Елизавета растерянно пожала плечами.
— А что, если он совершил нечто дурное? Что, если он чем-то смертельно оскорбил нашего лорда-протектора?
Послышался негромкий стук в дверь, мы обе так и замерли. Потом кто-то тихо произнес по-французски: «C’est moi».[30 - Это я (фр.).]
— Открой, там какая-то женщина, — велела я, хотя в душе была уверена: это палач Ричарда пришел по наши души, не успев даже стереть со своего топора кровь Гастингса.
Моя дочь бросилась отпирать маленькую дверцу в высоких деревянных воротах, и внутрь проскользнула Элизабет Шор; ее светлые волосы были скрыты низко надвинутым капюшоном, богато расшитое платье спрятано под длинным плащом. Увидев, что я лежу на полу, Шор склонилась передо мной в глубоком реверансе.
— Значит, вы уже слышали… — только и промолвила она.
— Так Гастингс не погиб? — встрепенулась я.
Глаза Шор тут же наполнились слезами, но ответила она решительно и кратко:
— Нет, он погиб. Именно поэтому я здесь. Его обвинили в предательстве и заговоре против герцога Ричарда.
Моя дочь упала на колени, крепко сжимая мои ледяные руки, а Элизабет Шор продолжила:
— Герцог Ричард заявил, что сэр Уильям готовил покушение на его жизнь, что он пригласил ведьму, которая навела на него свои гнусные чары, и теперь он, герцог, заболел: он слабеет, у него перехватывает дыхание и отнимается правая рука. И Ричард прямо в палате Совета обнажил свою правую руку от запястья до плеча и показал ее сэру Уильяму и всем остальным, утверждая, что она уже заметно усохла в связи с воздействием тех самых чар.
Я не сводила глаз с бледного лица Шор. Я даже не посмотрела на камин, в котором сгорел кусочек салфетки, которой я перетянула себе руку, а потом наложила заклятие, желая лишить Ричарда сил и способности нормально дышать, сделать его правое плечо слабым и уподобить горбуну.
— А имя той ведьмы Ричард назвал?
— Да, — кивнула Шор. — Он назвал ваше имя.
Я почувствовала, как вздрогнула моя дочь.
— И мое, — добавила Элизабет Шор.
— Значит, он полагает, что мы действовали сообща?
— Именно так. Я и пришла предупредить вас. Ведь если он сможет доказать, что вы, ваша милость, ведьма, то что ему помешает, нарушив право убежища, силой вывести вас отсюда вместе с детьми?
Я молча кивнула. Да, Ричард может такое сотворить!
И снова я, уже не в первый раз, вспомнила битву при Тьюксбери, когда мой муж тоже нарушил право убежища, причем без всякой на то причины и без объяснений; когда он приказал выволочь из церкви раненых людей, скрывавшихся там, и зверски их зарезать прямо на дворе аббатства, а потом сам прошел внутрь и прямо на ступенях алтаря убил еще несколько человек. Пол часовни долго потом отскребали от засохшей крови, и все аббатство пришлось освящать заново, до такой степени оно было испоганено насильственной смертью.
— Ричард сможет это сделать, — наконец произнесла я вслух. — Раньше делались вещи и похуже.
— Мне нужно идти. — Шор испуганно вздрогнула. — Не исключено, что он следит за мной. Уильям, конечно же, хотел бы, чтобы я сделала все возможное для защиты ваших детей, но больше я, увы, ничем помочь не успею. И вот еще что: лорд Стэнли приложил все силы, спасая Уильяма. Он заранее предупреждал его о возможных действиях герцога, чувствуя, что готовится нечто ужасное. Ему приснился кабан с окровавленными клыками, который запорол их насмерть. Да, лорд Стэнли предупреждал Уильяма, но Уильям просто не подозревал, что все случится так скоро… — Слезы ручьями текли у Шор по щекам, голос прерывался. — Это так несправедливо. Так несправедливо. Ведь Уильям был таким хорошим человеком. А Ричард приказал солдатам вытащить его из палаты Совета! Приказал отрубить ему голову и даже священника не пригласил. Даже не дал ему времени помолиться.
— Да, сэр Уильям был хорошим человеком, — признала я.
— Теперь, когда его нет, вы потеряли самого верного своего защитника. И всем вам грозит страшная опасность, — заявила Шор без тени сомнения. — Как и мне, впрочем.
Она снова накинула на голову капюшон и двинулась к двери, но на пороге остановилась и сказала:
— Ваша милость, я желаю добра вам и сыновьям Эдуарда. Если я смогу еще чем-то послужить вам, я непременно это сделаю. Но пока никто не должен видеть, что я прихожу к вам. Вряд ли я осмелюсь явиться снова в ближайшее время.
— Погоди, — остановила я. — Так значит, лорд Стэнли остался верен юному королю Эдуарду?
— Лорд Стэнли, епископ Мортон и архиепископ Ротерхэм брошены в тюрьму по приказу герцога Глостера, они подозреваются в предательской деятельности и поддержке вашей семьи. Герцог уверен, что они готовили против него заговор. В Совете теперь остались только те, кто полностью подчиняется воле Ричарда.
— Не сошел ли герцог Глостер с ума? — воскликнула я, не веря собственным ушам. — Да он и впрямь сошел с ума!
Элизабет Шор покачала головой.
— Нет, по-моему, он намерен предъявить свои права на трон. Помните, наш король любил повторять: Ричард всегда исполняет свои обещания, а уж если он поклялся что-то сделать, так сделает это во что бы то ни стало.
Мне было неприятно слушать, как эта особа цитирует моего мужа, но не согласиться с ней было невозможно. А Шор, немного помолчав, продолжила:
— Думаю, Ричард поставил цель. И дал себе слово. По-моему, он уверен, что и для него, и для всей Англии самое лучшее — это сильный новый правитель, а не двенадцатилетний ребенок на троне. И теперь, когда он окончательно решился, он сделает все, чтобы самому занять трон. Чего бы это ни стоило.
Шор чуть приоткрыла дверь и, подхватив корзинку, выскользнула наружу: все должно было выглядеть так, будто она всего лишь принесла нам провизию. Уже оказавшись за дверью, она снова подняла на меня глаза.
— Наш король всегда говорил, — прошептала Шор, — что Ричард ни перед чем не остановится, если разработал для себя определенный план действий. Если он и теперь ни перед чем не остановится, то вам грозит страшная опасность. Я надеюсь лишь на то, что вы, ваша милость, все же сумеете как-то ее избежать… сумеете сберечь и себя, и ваших детей… ваших с Эдуардом сыновей… — Она быстро поклонилась мне. — Да хранит всех вас Бог — ради него!
Шор затворила за собой дверь и тут же ушла.
Я не колебалась. Глухой удар топора по шее Гастингса на вершине Зеленой башни прозвучал для меня, словно звуки трубы, возвещающие начало скачек. Только теперь начинались «скачки», имевшие целью спасение моего сына от его собственного дяди, вставшего на тропу преступлений. В душе моей не осталось ни малейших сомнений, что Ричард уничтожит обоих моих сыновей, желая расчистить дорогу к трону. Да и за жизнь сына герцога Кларенса, где бы этот мальчик сейчас ни находился, я не дала бы и медного гроша. Я же собственными глазами видела, как спокойно Ричард вошел в комнату к спящему королю Генриху и придушил его, совершенно беззащитного, только потому, что Генрих обладал не меньшими правами на трон, чем Эдуард. И теперь я была уверена, что Ричард будет следовать той же логике, какой все они, три брата Йорка, придерживались в ночь убийства Генриха VI. Этот король, полноправный и освященный церковью, стоял тогда на пути их династии к власти — вот они его и убрали. Ныне на пути Ричарда к трону встал мой сын Эдуард V. Так что Ричард при первой же возможности убьет его, своего племянника, и я, вполне вероятно, не сумею предотвратить трагедию, поскольку сижу в этой норе. Но я дала себе клятву: моего младшего сына Ричард ни за что не получит.
Я давно уже подготовила своего маленького Ричарда к тому, что ему, возможно, придется уехать от меня и скрываться, но когда я сообщила, что уходить он должен немедленно, прямо сегодня ночью, это настолько его потрясло, что он смертельно побледнел, но не заплакал. Мальчишеская храбрость не позволила ему даже понуриться; он так и стоял с высоко поднятой головой, закусив губу, но слез себе не позволил. Ему было всего девять, но его воспитали должным образом — как принца Йорков, — и это воспитание требовало неизменно мужественного поведения. Я поцеловала сына в макушку, попросила его вести себя хорошо и не забывать о том, что и как ему нужно делать. А когда стемнело, я провела его через часовню к каменной лестнице, мы спустились глубоко в катакомбы и миновали каменные усыпальницы и сводчатые склепы, освещая путь фонарем и горящей свечой, которую Ричард крепко сжимал в руке. И я видела, что свет свечи не мигает и не колеблется — значит, мой мальчик не дрожит от страха даже при виде этих мрачных темных гробниц. Он быстро и решительно шагал рядом со мной и голову по-прежнему держал высоко.
Наконец мы вышли к потайной железной дверце, за которой находился каменный пирс, довольно далеко выступавший в воду. У причала тихо покачивалась небольшая лодка. Таких яликов на реке были сотни. А ведь прежде я надеялась отослать своего сына в Бургундию на большом военном корабле под защитой моего брата Эдварда и его команды, но уже одному богу было известно, где теперь находится Эдвард, зато я хорошо знала: флот восстал против нас и перешел на сторону герцога Ричарда Глостера. В моем распоряжении больше не имелось ни одного военного судна. Так что приходилось довольствоваться этой утлой лодчонкой и отправлять моего мальчика в путь почти без защиты, если не считать двух верных слуг и материнского благословения. Один из старых друзей Эдуарда, сэр Эдвард Брэмптон, ждал моего сына в Гринвиче; мне было известно, что он очень любил моего покойного мужа, во всяком случае, я надеялась на это. Хотя, разумеется, уверена ни в чем не была.
Двое наших слуг молча ждали в лодке. Чтобы ялик не унесло течением, в кольцо, вмурованное в каменную ступень лестницы, они продели веревку и крепко за нее держались. Я подтолкнула Ричарда к лодке, слуги подхватили моего сына и усадили на корме. Времени на долгое прощание не было, да и что я могла сказать? Я могла лишь молить Господа спасти и сохранить моего мальчика, но слова застряли у меня в горле колючим комом, словно я проглотила кинжал. Мужчины оттолкнулись от причала, я подняла руку, помахала Ричарду на прощание и в последний раз увидела его смертельно бледное личико под капюшоном плаща: мой сын смотрел прямо на меня.
Я поспешно заперла за собой железную дверцу, быстро поднялась по каменной лестнице, беззвучно миновала темные катакомбы и уже у себя выглянула в окно. Лодочка с Ричардом порядком отплыла от берега, смешавшись с другими лодками на реке; мне было видно, что слуги работают на веслах, а мой мальчик съежился на корме. Вряд ли кому-то могло прийти в голову остановить их. Таких лодчонок там были десятки, сотни, и все они деловито бороздили воды, направляясь с одного берега на другой; ничье внимание не должны были привлечь двое работяг с маленьким посыльным. Я настежь распахнула окно, но кричать сыну вслед не стала. Мне просто хотелось, чтобы он мог заметить меня, если поднимет глаза; чтобы он понял, как нелегко мне отпускать его; чтобы он знал: до самой последней минуты, до самой последней секунды я смотрела ему вслед, пытаясь различить его в густых сумерках; чтобы он не сомневался: я всегда, до конца своей жизни, до своего смертного часа и даже после смерти, буду ждать его, надеяться на встречу, и река будет нашептывать мне его имя.
Но Ричард глаз так и не поднял. Он все сделал, как ему велели. Он всегда был очень хорошим, послушным и смелым мальчиком. И четко запомнил, что ему следует опустить голову, надвинуть капюшон как можно ниже и скрыть свои светлые волосы. Также он должен был уяснить следующее: теперь ему нужно откликаться на имя Питер, не ждать, что его станут обслуживать десятки слуг, преклоняя перед ним колено, забыть о пышных церемониях и королевских процессиях, о львах Тауэра, о шуте, который вечно старался его насмешить, спотыкался, падал и кувыркался. Ему нужно было забыть, как толпы людей радостно выкрикивали его имя, забыть своих хорошеньких сестер, которые играли с ним и учили французскому, латыни и даже чуть-чуть немецкому. Ричарду предстояло забыть даже своего обожаемого старшего брата, который родился, чтобы стать королем. Мой маленький Ричард, наверное, чувствовал себя волшебной ласточкой из сказки, которая с наступлением зимы сначала мечется над самой водой, потом ныряет в речные глубины и словно замерзает там, замерев в неподвижности и безмолвии, но снова вылетает с наступлением весны, которая отпирает на реках запоры, выпускает воды на волю и вновь позволяет им течь вольготно. Вот и моему сынишке пришлось, подобно такой чудесной ласточке, прятаться в речных водах под опекой своей праматери Мелюзины. Ему пришлось довериться реке, надеясь на то, что она защитит его и убережет от опасности, поскольку я, его мать, уже не могла этого сделать.
Я все следила из окна за их лодочкой и какое-то время еще видела, как Ричард сидит на корме, чуть покачиваясь в такт ровным толчкам весел. Затем ялик подхватило течение, и он поплыл быстрее; теперь ялик со всех сторон окружаю множество других судов и суденышек — лодки, ялики, баржи, рыбачьи и торговые суда, паромы и даже пара огромных плотов из бревен, — и я потеряла его из виду. Река унесла моего сына вдаль, и мне осталось лишь довериться Мелюзине и ее водам, а самой так и стоять на берегу в полном бездействии, ощущая себя выброшенной на необитаемый остров.
Мой взрослый сын Томас Грей ушел той же ночью. Одетый конюхом, он выскользнул из дверей убежища прямо в глухие лондонские переулки. Нам было просто необходимо иметь снаружи верного человека, который мог бы не только узнавать новости и передавать их нам, но и создавать войско. Сотни людей остались нам преданными по-прежнему, а уж тех, кто готов был сражаться против герцога, и вовсе были тысячи. Но этих людей требовалось как-то собрать и организовать — это и должен был сделать Томас. Рядом со мной не осталось никого, кто мог бы справиться с подобной задачей, а Томас был уже взрослым, ему исполнилось двадцать семь. И я понимала, что посылаю его навстречу опасности, возможно, даже смерти.
— Бог тебе в помощь, — напутствовала я, когда Томас опустился передо мной на колени, а я коснулась его головы благословляющим жестом. — Куда же ты направишься?
— В самое безопасное место Лондона, — ответил Томас с беспечной улыбкой. — Это место, кстати, очень любил твой муж, да и его там тоже очень любили. Там никогда не простят герцогу Ричарду, что он предал собственного брата. Это единственное место в Лондоне, где торговлей занимаются действительно честно.
— Что же это за место такое?
— Публичный дом, — с улыбкой отозвался мой сын и, повернувшись, мгновенно исчез в темноте.
На следующий день, едва рассвело, моя дочь привела ко мне мальчика-пажа, который прислуживал нам еще в Виндзоре и теперь тоже согласился нам послужить. Елизавета, добрая девушка, крепко держала его за руку, хотя пахло от него конюшней, где он спал.
— С этого дня ты будешь откликаться на имя Ричарда, герцога Йоркского, — велела я пажу. — Люди станут называть тебя «милорд» и «сир». И ты не будешь их поправлять. Ты вообще не будешь произносить ни слова. Будешь только кивать.
— Да, ваша милость, — пробормотал паж.
— А ко мне ты будешь обращаться «мама» или «матушка-королева», — продолжала я.
— Да, ваша милость.
— Да, матушка-королева.
— Да, матушка-королева, — послушно повторил паж.
— Ну а сейчас ты хорошенько вымоешься и наденешь чистую одежду.
Его личико вспыхнуло румянцем, и он испуганно вскинул на меня глаза.
— Нет! Я не могу мыться. Мне нельзя мыться, — запротестовал он.
Елизавета растерялась.
— Но ведь любой сразу же догадается! — воскликнула она.
— Ничего, мы объясним, что мальчик болен, — успокоила я обоих. — Что у него насморк или горло болит, и завяжем ему шею теплой фланелью, так что он и рта раскрыть не сможет, а сверху еще и шарфом обмотаем. И попросим его просто помолчать несколько дней. Больше и не нужно. Только бы выиграть хоть немного времени.
Елизавета кивнула.
— Ладно, я сама его выкупаю, — пообещала она.
— Возьми себе в помощницы Джемму, — посоветовала я, — и кого-нибудь из мужчин — пусть он подержит мальчика, чтоб не выскочил из воды.
Моя дочь смотрела печально, хоть и заставила себя улыбнуться.
— Мама, неужели ты действительно считаешь, что дядя Ричард способен причинить зло собственному племяннику?
— Сложно сказать, способен или нет, — заявила я, — именно поэтому я и отослала своего дорогого маленького принца подальше отсюда. И второй мой сын, Томас, тоже был вынужден от нас уйти, раствориться в ночной темноте. Нет, милая, откуда мне знать, что еще может сотворить твой дядя Ричард?
В воскресенье наша служанка Джемма спросила, можно ли ей посмотреть, как будут наказывать «эту шлюху Шор».
— Что с ней сделают? — осведомилась я.
Джемма вежливо присела, низко склонив передо мной голову, но ей, видно, так хотелось получить разрешение, что она готова была даже рискнуть, оскорбляя меня упоминанием об «этой шлюхе».
— Прошу прощения, ваша милость, но Шор проследует через весь город в исподнем, неся в руках зажженную свечу, и все будут смотреть на нее. Должна же она понести наказание за свой грех — за то, что была гулящей, верно ведь? Я и подумала: если я всю следующую неделю буду являться пораньше, вы, может, позволите мне…
— Элизабет Шор?
Джемма оживилась.
— Ага, она самая! Та знаменитая шлюха! — Служанка явно повторяла чьи-то слова. — Лорд-протектор приказал ей публично покаяться в своих плотских грехах…
— Довольно! — резко оборвала я. — Можешь отправляться.
Бедняге Шор все равно, сколько людей будут глазеть на нее из толпы зевак. Я представила, как эта красивая молодая женщина, которую любили король Эдуард и лорд Гастингс, пойдет через весь город босиком, в одной нижней юбке, держа в руках свечу и прикрывая ладонью ее дрожащее пламя, а народ будет бросать в ее адрес оскорбления и плевать в нее. Эдуарду уж точно не понравилось бы это, и ради него — если не ради нее самой — я бы непременно это остановила, была бы возможность. Но я никак не могла защитить Шор. Герцог Ричард, видимо, совсем переполнен злобой, раз даже такую красивую женщину заставляет жестоко страдать только из-за того, что ее любил король.
Мой брат Лайонел стоял у окна, прислушиваясь к оценивающе-одобрительному гулу толпы, следившей, как ступает Элизабет Шор.
— Ее не за что наказывать. Ее вина только в том, что она хороша собой, — заметил Лайонел. — Ричард, правда, подозревает Шор в том, что именно у нее укрывался наш Томас. Люди Глостера обыскали весь дом, но Томаса так и не нашли. Она спрятала его в надежном месте, о котором люди Глостера не знали, а потом помогла ему скрыться.
— Да благословит ее за это Господь! — воскликнула я.
Лайонел улыбнулся.
— Судя по всему, подвергая ее такой пытке, герцог Ричард даже и удовлетворения никакого не получил. Никто о ней слова дурного не произнес, когда она шла мимо. А кто-то из паромщиков даже на меня прикрикнул: мол, нечего пялиться из окна. А еще некоторые женщины вопили: «Позор ей, позор!» — а мужчины только восхищались. Они говорили, что не каждый день им удается полюбоваться на такую красоту. Эта полуодетая женщина и впрямь напоминает обнаженного ангела, падшего и прекрасного.
Я улыбнулась.
— Ну что ж, и все-таки пусть Бог ее благословит, ангел она или шлюха.
Мой брат-епископ тоже улыбнулся.
— Наверное, все свои грехи она совершила из любви к ближнему, а не из пагубных намерений, — предположил он. — А в наше тяжкое время только любовь к ближнему, судя по всему, и есть самое главное.
17 ИЮНЯ 1483 ГОДА
Ко мне был прислан мой родственник, кардинал Томас Бушер, и еще с полдюжины других лордов, членов Тайного Королевского совета, тщетно пытавшихся меня урезонить. Я приветствовала их как королева — в королевских бриллиантах, украденных из сокровищницы, сидя на высоком кресле, вполне заменившем трон. Надеюсь, выглядела я в высшей степени достойно, по-королевски, но настроена была, если честно, на редкость кровожадно. Ведь все эти знатные люди были членами моего Тайного совета! И столь высокое положение в обществе обрели благодаря моему мужу. Это он, их король, поднял их на такую высоту. А теперь они осмелились явиться с разъяснениями о том, чего требует от меня герцог Глостер. Моя старшая дочь Елизавета стояла у моего кресла, дальше выстроились в ряд еще четыре мои дочери, но ни одного из моих сыновей или братьев не было. Впрочем, визитеры и словом не обмолвились о том, что мой сын Томас Грей, тайком выбравшись из убежища, ведет беспутный образ жизни где-то в недрах Лондона, а я, разумеется, не стала привлекать их внимание к тому, что Томас среди собравшихся в данный момент отсутствует.
Члены Совета сообщили, что они провозгласили герцога Глостера протектором королевства, регентом и опекуном принца Эдуарда и теперь готовятся к коронации моего сына. Они выразили самое горячее желание видеть в королевских покоях Тауэра рядом с Эдуардом и моего младшего сына Ричарда.
— Герцог Глостер останется лордом-протектором не так уж долго, в течение всего нескольких дней, пока не состоится коронация, — разъяснял мне Томас Бушер, глядя такими честными глазами, что я, видимо, просто обязана была ему верить.
Впрочем, этот человек всю свою жизнь стремился установить в Англии мир. Именно он когда-то короновал и Эдуарда, и меня, поскольку действительно верил, что мы способны принести стране долгожданный мир. Я понимала, что и теперь Бушер говорит вполне искренне.
— Как только юного Эдуарда коронуют, — продолжал он увещевать меня, — вся королевская власть будет ему возвращена, а вы станете не только вдовствующей королевой, но и королевой-матерью. Вернитесь во дворец, ваша милость, примите участие в коронации вашего сына. Люди ужасно удивятся, если не увидят вас на столь торжественной церемонии. А для представителей иностранных государств это и вовсе будет выглядеть странно. Давайте поступим так, как поклялись нашему королю, когда он лежал на смертном одре: возведем на трон его наследника и вместе станем трудиться на благо нашей родины, отринув всякую недоброжелательность и враждебность. Пусть королевская семья, покинув это убежище, вновь займет свои покои в Тауэре, пусть она вновь явится народу во всем своем могуществе, во всей своей красе на том чудесном празднике, что будет устроен в честь коронации принца Эдуарда!
На какое-то мгновение Бушеру почти удалось меня убедить. Мало того, я и сама готова была поддаться искушению — надежде на то, что у этой истории еще будет хороший конец. Но потом я вспомнила, что мой брат Энтони и сын Ричард Грей по-прежнему находятся в темнице замка Понтефракт, и меня вновь охватили сомнения. Я чувствовала: мне необходимо хорошенько подумать, я не в силах сразу дать ответ Бушеру и другим визитерам. Я понимала, что обязана обеспечить безопасность своим родным, ставшим пленниками Глостера. Я отдавала себе отчет, что, пока мы с моим младшим сыном Ричардом в убежище, это как бы уравновешивает отношение наших врагов к моему брату и сыну. Находясь в тюрьме, они являлись заложниками моего «хорошего поведения». С другой стороны, герцог Глостер явно не осмеливался их тронуть, опасаясь, что это приведет меня в бешенство. Если ему и впрямь так уж хотелось избавиться от Риверсов, ему нужно было сделать так, чтобы все Риверсы оказались в его власти. То, что я, королева, вне его досягаемости, охраняемая правом убежища, защищало от Ричарда и тех, кого он уже успел захватить, и тех, кто еще пребывал на свободе. Я должна была отвести смертельную угрозу от Энтони, попавшего в руки врагов. Должна! Я понимала: это мой крестовый поход — вроде того, в который я так и не позволила отправиться самому Энтони. Я должна была помочь своему любимому брату, стать для него тем единственным лучом света, каким он сам всегда был для меня.
— К сожалению, я не могу прямо сейчас передать вам принца Ричарда, — заявила я. — Он недавно серьезно захворал, и я не могу допустить, чтобы за ним сейчас ухаживал кто-то другой, а не я. Он, бедняжка, совсем без голоса и по-прежнему чувствует себя неважно. А что, если его болезнь вернется? Тогда все непременно осложнится. Нет уж, если вам так хочется воссоединения братьев, лучше на время доставьте сюда Эдуарда, тогда я сама смогу о них заботиться и буду твердо знать, что им обоим ничто не грозит. К тому же я давно мечтаю повидаться со своим старшим мальчиком и убедиться, что у него все в порядке. Прошу вас, пришлите его ко мне, здесь он будет в полной безопасности. А на участие в коронации сможет преспокойно выехать и отсюда, а не из Тауэра.
— Но почему, госпожа моя! — воскликнул Томас Хауард, мгновенно свирепея, точно бык, и обнаруживая тем самым свою звериную сущность. — Можете вы назвать хоть одну причину? С какой стати вы решили, что принцам грозит опасность?
Некоторое время я лишь молча смотрела на него. Неужели он и впрямь думал, что ему удастся поймать меня в ловушку — заставить признаться в своем враждебном отношении к герцогу Ричарду?
— Все остальные члены моей семьи уже либо бежали, либо оказались в тюрьме, — ровным тоном произнесла я. — Как же мне быть уверенной в том, что мне и моим сыновьям ничто не грозит?
— Ну-ну, — вмешался кардинал, жестом приказывая Хауарду помолчать. — Каждый заключенный в свое время предстанет перед судом, и по его делу будет проведено следствие, а затем, как и полагается по закону, справедливость любого обвинения будет либо доказана, либо опровергнута. Члены Тайного совета сделали вывод, что против вашего брата Энтони, графа Риверса, не может быть выдвинуто никаких обвинений в предательстве. По-моему, это должно вас успокоить и дать вам основания верить, что мы пришли с самыми честными намерениями. Ну признайтесь, ваша милость, способны ли вы вообразить, что я, лично я, могу явиться к вам с какими-то иными намерениями? Ведь я всегда был с вами честен и искренен, не так ли?
— Ах, милорд кардинал, — отозвалась я, — в вас я ни капли не сомневаюсь.
— Тогда доверьтесь мне, — продолжал он, — и я даю вам свое честное слово, что ваш мальчик будет со мной и с ним ничего, обещаю вам, ничего плохого не случится. Я просто отведу его к старшему брату и стану оберегать обоих как зеницу ока. Вы не доверяете герцогу Ричарду, он вас тоже все время в чем-то подозревает, и для меня это чрезвычайно огорчительно. Впрочем, у вас, наверное, имеются на это свои личные причины. Но я готов поклясться: ни герцог Глостер и никто другой не причинит вашим мальчикам зла. Им будет обеспечена полная безопасность, и Эдуард вскоре станет коронованным королем Англии.
Я беспомощно вздохнула, делая вид, что просто ошеломлена его логикой.
— А если я все же откажусь?
Кардинал придвинулся ближе и прошептал:
— Боюсь, в таком случае он все же нарушит право убежища и выставит отсюда и вас, и ваших детей. И лорды, кстати, сочтут, что он прав. Никто из них не считает, что правы вы, раз желаете по-прежнему здесь оставаться. А значит, вас никто защищать не станет. Вы спрятались, но, увы, всего лишь в хрупкую раковину, а не в крепость с прочными стенами. Выпустите принца Ричарда, ваша милость, и они не будут больше вас беспокоить, даже если вы решите и впредь здесь находиться. Но если вы будете держать мальчика при себе — Ричард всех вас вытащит отсюда, словно пиявок из стеклянного кувшина. А может, и сам кувшин разобьет.
Елизавета, то и дело посматривавшая в окно, наклонилась к моему уху и тихо сообщила:
— Мама, там, на реке, сотни судов под флагом герцога Ричарда. Мы окружены.
На мгновение я перестала что-либо видеть перед собой — я не видела ни встревоженного лица кардинала, ни безжалостной физиономии Томаса Хауарда, никого из той полудюжины лордов, что явились с ними вместе. Передо мной возникло уже знакомое видение: мой муж с поднятым мечом входит в аббатство Тьюксбери, нарушив священное право убежища, и мне ясно, какая страшная опасность нависла над теми, кто спрятался в этом аббатстве. В тот день, сам того не осознавая, Эдуард уничтожил право своего сына на безопасное существование. Но я-то отлично это понимала и, слава богу, была ко всему готова.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |