— Теперь можно отправляться домой, — произнес он.
Домой. Я улыбнулся. Я протянул руку и потрогал могилы, окружившие меня с обеих сторон, я взглянул на мягкое свечение городских огней на фоне ряби облаков.
— Ты ведь не собираешься от нас уйти, нет? — вдруг спросил он резким от беспокойства голосом.
— Нет, — ответил я. Хотел бы я рассказать ему все, что написал в книге. — Знаешь, мы с ней были любовниками, совсем как смертные мужчина и женщина.
— Конечно знаю, — сказал он.
Я улыбнулся и внезапно поцеловал его, взволнованный его теплотой, его мягкой податливой кожей. Господи, как я ненавидел белизну своих пальцев, которые теперь без усилий могли его раздавить. Я не знал, догадывается ли он об этом.
Мне столько хотелось рассказать ему, о стольком спросить! Но я не мог найти слов, не знал, с чего начать. У него всегда было столько вопросов, теперь он получил свои ответы, возможно, больше ответов, чем ему требовалось, — и как это отразилось на его душе? Я глупо уставился на него. Он ждал меня с таким терпением, с такой добротой, он казался мне совершенством. И, как последний дурак, я выпалил:
— Теперь ты меня любишь?
Он улыбнулся. О, какая пытка — видеть, как его лицо одновременно прояснилось и смягчилось.
— Да, — ответил он.
— Хочешь, устроим небольшую авантюру? — У меня забилось сердце. Было бы великолепно, если... — Хочешь нарушить новые правила?
— Господи, о чем ты? — прошептал он.
Я засмеялся, тихо, лихорадочно, мне было так хорошо. Смеяться и следить за неуловимыми изменениями его лица. Вот теперь он действительно заволновался. И, по правде говоря, я не знал, что у меня получится. Без нее. Что, если я рухну вниз, как Икар...
— Да ладно тебе, Луи, — сказал я. — Совсем маленькая авантюрна. Обещаю на сей раз не строить заговоров против западной цивилизации и даже не завоевывать внимание двух миллионов фанатов рок-музыки. Я думал об одной мелочи, честно. Скажем, о небольшом озорстве. Довольно элегантном. Послушай, последние два месяца я вел себя безупречно — разве не так?
— Господи, о чем ты говоришь?
— Так ты со мной, или нет?
Он еще раз покачал головой. Но не в знак протеста. Он размышлял. Он провел пальцами по волосам. Тонкие черные волосы. Первое, что я в нем отметил — ну, то есть после зеленых глаз, — это черные волосы. Нет, это все неправда. Дело было в выражении лица: страсть, невинность и чувствительная совесть. Как же мне это понравилось!
— И когда начнется небольшая авантюра?
— Сейчас, — ответил я. — У тебя четыре секунды, чтобы принять решение.
— Лестат, уже почти светает.
— Почти светает здесь, — ответил я.
— О чем ты?
— Луи, доверься мне. Слушай, если у меня не выйдет, то с тобой ничего не случится — то есть ничего особенного. Сыграем? Я ухожу.
Он не отвечал. Он смотрел на меня, причем с такой преданностью, что я не мог это выносить.
— Да или нет?
— Возможно, я пожалею об этом, но...
— Договорились.
Я протянул руки, плотно обхватил его за локти и оторвал высоко от земли. Он в изумлении уставился на меня сверху вниз. Он словно ничего не весил. Я поставил его на ноги.
— Mon Dieu, — прошептал он.
Ну, чего же я жду? Если не попробовать, то я никогда и не выясню. Темнота, тупая боль, воспоминания о ней, о том, как мы вместе возносились в воздух. Я дал ему постепенно ускользнуть.
Я обнял его за пояс. Наверх! Я поднял правую руку, но в этом не было необходимости. Мы и так взлетали по ветру.
Внизу кружилось кладбище, крошечная игрушечная модель с белыми фрагментами, рассеявшимися под темными деревьями.
Я услышал, как он потрясение шепнул мне на ухо:
— Лестат!
— Обними меня за шею, — сказал я. — Держись крепче. Мы, конечно же, направимся на запад, а потом — на север, мы пролетим очень большое расстояние и, может быть, немного подрейфуем. Там, куда мы направляемся, пока что не садится солнце.
Ледяной ветер. Нужно было подумать об этом, ведь он будет страдать от холода, но он не подал и вида, когда мы пронзили снежный туман облаков, — он просто поднял глаза к небу.
Увидев звезды, он напрягся всем телом, его лицо разгладилось, на нем появилось выражение спокойствия, если он и плакал, то его слезы уносил ветер. Какой бы он ни испытывал страх, теперь он полностью исчез; глядя вверх, он словно растворился, на нас опускался купол небес, над сгущающейся внизу бесконечной белой равниной светила полная луна.
Не было необходимости указывать ему, за чем наблюдать и что запомнить. Он всегда в этом разбирался. Много лет назад, когда я совершил над ним Обряд Тьмы, мне не пришлось ничего ему объяснять — он сам дошел до каждой мелочи. А позже он сказал, что я не сумел стать ему наставником. Разве он не понимал, насколько это было излишне?
Но теперь я отдался на волю ветра, мысленно и физически, он прижимался ко мне, уютный и невесомый, — просто присутствие Луи, Луи, принадлежащего мне, рядом со мной. И никакого бремени.
Крошечной частицей мозга я продумывал маршрут, как она меня научила, мне вспоминались самые разные вещи, например как я впервые увидел его в таверне Нового Орлеана. Он был пьян, затеял ссору, и я последовал за ним в ночь. И в самый последний момент, выскальзывая из моих рук, закрывая глаза, он проговорил:
«Но кто ты такой?»
Я знал, что вернусь за ним на закате, что найду его, даже если придется обыскать весь город, пусть я и оставил его на булыжной мостовой, полумертвого. Я должен был получить его, должен. Как всегда должен был получить все, что хотел, или должен был заниматься именно тем, чем хотел.
Вот в чем была проблема, и все, что дала мне Акаша — страдания, силу или, в конце концов, ужас, — не изменили ее ни на йоту.
До Лондона — четыре мили.
Час после наступления темноты. Мы вдвоем лежали в траве под дубом, в прохладном мраке. В огромном старинном доме в середине парка горел свет, но не во всех окнах. Маленькие глубокие окна, казалось, были созданы для того, чтобы наружу не вышло ничего лишнего. Уютная, манящая атмосфера, стены, заставленные книгами, пламя в каждом камине, и дым, извергающийся из труб в туманную тьму.
Изредка по извилистой дороге за парадными воротами проезжала машина, фары выхватывали из темноты царственный фасад старинного здания — горгульи, тяжелые арки над окнами, блестящие дверные молотки у массивных парадных дверей.
Мне всегда нравились старинные просторные европейские дома, неудивительно, что они приманивают призраки мертвых.
Луи внезапно сел, огляделся и поспешно стряхнул траву с пиджака. Он, естественно, проспал несколько часов на груди ветров, если можно так выразиться, и в тех местах, где я устраивал короткую передышку в ожидании, пока повернется Земля.
— Где мы? — прошептал он со смутным налетом тревоги.
— Обитель Таламаски под Лондоном, — ответил я. Я лежал в траве, обхватив голову руками. Свет в мансарде. Свет в помещениях второго этажа. Я думал — как будет веселее?
— Что мы здесь делаем?
— Авантюра, я же объяснил.
— Подожди минуту. Ты же не собираешься туда входить.
— Почему? У них в подвале дневник Клодии и картина Мариуса в придачу. Ты и сам это знаешь. Джесс же тебе рассказывала.
— Ну и что ты намерен сделать? Ворваться внутрь и рыться в подвале, пока не найдешь то, что тебе нужно?
Я засмеялся.
— Нет, это будет не слишком-то весело, правда? Это отчаянно тоскливое занятие. К тому же дневник мне не особенно нужен. Дневник они могут оставить себе. Он принадлежал Клодии. Я хочу поговорить с одним из них, с Дэвидом Тальботом, он их начальник. Понимаешь, это единственные смертные в мире, которые в нас верят.
Почувствовав укол внутренней боли, я приказал себе не обращать на него внимания — сейчас будет весело.
Сперва он был слишком шокирован, чтобы отвечать. Я и не представлял себе, что это будет настолько восхитительно.
— Ты, должно быть, шутишь, — сказал он, приходя в буйное негодование. — Лестат, оставь этих людей в покое. Они считают, что Джесс умерла. Они получили письмо от членов ее семьи.
— Естественно. И я не стану выводить их из заблуждения в том, что касается этой мрачной новости. Зачем? Но меня завораживает тот, старый, Дэвид Тальбот, который приезжал на концерт. Полагаю, мне хочется узнать... Но что толку болтать? Пора войти и все выяснить.
— Лестат!
— Луи! — сказал я, передразнивая его тон. Я поднялся и помог ему встать — не то чтобы он нуждался в моей помощи, но он сидел на земле, бросал на меня взгляды, упрямился, пытался сообразить, как меня удержать, и все это было абсолютно пустой тратой времени.
— Лестат, Мариус придет в ярость, если ты это сделаешь! — серьезно воскликнул он, и черты его лица обострились, ярче обозначились прекрасные высокие скулы и темные испытующие зеленые глаза. — Правило первостепенной важности гласит...
— Луи, я не могу устоять против такого искушения!
Он схватил меня за руку.
— А как же Маарет? Ведь они — друзья Джесс!
— И что она сделает? Пришлет Мекаре проломить мою голову, как яичную скорлупу?
— С тобой действительно никакого терпения не хватит! — сказал он. — Ты вообще хоть чему-нибудь научился?
— Ты идешь со мной или нет?
— Ты в этот дом не войдешь.
— Видишь вот то окно наверху? — Я зацепил его за талию. Теперь ему от меня не вырваться. — В той комнате сидит Дэвид Тальбот. Он уже час пишет свой дневник. Он глубоко обеспокоен. Ему неизвестно, что с нами произошло. Он знает, что что-то случилось, но ему в жизни не догадаться, что именно. Так вот, мы сейчас проникнем в соседнюю спальню через то маленькое окно слева.
Он издал последний слабый возглас протеста, но я сосредоточился на окне, стараясь зрительно представить себе замок. Сколько до него футов? Спазм — и высоко над нами распахнулось стеклянное прямоугольное окно. Он тоже это заметил, и, пока он стоял, лишившись дара речи, я сжал его покрепче и поднялся в воздух.
Через секунду мы оказались в центре комнаты. Маленькая спальня в елизаветинском стиле, отделанная темным деревом, красивая мебель того же периода и шипящий камин.
Луи был в ярости. Он сверкал глазами, быстрыми, гневными жестами расправляя одежду. Комната мне понравилась: книги Дэвида Тальбота, его кровать...
И сам Дэвид Тальбот с широко открытыми глазами за полуоткрытой дверью в кабинет, сидящий за письменным столом при свете лампы с зеленым абажуром. На нем был красивый серый шелковый смокинг, стянутый в поясе. В пальцах зажата ручка. Он застыл, словно лесное животное, почуявшее хищника, перед неизбежной попыткой убежать.
Ах, как это мило!
Я рассмотрел его получше: темные седые волосы, чистые черные глаза, прекрасно очерченное лицо, очень выразительное, теплое. В нем ясно читался ум. Очень похоже на то, что описывали Джесс и Хайман.
Я прошел в кабинет.
— Вы уж меня простите, — сказал я. — Надо было постучать в парадную дверь. Но я не хотел афишировать нашу встречу. Вы, конечно, меня знаете.
Молчание.
Я взглянул на стол. Папки с нашими делами, аккуратные картонные папки со знакомыми именами и названиями: «Театр вампиров», «Арман», «Бенджамин-Дьявол». И «Джесс».
Джесс. Рядом с папкой лежало письмо от тети Джесс, Маарет. В письме говорилось, что Джесс умерла.
Я ждал, раздумывая, стоит ли заставлять его первым завести разговор. Но такую игру я никогда не любил. Он напряженно рассматривал меня, бесконечно более напряженно, чем я. Он фиксировал меня в памяти, используя испытанные приемы, чтобы позже вспомнить все подробности невзирая на шок, вызванный подобным событием.
Высокий, не толстый, но и не худой. Хорошо сложен. Большие ладони, очень красивой формы. И очень ухоженные к тому же. Настоящий британской джентльмен, любитель твида и темного дерева, чая и сырости, тенистого парка и приятной атмосферы этого дома.
Возраст — около шестидесяти пяти. Отличный возраст. Он знает то, о чем молодые люди и помыслить не могут. Современный эквивалент возраста Мариуса в древние века. Для двадцатого века — совсем не старый.
Луи все еще находился в соседней комнате, но он знал, что Луи рядом. Он бросил взгляд на дверь. Потом — снова на меня.
Он поднялся и застал меня врасплох. Он протянул руку.
— Рад с вами познакомиться, — сказал он.
Я рассмеялся. Я принял его руку, твердо и вежливо пожал ее, следя за реакцией, отметив его изумление при открытии, насколько холодна моя плоть, насколько она безжизненна в любом смысле слова.
Я его довольно сильно испугал. Но при этом он испытывал огромное любопытство, огромный интерес.
Потом он очень любезно и очень вежливо произнес:
— Джесс не умерла, не так ли?
Потрясающе, во что британцы превратили язык, все эти нюансы вежливости. Несомненно, величайшие дипломаты в мире. Я подумал, какие же у них гангстеры. Но он так горевал по Джесс, а кто я такой, чтобы пренебрегать чужим горем?
Я торжественно посмотрел на него.
— О нет, — сказал я. — Не стоит заблуждаться. Джесс умерла. — Я твердо выдержал его взгляд, он прекрасно меня понял. — Забудьте о Джесс, — добавил я.
Он слегка кивнул, на секунду отведя глаза, но потом опять посмотрел на меня с прежним любопытством.
Я сделал небольшой круг по центру комнаты. Увидел в тени Луи, прислонившегося к камину в спальне, — он поглядывал на меня с неописуемым презрением и осуждением. Но сейчас было не время смеяться. Я думал о словах Хаймана.
— У меня к вам вопрос, — сказал я.
— Слушаю вас.
— Я здесь. Под вашей крышей. Предположим, когда встанет солнце, я спущусь к вам в подвал. Там я перейду в бессознательное состояние. Сами знаете. — Я сделал небрежный жест. — Что бы вы сделали? Убили бы меня во сне?
На раздумья ему не понадобилось и двух секунд.
— Нет.
— Но вы знаете, кто я. У вас нет ни малейшего сомнения в этом, правда? Почему же вы бы меня не убили?
— По многим причинам, — сказал он. — Я бы хотел узнать о вас побольше. Поговорить с вами. Нет, я не стал бы вас убивать. Ни за что на свете.
Я пригляделся к нему, он говорил чистую правду. Он не продумывал деталей, но он счел бы мое убийство пугающим проявлением черствости и неуважения — убийство такого таинственного и старого существа.
— Да, именно так, — с легкой улыбкой заметил он. Телепат. Однако не особенно сильный. Только поверхностные мысли.
— Вы уверены? — Тот же на удивление вежливый тон.
— Второй вопрос, — сказал я.
— Прошу. — Теперь он был по-настоящему заинтригован. Страх полностью растаял.
— Вы хотите получить Темный Дар? Сами знаете, что это означает. Стать одним из нас. — Краем глаза я видел, как Луи трясет головой. Потом он повернулся ко мне спиной. — Я не говорю, что когда-нибудь вы от меня его получите. Скорее всего, нет. Но вы хотите? Если бы я согласился, вы бы его приняли.
— Нет.
— Не верю.
— Я бы его не принял даже через миллион лет. Бог свидетель — нет.
— О чем вы? Вы же не верите в Бога!
— Просто выражение. Но оно очень точно отражает мои чувства.
Я улыбнулся. Какое приветливое, настороженное лицо. У меня же энергия била через край, кровь с новой силой текла по венам, интересно, ему это заметно, стал ли я меньше похож на монстра? Проявляются ли во мне те небольшие человеческие признаки, которые я замечал в остальных в момент оживления или задумчивости?
— Вряд ли вам понадобится миллион лет, чтобы передумать, — ответил я. — Вам вообще недолго осталось. Раз уж мы об этом заговорили.
— Я никогда не передумаю, — возразил он. И очень искренне улыбнулся. В пальцах он держал ручку. Он бессознательно и нервно поиграл ей, но потом успокоился.
— Я вам не верю, — сказал я. Я огляделся: маленькая голландская картина в лакированной раме — дом на канале в Амстердаме. Я посмотрел на покрытое инеем окно. Снаружи, в ночи, ничего не видно. Мне внезапно стало грустно, но совсем не так грустно, как раньше. Я просто признался себе в горьком одиночестве, которое привело меня сюда, в необходимости оказаться в его комнатке и почувствовать на себе его взгляд, услышать, что он знает, кто я такой.
Тени сгущались. Я не мог произнести ни слова.
— Да, — застенчиво произнес он за моей спиной. — Я знаю, кто вы такой.
Я обернулся и посмотрел на него. Неожиданно я чуть не заплакал. Из-за тепла, из-за запаха человеческих вещей, из-за того, что передо мной у письменного стола стоит живой человек. Я сглотнул. Я не собираюсь ронять свое достоинство, это глупо.
— Это просто загадка, — сказал я. Вы бы меня не убили. Но и таким, как я, не стали бы.
— Правильно.
— Нет. Я вам не верю, — повторил я.
На его лицо набежала тень, довольно занятная тень. Он боялся, что я замечу в нем некую слабость, неведомую ему самому.
Я протянул руку к его ручке.
— Позвольте? И листок бумаги, пожалуйста.
Он незамедлительно передал мне то, о чем я просил. Я сел за стол в его кресло. Безупречная подборка — пресс-папье, небольшой кожаный цилиндр, где он держал ручки, даже картонные папки. Безупречная, как он сам, — вот он, стоит и смотрит, как я пишу.
— Это телефонный номер, — сказал я и вложил бумагу в его руку. — Это номер в Париже, номер моего поверенного, которому я известен под настоящим именем, Лестат де Лионкур, — думаю, оно фигурирует в ваших записях? Конечно, он не знает обо мне того, что знаете вы. Но он может меня найти. Или, наверное, более точно будет сказать, что я поддерживаю с ним связь.
Он ничего не сказал, но посмотрел на бумагу и зафиксировал номер в памяти.
— Оставьте себе, — сказал я. — Когда передумаете, когда захотите стать бессмертным, когда захотите признаться мне в этом, позвоните. И я вернусь.
Он было запротестовал. Я жестом призвал его к молчанию.
— Кто знает, что может случиться. — Я откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. — Вы можете обнаружить, что смертельно больны, можете остаться инвалидом в результате неудачного падения. У вас могут попросту начаться ночные кошмары, связанные со смертью, о том, что вы станете никем и ничем. Какая разница? Когда решите, что вам нужно то, что есть у меня, позвоните. И пожалуйста, запомните: я ничего не обещаю. Может быть, я никогда этого не сделаю. Я говорю лишь, что когда вы почувствуете в этом необходимость, тогда и начнется диалог.
— Но он уже начался.
— Нет, не начался.
— Вы думаете, что не вернетесь? — спросил он. — А я полагаю, что вернетесь, даже если я и не позвоню.
Еще одна неожиданность. Укол унижения. Я невольно улыбнулся. Очень интересный человек.
— Ах ты среброусый британский ублюдок! Да как ты смеешь так снисходительно со мной разговаривать? Может быть, стоит убить тебя на месте?
Это его потрясло окончательно. Он был ошеломлен. Неплохо это скрывал, но я все видел. И я знал, каким страшным умею выглядеть, особенно когда улыбаюсь.
Он на удивление быстро пришел в себя, сложил листок с номером телефона и сунул себе в карман.
— Пожалуйста, примите мои извинения, — сказал он. — Я хотел сказать, что надеюсь на ваше возвращение.
— Позвоните, — ответил я. Мы долго смотрели друг на друга, потом я одарил его очередной улыбочкой и встал, чтобы удалиться. И взглянул на стол. — Почему у меня нет собственного досье? — спросил я.
Его лицо на секунду лишилось всякого выражения, но он чудом снова пришел в себя.
— Но у вас же есть книга! — Он указал на «Вампира Лестата» на полке.
— Ах да, верно. Ну, спасибо, что напомнили. — Я заколебался. — Но, видите ли, я считаю, что у меня должно быть свое досье.
— Я с вами согласен. Я немедленно заведу его. Это всегда был... просто вопрос времени.
Я тихо засмеялся, сам того не желая. Он был таким любезным. Я сделал легкий прощальный поклон, и он грациозно ответил мне тем же.
И я на полной скорости — то есть очень быстро — промелькнул мимо него, схватил Луи, покинул дом через окно и полетел высоко над землей, пока не опустился на пустынной дороге, ведущей в Лондон.
Здесь было темнее и холоднее, луна скрывалась за дубами, мне это нравилось. Я любил кромешную тьму! Я засунул руки в карманы и смотрел на тусклый далекий ореол света, парящий над Лондоном, и смеялся про себя с непреодолимым ликованием.
— О, все вышло отлично! Идеально! — говорил я, потирая руки. Я сжал ладони Луи, которые оказались холоднее моих.
Выражение лица Луи привело меня в полный восторг. Надвигалась настоящая истерика.
— Ты ублюдок, ты знаешь это? — воскликнул он. — Как ты мог поступить таким образом с ни в чем не повинным человеком? Ты дьявол, Лестат! Тебя следует замуровать в темнице!..
— Ох, да прекрати же, Луи, — прервал я его, не в силах сдержать смех. — Чего ты от меня ждал? К тому же этот человек изучает сверхъестественные явления. У него не начнется буйное помешательство. Чего вы все от меня ждете? — Я положил руку ему на плечо.
— Ладно, пойдем в Лондон. Путь неблизкий, но еще рано. Я никогда не был в Лондоне. Представляешь? Я хочу посмотреть Вест-Энд, Мэйфейр и Тауэр, да, мы непременно пойдем в Тауэр. И я хочу найти в Лондоне жертву. Идем.
— Лестат, это не шутки. Мариус придет в бешенство. Все будут в ярости!
Мое настроение становилось все более буйным. Мы быстро направились по дороге. Как же здорово было идти пешком! Ходьбу ничем не заменишь, обычную ходьбу, когда чувствуешь землю под ногами и сладкий запах, доносящийся из рассеявшихся в темноте труб, и влажный холодный аромат глубокой зимы в местных лесах. Все это очень приятно. И мы раздобудем для Луи приличное пальто с меховым воротником, чтобы ему стало так же тепло, как и мне.
— Ты слышишь, что я говорю? — повторял он. — Ты действительно ничему не научился, не так ли? Ты стал еще неисправимое, чем раньше!
Меня опять охватил безудержный припадок смеха.
Потом, протрезвев, я вспомнил лицо Дэвида Тальбота и тот момент, когда он бросил мне вызов. Что ж, может, он и прав. Я вернусь. А кто сказал, что я не смогу вернуться и поговорить с ним, если мне захочется? Кто? Но я все-таки должен дать ему время поразмыслить над телефонным номером и постепенно расстаться с самообладанием
Ко мне неожиданно вернулись горечь и вялая грусть, грозившие затмить мою маленькую победу. Но я не впустил их. Слишком красивая стояла ночь. А обличительные речи Луи становились все более пылкими и забавными
— Ты настоящий дьявол, Лестат! Вот кто ты на самом деле! Ты — сам дьявол!
— Да, знаю, — ответил я, наслаждаясь тем, что гнев наполняет его жизнью. — Я люблю, когда ты так говоришь, Луи. Мне просто необходимо, чтобы ты так говорил. Наверное, никто на всем свете не сумеет сказать это так, как ты. Ну же, повтори. Я — настоящий дьявол. Расскажи мне, какой я плохой. От таких слов мне становится так хорошо!
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |