Первая волна сбивает тебя с ног, 19 страница

– Подлизываешься! – вздохнул я, бросая им очередной плодик, красный, как помидор.

– Подлизываюсь, – согласилась рыбка. – К человеку с фафудой в руках кто хочешь будет подлизываться.

После того, как рыбки съели все плодики и почти половину полосатого ствола, они вежливо сказали мне спасибо.

– А песенку споете? – с надеждой спросил я.

– Ладно, – снисходительно согласились рыбки. И озабочено потребовали: – Ты фафуду-то прибереги до вечера! Нам же еще и ужинать надо!

– Вот обжоры! – ворчливо сказал кусок овоща, который я держал в руках.

Вот тут я перепугался по-настоящему и уронил полосатое лакомство в море.

– Было бы чего пугаться! – укоризненно сказал овощ, покачиваясь на волнах.

– Какой ты неловкий! – наперебой защебетали рыбки. – Это получается сейчас мы должны давиться, чтобы добро не пропало, а вечером ничего не будет!

– Вечером он вам еще чего-нибудь найдет, не переживайте, – раздался рассудительный негромкий бас. – Уж я-то знаю, у них там еще много запасов…

Только через минуту я понял, что это говорила моя собственная дорожная сумка. Я запаниковал и бросился искать Хэхэльфа.

– Теперь со мной все разговаривают! – пожаловался я ему. – Пока говорили только рыбки, это было очень даже мило. Но когда к беседе присоединились недоеденная фафуда и моя сумка…

– Ну и чего ты переполошился? – удивился Хэхэльф. – Они ведь ничего плохого не делают, только разговаривают. Это же так интересно! Когда еще ты узнаешь, что думает о тебе твоя дорожная сумка… Впрочем, я уверен, она тебя совершенно не уважает!

– Почему? – обиженно спросил я.

– Потому что она знает, что ты пренебрег моими советами и взял с собой слишком мало теплых вещей, всего одну пару обуви и ни одного одеяла кроме своей нежно любимой серой тряпочки, которую тебе всучили эти пройдохи Урги, – невозмутимо объяснил Хэхэльф. Он говорил в точности как заботливая бабушка, которая пытается снарядить любимого внука в туристический поход.

– Слушай, смех смехом, но так и рехнуться можно! – жалобно сказал я. – Сейчас со мной еще твой корабль начнет разговаривать…

– Очень надо! О чем с тобой можно разговаривать? – тут же насмешливо сказал хрипловатый мальчишеский тенорок. Я поежился.

– Не бери в голову, Ронхул, – посоветовал Хэхэльф. – Это просто новое развлечение. К тому же, это не будет продолжаться вечно… Извини, дружище, у меня столько дел!

– Ладно, тогда пойду пообщаюсь с рыбами, – вздохнул я. – Кстати, ты знаешь, что у твоего Чинки голос как у подростка?

– Это нормально: он у меня довольно новый, – невозмутимо объяснил Хэхэльф. – Его построили всего-то лет пять назад…

Я вернулся на корму и до вечера слушал обворожительное пение полосатых рыбок. Впрочем, мои ботинки сварливо говорили, что им неинтересно слушать песни без слов, да и волшебное одеяло ургов то и дело отвлекало меня от концерта: оно вдруг начало рассказывать мне анекдоты – все, как один бородатые и несмешные, к моему величайшему сожалению…

Труднее всего оказалось заснуть. Попробуйте подманить Морфея, когда ваша подушка спорит с одеялом о смысле жизни, ваши собственные штаны ворчливо кидают в них цитаты из Екклезиаста, а корабельная мачта растерянно переспрашивает всех: что вы сказали? Впрочем, на рассвете я все-таки уснул, донельзя утомленный всеобщей говорливостью, а утром все было, как прежде, если не считать того факта, что стайка полосатых рыбок по-прежнему следовала за нашим кораблем. Они больше не вели со мной увлекательную беседу, но я совершенно точно знал, что рыбки рассчитывают на продолжение вчерашней кормежки.

Хэхэльф с удовольствием пожертвовал на кормление рыбок всю взятую из дома фафуду. Мои новые приятели честно отработали кормежку: их тоненькие голоса выводили мелодию за мелодией, и каждая новая был лучше прежних. Команда Хэхэльфа бродила по кораблю с блаженными физиономиями: от них я узнал, что рыбки бэплэ очень редко радуют мореходов своим сладкозвучным пением, и еще реже собираются в большие стайки и поют хором, поэтому такое событие издавна считается хорошей приметой – самой лучшей из примет! Признаться, это здорово подняло настроение мне самому: я сейчас позарез нуждался в хороших приметах, как никогда прежде…

Глава 9

Хойские бунаба

Путешествие оказалось неожиданно коротким. Когда я спрашивал Хэхэльфа, сколько времени отнимет плавание от Халндойна до Хоя, он неопределенно ответил: ну, это смотря, как плыть… Я сделал свои выводы – как оказалось, совершенно безосновательные! – и приготовился провести на борту корабля дней десять, а то и больше. На практике же выяснилось, что Хэхэльф просто не мог решить: доберемся мы на Хой за сутки, или все-таки нам понадобятся целых два дня. Одним словом, на закате Хэхэльф позвал меня на нос корабля и молча указал на приближающуюся землю.

– Ты так и не научился подолгу сохранять серьезное выражение лица, – весело сказал он, – а мы уже приехали. И что я теперь скажу ндана-акусе Анабану?

– Это Хой? – изумился я. – Так быстро?

– Не так быстро, как иногда бывает, но ведь мы не на пожар спешили, правда? – Хэхэльф пожал плечами. – Этот берег называется Вару-Чару, здесь я вырос… Хорошее местечко!

– И мы уже сегодня будем у твоих приятелей бунаба? – восхищенно спросил я.

– Завтра. Можно было бы и сегодня, но я отлично знаю обычаи бунаба. У них принято считать, что хорошие гости затемно не являются, так что лучше мы станем на якорь и подождем до утра.

– Слушай, – ехидно спросил я, – а чего же ты тогда собирался, как в кругосветное путешествие, если твой Хой так близко? Я-то думал…

– Ты, может, и думал, но явно не слишком долго, – насмешливо отозвался Хэхэльф. Во-первых, если я договорюсь о твоем свидании с Варабайбой, нам прийдется отправиться в глубь острова. К твоему сведению, Хой – очень большой кусок суши, гораздо больше Халндойна… А кроме того, вполне может оказаться, что твое путешествие на этом не закончится, а только начнется по-настоящему. Откуда я знаю, что тебе присоветует Варабайба – вдруг он скажет, что ты должен отправиться обратно в Землю Нао, или на Мадайк, к Шапитуку, или на таинственный остров Махум, где до сих пор живут последние из древних демонов Иппэ-Гелиппэ, или вообще на Аймымские острова, насчет которых я до сих пор не уверен – есть эта волшебная земля, или ее выдумали бунабские колдуны… Так что я приготовился к долгому странствию – на всякий случай…

– Хочешь сказать, что ты собираешься отвезти меня туда, куда потребуется? – дрогнувшим голосом спросил я.

У меня комок подступил к горлу, честное слово! Я с самого начала подозревал, что Хэхэльф – почти ангел, но даже надеяться на смел, что он решит оставаться со мною до самого конца – пока я не найду дорогу домой, если таковая вообще существует, или не исчезну навсегда в конце года, когда эксцентричная планета Хомана соберется сделать выдох, в соответствии с мрачной космогонией моих не менее мрачных приятелей Вурундшундба…

– Что, я похож на человека, который не доводит до конца дела, за которые взялся? – невозмутимо спросил Хэхэльф. – Значит ты еще плохо меня знаешь, дружище! И не нужно говорить мне спасибо: во-первых, ты расплатился вперед, когда помог мне дать деру со страмослябского корабля, а во-вторых… Откуда ты знаешь, может быть я всю жизнь мечтал влипнуть в историю вроде этой!

– Ладно, я возьму себя в руки и не буду говорить тебе спасибо, – улыбнулся я. – Хотя очень хочется…

Ранним пасмурным утром мы причалили к берегу. Хэхэльф тут же принялся давать последние напутствия своей команде. Я с удивлением понял, что все его матросы должны будут оставаться на корабле и сходить на берег как можно реже – только в случае крайней нужды и желательно ночью, чтобы не потревожить местных жителей.

– Бунаба всегда рады мне, но они терпеть не могут чужеземцев, даже если эти чужеземцы с дружественного Халндойна, – объяснил Хэхэльф. – Конечно, если бы я попросил как следует, моей команде разрешили бы меня сопровождать, но не думаю, что хоть кто-то получил бы удовольствие от такого времяпрепровождения… Хватит с них и того, что я тебя приволоку!

– А это они переживут? – осторожно спросил я.

– Переживут, куда денутся! – беззаботно отмахнулся Хэхэльф. – Ты-то всего один, да и шум поднимать не склонен, в отличие от моих ребят.

Пока Хэхэльф читал отеческие напутствия своей команде, я решил, что вполне могу немного побродить по берегу. Уж очень мне понравился разноцветный песок Хоя, феерическая смесь приблизительно равных частей синих, желтых, красных, белых и черных крупинок, и невысокая светло-зеленая трава, и густые заросли кустов с мелкими черными листьями и аппетитными розовыми ягодами, размером с крупный мандарин и такими же круглыми. В тот миг, когда мои ноги коснулись земли, из кустов выскочило несколько зверьков, облик которых мог озадачить кого угодно. Представьте себе мохнатых крокодильчиков размером с крупного бассета, с маленькими острыми ушками, блестящими бусинками неправдоподобно белых глаз и темпераментом итальянской комедийной актрисы. Они издавали громкие звуки, похожие на собачий лай и одновременно мотали коротенькими, но мощными хвостиками – мне показалось, вполне дружелюбно.

– Собачки! – восторженно сказал я. – Какие собачки! Идите сюда, мои хорошие! – мне почему-то и в голову не пришло, что эти зверюги явились сюда, чтобы искусать нахального чужака, я был совершенно уверен, что мы с ними поладим.

Услышав мой счастливый голос, мохнатые крокодильчики слегка растерялись и даже притормозили – взяли дополнительную минуту на размышление. Потом они неторопливо подошли поближе и испытующе уставились на меня своими круглым светлыми глазами.

– Собачки! – ласково повторил я. – Такие хорошие собачки…

Осторожно, чтобы не испугать зверьков, я протянул руку к тому, кто оказался ближе всех и нежно потрепал мохнатую холку. Собачка коротко рявкнула, подошла поближе, чтобы мне было удобнее ее гладить, и зажмурилась от удовольствия.

Когда Хэхэльф сошел с корабля, я сидел на песке в окружении шести новых приятелей. К этому моменту все собачки валялись на спинках и тихо поскуливали от удовольствия, а я снисходительно почесывал их поджарые животики, покрытие коротким жестким мехом.

– Ну ты даешь, Ронхул! – изумленно сказал он. – Как тебя чару к себе подпустили?

– Как они называются? – переспросил я. – Чару? А по-моему, просто собачки. Лают так же, и на такс похожи, только пасти как у крокодилов… Но в отличие от крокодилов, мы не кусаемся, да, мои хорошие?

– Еще как кусаемся! – усмехнулся Хэхэльф. – Если бы я заметил, что ты собираешься сходить с корабля, не дождавшись меня, я бы тебя отговорил – именно из-за этих твоих новых приятелей. Их разводят бунаба и держат здесь, на берегу, чтобы было кому чужаков за задницу схватить, в случае чего… Не знаю, кто такие твои крокодилы, но чару просто созданы для того, чтобы кусаться. Однако же ты как-то с ними поладил… Что ты сделал?

– Ничего, – смущенно сказал я, – просто увидел их и обрадовался… Ну, начал говорить им всякие глупости: что они хорошие собачки, и так далее, потом почесал им загривки… По-моему, они просто поняли, что я – не какой-нибудь проходимец, а положительный герой, так что со мной вполне можно иметь дело.

– И совсем не ворожил? – недоверчиво уточнил Хэхэльф.

– Да вроде нет, – я задумался, а потом честно сказал: – тут так сразу и не разберешься: когда ворожишь, а когда все само собой получается…

– И так бывает, – понимающе кивнул Хэхэльф. Ладно уж, пошли, Ронхул Маггот, укротитель чару… А где твоя сумка?

– На корабле, где же еще! – вздохнул я и неохотно отправился за своей тяжкой ношей. Да уж, прогулка налегке мне сегодня не светила…

Впрочем, прогулка была недолгой. Поселение Бунаба оказалось совсем рядом с берегом – собственно говоря, стоило нам миновать густые заросли высоких прибрежных кустов, и я тут же увидел вдалеке белоснежные домики, здорово похожие на мою собственную недвижимость, оставленную в Сбо, только на плоских крышах некоторых строений стояли разноцветные шатры, их яркая раскраска бросалась в глаза и здорово оживляла пейзаж. К домикам прилагались невысокие заборчики, ухоженные сады, крупные пестрые квадраты огородов и прочие признаки созидательной человеческой деятельности. Честно говоря, я здорово нервничал: а вдруг моя рожа вызовет у этих ребят такое сильное отвращение, что даже все связи Хэхэльфа не помогут мне получить путевку на встречу с Варабайбой…

– Не волнуйся, Ронхул, – беззаботно сказал Хэхэльф. – Если уж ты с чару умудрился поладить, значит все будет путем!

Что касается чару – моих собачек – они теперь следовали за мной, отчаянно виляя хвостами, явно рассчитывая, что в ближайшем будущем я найду свободное время, чтобы повторить пленившую их воображение процедуру почесывания загривков и животиков.

Хэхэльф прибавил шагу, вдохновленный милым сердцу пейзажем, на фоне которого протекало его босоногое детство. Я едва за ним поспевал. К моменту первой встречи с аборигенами я так запыхался, что у меня просто не было сил смущаться. Аборигены оказались двумя загорелыми дюжими детинами в более чем легкомысленных нарядах. На головах у них были те самые матерчатые сапоги, агибубы, которые так насмешили меня еще на Халндойне, только здесь эти головные уборы были гораздо выше – примерно полметра каждый. Впрочем, остальная часть гардероба показалась мне не менее забавной: эти здоровенные дядьки с более чем суровыми лицами были одеты в цветастые пончо до колен. У одного пончо было голубенькое, с рисунком из крупных красных цветов, а у другого – розовое, в яркий желтых горох. При этом они держались с таким достоинством, что мне и в голову не пришло смеяться – я только изумленно покачал головой.

– Хэхэльф! – доброжелательно сказал один из них, увидев моего друга. – Алля фа ндана-акуса!

Второй тоже что-то буркнул – настолько приветливо, насколько позволяла его донельзя мрачная физиономия.

– Что они говорят? – тут же спросил я.

– Здороваются, – пожал плечами Хэхэльф. – Просто здороваются со старым приятелем. Говорят, что вот, мол, какой хороший подарок для старого ндана-Акусы, и все в таком роде… Когда будет что-нибудь интересное, я тебе переведу.

Мрачные типы в карнавальных костюмах недоверчиво косились в мою сторону. Хэхэльф понял, что нас следует познакомить и загнул длиннющую речь на совершенно непонятном мне языке. Где-то в середине его словесного водопада мелькнуло мое имя Ронхул, и тут же захлебнулось в очередном мощном потоке незнакомых слов. Старинные друзья слушали Хэхэльфа с возрастающим интересом и важно кивали время от времени, как бы давая понять, что внимательно следят за нитью его повествования. Его усилия не пропали даром: в финале на неприветливых физиономиях бунаба появилось почти дружелюбное выражение – насколько это было возможно.

– А это – местные куса-баса, то есть зажиточные хозяева, – Хэхэльф наконец повернулся ко мне. – Этого, в голубом пончо зовут Андун, а второго – Чавар.

Мои новые знакомые чинно кивнули мне, услышав своим имена.

– Когда-то мы с ними разорили немало чужих огородов, – мечтательно закончил Хэхэльф. – В детстве мы были прожорливы и необузданны, как какие-нибудь дикие лесные кырба-ате…

– А кто такие эти дикие кырба-ате? – тут же встрепенулся я.

– Увидишь еще, – отмахнулся он. – Пошли лучше – сколько можно топтаться на тропе?!

И мы отправились дальше. Хэхэльфовы друзья детства чинно поклонились на прощание и пошли своей дорогой.

– А они все так чудно одеваются? – спросил я у Хэхэльфа, когда разноцветные агибубы его приятелей скрылись за раскидистыми кронами деревьев.

– Если ты имеешь в виду агибубу, то даже самый последний бунабский нищий непременно имеет такой головной убор – хотя бы одну, совсем коротенькую, из некрашеной материи, но обязательно! – сообщил он. – Для любого бунабского мужчины агибуба – это самая важная часть его имущества. Это и головной убор, и очень крупная денежная единица – богатство человека бунаба измеряется не в количестве купленных им домов и не в поголовье его стада, а именно в агибубах! Кроме того, агибуба – это своего рода обязательный атрибут, пренебрегать которым недопустимо. Любой бунаба может позволить себе выйти на улицу голышом, или завернувшись в старый коврик для вытирания ног, над ним посмеются, но поймут и простят – с кем не бывает! – но выйти из дому без агибубы… Невозможно! И потом, в их понимании, агибуба – это просто красиво. Можешь мне поверить: наши непокрытые головы кажутся им такой же нелепостью, как тебе их колпаки… И только я могу спокойно взирать и на то, и на другое, – неожиданно гордо заключил он.

– А пончо? – спросил я. – Это такой же обязательный атрибут?

– Нет, просто одежда, хотя она символизирует определенное положение в обществе. Пончо носят не все бунаба, а только куса-баса – зажиточные хозяева, – откликнулся Хэхэльф. – Другие и рады бы, а не положено!.. Кстати, пончо – очень удобная одежда, что бы ты об этом не думал.

– Может, и удобная, но что-то в Сбо я таких нарядов, вроде, не видел.

– Потому что в Сбо куса-баса предпочитают одеваться, как все, разве что от агибуб не могут отказаться, и только когда едут гостить к своим родичам на Хой, извлекают из сундуков свои нарядные пончо, – объяснил Хэхэльф.

– Даже слишком нарядные, – ехидно вставил я. – У меня в глазах до сих пор рябит!

– Что касается ярких расцветок… Видишь ли, каждый бунаба – немного художник, поэтому они просто обожают раскрашивать ткани. Им нравятся яркие краски. Ребят можно понять: здесь, на Хое, почти всегда пасмурная погода, а если еще и одеваться в темную одежду, можно совсем загрустить!

– Здесь почти всегда пасмурно? – удивился я. – Какое замечательное место! Что может быть лучше пасмурной погоды!

– Значит твой вкус совпадает со вкусом Варабайбы, – усмехнулся Хэхэльф. – Говорят, что это он уговорил все облака Хомайги избрать небо над Хоем в качестве места постоянного пребывания, и теперь тучи только изредка отлучаются отсюда, чтобы оросить дождем другие острова… Ну, Ронхул, сделай глубокий вдох и постарайся забыть, что такое улыбка! Мы пришли.

Мы действительно пришли: перед нами была изящная резная калитка, запертая на несколько щеколд – слишком увесистых. если учесть, что даже такой легковес как я вполне мог бы вышибить калитку одним хорошим ударом ноги. Но разумеется, буянить мы не стали. Хэхэльф только негромко выкрикнул несколько неразборчивых слов, и мы принялись ждать. За забором воцарилось оживление: до моих ушей доносился топот шагов и человеческие голоса. Наконец калитка распахнулась и невысокий хрупкий юноша в узорчатой агибубе и широких белых штанах, едва достигающих щиколоток, с поклоном пропустил нас в сад. Вдоль садовой дорожки, выложенной блестящими белыми камешками, стояли мрачные мужчины, все, как один в агибубах и белых штанах того же покроя, что и у их коллеги. Они стояли неподвижно и смотрели на нас в высшей степени неприветливо.

– Имей в виду, Ронхул: они нам улыбаются, – шепнул мне Хэхэльф. – Ребята делают все, что в их силах, чтобы изобразить радость по поводу моего визита – просто у них не слишком хорошо выходит.

– Да, я заметил, – вздохнул я. – А кто они? Сыновья твоего покровителя?

– Ну ты скажешь тоже! – Возмутился Хэхэльф. – Где это видано, чтобы сыновья ндана-акусы носили штаны, да еще и встречали гостей на пороге?! Это – папну, рабы хозяина дома.

– Рабы? – удивился я. – Так у них тут есть рабы?

– А где их нет? – пожал плечами Хэхэльф. И предупредил: – Ты не обижайся, если во время беседы с ндана-Акусой я не смогу отвлекаться, чтобы переводить тебе наши слова: этикет, и все такое – сам понимаешь! Если он будет тебя о чем-то спрашивать, я переведу.

– Ладно, – вздохнул я. – Ты, главное, предупреди, если поймешь, что он хочет сделать меня своим рабом…

– Не бойся, Ронхул, – усмехнулся Хэхэльф. – Ни один бунаба никогда не окажет чужеземцу честь стать его рабом. Они не настолько нам доверяют.

Я озадаченно умолк, пытаясь понять, что же это за рабство такое, если нормальный физически здоровый чужеземец не может удостоиться чести стать рабом… Тем временем, мы подошли к большому одноэтажному дому, который стоял в глубине двора. Он действительно был очень похож на дом самого Хэхэльфа в Сбо, и на тот, который он выменял для меня, только гораздо больше, а украшенная причудливыми узорами входная дверь показалась мне массивной, как какие-нибудь замковые ворота. Дверь распахнулась, и оттуда высыпала целая толпа счастливых обладателей высоченных агибуб и нарядных женщин разного возраста. Все они: и мужчины, и женщины, были одеты в длинные разноцветные юбки с роскошными высокими поясами и с ног до головы увешаны драгоценностями. Те женщины, что помоложе, показались мне очень привлекательными, несмотря на резко опущенные вниз уголки губ и глубокие складки у рта – такие же, как у мужчин этого народа. Их милая манера прикрывать грудь только ожерельями заставила меня слегка покраснеть: честно говоря, я как-то не привык к такому скоплению обнаженных дамских бюстов на небольшой площади.

Все эти угрюмые ребята – и мужчины, и женщины, плотным кольцом обступили Хэхэльфа. Некоторые даже ненадолго повисли на его шее – я понял, что несмотря на каменные выражения хмурых физиономий, бунаба все-таки обладают счастливой способностью испытывать положительные эмоции. Через несколько минут, когда радость встречи слегка поутихла, Хэхэльф принялся читать друзьям своей юности поучительную лекцию о цели нашего визита и о моей персоне заодно. Разумеется, я не понимал ни слова, но видел, что бунаба слушают его с возрастающим интересом и разглядывают меня с неподдельным любопытством. Я окончательно смутился, а когда я смущаюсь, я начинаю улыбаться. Впрочем, я помнил рекомендации Хэхэльфа и изо всех сил пытался бороться с нервной улыбкой. Хвала аллаху, что рядом не было зеркала и я не увидел результат – полагаю он был ужасающим: один уголок моего рта все время сам по себе отползал в сторону, в то время, как другой усилием воли опускался все ниже и ниже. Что ж, зато Хэхэльфу не пришлось доказывать своим приятелям, что он действительно притащил с собой демона: уверен, что у меня все на лице было написано!

Выступление Хэхэльфа продолжалась примерно полчаса. Все это время я оставался объектом пристального внимания – мне ужасно хотелось считать его доброжелательным, но я не мог в это поверить, как ни старался. Впрочем, я тоже с пользой провел время: с любопытством начинающего антрополога изучал новых знакомцев. Разумеется, все они были разными, но я заметил некоторые особенности, присущие всем бунаба. Кроме одинаково неулыбчивых ртов все они обладали длинными, слегка раскосыми, непроницаемо темными глазами, узкими овальными лицами и не то смуглой, не то просто покрытой ровным золотистым загаром, удивительно гладкой кожей. Я вспомнил всех бунаба, которых видел прежде, и решил, что наверное это и есть их расовые отличия. Хотя, что касается опущенных вниз уголков губ, это вполне могло оказаться следствием привычки: у моего приятеля Хэхэльфа имелись те же проблемы с улыбкой, а ведь насколько я понял, в нем не было ни капли бунабской крови – только воспитание.

Наконец Хэхэльф закончил свою пространную речь, нарядные обитатели дома расступились, давая ему пройти, и он поманил меня за собой. Я вздохнул, кое-как привел в порядок свой перекошенный рот и последовал за ним в прохладный полумрак белого коридора. Я тут же попытался выяснить, о чем он говорил со своими приятелями, но Хэхэльф страдальчески сдвинул брови и умоляюще посмотрел на меня. Насколько я понял, мне предлагалось не отвлекать его от подготовки к последнему, решающему выступлению. Немного поплутав по коридору, мы вышли во внутренний двор, в котором был разбит великолепный сад – не слишком густой, но превосходно спланированный, так что я сразу вспомнил знаменитые японские сады, знакомые мне исключительно по иллюстрациям. В глубине сада стоял еще один дом – небольшой, но необыкновенно красивый, сложенный из очень мелких белых кирпичиков, а роскошный шатер на крыше показался мне настоящим произведением искусства – и это несмотря на то, что я отнюдь не разделяю любовь бунаба к ярким краскам! У входа в дом выстроилось чуть больше дюжины человек в сравнительно невысоких, но расшитых разноцветными узорами агибубах. Одни были в широких штанах, другие – в своего рода юбках до колен, которые, на мой вкус, следовало немедленно поместить в музей Метрополитен, в назидание моим несчастным соотечественникам, именующим себя художниками. Эти нарядные стражи показались мне очень старыми, но их осанка была величественной, обнаженные до пояса загорелые тела – подтянутыми и мускулистыми, а неподвижные, как у индейских вождей, и мрачные, как у падших ангелов, лица были преисполнены неописуемого спокойствия. Честно говоря, эти бунабские дедушки произвели на меня неизгладимое впечатление, я даже смирился с фактом существования такого головного убора, как агибуба – а это дорогого стоило!

– Это личные рабы ндана-акусы Анабана, – очень тихо, почти не размыкая губ, сообщил мне Хэхэльф. – Их начальник, Хму-шули-аси, хранитель циновки – этот высокий старик в красной агибубе – неотлучно находится при ндана-акусе с момента его рождения. Сколько ему лет – даже подумать страшно! По-моему, больше сотни. Если учесть, что ндана-акуса Анабан немного старше моего покойного отца, а хранителем циновки новорожденного нданы редко назначают молодого человека…

– Ничего себе! – таким же едва различимым шепотом отозвался я. И не удержался от вопроса: – А что будет, если он все-таки умрет от старости? Назначат нового хранителя циновки? Или просто упразднят эту должность?

– Не говори глупости, Ронхул, – строго сказал Хэхэльф. – Ни один хороший раб никогда не позволит себя умереть прежде своего господина. А эти люди – очень хорошие рабы. Лучшие из лучших.

– Бессмертие из чувства долга, – констатировал я. – Кто бы мог подумать!

– Все, Ронхул, пока помолчи, ладно? – попросил Хэхэльф. – Сейчас мне предстоит познакомить тебя с ндана-акусой Анабаном, а я – не такой уж великий дипломат, поэтому постарайся не мешать.

– А что я должен делать? – робко спросил я. – Может быть, я должен ему как-то поклониться, или?..

– Вот делать как раз ничего не надо. Обойдемся без поклонов. Просто присутствуй – и все. И самое главное – не улыбайся.

Мы миновали неподвижных стариков, равнодушно посмотревших на нас как на пустое место, и вошли в дом. Коридор был таким же темным и прохладным, как все коридоры в бунабских домах, но в этом доме он оказался очень коротким и прямым. Прямо перед нами была дверь, завешанная тонкой полупрозрачной тканью – такой легкой и невесомой, словно ее соткали не люди, а трудолюбивые паучки. Занавеска сама взлетела вверх, словно от порыва ветра, хотя я мог поклясться, что никакого ветра не было, и мы вошли в комнату. Помещение оказалось просторным и почти пустым, если не считать многочисленных ковров, ковриков и подушек, которые покрывали пол даже не одним сплошным слоем, а несколькими слоями, образуя что-то вроде пологого холмика в центре комнаты. На плоской вершине этого холмика был постелен большой круглый ярко-зеленый ковер с густой бахромой, похожей на настоящую живую траву. В центре ковра, опираясь на большие разноцветные овальные подушки, сидел пожилой человек в необыкновенно высокой агибубе – никак не меньше полутора метров, а то и больше! У него было такое же суровое отрешенное лицо, как и у стариков, которых мы встретили у входа. Но в отличие от них, этот дядя был преисполнен такого нечеловеческого величия, что если бы Хэхэльф сообщил мне, что это и есть бог по имени Варабайба, я бы тут же выпалил, что уже и сам это понял. Но царственный старик, разумеется, не был Варабайбой. Передо мной сидел ндана-акуса Анабан, владыка Вару-Чару – насколько я понял, всего лишь один из многочисленных мелких правителей острова Хой, хотя словосочетание мелкий правитель совершенно не вязалось с его обликом, осанкой и манерами властелина мира – тот самый человек, который стал для моего друга Хэхэльфа чем-то вроде отца и научил его всему на свете, в том числе плавать со скоростью моторного катера, улыбаться сердечной улыбкой, а также стрелять из лука и играть на какой-то местной флейте – правда, двух последних подвигов Хэхэльф при мне пока не совершал…

Некоторое время ндана-акуса просто смотрел куда-то перед собой, как бы сквозь нас – как мне показалось, довольно безучастно. В конце концов, я начал чувствовать себя привидением, мерцающим призрачным сгустком разреженной материи, которую невозможно заметить при дневном свете. Потом он внезапно поднялся на ноги одним легким порывистым движением, словно не утопал только что в груде мягких подушек, подошел к Хэхэльфу, оглядел его с ног до головы, одобрительно кивнул, даже снисходительно похлопал его по плечу и неторопливо вернулся на место. Только после этого он внимательно уставился на меня. Мне стало не по себе – признаться, я даже почувствовал противную дрожь в коленках, но потом наши глаза встретились, и я внезапно успокоился. Не могу сказать, что я почувствовал, что ндана-акуса испытывает ко мне расположение или симпатию – просто почему-то перестал нервничать, и все тут. Выдержав долгую томительную паузу – Станиславский бы обзавидовался! – старый бунаба наконец вымолвил одно-единственное слово, что-то вроде амана, с ударением на последнем слоге.

Это коротенькое, но растянутое при произношении слово стало для Хэхэльфа чем-то вроде выстрела стартового пистолета: он поспешно открыл рот и начал в очередной раз излагать краткое содержание предыдущих серий. На этот раз он витийствовал не меньше часа. Ндана-акуса слушал его внимательно, время от времени снисходительно кивал, как бы давая понять, что болтовня моего друга пока ему не надоела.

Дата добавления: 2015-10-21