— Как это грустно, — совсем расстроился Эдуард. — Бедняга! Ведь он больше никогда не видел ни своих деток, ни жены.
— Да, это очень печальная история, — согласилась я. — Но это ведь просто сказка, так что у нее, вполне возможно, есть и другой конец, о котором теперь забыли. Возможно, потом Мелюзина все-таки простила мужа и вернулась к нему. А может, он и сам ради любви к ней превратился в рыбу, и они вместе уплыли в речные глубины.
— Да! Это было бы хорошо. Спокойной ночи, мамочка.
Счастливый малыш. Как легко было его утешить.
— Спокойной ночи. Да хранит вас обоих Господь.
Когда рыцарь увидел, как ласково целует вода чешую Мелюзины, с каким наслаждением его жена ныряет в глубокий бассейн, его охватило отвращение. Бассейн был построен специально для Мелюзины, поскольку считалось, что она просто очень любит купаться. Рыцарь и не думал, что при этом жена опять превращается в рыбу. Такое отвращение почти всегда испытывают мужчины, поняв, возможно впервые, что рядом с ними действительно совсем другое существо. Ведь женщина не дитя и не мальчик, хоть и слаба порой, как ребенок. Женщина не обделена разумом, хотя муж Мелюзины сам не раз был свидетелем, как Мелюзина дрожала от избытка чувств, точно безумная. Женщина не злодейка, хоть и способна долго помнить обиду; она не святая, хоть и добра, а иногда и чрезвычайно щедра. Женщина не обладает ни одним из чисто мужских качеств. Она — женщина. Существо, совершенно отличное от мужчины. Та, кого рыцарь увидел в купальне, была наполовину рыбой, но испугало его до глубины души не это, а скорее то, что его жена оказалась все-таки именно женщиной.
Мерзкое отношение Георга к брату стало особенно очевидным в те дни, когда начался процесс по делу колдуна Бардетта и его сообщников. Начали приводить улики и свидетельства, и заговор стал раскрываться прямо на глазах — это был настоящий спутанный клубок мрачных обещаний и жутких угроз, всевозможных колдовских рецептов, вроде отравленного плаща, толченого стекла и злобных направленных заклятий. В бумагах Бардетта отыскали не только схему, с помощью которой можно предсказать день и час смерти Эдуарда, но и целый набор магических заклинаний, призванных умертвить короля. Когда Эдуард показал мне все это, я долго не могла унять озноб. Я тряслась, как в лихорадке. Могли эти заклинания вызвать смерть или нет, я не знала, но была уверена: эти древние письмена и рисунки на потемневшей от времени бумаге обладают какой-то жестокой силой.
— Меня от них просто колотит, — призналась я мужу. — Они даже на ощупь какие-то холодные и скользкие. Нутром чувствую: в них содержится страшная опасность.
— Да, конечно, это свидетельства злодеяний, — мрачно согласился Эдуард. — Но мне и в голову не могло прийти, что Георг способен зайти так далеко! Что он так меня ненавидит! Я бы все на свете отдал, лишь бы Георг жил с нами в мире или хотя бы притушил свою желчь. Но он нанял таких неумелых людей, что теперь всему свету известно: мой родной брат строил против меня козни. Бардетта, разумеется, сочтут виновным и повесят за совершенное им преступление, но уже в ходе следствия ясно, что нанял его Георг. Так что Георг не меньше этого Бардетта причастен к предательству. Но не могу же я отдать под суд собственного брата!
— Почему же нет?! — возмутилась я.
Я сидела в окружении множества подушек на низком удобном кресле у огня. На мне был только подбитый мехом ночной капот — я уже готовилась ко сну, когда ко мне заглянул Эдуард. Нам обоим, собственно, давно пора было спать, но Эдуард не мог более держать при себе снедавшую тревогу. Эти скользкие листки с заклинаниями Бардетта, может, и не нанесли ущерба здоровью моего мужа, но душу ему явно отравили.
— Почему, собственно, ты не можешь судить Георга и казнить его как предателя? Он этого вполне заслуживает, — заявила я.
— Потому что я люблю его, — просто ответил Эдуард. — Люблю так же сильно, как ты любишь своего Энтони. Нет, я не могу послать его на эшафот. Ведь это мой младший брат. Он воевал вместе со мной. Он тоже представитель нашего старинного рода. И потом, он любимец нашей матери. Он — наш Георг, и этим все сказано.
— Он воевал не только вместе с тобой, но и против тебя, — напомнила я мужу. — И он не раз предавал тебя и весь твой старинный род. Да Георг был бы рад увидеть тебя мертвым, если б они с Уориком тогда тебя поймали. Если б тебе не удалось бежать. А как он называл меня ведьмой, как велел арестовать мою мать, как стоял и смотрел на гибель моего отца и моего брата Джона? И уж он-то не позволит ни справедливости, ни каким-либо родственным чувствам встать у него на пути. Почему же ты не можешь поступить по справедливости?
Эдуард, тоже расположившийся в кресле у огня, наклонился вперед, приблизившись ко мне, и в мерцающих отблесках пламени я вдруг увидела, как сильно он постарел, какой отпечаток оставили на его лице эти трудные годы и тяжкое бремя королевской власти.
— Я согласен, — кивнул Эдуард. — Я действительно должен поступить с ним строго. Но я не могу! Георг всегда был любимцем нашей матери, да и всей семьи, и мы с детства привыкли воспринимать его как маленького золотоволосого ангелочка. Теперь я просто поверить не могу, что он настолько…
— Порочен, — закончила я. — Ваш любимчик, ваш золотоволосый ангелочек превратился в злобное порочное существо. Милый, очаровательный щеночек вырос и стал злющим псом с отвратительным нравом. У Георга с рождения имелись дурные задатки, а вы его еще больше испортили. Ты не оберешься с ним хлопот, Эдуард, помяни мое слово. И тебе все равно придется с ним что-то решать. Ведь он и сейчас отвечает на твое доброе к нему отношение тем, что плетет против тебя интриги.
— Но может, — вздохнул Эдуард, — он еще поймет…
— Он никогда ничего не поймет, — отрезала я. — А тебе опасность со стороны Георга перестанет грозить, только если его не будет в живых. Тебе придется это сделать, Эдуард. Остается только выбрать, где и когда.
Эдуард встал, потянулся и подошел к моей постели.
— Давай-ка я уложу тебя, — предложил он, — а потом уже отправлюсь к себе. Хоть бы скорей этот ребенок появился на свет и мы могли снова спать вместе.
— Погоди минутку, — попросила я.
Низко склонившись, я смотрела на угли. Я, наследница богини вод, никогда особенно не умела считывать с языков пламени и рисунков золы, но в сиянии углей мне отчетливо виделась наглая физиономия Георга, а у него за спиной возвышалось какое-то здание, темное, как дорожный столб, — наверняка Тауэр, который я всегда воспринимала как нечто мрачное, как обитель смерти. Но уверена я ни в чем не была и, пожав плечами, решила, что, возможно, мне просто показалось.
Я встала, шагнула к кровати и нырнула под одеяло. Эдуард взял меня за руки, чтобы поцеловать перед сном, и удивленно воскликнул:
— Да ты же совсем замерзла! А мне казалось, огонь в камине горит достаточно жарко.
— Я ненавижу это место, — пробормотала я.
— Какое место?
— Лондонский Тауэр. Я его ненавижу!
Дружок Георга, колдун и предатель Бардетт, на эшафоте в Тайберне заявил, что невиновен, но был освистан толпой и повешен. Однако самого Георга эта казнь явно ничему не научила: он в ярости вскочил на коня и помчался из Лондона в Виндзор, где предстал перед Королевским советом, не просто повторив все обвинения, выдвинутые Бардеттом в адрес Эдуарда, но и выкрикнув их королю в лицо.
— Не может быть, — промолвила я, совершенно потрясенная.
Мы с Энтони сидели у меня в спальне, оставив фрейлин в просторной гостиной, — мне хотелось спокойно выслушать рассказ брата о шокирующем поведении Георга.
— Да, именно так все и было. — Энтони прямо-таки задыхался от смеха, пытаясь изобразить эту сцену. — Эдуард, разумеется, тоже рассвирепел, вскочил и возвысился над Георгом, как башня высотой в семь футов. Члены Совета пришли в ужас. Ты бы видела их лица! У Томаса Стэнли отвисла челюсть, и он, как рыба, хватал ртом воздух. А наш благочестивый братец Лайонел обеими руками вцепился в свой крест на груди. Но Георг, точно разъяренный петух, все наскакивал на короля, все продолжал с интонациями плохого актеришки выдавать то, что запомнил из речи Бардетта, — хотя, по-моему, он сам же эту речь и сочинил. Разумеется, для половины присутствующих все это казалось полной бессмыслицей; они явно не понимали, что Георг, как жалкий фигляр, просто повторяет за Бардеттом. А уж когда он вдруг заявил: «Я человек старый и мудрый», — члены Совета окончательно смутились.
Я даже взвизгнула от хохота.
— Да ну, Энтони! Не может быть!
— Клянусь тебе. И никто из нас толком не соображал, что происходит, за исключением Эдуарда и Георга. А потом Георг обозвал твоего мужа тираном.
Мой смех тут же смолк.
— В присутствии Королевского совета?
— Да. Тираном и убийцей.
— Он прямо так и сказал?
— Да. Прямо королю в лицо. Не помню только, что в этот момент имелось в виду. Кажется, гибель Уорика.
— Нет, — возразила я. — Явно что-то куда более неприятное.
— Неужели дело касалось Эдуарда Ланкастера? Юного принца?
Я покачала головой.
— Нет, Эдуард Ланкастер погиб на поле боя.
— Так значит, Георг имел в виду… предшественника Эдуарда на троне?
— Мы никогда не упоминаем об этом, — осторожно напомнила я. — Никогда.
— Ну что ж, зато Георг, видимо, намерен это обсудить. Сейчас, по-моему, он способен наболтать что угодно и где угодно. Ты, например, в курсе, что он утверждает, будто Эдуард вовсе не сын Йорка? Что он бастард, сын лучника Блейбурна? А потому именно он, Георг, является законным наследником английского трона.
Я кивнула и процедила сквозь зубы:
— Эдуарду придется заставить его замолчать. Это не может дальше продолжаться.
— Да, Эдуарду следует заставить его замолчать, причем незамедлительно, — поддержал меня Энтони. — Иначе Георг свергнет вас и уничтожит династию Йорков. Ей-богу, так и произойдет. Вообще-то эмблемой вашей династии следовало бы выбрать не белую розу, а старинный знак вечности.
— Знак вечности? — переспросила я, надеясь, что Энтони как-нибудь меня приободрит, поскольку чувствовала: наступают самые мрачные дни нашего правления.
— Да. Это змея, прикусившая собственный хвост. Сыновья Йорка уничтожат друг друга, брат низвергнет брата, дядья станут пожирать племянников, отцы — обезглавливать собственных сыновей. Это династия, которой просто необходимо постоянно проливать чью-то кровь, даже кровь своих сородичей, когда иного врага под рукой нет.
Я нежно обняла свой большой живот, словно защищая еще не рожденное дитя от столь мрачных пророчеств.
— Не надо, Энтони. Не говори так.
— Но ведь это правда, — мрачно заметил он. — Дом Йорка падет. Что бы мы с тобой ни делали, как бы ни старались, Йорки сами себя пожрут.
Близилось время родов, и я на целых шесть недель удалилась в свою спальню с занавешенными окнами, оставив вопрос с Георгом нерешенным. Эдуард никак не мог придумать, как лучше действовать. Собственно, предательство одного брата другим, тем более в королевском семействе, — вещь для Англии далеко не новая, а уж для его семьи тем более. Но Эдуард испытывал настоящие муки совести.
— Оставь все как есть, пока я не рожу и не выйду из этой комнаты, — посоветовала я мужу, стоя на пороге своих покоев. — Возможно, здравый смысл все же восторжествует и Георг еще станет молить тебя о прощении. Впрочем, мы все успеем, когда я вернусь в свет.
— Держись, милая, будь храброй и мужественной.
Эдуард глянул в сторону моей затемненной спальни, неярко освещенной огнем в камине; стены в ней казались голыми, потому что с них сняли все картины и иконы, ведь ничто не должно было повлиять на лицо и тело новорожденного. Эдуард наклонился ко мне и добавил:
— Я тебя еще навещу.
Я только улыбнулась. Эдуард всегда нарушал строгий запрет, согласно которому в покои роженицы могут входить только женщины.
— Принеси мне вина и засахаренных фруктов, — попросила я, называя запрещенные мне лакомства.
— Принесу, если ты покрепче меня поцелуешь.
— Эдуард, как тебе не стыдно!
— Ну, тогда поцелуешь, как только будет можно.
И Эдуард, отступив от двери, пожелал мне удачно разрешиться от бремени — по всем правилам, чтобы слышали придворные, — и низко поклонился. Я в свою очередь присела перед ним в реверансе и сделала шаг назад. Передо мной в последний раз мелькнули улыбающиеся лица придворных; двери затворили, и я осталась одна, если не считать нянек и повитух. Теперь мне в полном бездействии предстояло ждать, когда появится на свет очередной малыш.
Роды были трудными, затяжными, но все кончилось благополучно, и я наконец обрела его, мое сокровище, чудесного маленького мальчика. Это был настоящий Йорк, с редкими светлыми волосиками и голубыми, как яйцо малиновки, глазами. Он был такой крошечный и легкий, что, когда его положили мне на руки, меня вдруг охватил страх, уж очень беззащитным и уязвимым показался мне младенец.
— Он вырастет, — успокоила меня повитуха. — Маленькие дети быстро растут.
Я улыбнулась, легонько коснулась миниатюрной ручки сына, и он тут же повернул головку и зачмокал губами.
Первые десять дней я кормила его сама, потом была найдена здоровенная кормилица, которая приходила и забирала у меня ребенка. Когда я увидела, как кормилица, сидя на низенькой скамье, неторопливо, спокойно и нежно подносит моего мальчика к груди, в душе моей сразу возникла уверенность, что она непременно его полюбит и станет о нем заботиться. Малыша окрестили и нарекли именем Георг, как мы и обещали его неверному дяде; потом отслужили праздничную мессу, и я вышла из своей темной спальни на яркое августовское солнышко. Оказалось, что за время моего отсутствия новая любовница Эдуарда, эта шлюха Элизабет Шор, воцарившись во дворце, принялась там заправлять. Король прекратил свои пьяные загулы, перестал развлекаться с проститутками в лондонских банях и купил для любовницы дом поблизости от Вестминстера. С нею он и обедал, и спал, и вообще почти все время проводил в ее обществе. Весь двор, разумеется, знал об этом.
— Чтоб сегодня же духу ее здесь не было! — заявила я Эдуарду, когда он, великолепный в своем алом, расшитом золотом халате, навестил меня в спальне.
— Кого? — с безмятежным видом произнес Эдуард.
С бокалом вина он уселся у камина — ну прямо-таки идеал невинного супруга. Махнув рукой, Эдуард отпустил слуг, и те моментально исчезли, прекрасно понимая, что зреет скандал.
— Твоей Шор! Неужели ты думал, что мне не передадут все дворцовые сплетни, как только я переступлю порог своей спальни? Странно, как это они ухитрились так долго держать язык за зубами! Зато не успела я шагнуть из часовни, как они, спотыкаясь и отталкивая друг друга, бросились мне доносить. Особенно участлива была Маргарита Бофор.
Эдуард засмеялся, скрывая смущение.
— Ты уж прости меня. Я даже не предполагал, что мои поступки вызовут такой интерес.
Я молчала в ответ на эти лживые слова.
— И потом, любимая, мне пришлось так долго ждать тебя, — снова стал оправдываться Эдуард. — Я все понимаю: сперва ты рожала, и роды были трудные, и я всем сердцем тебе сочувствовал, потом ты была поглощена заботами о малыше, но что ни говори, а всякому мужчине нужна теплая постель.
— Ну вот, теперь все позади, я вернулась, — ледяным тоном ответила я, — но твоя постель так и останется холодной. Тебя там будет ждать настоящий снежный сугроб вместо подушки и одеяла, если к завтрашнему утру она отсюда не уберется.
Эдуард потянулся ко мне, обнял, и я тут же почувствовала, как кружится голова от знакомого запаха его кожи, от прикосновений его нежных рук. Я наклонилась и поцеловала мужа в шею, а он проворковал:
— Ну же, любимая, ты ведь на меня не сердишься?
— Ты прекрасно видишь, что сержусь!
— Тогда пообещай, что простишь меня.
— Ты прекрасно знаешь, что я всегда тебя прощаю!
— Мне доложили, что нам уже можно спать вместе. Я так счастлив! А ты такая молодец, что родила еще одного мальчика. Ты такая чудесная. После родов ты всегда выглядишь такой аппетитной пышечкой. Ах, как я хочу тебя! Ну скажи, что теперь мы снова будем счастливы.
— Нет. Сначала ты мне кое-что скажи.
Рука Эдуарда скользнула в широкий рукав моего капота, обвивая и лаская мой локоть, потом мое плечо. Как и всегда, эти его интимные прикосновения вызывали в душе тот же трепет, что и занятия любовью.
— Все, что угодно. Что ты хочешь, чтобы я сказал?
— Что к завтрашнему утру ее здесь не будет!
— Хорошо, не будет, — вздохнул Эдуард. — Но знаешь, если бы ты пожелала с ней познакомиться, она бы тебе понравилась. Она веселая молодая женщина, очень начитанная и забавная. С ней приятно проводить время. И у нее чудесный характер. Пожалуй, это самая доброжелательная и милая из всех девушек, каких я когда-либо знал.
— Чтобы завтра же ее здесь не было, — отрезала я, не обращая ни малейшего внимания на это перечисление достоинств Элизабет Шор.
Можно подумать, мне важно, достаточно ли она начитанна! Можно подумать, что это важно самому Эдуарду! Что он способен правильно оценить ту или иную женщину! Да он всегда за любой женщиной охотился, точно распалившийся кобель за течной сукой. И я могла бы поклясться, что он понятия не имеет, насколько каждая из его бесчисленных шлюх начитанна и какой у нее в действительности характер.
— Первым делом, дорогая, первым делом. Я все исполню.
ЛЕТО 1477 ГОДА
В июне Эдуард приказал арестовать Георга, обвинил его в измене и отдал под суд. Судил его Тайный Королевский совет. Только мне известно, чего стоило моему мужу обвинить родного брата в заговоре с целью убийства. Эдуард тщательно скрывал свое горе и свой стыд. На заседание Королевского совета не пригласили ни одного свидетеля, да в них и не было нужды. Эдуард сам выступил с заявлением, что предательство имело место, и никто не осмелился оспорить выдвинутое королем обвинение. Впрочем, при дворе действительно не было, наверное, ни одного человека, которого Георг не потянул бы за рукав в каком-нибудь темном коридоре и не начал бы шепотом излагать свои безумные подозрения, а потом не пообещал бы значительного продвижения по службе, если его очередной собеседник заключит с ним союз против Эдуарда. Все видели, как Георг демонстративно отказывался от любого блюда, приготовленного по моему приказу в наших кухнях, как он бросал соль через плечо, прежде чем сесть с нами за обеденный стол, как сжимал кулаки и скрещивал пальцы, желая отвести от себя «ведьмины козни», когда я проходила мимо. Вряд ли хоть кто-то из придворных не понимал, что всем этим Георг не только копал себе яму, но и чуть ли не подписывался под признанием в предательстве. Но никто из членов Совета пока не знал, какое наказание намерен применить Эдуард к своему неверному брату. Члены Совета единодушно признали, что Георг, безусловно, виновен в предательстве, но меру пресечения ему так и не назначили. Никто из них даже не предполагал, как далеко зайдет король в борьбе с собственным братом, которого все еще любит.
ЗИМА 1477 ГОДА
Рождество мы праздновали в Вестминстере, но странный это был праздник, поскольку Георга на обычном месте в парадном зале уже не было, а его мать выглядела мрачнее грозовой тучи. Рождество Георг встретил в Тауэре, обвиненный в предательстве; его там, правда, отлично обслуживали и, не сомневаюсь, кормили и поили всласть, но всем было ясно: в действительности его место среди нас, да и его маленький тезка находился в детской, всех умиляя. Самую большую радость мне доставляло то, что вместе со мной за праздничным столом сидели все мои дети. Из Ладлоу приехал Эдуард, а вместе с ним и мой сын от первого брака Ричард Грей. Томас вернулся из Бургундии после визита ко двору герцога. Да и все остальные дети, в том числе и маленький Георг, были веселы и здоровы.
В январе мы отпраздновали самую великолепную помолвку, какую когда-либо видела Англия: мой маленький принц Ричард был помолвлен с наследницей богатого состояния Анной Моубрей. Четырехлетнего принца и эту очаровательную малышку поставили на пиршественный стол, накрытый по случаю, и они, одетые в чудесные свадебные наряды, держались за руки и напоминали прелестных куколок. Они должны были жить порознь, пока не достигнут брачного возраста, но это было великое дело — обеспечить моему сыну такое состояние, сделав его самым богатым принцем в истории Англии.
Миновал праздник Двенадцатой ночи, и сразу после него Эдуард явился ко мне и сообщил, что Совет требует поскорее принять решение относительно дальнейшей судьбы герцога Кларенса.
— И каково же оно будет, твое решение? — спросила я.
Меня одолевали мрачные предчувствия. Я думала о своих сыновьях — о следующих троих братьях Йорках: Эдуарде, Ричарде и Георге. Что, если и они волею судьбы пойдут друг против друга, как это случилось с их взрослыми тезками?
— Полагаю, мне придется быть последовательным, — печально отозвался Эдуард. — Наказание за предательство — смерть. У меня просто нет выбора.
ВЕСНА 1478 ГОДА
Королева-мать, гневно прошелестев мимо меня платьем, двинулась навстречу Эдуарду. Ей не терпелось обсудить с сыном ситуацию.
Эдуард опустился перед ней на колени за благословением, и она рассеянно положила руку ему на голову. Королева-мать явно не испытывала к Эдуарду никакой нежности, все ее мысли были теперь только о Георге. Я встала и слегка поклонилась ей. Едва удостоив меня ответным поклоном, она снова повернулась к сыну.
— Мама, я просто не знаю, как мне поступить, — обратился к ней Эдуард.
— Даже думать не смей казнить его. Он твой брат. Помни об этом.
Эдуард с несчастным видом пожал плечами.
— А вот Георг утверждает, что никакой он ему не брат, — вмешалась я, — что они с Эдуардом лишь сводные братья, что Эдуард — бастард, якобы рожденный вами, матушка, от одного английского лучника. Стало быть, он клевещет не только на нас, но и на вас. Георг вообще весьма щедро распускал гнусные слухи, не останавливался ни перед чем, навешивая позорные ярлыки. Меня, например, он назвал ведьмой, ну а вас, матушка, — шлюхой.
— Не верю, что Георг говорил нечто подобное, — сухо заявила королева-мать.
— Нет, мама, это правда. Он действительно так говорил и продолжает говорить, — подтвердил Эдуард. — Георг постоянно оскорбляет меня и Елизавету.
Но королева-мать смотрела на Эдуарда так, словно не видела в поведении Георга ничего дурного.
— Своей клеветой он подрывает основы дома Йорков, — заметила я. — Мало того, он нанял колдуна, чтобы навести порчу на короля.
— Он твой брат, — повторила моя свекровь, словно не слыша меня. — Тебе придется простить его, Эдуард.
— Он предатель, и ему придется умереть! — довольно резко возразила я. — Иного выхода нет. Разве можно простить заговор с целью убийства короля? В таком случае почему бы и потерпевшим поражение Ланкастерам вновь не начать плести интриги? Почему бы не простить арестованных нами французских шпионов? Почему бы не помиловать любого бандита с большой дороги, который вздумает явиться во дворец с ножом и нанести смертельный удар в грудь вашему сыну, самому лучшему из ваших сыновей?
— Георг был так разочарован, — не обращая на меня ни малейшего внимания, сокрушалась герцогиня Сесилия, пристально глядя на Эдуарда. — Если бы ты тогда позволил ему жениться на той девице из Бургундии, как он хотел, или хотя бы на той шотландской принцессе, ничего бы не случилось.
— Но я и тогда уже не мог ему доверять, мама, — честно признался Эдуард. — У меня нет ни малейших сомнений, что, будь у Георга собственное королевство, он бы тут же попытался завоевать и мое. А полученное им огромное состояние непременно использовал бы с целью собрать армию, вторгнуться на мою территорию и захватить трон.
— Он родился, чтобы стать великим, — не сдавалась Сесилия.
— Он родился третьим сыном в семье. — Эдуард, судя по всему, наконец-то собрался с духом и решил поспорить с матерью. — Он сможет стать правителем Англии только в том случае, если умру я, умрет мой старший сын и наследник Эдуард, а также мой второй сын Ричард и новорожденный Георг. Неужели ты, мама, предпочла бы такое развитие событий? Неужели ты хочешь моей смерти и смерти троих моих любимых сыновей? Неужели ты до такой степени предпочитаешь Георга всем остальным? Неужели ты желаешь мне зла, как желал его тот колдун, нанятый Георгом? Неужели ты могла бы приказать подбрасывать мне в пищу толченое стекло, а в вино подсыпать ядовитый порошок наперстянки?
— Нет! — Сесилия явно испугалась. — Конечно же нет. Ты сын и наследник своего отца, ты с честью завоевал свой трон. И после тебя на этом троне должен сидеть твой сын. Но Георг — мой сын. И сердце мое болит за него.
Эдуард только зубами скрипнул и молча отвернулся к камину. Некоторое время он стоял, опустив плечи и ни на кого не глядя, и мы ждали, когда он снова заговорит.
— Единственное, что я могу сделать для тебя и для него, — промолвил он наконец, — это позволить ему выбрать, какой смертью он предпочтет умереть. Но умереть ему придется. Если он попросит послать за французским фехтовальщиком, я это сделаю. Ему вовсе не обязательно принимать смерть от руки палача. Это также может быть яд, и он даже сможет принять его в полном уединении. Это может быть кинжал, который ему положат на обеденный стол, а остальное он сделает сам. В любом случае это будет не публичная казнь: никакой толпы, никаких лишних свидетелей. Если он захочет, все свершится прямо в Тауэре. Он может просто лечь в постель и вскрыть себе вены на запястьях. И рядом не будет никого, кроме священника, если таким будет желание Георга.
Герцогиня Сесилия, не сдержавшись, охнула, казалось, она задыхается — такого она явно не ожидала. Я почти не шевелилась, внимательно наблюдая за ними обоими. Я и сама не думала, что Эдуард решится пойти так далеко.
— Мама, я очень сочувствую твоей утрате, — добавил он, глядя в потрясенное лицо матери.
Королева-мать побелела.
— Ты его простишь!
— Ты и сама должна понимать, что я не могу этого сделать.
— Я приказываю тебе! Я твоя мать! Ты мне подчинишься!
— А я король. И он не имеет права выступать против меня. Он должен умереть.
Сесилия повернулась ко мне.
— Это все твоих рук дело.
Я только плечами пожала.
— Георг сам себя убил, миледи. Вы не можете обвинять ни меня, ни Эдуарда. Георг сам не оставил выбора своему королю. Он его предал, предал наше дело, он представляет опасность для нас и наших детей. Вы прекрасно знаете, что случается с теми, кто претендует на королевский трон. Это ведь обычный путь для сыновей дома Йорков, не правда ли?
Сесилия молчала. Потом подошла к окну и прислонилась лбом к толстому стеклу. Я смотрела на ее спину, на ее напряженные плечи и думала о том, каково это: осознавать, что твой сын должен погибнуть. Однажды я пообещала, что и она испытает ту боль, какую испытала моя мать, узнав о казни сына. И вот теперь я видела, как эта боль терзает герцогиню Сесилию.
— Мне этого не вынести. — Ее голос зазвенел от горя. — Это же мой сын, самый любимый мой сын. Как можете вы отнять его у меня? Лучше б я сама умерла, чем дожить до этого дня. Мой Георг, мой дорогой мальчик… Нет, я не могу поверить, что ты пошлешь его на смерть, Эдуард!
— Мне очень жаль, — с мрачным видом произнес мой муж, — но у меня нет другого выхода. Он должен умереть.
— Но он сможет сам выбрать, как ему умереть? — И этим вопросом Сесилия подтвердила, что окончательно сдалась. — Ты ведь не отдашь его палачу?
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |