Сильвия Рид: Мы с Энией познакомились на Тайване. В школе мы выделялись из массы, потому что Эния очень тонко чувствовала стиль, а я была интеллектуалкой, что-то вроде книжного червя. Так что люди не знали, как нас понимать. Мы были странной парой, и мы всегда были вместе. Неразлучны.
Когда я закончила школу, мой папа служил чиновником на Гавайях, и Эния приехала пожить к нам. Тогда мы и разработали план – она собиралась поехать в Нью-Йорк и стать модельером, а я хотела быть ее ассистентом. Это была фантазия в стиле «Cosmo Girl», что-то похожее на: «Я собираюсь выйти замуж за рок-звезду, я собираюсь познакомиться со всеми, у нас так много знаменитых друзей, они выпускают записи, я оформляю обложки альбомов, и мы ездим в турне, и я делаю все, и я разрабатываю дизайн всего». Такой вот план. Все это она придумала.
Айлин Полк: Эния стала принимать наркотики. Я не уверена, что это Ричард Хелл подсадил ее, но я знаю, что они употребляли наркотики вместе. Мне нравился Ричард Хелл, но он всегда рассказывал мне грустные истории. Он был всегда типа: «Я в такой депрессии. Жизнь – просто помойка. Я никак не могу собраться. Посмотри на меня – у меня рубашка порвалась».
Я отвечала ему: «Ты ведь сам разорвал рубашку, чтобы выглядеть как панк». Все эти ребята – Ричард Хелл, Джонни Фандерс и Ди Ди – все находились в таком «Джеймс-Дин-страдающая-душа» образе. Джонни, Ричард и Ди Ди, все они делали вид страдальцев: «меня может спасти только женщина». И все женщины попадались на крючок. Они сначала покупали им выпивку, потом они вместе покупали наркотики, а потом все шло обычным путем. Потом женщин бросали, и тогда они шли к следующему парню.
Сильвия Рид: Мы с Энией познакомились с Лу Ридом одновременно, это случилось в одном баре на Восьмой авеню. Мы вошли в бар, Эния увидела его и сказала: «Это он! Я пойду и познакомлюсь с Лу Ридом».
Она подошла к Лу, и я действительно удивилась, потому что думала: «Нет, даже Эния на это не решится». Но она подошла. Она заговорила с ним, а я отвлеклась от них на какое-то время. Но позже Лу увидел меня на противоположном конце зала, и Эния сказала: «О, я хочу, чтобы ты подошел к ней». Он перешел зал, и мы проговорили всю ночь, и начали по-настоящему спорить друг с другом.
Лу был очень, очень, очень умным, и я считала себя тоже очень, очень, очень умной, но Лу дал мне понять, что я до него не дотягиваю. Он постоянно делал так, но не в такой доброжелательной манере, а тогда он сказал так, просто чтобы повеселиться. Но я не собиралась давать ему возможность думать, что он – этакая богатая, знаменитая рок-звезда, которая произвела на меня сильное впечатление.
Но Эния все больше и больше сходила с ума, потому что Лу разговаривал со мной. Потом, после этой первой ночи, когда мы познакомились с Лу, я решила узнать его адрес и написать ему письмо – не телефонный номер, письмо. Той ночью, когда мы познакомились с Лу, я трепалась о литературе и всяких книгах, так что мне хотелось написать письмо и снова с ним встретиться. Эния убеждала меня: «Не делай этого. Он решит, что ты и впрямь тупая».
Несмотря на советы Энии, я взяла у Диего Кортеса адрес Лу и написала ему письмо. Лу позвонил мне, и мы стали встречаться.
Айлин Полк: Эния вела дневник, который хранила в ванной, рядом с унитазом, так что, если вы шли в ее ванную, можно было не брать с собой журнал, а почитать ее дневник. Каждому парню, с которым у нее был секс, в дневнике давалась оценка. И она писала о них очень оскорбительные вещи. Она ставила людям оценки: четыре звезды или три больших пальца, опущенных вниз. Каждого, с которым она спала, она детально описывала в дневнике: «У него не стоял, его член был вот такой…»
Сильвия Рид: Когда Лу первый раз пришел к нам в квартиру, он втихаря украл два дневника Энии, потому что подумал, что это мои дневники. Я потребовала дневники обратно, он их отдал, и я передала их Энии – она пришла в настоящую ярость.
Но Эния хотела, чтобы люди узнали, какая она, для этого она и оставляла свои дневники в ванной. Хочу сказать, обычно она вела себя так: вызывающе одевшись, она подходила прямо к парню, очень раскованно становилась прямо перед ним и в лицо спрашивала: «Привет, я Эния, что ты обо мне думаешь?»
Я пыталась соревноваться с ней, но мы явно были в разных весовых категориях. Вот почему она почувствовала себя униженной, когда я стала встречаться с Лу. Потом нас выселили, и я отправилась в Денвер навестить своих родителей. Все это время Эния безумно на меня злилась. Она никак не могла привыкнуть к тому, что я встречаюсь с Лу. До конца примириться с этим она так никогда и не смогла.
Когда я вернулась из Денвера в Нью-Йорк, я совершенно не представляла, чем заняться. Пошла в «CBGB», и Ричард Хелл сказал мне: «Э, давай ты снимешь квартиру в моем доме».
Когда я разобралась с переездом, я зашла к Энии, чтобы позвонить Лу, потому что у меня в квартире не было телефона. Она разозлилась, но я все равно позвонила. Лу очень обрадовался, когда услышал меня, и мы договорились встретиться вечером в «Фебе».
Но он не пришел, и я очень на него разозлилась. Я позвонила ему, а Лу сказал: «Да понимаешь, я собирался к тебе, но зашли ребята, и нам пришлось поработать».
Я была в ярости, поэтому обругала его и повесила трубку.
На следующее утро раздался стук в дверь: это был Лу. Он несколько часов ждал снаружи, чтобы попасть в мой дом; если вы помните, там не было звонка, и приходилось звонить с улицы по телефону. Так как у меня тогда не было телефона, Лу пришлось несколько часов ждать снаружи, пока кто-то не вышел из двери.
Лу спросил: «Хочешь поехать в Монреаль?» Это гораздо круче, чем банальное: «Хочешь сходить в кино?» Я ответила: «Конечно!» После этого мы долго были вместе.
Боб Куин: Сильвия привела Лу Рида в «CBGB», чтобы посмотреть Voidoids. Когда я сошел со сцены, он сгреб меня и сказал: «Ты охуенно великий гитарист!» Что мы тусовались вместе, когда он был в Velvets, он так и не вспомнил.
Я сказал: «Ну, здорово слышать от тебя такие приятные вещи, потому что в свое время ты оказал на меня большое влияние».
Он сказал: «Это все дерьмо, а вот ты – охуенно великий, ты – ля-ля-ля».
Он говорил: «Я надеюсь, ты сам понимаешь, что никакая вы не группа. Смысл музыки – в силе и власти, и ты должен просто прийти к этому и привести всю группу. И еще ты должен перейти на другую сторону сцены и выдернуть вашего гитариста из его убожества».
Я сидел с ним за столом, и кто-то прошел мимо; на секунду я отвел взгляд в сторону, и он сказал: «Черт побери, смотри мне в глаза, когда я говорю с тобой, или, да поможет мне бог, я дам тебе в морду».
Я засмеялся.
Он сказал: «Кончай смеяться, я говорю совершенно серьезно. Если ты еще раз посмотришь в сторону, я дам тебе в морду».
А ведь он только что гнал мне, какой я великий! После таких слов я не спускал с него глаз.
Айвен Джулиан: Я был в группе новичком. Вначале Ричард Хелл относился ко мне довольно прохладно, но потом он стал брать меня с собой, он брал меня к «Максу», мы там бесплатно ели, и там я однажды видел, как он шел на выход и поджег сигаретой свои волосы. Мне было лет двадцать. Однажды ночью Ричард оставил меня с Терри Орком, который усердно накачивал меня бухлом. Потом Терри спросил: «Эй, хочешь, пойдем ко мне, послушаем музыку?» Я подумал: «Вау, какой славный парень».
Мы отправились на его чердак в Чайнатауне, он включил музыку, потом принес еще бухла и какой-то фигни, и я внезапно просто отрубился, БУМ, на постели. И вдруг этот волосатый шарик падает на меня сверху. Я растерялся: «Эй парень, что за дела?»
Он пытался снять с меня штаны. Я сказал: «Терри, я сейчас сблюю. Выпусти меня отсюда». Он потащил меня в туалет. Но пока я облевывал туалет, Терри все время пытался снять с меня штаны. Я сопротивлялся: «Парень, нет, я этим не занимаюсь».
Я убежал оттуда буквально с полуспущенными штанами. Было морозно, на мне не было ботинок, сверху – только рубашка, какая-то такая фигня. Я прибежал к дому Ричарда часов в пять утра. Рассказал Ричарду всю историю, и он сказал: «Да, Терри, он такой». Я спросил: «Зачем ты меня с ним оставил?» Он сказал: «В смысле?»
Он вообще был рассеянный.
Но в конце концов Ричард сказал: «Ладно, приходи, поживешь у меня». У него была свободная комната и все, что надо; я переехал к нему, и потом все думали, что мы какое-то время были любовниками, ха-ха-ха! Самое страшное в жизни с Ричардом было, когда я вошел в дверь и увидел, что Ричард лежит в ванне совершенно обдолбанный, а вода уже почти накрыла его рот. Я схватил его за руки и подтянул вверх. Он немного пришел в себя и сказал: «Угу». Я сказал что-то вроде: «Извини, но ты вроде как тонешь».
К счастью, нас услышали Clash, мы им понравились, и они пригласили нас в Англию играть у них на разогреве.
Ричард Хелл: В наше первое турне по Англии мы отправились с Clash в 1977 году. Я пошел на это дело в трезвом уме, но поскольку еще не знал, чего ждать, турне оказалось совершенно убогим. С одной стороны, я не знал, где вырубить дури, и маялся от этого, с другой стороны британская публика была совершенно ужасной. Абсолютно мерзкой. Знаете, это было на безрыбье. И хотя я старался видеть в этом светлую сторону – что это британский способ сказать «Мы вас любим» – но это капитально доставало.
Боб Куин: Мерзкое ощущение, когда каждую ночь тебя заплевывают, и не обязательно от восхищения. В начале концерта, по крайней мере, в нас плевались пивом. Но когда пиво кончалось, они начинали просто харкать кто во что горазд. Иногда, когда я пел бэк-вокал, харчок прилетал мне прямо в рот. Каждую ночь, приходя в отель, я чистил одежду, оттирал гитару и надеялся, что наутро, к нашему отъезду вещи высохнут.
Когда тебе в голову попадают полными банками пива, настроение портится. Эти банки были как пушечные ядра, и мою душу трогала самоотверженность, с которой зрители по своей воле жертвовали таким количеством пива, чтобы ранить музыкантов. У них получалось. Если каким-нибудь предметом попадали в Айвена, он просто швырял его обратно в публику; но в чем фишка: он ведь мог попасть, например, в девятилетнюю девочку или еще в кого-то, кто ничего плохого не делал, так вот, я всегда смотрел в оба, кто в зале чем занят.
Это был один из концертов в Дерби – Лестер тоже был там, но он так надрался, что, когда потом мы с ним говорили о том случае, он ничего не мог вспомнить, хотя находился в центре событий. Так вот, нас поливали матом. Какой-то парень в первых рядах держал большую банку с пивом, он просто кинул ее в меня, как будто я был пожарным краном, и промочил меня насквозь. Меня стукнуло банкой, я был весь мокрый, и я видел этого пацана с мощным пластиковым биноклем. Мы только что допели песню, и вдруг я увидел человека, который приготовился что-то в меня кинуть, и я сказал ему: «Не делай этого». Он что-то швырнул мне в голову, и тогда я вынул штекер из своей гитары – это был «Фендер», по форме вылитая бейсбольная бита. Я пошел в зал, и с размаху охерачил гитарой человек семь-восемь. Я трус, я полный трус, я хилый парень, я просто вышел из себя – но им это очень понравилось. Они это очень любили.
Впечатление было ужасное.
Ричард Хелл: Куин маниакально заботится о своих гитарах. На сцене он обычно отодвигался назад как можно дальше, он хотел быть подальше от зрителей, которые плевались в музыкантов. Но кто-то попал в его гитару большим, густым харчком. Он видел, кто это сделал, и гитарой сломал тому парню челюсть.
Так вот, этот парень потом пришел к нему за кулисы, чтобы спросить автограф! Они были чокнутые, они были похожи на британских футбольных фанатов, озверевшая публика, классический случай. Они хотели кайфа, агрессии и мерзости, стать берсерками, понимаете?
Еще доставало, что первая песня Clash называлась «I’m So Bored with the USA» – «Мне так надоели США». И мы, естественно, не могли не принимать эту песню на свой счет. Хотя мы и не отождествляли себя с США.
Боб Куин: Никто не шел на концерт, чтобы увидеть нас. Они были из Англии, они придумали рок-н-ролл, и они не хотели нас. И они скандировали: «Нам так надоели США».
Я думал, что как ребята Clash приятные, но в них было столько же музыкального эгоизма, сколько у Ramones. Вдобавок они пытались вставить в свои ебаные песни тему социальной справедливости, но вряд ли в этом они что-то понимали. Лично мне их музыка казалась просто гнусной. Я покупал их альбомы только из-за того, что Лестер их обожал. Я тоже пытался полюбить эту муру, но не нашел у них ничего, что могло бы мне понравиться.
Айвен Джулиан: Вы можете себе представить: каждый день в восемь утра мы набивали собой маленький автомобиль, зная, что в семь вечера мы будем по уши в слюне и мокроте? Кроме того, Ричард был совсем плохим из-за наркоты…
Ричард Хелл: Ох, мне было так погано, я не хотел никого видеть, лежал в кровати, потел и блевал.
Я пошел в аптеку и купил какую-то дрянь, которую мне там посоветовали, кажется, с кодеином – ужасную темно-коричневую дрянь, похожую на блевотину. Я попытался взять несколько флаконов.
Мы путешествовали в исключительно убогих условиях. Мы разозлились на Sire, потому что у них был дорожный менеджер на тачке, а мы вчетвером ехали в тесноте в мини-каре – не в микроавтобусе, а в малельком автомобиле, в котором сзади приходится сидеть на бугре карданного вала, и коленки оказываются выше ушей. Мы три недели мотались по всей Англии, замаринованные в этом мини-каре. Это было действительно убого.
Боб Куин: Я никогда бы не стал джанки, потому что я всегда смотрел «Dragnet» – и я знал, что если ты покуришь марихуаны, то через две-три недели ты будешь грабить банки.
Первое английское турне было запредельно кошмарным, потому что когда у нас случался свободный день, – а мы путешествовали по всей Англии – нам приходилось возвращаться в Лондон, где в то время были дружки Ричарда, Heartbreakers. Нам надо было переться к черту на рога в Лондон, чтобы Ричард мог с ними потусоваться. Ричард был совершенно не в себе: однажды он не смог дождаться, пока мы доедем до отеля. Он сказал: «Я схожу здесь». Потом, на светофоре, он выпрыгнул из машины, и нам пришлось тащить его вещи в отель.
Ричард Хелл: Я постоянно чувствовал себя разбитым и больным. И все, что происходило в Англии, было совершенно чуждым. Я знал, что мы не можем понравиться этим детям. Потому что я был там, где Clash и Sex Pistols были четыре года назад. Было ясно, что эти дети никогда не смогут проникнуться тем, что я делал, потому что все, чего они хотели, – достичь крайних степеней идиотизма. Понимаете, целеустремленно быть настолько кошмарным, мерзким и слабоумным, насколько ты можешь, а я к тому времени уже закончил эту игру.
Конечно, я все еще мог быть мерзким и слабоумным, но к тому моменту мне это уже надоело.
Глава 31
Падение
Джим Маршалл: Среди ночи я часто звонил Лестеру Бэнгсу в офис журнала Creem. Например, часа в два. Я всегда страдал бессонницей, даже когда был ребенком; так вот, я звонил Лестеру, потому что он все ночи напролет сидел в офисе. Однажды ночью, когда я очередной раз позвонил ему, он дал мне послушать пробную пластинку первого альбома Патти Смит, Horses, запустил ее по телефону – всю целиком, от начала до конца.
Поэтому я купил Horses в день выхода альбома. Музыка Патти меня полностью захватила. Я заказал по почте ее сингл «Piss Factory», и он мне очень понравился. Но потом меня разочаровал ее второй альбом, «Radio Ethiopia». Он был несколько более коммерческим и несколько более авангардистским – коммерция и авангард в одном флаконе. Я не врубился. Я не знал, что с ним делать.
Легс Макнил: Когда Патти Смит писала в студии альбом «Radio Ethiopia», меня послали взять у нее интервью для передовицы в Punk. После интервью с Лу Ридом наша техника вовлечения людей в разговор строилась на том, чтобы вместе потусоваться, нажраться в стельку и подождать, пока все выродится до полного отупения.
Вообще, интервью Punk – достойный повод, чтобы схлопотать по ушам. В те времена я просто снова и снова задавал одни и те же тупые вопросы: «Какой сорт гамбургеров вам больше нравится? Как, по-вашему, «Блимпис» лучше, чем «Макдональд»?»
Люди сатанели от тупых вопросов, орали на меня, а потом что-нибудь происходило. И если случалось что-то достаточно забавное, Хольмстром превращал это в комикс. Я думаю, замысел был – не слушать чужие излияния, а провоцировать какие-нибудь события.
Так вот, Патти собиралась чинно сидеть и давать серьезное интервью. Потом появился я. У меня не было домашних заготовок, я не хотел слушать разговоры об искусстве и поэзии. Я вел себя типа: «Эй! Это правда, что на ваших записях играют Aerosmith?»
Патти была оскорблена. Она немедленно начала кричать на меня: «Это был тупой вопрос, и тот, кто поручил тебе его задать, искал проблем на твою задницу, потому что если бы я была в плохом настроении, если бы я была не в духе, ты бы вылетел отсюда вперед головой. Но тебе повезло, ты мне понравился».
Потом Патти выдала мне длинную лекцию о значении андеграундной прессы, о профессионализме и о послании людям, о том, как искусство всех спасет, а потом она повернула к величию фресок итальянского Ренессанса. Я совершенно не врубался, о чем она говорит.
Я говорил что-то вроде: «Извини, Патти. Я не буду больше так делать, я обещаю. Так как ты думаешь, теперь мне можно выпить пива?»
Джим Маршалл: Я пытался сделать фэнзин на ксероксе для музыкальных фанатов в то время, когда еще учился во Флориде в школе. Я знал много наркодилеров и других людей с деньгами, и понимал, что смогу найти средства на издание своего журнала. Когда я услышал, что Патти приезжает с концертом в Тампу, я позвонил ее менеджерам в Нью-Йорк, и они устроили для меня интервью. Знаете, я тогда был шестнадцатилетним ребенком с магнитофоном, который шел брать интервью с мыслью «Сейчас меня вышвырнут из их номера».
Но Патти, и Ленни, и вся группа были очень, очень хорошими ребятами. Я сделал интервью с Патти, записал четыре девяностоминутные кассеты и потом тусовался с ними два дня. Пили они мало, поэтому почти все их пиво досталось мне. Они все курили марихуану, и я принес им травки, что им, конечно, понравилось. Патти была очень милым и вдохновенным человеком. Она первая подсказала мне идею переехать в Нью-Йорк. Патти сказала мне: «О, тебе надо перебираться в Нью-Йорк. Там больше людей, которым нравится такая музыка. Если ты уедешь из места, где сейчас живешь, тебе, может быть, удастся понять, что делать со своей жизнью».
Группа Патти Смит играла на стадионе в Тампе, во Флориде. Это место было похоже на что-то из «Spinal Tap»60. Это был тот самый кошмарный стадион, где обычно выступали Тед Нюджент, Aerosmith и Kiss.
Патти Смит играла на разогреве у Боба Сигера, и их выступление с треском провалилось. Все шло классически: Патти с группой спели первую песню, но аплодисментов не было. Публика просто тупо втыкала. Они начали вторую песню, «Ain’t It Strange», и Патти закружилась. Сцена была действительно высокой, метра три-четыре до земли, а внизу – яма, прикрытая щитом из грубо сколоченных досок.
Джей Ди Даггерти: Мы играли на разогреве у Боба Сигера, и они не разрешили нам включить все освещение. Патти упала со сцены, когда пела «Ain’t It Strange», песню о противостоянии Богу. Тема песни – обращение к богу: «Давай, покажи мне свой лучший удар, я могу принять его, ты, мудак!», очень дерзкий вызов – вроде: «Мы будем биться на твоих условиях!»
Джеймс Грауэрхольц: Патти говорила мне, что она представляла себе это выступление как слияние в экстазе жизни и смерти. Во время выступлений она придерживалась философии «кружащегося дервиша» и думала, что впасть в транс – ее долг перед публикой. Она рассказывала мне, что часто мастурбирует на сцене.
Ленни Кай: Мы с Патти всегда исполняли небольшой балет в середине «Ain’t It Strange». Потом она спела ту часть песни, где она бросает вызов богу – «Давай, боже, сделай первое движение!» – и закрутилась.
Мы играли песню, и в тот момент глубоко ушли в себя, импровизировали, начали раскачивать ритм; Патти кружилась и кружилась, она приблизилась к микрофону – и исчезла.
Джей Ди Даггерти: Было темно, а на полу стоял монитор, который Патти не заметила, потому что он был черным. Она упала назад. Я видел, как она падала, и первой моей мыслью было: «О боже, она или погибла, или сейчас прыгнет обратно на сцену», – а потом пришла вторая мысль: «Ох, елки! Я остался без работы». Знаете, это нормальная человеческая реакция, но я до сих пор чувствую себя виноватым из-за того, что так подумал.
Джим Маршалл: Патти буквально улетела спиной со сцены. Я стоял в метре от нее, когда она начала падать. Я поднял руки, пытался ее поймать. Ее брат, Тод, был администратором группы – он стоял с другой стороны, и он тоже пытался поймать ее.
Патти ударилась основанием шеи о доски в яме – БАМ! Потом она тяжело упала и второй раз ударилась головой – об пол. Кровь была повсюду. Я не знаю, приглючилось мне или это было на самом деле, но я слышал что-то вроде громкого хруста, похожего на тот, который раздался, когда Джо Тейсмен сломал ногу: КРАК!
Было очевидно, что ебнулась она сильно. Она подергивалась, везде была кровь, похоже было, что она сломала себе шею. Ее положили на большие носилки с колесиками и увезли в больницу. Никаких посещений. Я думаю, ее ребята решили, что она сломала себе шею, и на следующий день ее забрали на самолете в Нью-Йорк.
Ленни Кай: Концерты становились все безумнее и безумнее. Казалось, что тотальный хаос – единственный вариант выступления. Когда Патти упала со сцены в Тампе и сломала шейный позвонок, показалось, что это – точка.
С этой минуты вселенная стала сжиматься. Мы бросили наш вызов так высоко, как только смогли. Это было «Иисус умер за чьи-то грехи, но это были не мои грехи».
После падения для нас настал черед «успокоения». Мы оказались на обочине. Нам пришлось отказаться от турне по Европе. Мы просидели дома год, тот самый год, когда панк завоевал мир. А мы, погрязшие в разочаровании, остались на запасном пути.
Джей Ди Даггерти: С тех пор мы ни разу не исполняли «Gloria». Мне кажется, Патти изменилась и осознала собственную духовность и некую духовную систему. Думаю, она стала воспринимать мир по-другому. Я не обсуждал с ней эту тему, это мое личное мнение. Она разрабатывала темы воскрешения и перехода в другое пространство, а я в то время размышлял над темой распятия, моей персональной Голгофой. Мы вернулись в Нью-Йорк и оказались безработными. Это было время, когда мне казалось, что надраться днем – не такая уж плохая мысль.
Легс Макнил: Патти прислала мне записку, в которой благодарила меня за интервью и просила позвонить ей. Конечно, я позвонил. Я слышал о том, что она упала со сцены во Флориде, но я не знал, насколько сильно она разбилась. Я думал, что все не очень серьезно, потому что тогда из года в год появлялись истории о том, как Игги летал со сцены, и никто даже не задумывался, остался ли он целым.
Тогда люди все еще казались несокрушимыми. Все обладали какой-то карикатурной жизнестойкостью. При всех сексуальных приключениях, наркотиках, падениях, которые были в жизни каждого, все оставались целыми и невредимыми. Но Патти пострадала, она на самом деле попала в беду. Она попросила меня не смешить ее, потому что ей было больно смеяться.
Джим Кэролл: Патти всегда казалась мне истинной христианкой; по-настоящему истинной христианкой. Она не ходила в церковь, но она часто читала Библию. Люди говорили о словах ее песни «Иисус умер за чьи-то грехи, но это были не мои грехи», но для меня она всегда оставалась христианкой.
Не знаю, может быть, она понимала, что в детстве я был католиком и на самом деле всегда католиком оставался. Я люблю ритуалы католицизма. Я ненавижу ебаную политику, и папу и все прочее, но католические ритуалы – это волшебно. Я думаю, месса – это волшебный ритуал во имя Бога, это – пресуществление, и смысл креста – я имею в виду терновый венец? Подвергнуться бичеванию? Это и есть панк-рок. Я вспоминаю, как говорил это однажды ночью на шоу Тома Снайдера, а он ответил: «Некоторые люди – не я, но многие люди – могут подумать, что это богохульство».
Я ответил: «Не так, Том, потому что я сам – из очень религиозной среды». Ха-ха-ха! Ребята, я потом получал письма!
Часть пятая
Найти и уничтожить
1978–1980
Глава 32
Потому что ночь61
Легс Макнил: Панк казался нам свежим и ярким явлением, могучим культом. Панк не был явлением политическим. Хотя, возможно, в некотором роде он все же был связан с политикой. Однако панк был замечателен тем, что в нем не было политической программы. Сутью панка была настоящая свобода, свобода личности. Делать что угодно, лишь бы задеть взрослых. Просто быть таким отвратительным, каким сможешь. Это казалось восхитительным, радостно возбуждающим. Быть такими, какими мы были на самом деле. Знаете что? Я просто обожал это.
Вспоминаю, что больше всего любил ночи, когда мы просто выпивали и бродили по Ист-Виллидж и валяли мусорные баки. Просто ночь. Просто ночь. Просто сознание, что такие ночи повторятся снова. И ты сможешь опять пойти гулять, понимаешь? Это казалось замечательным. Мурлыкать про себя какую-нибудь песню и ждать приключений – это было то, что надо. Снимать девочек. Рисковать своей задницей. Отправляться в такие глубины фантазии, где раньше никогда не был.
Мэри Хэрон: Отправляясь в «CBGB», я каждый раз чувствовала радостное волнение – вначале там был квартал, когда вы проходили мимо оперного театра «Амато» и потом мимо отеля «Палас», иронический титул здания на улице Бауэри, хотя тогда ирония пропитывала все вокруг, – и потом, после отеля «Палас», на горизонте появлялся «CBGB».
Мое сердце почти выпрыгивало из груди каждый раз, когда я шла туда. Потом открывалась дверь, и я попадала внутрь. Эта дорога всегда меня возбуждала. Все было новым и волнующим, мне казалось, что я иду прямо в будущее.
Это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. И конечно, я испытывала чувство вины, потому что мне уже была обеспечена хорошая карьера, но потом я ушла из колледжа и даже не могла определиться, хочу ли я вообще делать карьеру – может, лучше написать роман какой-нибудь… Ход моих мыслей вызывал у меня пуританское чувство вины, мне казалось, что следует стать серьезнее.
Однажды, сидя с Легсом у «Макса», я спросила: «Что же мы делаем?»
Понимаешь, днем я выполняла какую-то нелепую работу, а потом каждую ночь сидела до четырех часов и размышляла: «Что я делаю со своей жизнью?»
Никогда не забуду то, что Легс сказал мне той ночью. Он взглянул на меня и сказал: «Мэри, мы – молодые. Мы просто оттягиваемся».
И я ответила: «Ясно». Знаете, я сказала себе: «Он абсолютно прав, так что прекрати ныть!» Так я и сделала, и рада этому до сих пор.
Дамита: Накануне моего совершеннолетия мы пошли в «CBGB», и Эния представила меня Силвейну Силвейну, бывшему гитаристу New York Dolls. Он сказал мне: «Знаешь, я иду домой. Пойдешь со мной?»
Я пошла с ним, и потом все было замечательно, а на следующую ночь мы пошли в «Оушен клаб» на Talking Heads. Эния уговаривала меня попробовать кислоту. Я отвечала: «Нет, нет, нет». Она настаивала: «Давай, давай! Ведь это тебе исполняется двадцать один год, ты просто обязана попробовать кислоту!»
Я попробовала. Потом она одела меня в обтягивающие пурпурные шелковые штаны, черные сапожки на шпильках, тесно облегающий свитер из ангоры, и мы пошли.
Этим вечером ребята снимали на видеокасету все, что происходило в «Оушен клабе», в том числе и то, как мы за очень прикольным столиком пытаемся делить креветочный салат. Это в самом деле выглядело ужасно. Свет был такой яркий, что я не могла поднять глаза, чтобы посмотреть на людей вокруг.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |