– Как дела? – спросил Дурман.
– Этот выход открыт, сэр, – доложил Крестовник, – но на другой, боюсь, времени уйдет побольше. Очень уж хорошо он завален.
– Одного достаточно, – сказал Дурман. – Все спустятся и по нему. Зови, пусть займутся этой стеной.
Он собрался и сам подняться наверх, как вдруг увидел рядом с собой Вереска. Сначала Генерал решил, что тот явился сообщить о смерти Шишака. Но, посмотрев повнимательней, понял, что дело совсем в другом.
– Я… у меня соринка попала в глаз, сэр, – промямлил Вереск. – Сейчас я сделаю второй заход.
Знаком Дурман велел ему идти в дальний конец «Улья». Вереск поплелся следом.
– Трус, – прошептал он Вереску на ухо. – Если моя власть рухнет, где окажешься ты в тот же день? Ты, кого ненавидят в Эфрафе даже офицеры? Тлайли должен умереть.
И Генерал сам полез на груду земли. Вдруг он остановился. Вереск и Чертополох подняли голову и сразу поняли, в чем дело. Тлайли выполз из тоннеля и сидел прямо над ними. По голове расплывалось кровавое пятно, надорванное ухо свисало на глаза. Дышал он медленно и тяжело.
– Оказалось не так-то просто выкинуть меня отсюда, не правда ли, Генерал? – сказал он.
Как-то робко, устало удивляясь, Дурман понял вдруг, что боится. Ему вовсе не улыбалось еще раз схватиться с Тлайли. Все отчетливей он понимал, что второй схватки не выдержит. «А кто же выдержит? – подумал он. – Кто в состоянии это сделать? Нет, придется придумывать что-то другое, но тогда все всё узнают».
– Тлайли, – сказал он, – мы открыли один вход. Я приведу столько солдат, что они обрушат эту стену в четырех местах. Почему бы тебе не выйти?
И они услышали голос Тлайли, тихий, задыхающийся, но очень отчетливый:
– Мой Старшина приказал защищать этот вход, пока он сам не отзовет меня.
– Твой Старшина? – поразившись, переспросил Вереск.
Ни Дурману, ни кому-то из офицеров и в голову не приходило, что у Тлайли может быть Старшина. Теперь, когда он это сказал, они поверили тотчас. Тлайли говорит правду. Но если Старшина не он, значит, где-то поблизости есть еще один, более сильный кролик. Сильнее Тлайли. Где он? Чем он сейчас занят?
Дурман заметил, что Чертополох куда-то пропал.
– Куда делся этот юнец? – спросил он Вереска.
– По-моему, он удрал, сэр, – ответил тот.
– Остановить, – приказал Дурман. – Привести обратно.
Но через несколько минут вернулся не он, а Крестовник.
– Прошу прощения, сэр, – сказал он. – Чертополох сбежал через открытый ход. Я решил, что это вы послали его наверх, иначе я бы спросил, зачем ему туда понадобилось. И по-моему, с ним ушел еще кто-то – я не разобрал кто.
– Вот я им покажу! – рявкнул Дурман. – За мной.
Теперь он знал, что делать. Надо согнать всех вниз и отрыть заваленные ходы. Что касается Тлайли, его лучше оставить на месте, и чем меньше о нем говорить, тем лучше. Никаких больше схваток в тесных тоннелях, и когда появится страшный Старшина, ему придется выходить на открытую площадку, где его атакуют со всех сторон одновременно.
Он уже повернулся было, чтобы идти, и застыл на месте. При слабом свете, падающем сквозь проломленную кровлю, он увидел кролика – не эфрафца. Кролик был незнакомый. Маленький-маленький, он напряженно озирался по сторонам – как детеныш, впервые выбравшийся из норы, – но, похоже, он все-таки знал, куда попал. Под взглядом Дурмана кролик поднял дрожащую лапку и прижал ее к мордочке. На мгновение старое, острое, полузабытое чувство пронзило Генерала Дурмана – запах мокрых капустных листьев на огороде позади домика, ощущение ласкового уюта – давно ушедшее и забытое.
– Черт побери, это еще кто? – спросил Генерал Дурман.
– Может… может, это тот кролик, который лежал тут, сэр? – предположил Крестовник. – Тот, про которого мы подумали, что он мертвый.
– Ах, вот оно что, – проговорил Дурман. – Тогда это по твоей части, Вереск, не так ли? Во всяком случае, с такими ты в состоянии справиться. Поторопись, – прорычал он, потому что Вереск заколебался, не понимая, шутит Генерал или говорит серьезно. – Когда закончишь, поднимайся наверх.
Вереск медленно двинулся вперед. Даже ему было не слишком приятно убивать маленького, вдвое меньше его самого, крольчишку, который впал в торн. Но ему и в голову не пришло ослушаться оскорбительного приказа. Малыш не двигался, не пытался ни удрать, ни защититься, а лишь смотрел на полицейского своими большими глазами, взгляд которых, хоть и тревожный, вовсе не походил на взгляд загнанного животного. Под этим взглядом Вереск остановился, и они долго молча смотрели друг на друга. А потом спокойно, безо всякого страха, странный малыш сказал:
– Мне от всего сердца жаль вас. Но ведь вы сами пришли сюда, чтобы убить всех нас, так что вам не в чем нас винить.
– Винить? – удивился Вереск. – В чем?
– В своей смерти. Поверьте, мне очень жаль.
Вереск наслушался за свою жизнь от пленников, которых сам вел на смерть, немало проклятий и угроз, призывавших на его голову небесное отмщение, – так и Шишак грозил Дурману во время грозы. Но он не стал бы главой эфрафской Ауслафы, если бы не научился пропускать это мимо ушей. И каждый раз он, не задумываясь, отвечал презрительной насмешкой. Но сейчас, глядя в глаза своего необыкновенного противника – единственного, кого ему пришлось встретить за эту ночь ожидания кровавой схватки, – услышав его слова, мягкие и безжалостные, словно снег для одинокого бродяги, Вереск вдруг почувствовал ужас. Ему показалось, что по углам темной пещеры перешептываются злобные призраки, узнал голоса кроликов, казненных месяц назад в канавах Эфрафы.
– Оставьте меня в покое! – закричал он. – Пустите! Пустите меня!
Спотыкаясь, тычась во все углы, Вереск кинулся к открытому ходу. Наверху он увидел Дурмана, который разговаривал с дрожащими, перепуганными солдатами Крестовника.
– Сэр, – говорил один новобранец, – ходят слухи, что их Старшина больше зайца, а странный зверь, рычание которого мы слышали…
– Заткнись! – гаркнул Дурман. – За мной, вперед.
Мигая от солнечного света, Генерал выбрался на обрыв. Кролики сидели в траве, с ужасом выпучив на него глаза. Кто-то даже усомнился в том, что это их Генерал. Нос и веко разодраны, вся морда покрыта сплошной кровяной коркой. Когда он спускался с обрыва, передняя нога подкашивалась, и он то и дело заваливался набок. Дурман сел и оглядел свое войско.
– Теперь, – сказал он, – осталось немного, и скоро все кончится. Внизу есть стена. – Он замолчал, почувствовав всеобщий страх и замешательство. Дурман посмотрел в глаза Барвинку, и тот отвел взгляд. Увидев, как в густой траве двое солдат пятятся задом подальше от него, Генерал крикнул им:
– Чем это, по-вашему, вы занимаетесь?
– Ничем, сэр, – ответил один из них. – Мы только подумали, что…
Вдруг Капитан Дрема метнулся в сторону и исчез за деревьями. С открытого склона донесся пронзительный вопль. В ту же секунду все увидели двух чужаков, которые бок о бок взлетели на обрыв и скрылись в лесу в направлении одного из заложенных входов.
– Бегите! – крикнул Дрема и забарабанил. – Спасайтесь!
Он пронесся мимо онемевших солдат и офицеров и скрылся из виду. А они, не понимая, что все это значит и куда бежать, лишь озирались по сторонам. Пятеро побежали к открытому входу, несколько новобранцев кинулись в лес. Но не успели все остальные двинуться с места, как прямо в самую гущу их прыгнул огромный черный пес и, скаля зубы, принялся гонять кроликов туда-сюда, как лиса – цыплят на птичьем дворе.
Только Дурман не дрогнул. Кролики кинулись врассыпную, а он остался сидеть, где сидел, ощетинившийся, рычащий, в своей и чужой крови. И носившийся в траве пес вдруг столкнулся с ним нос к носу, вздрогнул, отскочил и сконфузился. Потом он рванулся вперед, и улепетывавшая Аусла услышала яростный генеральский вопль:
– Вернитесь, болваны! Собаки не опасны! Вернитесь! Надо драться!
48.
DEUS EX MACHINA [35 - Бог из машины (лат.) – бог «из машины» появлялся в театре, когда нужно было быстро и хорошо закончить запутанную пьесу.]
И я был зелен, беззаботен и знаменит в амбарах
За фермерским двором, я пел, и я был дома
Под солнцем молодым…
Дилан Томас. «Ферн-Хилл»
Люси проснулась, когда в комнате стало уже светло. Шторы были раздвинуты, а в оконном стекле отражался солнечный луч, который то пропадал, то снова вспыхивал, если Люси поворачивала на подушке голову. На вязах ворковал лесной голубь. Но Люси знала, что ее разбудил какой-то другой звук, – сначала звук снился, а потом, стоило ей открыть глаза, ускользнул, как вода из раковины. Может быть, это лаял пес. Но сейчас стояла тишина, а солнечный зайчик на стекле и воркование голубя были словно первые мазки кисти на большом чистом листе бумаги, когда еще сам не знаешь, что за картинка выйдет. Утро прекрасное. Может быть, уже есть грибы. Не пора ли встать и не сбегать ли за ними в поле? Но погода стоит все время жаркая и сухая – для грибов не слишком удачная. Грибам, как и чернике, нужен хороший дождь. Скоро по утрам будет сыро, в изгородях забегают огромные пауки – такие, с белыми крестиками на спине. Джейн Пококк принесла однажды одного в спичечной коробке в школьный автобус – показать мисс Тэллант.
Паучок, паучок,
Мчится Дженни со всех ног
Паучку читать урок.
Солнечный зайчик пропал. Солнце передвинулось. Какой будет день? Сегодня среда – базарный день в Ньюбери. Папа, конечно, уедет. Придет доктор осматривать маму. У доктора на носу смешные очки. Их можно цеплять на нос хоть одной стороной, хоть другой. А доктор, если не торопится, обязательно остановится поболтать с Люси. Всем незнакомым доктор и сам кажется чуточку смешным, а все знакомые знают, что он очень добрый.
Вдруг она снова услышала резкий вскрик. Он нарушил тишину раннего утра, как пятно – чистоту свежевымытого пола. Кто-то кричал от страха и от отчаяния. Люси выпрыгнула из постели и подбежала к окну. Крик шел со двора. Девочка легла животом на подоконник и высунулась наружу, так что ноги повисли в воздухе. Рядом с конурой Люси заметила Тэбби. Кошка кого-то поймала. Может, это крыса гак кричит?
– Тэб! – громко крикнула Люси. – Тэбби! Что там у тебя?
Услышав голос хозяйки, кошка бросила в ее сторону быстрый взгляд и снова склонилась над своей жертвой. Это была не крыса. За собачьей конурой на боку лежал кролик. Вид у него был отчаянный. Он совсем обессилел. И закричал снова.
Люси прямо в ночной рубашке сбежала по ступенькам и распахнула дверь. Бежать босиком по гравию было больно, и она перепрыгнула на цветочную клумбу. Кошка глянула на Люси и, не отпуская кроличьей шеи, зашипела.
– Брысь, Тэб! – приказала Люси. – Какая ты жестокая! Отпусти его!
Она отпихнула кошку, а та, прижав уши, попыталась вцепиться ей в руку. Люси замахнулась, кошка опять зашипела, отбежала на несколько ярдов и в бессильной ярости смотрела оттуда, как девочка подняла кролика на руки. Он было дернулся, но Люси держала крепко, и кролик затих.
– Сиди тихо, – сказала Люси. – Я не сделаю тебе ничего плохого.
И с кроликом на руках она вернулась в дом.
– Чего это ты там делала? – спросил ее отец, когда она вытирала у порога подошвы. – Ну-ка глянь на свои ноги. Я ж тебе говорил… Кто это у тебя?
– Кролик, – виновато сказала Люси.
– В ночной рубашке можно застудиться насмерть. А что ты с ним делать-то будешь?
– Пусть поживет у меня.
– Нет.
– Но, папочка! Он такой славный!
– Кролик тебе за это спасибо не скажет. Если ты посадишь его в клетку, он умрет. Диких кроликов в неволе не держат. А если отпустишь, он нам тут все перепортит.
– Но он ранен. В него кошка вцепилась.
– Кошка делает, что ей положено. Нечего было отбирать у нее добычу.
– А я хочу показать его доктору.
– У доктора хватает забот и без диких кроликов. Брось его.
Люси заплакала. Люси всю жизнь прожила на ферме и знала, что раз отец что-то сказал, значит, так оно и есть. Но хладнокровно обречь кролика на гибель девочка не могла. Она и впрямь не знала, что с ним делать. И сейчас ей хотелось лишь показать его доктору. Доктор считает ее настоящей фермерской девочкой, сельской девочкой. А когда она показывала ему свои находки – щеглиное яйцо, бабочку в банке из-под варенья и древесный гриб, который был точь-в-точь как корка от апельсина, – он отнесся к ее трофеям совершенно серьезно и разговаривал с ней как со взрослой. Теперь же Люси – как взрослая! – хочет спросить его совета, что делать с раненым кроликом. А может, за это время и отец передумает и разрешит его оставить.
– Я только хочу показать его доктору, папочка. Я не дам ему ничего попортить. Я просто поговорю с доктором, и все.
Отец Люси гордился тем, как его дочь умела поговорить с доктором, хоть никогда и не признался бы в этом. Она очень смышленый ребенок, и говорят, что, вполне возможно, Люси даже возьмут в грамматическую школу. [36 - Грамматические школы – лучшие муниципальные школы в Англии, которые дают полное среднее образование. (Прим. пер.)] Раза два доктор назвал Люси очень разумной девочкой. Чтоб ему пусто было, этому кролику. Пусть сажает его в клетку, вреда не будет.
– Чем болтаться тут да трещать, как сорока, сделала бы что-нибудь путное, – проворчал он. – Пойди, надень платье, а кролика посади в свою старую клетку. Где у тебя сидели твои лохматики.
Люси перестала плакать и поднялась по лестнице, не выпуская добычу из рук. Она посадила его в ящик комода, оделась и пошла в сарайчик. По дороге Люси прихватила из конуры соломы. Отец выглянул из амбара:
– Ты не видела Боба?
– Не-а, – ответила Люси. – А что?
– Перегрыз веревку. Веревка, конечно, старая, но вот не думал, что он сможет ее так разгрызть. Я сегодня еду в Ньюбери. Если Боб вернется без меня, привяжи сама его покрепче.
– Все будет в порядке, папочка, – сказала Люси. – А сейчас я иду завтракать с мамой.
– Вот хорошая девочка. Мама завтра уже поднимется.
Часов около десяти приехал доктор Адамс. Люси как раз застелила постель и убирала свою комнату – чуть позже, чем обычно; она услышала, как машина остановилась у вязов, и выбежала навстречу, недоумевая, почему это доктор не подъехал, как всегда, прямо к дому. Доктор Адаме стоял, заложив руки за спину, и смотрел на лужайку, а заметив Люси, окликнул ее как-то коротко, странно – не так, как она привыкла:
– Эй, Люси!
Девочка подбежала ближе. Доктор снял пенсне, положил в жилетный карман.
– Это ваша собака?
По лужайке к дому спешил усталый лабрадор, а на шее болталась оборванная веревка.
– Он оторвался, доктор. Мы очень о нем беспокоились.
Лабрадор обнюхал ботинки доктора Адамса.
– Похоже, он с кем-то подрался, – сказал доктор Адамс. – На носу глубокая царапина, нога прокушена.
– Как вы думаете, доктор, кто бы это мог быть?
– Ну, например, крупная крыса или, возможно, ласка. Наверное, Боб за кем-то погнался, а тот затеял драку.
– А я, доктор, нашла сегодня утром дикого кролика. Живого. Я отняла его у кошки. Он ранен. Вы не посмотрите на него?
– Хорошо, но сначала я осмотрю миссис Кейн («Не сказал „твою маму“», – подумала Люси). А потом, если будет время, поглядим и на твоего приятеля.
Минут двадцать спустя Люси изо всех сил крепко держала кролика, а доктор Адамс осторожно ощупывал его ногу.
– Что ж, насколько я понимаю, ничего особенного с ним не произошло, – наконец проговорил он. – Кости целы. Вот на задней ноге действительно странная рана, но она уже почти зажила, во всяком случае, насколько это возможно. А кошка оцарапала его вот тут – видишь? – но это ерунда. Он почти здоров.
– А как вы думаете, доктор, его нельзя оставить? В клетке, конечно.
– Ну нет, в клетке ему не выжить. Если он не сумеет сбежать, он погибнет. Я бы отпустил беднягу, если, конечно, ты не решила приготовить из него рагу.
Люси рассмеялась:
– Папа рассердится, если я его выпущу. Он всегда говорит – если пришел один кролик, завтра их здесь будет сто один.
– Тогда вот что я тебе скажу, – произнес доктор Адамс, достав из кармана часы на тонкой цепочке, и, вытянув руку, посмотрел на циферблат – у доктора была дальнозоркость. – Сейчас я должен ехать к одной пожилой леди в Коул-Хенли. Если хочешь, бери своего кролика и мы выпустим его на холме по дороге. А обратно вернешься к обеду.
Люси подпрыгнула:
– Побегу спрошу у мамы.
На перевале между двух холмов – Хейа-Уоррен и Уотершипским – доктор Адамс остановил машину.
– Это место ничем не хуже других, – сказал он. – И здесь он никому не помешает, ничего не испортит, так что не волнуйся.
Они отошли от дороги к восточному склону, и Люси отпустила кролика. Целых полминуты он одурело таращил глаза, а потом юркнул в траву.
– Видишь, нога у него действительно не в порядке, – сказал доктор Люси. – Но он прекрасно проживет с этим, сколько ему положено. «Я родился в кустах шиповника, Братец Лис».
49.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ОРЕХА
Вдвоем, везучие, как черти,
Мы шли с тобой дорогой смерти —
И крепче всяких страшных клятв
Тот матерьял,
Что нас спаял. [37 - Пер. С. Степанова]
Роберт Грейвз. «Два фузилера»
Хотя Генерал Дурман порой и походил на сумасшедшего, он все же умел принимать правильные решения. Все понимали: не будь его, в то утро на Уотершипском холме погиб бы не один кролик. Так быстро, так тихо выскочил вслед за Черничкой и Одуванчиком на лужайку пес, что задремавший под кустиком после тяжелой ночи гвардеец и пикнуть не успел, как собака сбила его с ног и тут же прикончила. Потом пес схватился с Дурманом, а еще позже он носился вдоль обрыва, с лаем бросаясь на каждый куст. Но кролики уже успели разбежаться и спрятаться. Под конец пес поймал бедолагу, который порезался о стекло, и, довольный, помчался обратно к дому.
И речи не могло идти о новой атаке. Эфрафцы думали только о том, как бы унести ноги. Генерал исчез. Двое из тех, чья жизнь должна была оборваться этой ночью, навели на него пса, – так подумали все гвардейцы до единого. Точь-в-точь, как загадочную лису и большую белую птицу. Значит, Барвинок, у которого и воображения-то вообще нет, действительно слышал в норе собачье рычание. Дрема, Вереск и еще четверо оставшихся в живых эфрафцев, стуча зубами от страха, посовещались в кустах крапивы и решили немедленно уходить из этого ужасного места, где и так чересчур задержались.
Не будь Дремы, наверное, никто бы из них гак и не добрался до Эфрафы. Но даже он, опытнейший патрульный, не привел домой и половины своего отряда. Трое или четверо новобранцев до того перепугались собаки, что их так и не смогли найти, и что с ними сталось, никто не знает. И перед «на-Фритом» лишь четырнадцать-пятнаддать кроликов двинулись с Дремой в обратный путь, в сторону дома, откуда они пришли всего-навсего днем раньше. Все понимали, что добраться до Эфрафы засветло не удастся – многие просто валились с ног от усталости, и настроение было у всех хуже некуда. Плохие вести разносятся быстро. По холмам пролетел слух, что страшный Генерал Дурман разбит в пух и прах вместе со всей своей Ауслой при Уотершипском холме, а теперь жалкие ее остатки, поджав хвосты, улепетывают восвояси, И Тысяча встрепенулась – вскоре по следу Дремы бежали лисицы, ласки и даже удравшие с ферм коты. На каждом привале Дрема недосчитывался то одного, то другого товарища, и никто не знал, куда он подевался. Среди пропавших оказался и Вереск. Но с самого начала все понимали, что без Генерала ему в Эфрафу лучше и не показываться. Один только Дрема, несмотря на свой страх и все трудности этого возвращения, держался молодцом На следующий день, после полудня, когда тыловое Подразделение вышло в «силфли», среди караулов прошла горстка измученных кроликов. Даже Дрема валился с ног и едва-едва доложил Совету о случившейся катастрофе. Но в «Улье» мало кто обратил на них внимание – мысли кроликов были заняты лишь Орехом и Шишаком. Шишак лежал, кажется, при смерти. Из полудюжины ран сочилась кровь. Он лежал с закрытыми глазами в том самом переходе, который защищал до конца, и не отозвался даже тогда, когда Хизентли сказала ему, что эфрафцы разбиты и городок спасен. Потом крольчихи осторожно расширили тоннель и по очереди хлопотали возле Шишака, зализывая его раны и прислушиваясь к неровному, тяжелому дыханию.
А Черничка и Одуванчик пробрались в нору еще раньше, через Кехааров ход, который засыпан был не до конца, и рассказали, как все случилось. Одуванчик не знал, что произошло с Орехом после того, как оторвался пес; и когда день повернул к вечеру, каждый думал уже о самом худшем. Наконец Плошка, встревоженный, приунывший, решил сам отправиться в «Орешник». Пятик тотчас же заявил, что пойдет вместе с ним, и приятели, пробежав по лесу, вместе спустились по северному склону. Они успели отбежать совсем недалеко, когда Пятик, взобравшись на муравейник, чтобы увидеть весь склон, заметил на западе приближавшегося кролика. Они побежали навстречу и вдруг узнали Ореха. Пятик кинулся к нему, а Плошка опрометью понесся в «Улей» сообщить хорошую новость.
В «Улье», послушав каждого, в том числе и Крестовника, чтобы представить себе все, что здесь происходило, Орех отправил Падуба и с ним еще троих на разведку, выяснить, действительно ли эфрафцы убрались восвояси. Потом он пошел в тоннель, где лежал Шишак. Рядом с Шишаком сидела Хизентли.
– Он недавно проснулся, Орех-рах, – сказала Хизентли. – Спросил о тебе, а потом пожаловался, что очень болит ухо.
Орех потрогал носом намокшую от крови пушистую «шапочку». Из раны хлынула кровь и брызнула на Ореха.
– Ты победил, Шишак, – сказал он, – Они сбежали.
Шишак не шелохнулся. Потом приоткрыл один глаз, раздул щеки и обнюхал Ореха. Он молчал, и Орех не знал, понял его Шишак или нет. Наконец Шишак прошепелявил;
– Так мы распили Генерала Турмана, та?
– Та, та, – ответил Орех. – Я пришел, чтобы помочь тебе подняться в «силфли», Шишак. Тебе пора подкрепиться, да и раны тебе наверху мы лучше прочистим. Пошли, день чудесный – зеленый и солнечный.
Шишак привстал и выполз в разоренный «Улей». Тут он без сил опустился на землю, передохнул, снова поднялся и добрался до Кехаарова хода.
– Я думал, он меня убьет, – говорил он. – Все, драк с меня хватит, сыт по горло. А ты твой-то план удался, Орех-рах! Здорово удался. Рассказал бы, как это вы справились. И как ты попал домой?
– Человек подвез меня на «храдада» почти до самого дома, – ответил Орех.
– А остальную дорогу ты, наверное, летел, – хмыкнул Шишак, – с белой палочкой в зубах? Ты, Орех-рах, рассказывай толком. Хизентли, в чем дело?
– О! – Хизентли лишь таращила на Ореха глаза. – О!
– Да в чем дело-то?
– И вправду!
– Что «и вправду»?
– И вправду он вернулся на «храдада». Я видела это тогда, в Эфрафе, когда мы сидели с тобой ночью в норе. Помнишь?
– Помню, конечно, – отозвался Шишак. – И свой ответ помню. Я сказал, что тебе лучше поболтать бы об этом с Пятиком. Хорошая мысль. Да, мы именно так и поступим. Если Пятик поверит тебе, Орех-рах, тогда поверю и я.
50.
И ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА
Я хочу сказать, что оскорбительное вмешательство генерала не только не разрушило это счастье, но, напротив, лишь помогло им глубже узнать друг друга, отчего их взаимная привязанность стала только сильнее; и я, будучи убеждена в этом, предпочла бы предоставить вам судить самостоятельно…
Джейн Остин. «Нортхэнгерское аббатство»
Прошло шесть недель. Стоял прекрасный безоблачный вечер середины октября. С буков еще не опали листья, вечера были теплые, но долины внизу почти обезлюдели. Травы отцвели. Сквозь стебли просвечивал только желтый калган, поздние колокольчики да пурпуровая Черноголовка. Остальные цветы завяли. А на опушке леса одиноко стоял ломонос со сладко пахнущими мелкими цветочками, похожий то ли на облачко дыма, то ли на стариковскую бороду. Затихли песенки насекомых. Травянистые склоны, летом кишевшие, будто джунгли, теперь опустели, и среди высоких стеблей, где сновали бесчисленные их полчища, теперь лишь полз полусонный паучишка или жук торопился по своим важным делам. На солнце в воздухе еще танцевала мошка, но охотившиеся на нее все лето стрижи исчезли, резкие крики их смолкли, одна малиновка тенькала в бересклете. Внизу, под холмом, лежали убранные поля. Одно поле уже распахали, и гладкие, словно отполированные, пласты вывороченной земли тускло отражали солнечные лучи, лившиеся из-за перевала. Небо было пустынно и чисто, как светлые воды. В июле казалось, что густая, как сливки, его синева касается верхушек деревьев, а сейчас оно голубело высоко и прозрачно, а солнце все быстрей торопилось к закату, обещая скорые холода, и садилось, ленивое, сонное, огромное и багровое, как цветы шиповника. С юга подул свежий ветер, и с буков полетели красные, желтые листья, с шорохом ломким и жестким, иным, чем прежде. В это время все, что не может вынести зиму, тихо уходит и исчезает.
Многие говорят, что любят зиму, но на самом деле им нравится просто своя защищенность от зимних бед. Людям не нужно искать еду. У них есть печки и теплая одежда. В морозы люди не гибнут, а только сильней ощущают надежность жилищ и свое превосходство над всем животным миром. Совсем по-другому относятся к холодам птицы, звери и бедняки. Кроликам, как и большинству диких животных, зимой приходился нелегко. Хорошо еще, пищи им все же хватает. Но иногда им приходится по нескольку дней сидеть безвыходно в заваленных снегом норах. А если кролик набегается на ветру и замерзнет, от переохлаждения он может и заболеть. Но в норах тепло и уютно. Зимой кролики заводят себе подружек чаще, чем в конце лета или осенью, и, начиная с февраля, у крольчих появляется обильное потомство. Но и в это суровое время года случаются ясные дни, когда все бегут в «силфли». А как же они любят набеги на фермерские огороды! После можно послушать сказки, поиграть – или в «камешки», или еще во что-нибудь. Для кроликов зима остается тем же, чем она была и для средневекового человека, – временем забот, которое собственная сообразительность делает вполне сносным и не лишенным своих удовольствий.
Орех, Пятик, Падуб, Серебряный и Крестовник грелись на западной окраине букового леса в лучах заходящего солнышка. Эфрафцам разрешили остаться в «Улье», и хотя поначалу к ним отнеслись неласково, Орех решил не прогонять их, и мало-помалу все притерпелись и привыкли.
Пятик с той ночи стал молчалив и задумчив. Часто и в «Улье», и в «силфли» отходил он от всех в сторонку. Никто не решался нарушить его уединение. «Он дружелюбно, приветливо смотрит на тебя и просто не замечает», – сказал как-то о нем Колокольчик. Все почувствовали, что Пятик внимательно, как никогда, прислушивается теперь к биению той самой таинственной жизни, о которой говорил как-то Ореху в июньский полдень у подножия Уотершипского холма. И однажды, когда Пятик не стал слушать вечернюю сказку и вышел из «Улья», Шишак сказал, что ему за победу пришлось заплатить дороже всех. Но Пятик очень привязался к своей подруге, к Вильтариль, которая понимала его теперь даже лучше, чем Орех.
Рядом с буковым лесом в высокой траве играли четыре детеныша Хизентли. Дней семь назад их впервые вывели на солнышко. Когда у Хизентли снова появятся дети, эти малыши к тому времени уже научатся заботиться о себе сами. Но сейчас она сидела неподалеку, приглядывала за резвящимися крольчатами и время от времени останавливала самого сильного, который все норовил толкнуть кого-нибудь.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |