороваемся.
Кухня у нас грязная.
— Туда даже заходить страшно, — говорит мама, — я нигде не видела, чтобы был такой беспорядок. Жуткий запах!
За стеной живет Старик-в-шапочке. У него длинная белая борода. Как у Деда Мороза.
Один раз дядя Леня сказал:
— Непонятно, как он спит? Куда девает бороду? На одеяло или под одеяло?
Мне очень хотелось подсмотреть. Но Старик-в-шапочке спит только ночью. А ночью я тоже сплю.
У этого Старика-в-шапочке есть дочка. Она с ним живет. Бабушка называет ее «Халда».
Не на кухне, канешно. А в комнате или во дворе. Чтобы она не услышала. А «Халда» она потому, что опять не убрала за собой помойное ведро.
Я сегодня уже погулял. Поиграл в шалаше. Покатался на велосипеде.
Теперь мне хочется посмотреть, что делает Старик-в-шапочке.
Я поднимаюсь тихонечко на веранду. Открываю чутельку дверь. И смотрю в щелочку.
Старик стоит в углу. В руках у него книжка.
Он качается и жужжит.
Ага! Это он молится.
Только я не разбираю ни одного слова. Старик-в-шапочке жужжит не по-русскому. Неужели Бог его понимает?
— Мальчик, закрой дверь с той стороны, — говорит Старик-в-шапочке.
Как это он заметил меня? Я ведь смотрел в щелочку!
Дома я рассказываю про этот случай.
— Совершенно безобидный старик, — говорит бабушка.
— Лучше бы он читал Маркса, — сердится мой дедушка.
Они приехали на машине вечером. Перекувыркнули весь дом. Мой шалаш поломали. Бабушка сказала — наверное, искали золото. Но золота не нашли.
А Старика-в-шапочке они забрали с собой.
Бабушка плакала. Дедушка сказал:
— Выпей валерьянки. Это лучшее средство.
Валерьяновку любят кошки. Один раз мы напоили Ваську на Никицкой. И он стал кататься по полу как сумасшедший.
Бабушка по полу кататься не стала. Она выпила валерьянку и пошла на кухню готовить ужин.
Нам с дедушкой.
Больше я этого Старика никогда не видел. Скоро и дочка его пропала. А комнату заколотили и повесили печать из сургуча.
Мама, когда приехала, сказала, что надо узнать на Лубянке, за что взяли этого несчастного Старика.
А бабушка решила, что все это «халоймес». Потому что Старик работает раввином. А этого на Лубянке не любят.
Дядя Леня сказал:
— Надо посоветоваться с Митей. Он все-таки писатель и самый умный в нашем кругу.
Раввин — по-иврейски священник. Только я не понимаю, зачем им священник, если они не верят в Исуса-с-Креста?
Рав-вин, рав-вин.
Я знаю уже много иврейских слов от бабушки.
Мишка даже научил меня ругаться по-ихнему: «Кусен тохес»!
Откуда только он это взял? Ведь у него дома — ни одного иврея. И во дворе никто по-иврейски не калякает.
Дедушка спорит, что никакого, вообще, иврейского языка нет. Это язык ломаный немецкий.
Но дедушка даже по-ломаному не говорит.
По-ломаному говорит только Адельсидоровна. Она вообще на всяких языках разговаривает, потому что везде побывала до революции, когда еще замужем не была.
А «халоймес» — это значит пустые хлопоты.
На Лубянке.
Муравейник
В Лосинке тихо. Слышно, как на станции идет поезд. Это не поезд, а электричка.
Электричка останавливается, а поезд проходит мимо. Поезд стучит: тра-та-та, тра-та-та. А электричка, когда трогается, воет. Как сирена.
Сегодня я жду электричку. Или Аня привезет арбуз. Или мама приедет с Мишкой.
Вот — слышите? Это электричка.
Поезда ходят злые. А электрички — веселые.
Мама сказала: если ты совсем соскучишься, я уговорю Мишу к тебе приехать. На несколько дней.
Еще весной Мишка своровал в парке каштан. И принес маме. Мама любит цветы до ужаса.
— Да он втюрился, — сказала Нюра. — Вот смехота!
Мишка сразу убежал. Ну и что? Я тоже втюрился.
В кого? — Не скажу. Не скажу, и всё. Это секрет.
А в маму все втюриваются. Она жутко красивая.
Та-та-там, та-та-там, та-та-там…
Нет, это поезд. Он в Лосинке не останавливается.
Мама дачу не любит. Она сюда ездит только из-за меня. В городе дышать нечем. А на даче скучно. Потом — она боится. Вот папа вернется нежданно-негаданно, а дома никого нет.
Тетя Муся-из-оперетты перестала ссориться с мамой из-за папы. Она взяла своего Шершеневича и приехала к нам в Лосинку.
— Ты же знаешь, что я — тру-ля-ля, — сказала тетя Муся, — на меня сердиться бессмысленно. А тебя я все равно обожаю. И жить без тебя не могу.
Тут они стали обниматься и на радостях пошли в лес. А в лесу нам попался муравейник. Вот такой. Больше меня.
Шершеневич закричал:
— Вот он — символ счастливого человечества! — поднял меня на руки и хотел посадить на эту кучу.
Я по-правдашнему испугался. Но мама меня спасла.
— Вадим! Зачем вы пугаете мальчика? Ведь он не понимает ваших шуток, — сказала мама.
— А я не шучу. Я учу его жить, Ниночка Георгиевна! На этом свете можно выжить, только если хорошенько испугаться.
— Вы говорите какие-то несусветные вещи. Это интересно — когда вы пишите стихи. Но зачем устраивать театр из жизни?
— Вы чудачка, ей-богу. Если бы это был не мальчик, а девочка. Ладно, пусть растет, как цветок. Со временем вы поймете, как я прав.
Я совсем не хочу быть девчонкой. Мне нравится быть мальчиком. Пусть лучше Шершеневич сам будет девочкой.
— Страх — великое лекарство от глупости! — заявил Шершеневич и позвал всех на речку.
Я с ними купаться не пошел. Потому что он обещал меня утопить. А я пока не умею плавать.
Мама сказала, что Шершеневич такой злой, потому что его совсем не печатают. Но он знаменитый поэт. Тетя Муся называет его или «гений», или «мое чудовище».
Пушкин тоже был гений. Но ведь он не пугал детей? А сочинял веселые сказки.
Мы во дворе тоже играем в пугалки.
Прячешься. И… раз! Вылетаешь из-за угла.
Я так бабушку пугал-пугал, а она не испугалась. А дедушка испугался и закричал:
— Фуй! Фуй!
Бабушка сказала, чтобы я прекратил пугать дедушку. У него слабое сердце. И от страха он может упасть и умереть.
Все-таки хорошо, что тетя Муся помирилась и приехала к нам в Лосинку со своим «чудовищем». Потому что мама тут совсем замучивается. Я ведь вижу.
— Вы знаете, отчего гибнет рыба, выброшенная на берег? — спросил Шершеневич на прощанье. — Думаете, от недостатка воздуха? Ничего подобного. Рыба гибнет от скуки. Нельзя долго жить в чужой среде.
Мама сказала, что дядя Вадим слишком умный, и она будет рада, если они приедут, когда поспеет малина.
А самая вкусная малина у соседей. И если просунуться между досками в заборе, можно набрать малины — сколько хочешь. Но мама с бабушкой говорят, что это воровство. А воровать, даже малину, нехорошо.
Не знаю. Все ребята просовываются за малиной — и ничего.
Тут я согласен с Шершеневичем. Они меня воспитывают неправильно.
Вот еще одна электричка…
Опять никто не приехал.
Наверное, Аня не достала арбуз.
А мама не уговорила Мишку.
Капли дождя
Идет дождь. Слышите?
Кап-кап, кап-кап…
Сидишь в шалаше. И слушаешь капли.
В носу щекотно. От лопухов. Чувствуете?
Я сложил их крест-накрест. И теперь они не пускают ко мне дождь.
Я люблю так сидеть один и думать про жизнь, как дедушка.
Все ж таки, я решил пожениться. На Красной Шапочке.
Одному жить скучно. Мама не собирается мне родить ни сестричку, ни братика. Папа уже совсем давно в «командировке». А без папы родить не получается. На Юрке пожениться никак нельзя. Потому что он мальчик. А мальчик на мальчике пожениться не может. Красная Шапочка, если на ней поженюсь, переедет жить к нам. И тогда мы будем вместе играть везде. И на Никицкой, и в Сокольниках, и в Лосинке.
Вместе будем есть, вместе будем спать, вместе играть во все игры. Потом мы вместе будем ходить в школу. Вместе ходить на работу. Вместе родить детей. Вместе смеяться. Вместе плакать. Если жить вместе, никогда не будет скучно.
И потом — Красная Шапочка красивая! Как мама. У нее такие светлые волосы, как у мамы. И глаза у нее голубые, как у мамы. И как у меня.
И она лучше всех смеется.
Кап-кап, кап-кап, кап-кап…
Только я теперь не знаю, где она, Красная Шапочка? Как ее найти? Потому что с прошлой зимы, как мы уехали жить в Сокольники, я уже ни разу ее не видел.
Дедушка тоже не знает, как ее искать. Теперь никого нельзя найти. Потому что все прячутся.
Кап-кап, кап-кап…
Ну и что? У нас во дворе все ребята играют в прятки. Один водит, а другие прячутся. Я могу так спрятаться, что меня даже бабушка не найдет. А потом — как выскакиваешь и бежишь со всех ног:
Палочка-ручалочка, выручи меня!
Палочка-ручалочка…
И она выручает.
Я сижу в своем шалаше и думаю: вот дождь скоро кончится. Приедет бабушка с работы. Может быть, Аня. Скорей всего, сегодня привезут арбуз. Хотя бабушка вчера сказала, что для арбуза еще рано.
Но ведь весной для огурцов тоже рано! А бабушка привозила мне настоящий огурец. Хотя еще снег был.
Кап-кап, кап-кап…
А может быть, откуда ни возьмись приедет и Красная Шапочка? Вдруг скажет:
— А вот и я. Давай будем играть в палочки-ручалочки!
Дождь все капает и капает.
А жизнь все идет себе да идет.
Вы не знаете — куда уходит жизнь?
Театр-на-полянке
Мама приехала одна.
И на следующий вечер, чтобы не сидеть дома, мы пошли на полянку — в театр.
В Москве я редко хожу в театр. Не с кем. Один раз дедушка пошел со мной на сказку. Но после первого действия мы ушли. Даже без буфета. Он сказал, что это глупая сказка и нечего на нее тратить время. Не знаю. Мне понравилось. Я бы спокойно до конца досидел. Если бы не мой папин дедушка. Ему после Маркса — никакая сказка не нравится.
В Лосинке театр не для детей. Но пускают всех. Даже с кошками. Потому что это театр под открытым небом. Он так и называется «Театр-на-полянке».
И все дачники ходят сюда. Когда делать нечего.
Видите, повесили занавес. А здесь лавочки.
Садимся. И давай смотреть. По сторонам.
Комары кусаются как черти. Не обращайте внимания! Когда начнется спектакль, комаров меньше будет. Сегодня играют «Профессор Мамлок».
— Потрясающая пьеса. Про немцев.
Это нам соседка по лавочке рассказывает.
Сразу к нам приклеилась. Как банный лист.
А я ее совсем не знаю. По-моему, и мама эту соседку видит первый раз. А разговаривает прямо как старая знакомая. Вот тоже чучело!
У нее на голове шляпа, как у бабушки в сундуке.
Чудо-юдо-рыба-кит
Тут на дереве сидит…
Ну чего они не начинают?
— Это вам не Художественный театр. Там на минуту опоздал — и гуляй по коридору все первое действие. Был со мной такой прискорбный случай.
Из-за занавески высунулась голова.
Заиграл патефон.
И пошел спектакль…
Сначала по сцене мотался какой-то Старик. В халате. В шапочке. Похожий на раввина из Лосинки. Только борода поменьше. И не такая белая.
С ним гуляла рыжая красавица. Наверное, дочка.
Вдруг откуда ни возьмись в проходе появились какие-то в масках. Они кричали:
— Бей жидов — спасай Германию!
Я сразу узнал, что это фашисты. Потому что у них была на рукаве красная повязка и крест в кружочке.
Они ходили по сцене в черных плащах. И хлопали кнутами под музыку.
Старик спрятался от этих фашистов в шкап.
Я даже дышать перестал. И все на лавочках замерли.
Тут появился один, совсем паршивый, — Иуда-предатель. Он долго нюхал, а потом показал рукой на шкап!
Все закричали:
— Гад! Гад! Гад ползучий!
Я тоже закричал громчей всех.
А фашисты выковырили старика из шкапа. И стали бить его по голове. Под патефон. У него даже кровь пошла прямо из рота.
Больше всех этот Иуда старался. Пес паршивый!
Эти, в плащах, вытащили еще дочку-красавицу. И стали с ней по очереди плясать. Тоже под патефон.
Старик стоял на коленках и все видел.
Вот тут он выплюнул на пол платок с кровью и захрипел:
— Звери! Звери!
А потом пошел за сцену и застрелился насмерть.
Я, канешно, заревел. И мама меня увела.
Всю дорогу она уговаривала меня не плакать. Потому что это всё понарошку!
В театре всё понарошку! Никто на самом деле никого не убивает.
И никто на самом деле не умирает.
— Если ты будешь так себя вести, мы больше никогда не пойдем в театр, — сказала моя любимая мама.
Она сама очень расстроилась… из-за меня.
А на следующий день мы пошли гулять на полянку. Просто так.
И вдруг, представляете? На полянке гуляет этот старик, который вчера был с бородой. Живой. Но совсем без бороды. Собирает ромашки. И это уже не дядя, а совсем молодая тетя?!
Мама говорит:
— Вот видишь! Давай познакомимся.
Мне стало жарко. И я убежал по канаве далеко-далеко.
Теперь — я больше не хочу в театр! И не люблю всех этих артистов! Самые настоящие обманщики.
Они притворяются.
Всегда…
Тысяча и одна ночь
Сегодня выходной день. Потому что бабушка в Москву не поехала. Она копается в огороде со своими огурцами и помидорами. А дедушка сидит дома и читает свою газету.
Все окна настежь из-за того, что жарко. С самого утра. Я бегаю по двору в одних трусиках и ловлю сачком бабочек.
— Шоколадница!
Сейчас я ее достану и покажу.
Слышу — к воротам подъехала машина.
Смотрю — калитку открывает дядя Леня.
Я его сразу узнал. Только удивился. Никогда не думал, что дядя Леня ходит с открытым ртом.
Он увидел меня и сразу закричал:
— Одевайся — быстро! В Москву!
Тут на дорожку вышла бабушка, увидела дядю Леню и тоже стала кричать:
— Что? Что? Что?
Дядя Леня смеется, ну просто заливается.
Представляете?
Папа вернулся… из «командировки»!
Вот это да! Вот это новость!
У дедушки даже газета выпала. Он снял свое пенсне и стал его мусолить платочком.
Тут мы все садимся в дяди-Ленину машину и мчимся в Москву.
Дядя Леня командует:
— На Никитскую! Быстро!
Летим как угорелые. Я даже забыл, что меня в машине укачивает.
Сворачиваем в ворота. Проезжаем двор. Прямо к подъезду — стоп! Выскакиваем.
Окно. Заглядываю…
В светлой комнате у печки стоит кто-то совсем черный.
Влетаем в комнату, этот «черный» бросается, хватает меня на руки и подкидывает к потолку.
— Костя! Сумасшедший! Уронишь!
А он жмет меня. Изо всех сил. Колючий, как щетка!
Папина бабушка как чумовая носится по комнате:
— Ай, майн гот! Ай, майн гот!
Папин дедушка плюхнулся в кресло, вон видите — и опять молчит.
— Сынище-парнище! Сынище-парнище! — кричит этот Костя.
Тут мне объявляется, что этот черный колючий Костя и есть мой родной папа! Вот номер!
— Разве ты не узнаёшь? Разве ты не узнаёшь?
Все кричат как полоумные.
Мамочка! Моя замечательная мамочка! Никогда я не видел ее такой красивой!
А бабусенька, наша Лизаветниколавна, уже вытаскивает на стол дедушкин сервиз. И бежит на кухню делать свои любимые котлеты. Этот Костя собирается съесть сразу двадцать штук. Потому что там, представляете, он целый год только и мечтал о бабушкиных котлетках.
К вечеру откуда ни возьмись налетели родственники и давай приставать:
— Костя, Костя! Расскажи все по порядку…
— Ребенку пора спать, — говорит Аня.
Нет, вы только подумайте — спать?!
Но сегодня такой день, когда нужно слушаться.
Беспрекословно!
Меня укладывают на сундук в темной комнате. Я закрываю глаза. А на самом деле все слышу, что говорят в большой комнате.
— Все-таки Лаврентий — умнейший человек…
Это голос дяди Лени:
— Я помню его еще по Тифлису.
— При чем тут Берия, какой Берия?
Это тетя Муся.
— Просто наконец дошло до Сталина. Он разобрался и тут же прекратил безобразие.
Наверное, тетя Рита.
— Не преувеличивайте, не преувеличивайте, в конце концов!
Дядя Сережа хихикает.
— Конечно, вредительство. Сейчас постоянно об этом пишут. Чтобы скомпрометировать советскую власть в глазах мировой общественности.
— Ну, ясное дело. — Это дядя Жорж.
— Подкладывай, подкладывай. Я еще пожарю.
— За вкус не берусь, как его называется, но красоты ввалено.
Это уже бабусенька.
— Только не подписывай! Он мне говорит: хочешь жить — ничего не подписывай!
Никак не могу привыкнуть, что этот Костя — мой папа. Но голос-то папин. Я помню.
Он рассказывает тогда целую сказку. Во сне ли, наяву… Но я запоминаю ее так: те самые Черти Полосатые повезли его из Сокольников на машине.
— …Я думал, эт-самое, в Матросскую Тишину или, на худой конец, в Бутырку. А меня, эт-самое, на Лубянку…
Лу-бян-ка. Слово-то какое веселое! Земляничное.
Вот где Нечистая Сила проживает. Оказывается. А Белочка все выдумывает — «в колодце»!
— …на мое счастье, эт-самое, неразбериха полная. Свободных мест нет. Как на премьере. Меня в одиночку. А там, на нарах, — ну вылитый Чапай! Большой пост занимал, эт-самое. Ромб в петлицах. Сам из органов…
И я вижу, как вылитый Чапай, с шашкой, учит моего папу военному делу.
— …хочешь жить — ничего не подписывай. Я подписал, хрен старый. Так и так — крышка. А ты, Костя, еще молодой пацан. Держись! До последнего патрона. У них инструкция. Сам сочинял. Они без подписи не могут. Не под-пи-сы-вай!
На следующую ночь Костю берут под белы ручки и — наверх.
— …за столом сидит какой-то босяк. Эт-самое. Как ни странно — абсолютно еврей! Эт-самое. И порет чушь.
Чушь собачью! Как будто я, эт-самое, на лавочке в Эрмитаже всех собрал и уговорил подорвать товарища Сталина и все правительство, когда они придут в театр.
Я говорю этому босяку, эт-самое: товарищ Сталин никогда не ходит на эстраду! Ну, я понимаю — в Большой или в Художественный. Но к нам, в Эрмитаж?! Что, ему больше делать нечего? Ты представляешь себе?
Я засыпаю… Потом просыпаюсь. И снова слышу папину сказку из большой комнаты.
— …а потом пошли очные ставки.
У моего папы столько знакомых. Пол-Москвы! И я представляю себе, как сидит он на табуретовке. Вокруг него пляшут босяки. А пол-Москвы поет: «Это он! Это он! Завербованный шпион!»
— …конечно, били. Потом уговаривали. И опять били. В общем, тысяча и одна ночь. Представляешь!.. Этот босяк протягивает мне телефон и говорит: «Подписывай и звони своему сынишке. Вот, набираю номер… Подписывай! Или яйца открутим». Пардон, эт-самое. Больней всего, когда копчиком. На угол табуретки…
И опять я все вижу. Как отец подписывает за столом какую-то бумажку.
Только я никак не могу себе представить, что его бьют. Ведь он такой сильный. Сам кого хочешь повалит. Если стыкаться один на один. Как у нас во дворе.
— …а вчера началась настоящая сказка. Опять повели наверх. Но там за столом уже не было того босяка, а сидел приличный человек…
«Приличный человек» сразу дал понять папе, что босяк был сделан из одного говна и его уже хлопнули. Как врага народа! И теперь папа, ни в чем не виноватый, может спокойно ехать к себе домой и не беспокоиться.
Тут папа подумал, что в Сокольниках никого нет, и попросил отвезти его прямо на Никицкую.
Когда его с шиком привезли во двор, из машины сначала вышел командир в форме. И командир сам открыл дверцу и отдал папе честь под козырек. Во дворе все видели, как папе отдавали честь под козырек. На лавочке сидела Дворничиха.
Я очень обрадовался, потому что Дворничиха всегда боялась: не дай Бог, мой папа — враг народа.
Все-таки как хорошо вышло!
В большой комнате громко чокались и выпивали за папу. Потом за маму. Потом за нас всех.
А я взял и заснул. Сладким сном.
Эскимо на палочке
На другой день мы пошли с Костей в «Сандуны».
«Сандуны» — это такая купальня, где все моются после командировки.
Там диваны на всю длину. В чехлах. Как кресла у бабушки. И потолки деревянные.
Когда Костя разделся, все сразу стали на нас смотреть. Потому что Костя — совсем худой. У него ведь только кожа осталась да кости, как сказала бусенька Лизаветниколавна.
Меня она купает в корыте у печки. Один раз не рассчитала и облила меня из кувшина крутым кипятком. Представляете, как я орал?
А в бане еще ни разу не был.
Костя сказал, что мыться мы будем по полной программе.
В бане воды — сколько хочешь. Хоть залейся! Вот холодный кран. Вот — горячий.
— Кипяток! Не ошпарься!
Все по три тазика берут. Намыливаются и кричат. Потому что — не слышно.
— Акустика хреновая! — кричит Костя.
Тут подходит голый дядька в фартуке и укладывает его на каменную лавочку. Смехота! Сначала просто так натирает. Мочалкой с мылом. А потом давай по спине ходить. И пятками, пятками его!
Костя мучается, а терпит. У него ребра-то поломанные.
Смылись дочиста и пошли в бассейн. С холодной водой.
Костя плавает и фыркает. А я понемногу привыкаю, что этот мальчишка — мой папа.
В буфете нам дают раков. Вот столько! Полную тарелку. Ему — пиво. Мне — ситро. Рак — он сначала зеленый, но когда его сваривают, делается красный. Как флаг.
А на праздник мы с ним пойдем на Красную площадь. Как пить дать! Это он мне обещает. Прямо тут же. Пока раков лопаем.
И уж там обязательно увидим живого товарища Сталина.
После бани мы идем на Горькую улицу, в кафе-мороженое. И папа говорит:
— Сынище-парнище! Выбирай себе какое хочешь мороженое. Здесь есть всё. Как до революции.
Подходит тетя накрашенная и давай строить нам глазки. Брандахлыстка!
Я говорю — хочу эскимо на палочке.
У тети сразу делается лицо, как у рака. Она обиделась и сказала, что такой ерунды у них не водится. А есть ореховое, шоколадное и крем-брюле.
Папа сразу расстроился из-за меня. А я сказал, что могу есть всякое. Даже крем-брюле.
И нам приносят полную тарелку разных шариков.
Я знаю, что теперь у меня впереди — большая счастливая жизнь. И когда-нибудь еще попадется настоящее эскимо — на палочке!
А ночью во сне отец закричал.
— А-а! А! А!
Я проснулся. И сразу стал старше на целый год.
Воспоминание о будущем
Назавтра меня отправят обратно в Лосинку. Чтобы я догулял свое последнее лето перед школой. И никому не мешал жить.
Родители уедут на юг к морю. Чтобы прийти в себя. И собрать для меня побольше камушков.
Дедушка Бориспалыч проживет с нами еще два года. И умрет только в эвакуации. Во время войны. Я даже не знаю, успел он прочитать всего Маркса или нет.
Война поставит все точки над «и» в нашей семье — как скажет бабушка Адельсидоровна. Она так боялась в последнее время, что гитлеровская невеста Ева Браун, может быть, ее дальняя родственница? По отцу, которого она видела только один раз в жизни.
Все мои дяди и тети проживут по плану, какой составит для них товарищ Сталин.
А утвердит все равно Господь Бог — как думала до конца дней своих бабушка Лизаветниколавна.
Впереди нас всех ждет счастливое будущее.
Книга вторая
Сказка про жизнь
Улица Нагорная
Война случилась как раз вовремя.
Только я окончил второй класс на «хорошо» и уехал к папиной бабушке и папиному дедушке в Лосинку… Как вдруг… Если хочете, можете сами убедиться. Вот вам табель. Я его сложил, чтобы в кармане не помялся. Мало ли кому еще посмотреть захочется?
Вот: за чтение — хор, по письменному — хор. За арихметику — хор. А за поведение — отлично. Переведен в третий класс. Во-от! Это тебе не хухры-мухры, фунт изюма!
Начиналось длинное, скучное лето.
Родители намылились на курорт, а я должен был коротать время с Адельсидоровной и Бориспалычем на Нагорной улице. Где и ребят-то фактицки не было. Раз-два и обчелся. Даже в войнушку поиграть не с кем!
Конечно, у меня — двухколесный велосипед. Но без свободного хода.
И цепь, вот гадство, все время соскакивает.
— Опять?.. Черт тебя подери, проклятая…
Бабушка Лизаветниколавна чертыхаться не велит. Никогда и ни в коем случае. Можно подумать, что он услышит и явится прямо сюда, в Лосинку, чтобы чинить эту проклятую передачку. Откровенно говоря, я еще ни разу не видел живого настоящего черта. Даже не уверен, есть ли он на самом деле. Может, его просто выдумали… взрослые? Чтобы нас, детей, пугать, когда мы не слушаемся.
Дед гуляет каждое утро на станцию за газетой, — радива у нас в Лосинке нет, — а бабушка встает всех раньше, стряпает нам на целый день чего-нибудь вкусненького и мчится в Москву, в роддом.
Канешно, сама она рожать не собирается. Уже выродила, слава тебе Господи, троих взрослых сыновей и среди них моего папу. Теперь в родильном доме она у Гиговского сестра-хозяйка.
Хотя непонятно, почему она сестра, если Гиговский мне совсем не дедушка и не дядя и вообще не проявляет к нам ни малейшего интересу? А просто сплуатирует бабушку «в хвост и в гриву», пользуясь ее добротой и безотказностью, как говорят в нашей семье.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |