До вечера они, казалось, переделали тысячу дел: принесли из лодочной кухни еду и пообедали; испробовали джакузи, долго меняли режимы подогрева воды и подачи пузырьков, после чего нежились в бурлящих потоках; разложили на крыше складные лежаки и какое-то время лениво подставляли бока плывущему вдоль зенита солнцу. Вновь исследовали палубы и трюм, восхищались устройством мощного двигателя: трогали, разглядывали металлические поршни и трубки и по очереди рассказывали друг другу, какие детали (наверное) можно было бы заменить, чтобы добиться сверхзвуковых скоростей. Врали, сочиняли и ухохатывались над собственным незнанием предмета.
Когда Лайза примерила кепку капитана и принялась с серьезным видом крутить штурвал и вещать: "Уважаемые пассажиры! Мы входим в шторм восемь баллов, а впереди по курсу акулы…" — Мак всерьез пожалел, что не взял с собой фотоаппарат.
Яростно и звонко звенел дергаемый за веревку колокольчик.
Время, как и солнце в небе, ползло медленно, но без остановки.
До ужина Лайза отыскала где-то удочки и минут пятнадцать пыталась удить рыбу, пока не осознала, что без наживки и, опять же, знания дела процесс результата не приносит.
Неинтересные удочки были забыты, но обнаружились два скутера — начались гонки. Минут сорок вокруг яхты слышался рев двух моторов, женский визг, плеск рассеченных пополам волн и дикий восторженный хохот.
На покрытой высохшими следами ступней палубе свернулась леска; за бортом, покачиваясь вверх-вниз, плавали забытые белые с красным поплавки.
— Смотри! На ужин нам оставили несколько салатов, нарезку, сыр, масло и восемьдесят коробочек с приготовленными блюдами. И какие выбирать? — Стоящая у распахнутой дверцы огромного холодильника Лайза, к этому моменту высушившая волосы и переодевшаяся в легкий цветастый сарафан, вопросительно смотрела на Мака. — Здесь точно можно год жить с такими запасами! Все, отправляемся в кругосветное путешествие сегодня же!
Маленький капитан. Чертовка. Неугомонная девчонка с синющими глазами и вечной в них радостью жизни.
В этот момент Мак понял, что любит ее. Вот так просто и так глубоко.
Осознание этого факта не явилось неожиданностью, оно просто прозвучало внутри тогда, когда для этого пришло правильное время.
Его девчонка. Его милая ненаглядная чертовка с моторчиком в попе. И сарафане, который ей очень к лицу.
— Доставай все, что хочешь, любовь моя.
Сказал и увидел, как у нее порозовели щеки.
Лайза на секунду зависла, застыла, держа в руке пластиковый контейнер, а потом взглянула на него с затаенной робостью — не шутит ли? Зачем использует такие слова?
В ответный взгляд Мак вложил всю накопившуюся в сердце нежность.
Лайза порозовела еще сильнее и отвернулась, а через секунду достала из холодильника столько контейнеров, сколько позволяли обхватить руки.
Опускались сумерки. Темнело небо, застыли у горизонта подсвеченные розовым облака, посвежел ветер. Теперь море казалось темным, таинственным, другим. В таком не хотелось купаться, но за таким хотелось наблюдать: всматриваться в неведомую глубину, представлять, что на дне выстроены города подводной цивилизации. А, может, где-то, присыпанные песком, лежат клады, а мимо, прямо над ними, плавают рыбы.
Палуба стала оазисом — освещенным пятном, где посреди волн тепло и уютно. Здесь позвякивали бокалы, пахло разогретым стейком и овощами, играла музыка.
Лайза прожевала кусочек мяса, следом зеленую фасолину, взмахнула ножом в такт музыке и спросила:
— Вот эти песни, что здесь играют, я не понимаю слов. Так странно? Откуда эти записи? Обычно текст ясен, а тут как будто разные языки, но ни один непонятен. Как так?
Мак, расслабленно откинувшийся на спинку плетеного стула, улыбнулся.
— Все верно. Эти записи из очень далеких мест. Мне их по дружбе привозит коллега по работе — она часто бывает в командировках.
Лайза тут же нахохлилась: что это еще за коллега? Перед глазами тут же предстал образ длинноногой большегрудой блондинки в латексной одежде, с вырезом до пупа и дымящимся кофе на подносе.
Аллертон расхохотался. Видимо, прочитал возникший в сознании образ по глазам.
— Эта коллега — женщина моего Начальника, его вторая половина. Так что твои опасения напрасны.
— Женщина твоего начальника?
— Да.
Образ блондинки тут же сменился другим: сухой надменной теткой с орлиным носом и надменным взглядом. Вторая половина начальника. Такая, наверное, должна быть невыносимой мымрой.
— А кого ты представила теперь? У тебя такое лицо, будто ты вспомнила уборщицу Магду из забытого Богом колледжа, которая всегда бьет учеников палкой от швабры.
Теперь они смеялись вместе.
— Нет, я представила кого-то хуже — эдакую сухобздейку, приказчицу в юбке, мегеру с повадками акулы.
Мак усмехнулся, покачал головой и хлебнул воды.
— Нет, все не настолько плохо, но поводов для беспокойства все равно нет. Однажды мы вместе съездим в те места, где звучит незнакомая музыка. Ведь ты поедешь со мной?
— Поеду.
И она снова запуталась в проступившей в зеленовато-коричневых глазах нежности. Покачивались от ветра стебельки цветов, поставленные в стаканчик, играло на скатерти бликами пламя зажженной низенькой свечки; мягко покачивался пол — море убаюкивало яхту неслышной песней.
Они долго говорили; Лайза предпочитала больше слушать, а Чейзер, наоборот, рассказывать: о себе, о друзьях, о местах, где побывал, о тех, с кем сводила и разводила жизнь. Этот вечер показал его под иным углом: не только, как человека физически развитого, натренированного лишь на нужды Комиссии, но и как личность интеллектуальную, образованную, развитую разносторонне.
Покручивалась в пальцах прозрачная ножка бокала, блестело на мизинце тонкое серебряное колечко.
Она удивлялась: какая бы из граней характера Чейзера ни проступала на поверхность, каким бы он ни становился — легким в общении, расслабленным, веселым, чуть саркастичным, собранным или серьезным, — над ним всегда, словно неотъемлемая часть, висел ореол силы. Она пропитывала каждое слово, каждый жест — сделанный и несделанный, — аура спокойствия настоящего уверенного в себе мужчины.
И этого мужчину Лайза за сегодняшний день видела возле себя слишком близко и слишком часто, чтобы снова не впасть в эмоциональную прострацию, в зависимость от физического контакта. То их локти случайно касались друг друга во время обсуждения мотора, то переплетались в джакузи ноги, то покоилось на соседнем лежаке почти обнаженное тело, то обнимали под водой теплые руки. И все же ничто из этого не содержало подоплеку — исключительно сексуальный подтекст, — скорее, некую чувственность, глубину, тот самый новый уровень, на который незаметно соскользнули их отношения.
Ничто после этого вечера не останется прежним — Лайза откуда-то знала это; невозможно будет притворяться, что охотник, однажды догнавший ее на ночном шоссе, — лишь случайный прохожий на полотне судьбы. Нет, сидящий напротив мужчина, с озорными искорками в красивых глазах, пришел в ее жизнь надолго и уходить, похоже, не собирался.
Знала она так же и другое: этой ночью он не будет настаивать на близости — он слишком умен для опрометчивых шагов — и сделает все, чтобы убедить ее в собственном куда более обширном интересе, нежели только в «горизонтальном».
Покачивалась яхта без названия (может быть, однажды у нее на борту действительно появится слово «Мечта»?), вместе с ней покачивались неспешные мысли.
Пока Чейзер говорил, Лайза украдкой смотрела на его губы — четко очерченные, не слишком толстые, с изгибом к уголкам, красивые, мужские — и думала о том, что после такого чудесного «сегодня», включившегося в себя всевозможные прелести жизни, неплохо бы добраться и до десерта. Не того ванильного желе с ягодными дольками, которое они отыскали в холодильнике и уже съели под вино, а до любимых, существующих лишь в ее воображении, полок с трюфелями.
Создатель, и кто из них двоих теперь думает в «горизонтальной» плоскости?
Но ведь ветер такой ласковый, вечер нежный, а мужчина напротив — крепкий и притягательный. И еще все эти отстраненные разговоры ни о чем; казалось, под них она еще больше сползала в греховные мысли.
Мак тем временем развивал тему коллекционирования антикварных предметов.
— …любая принесенная в дом вещь, если она имеет ценность, поднимает и общий казуал дома, в котором человек живет. Поднимает способность лучше управлять финансовыми потоками, помогает расти в материальном плане. Люди не задумываются об этом, считают, что траты на качество или на старинные предметы далеко не всегда оправданы.
Он на мгновение прервался. Эдакий философ, которого меньше всего интересуют плотские вопросы.
Лайза поймала нужный момент, допила из бокала вино, облизнула губы и невинно, как если бы говорила о погоде, поинтересовалась:
— Мак, а что значит "плохая" девочка?
Взгляд напротив на секунду застыл поверх ее плеча, а потом — будто внутри повернули рычаг — переместился на ее лицо, стал заинтересованным, глубоким и чуть жестким. С хитринкой на дне.
— Так-так. Я, значит, тут о высоких материях…
Щеки Лайзы порозовели — она тут же уставилась на пустой бокал.
— …а кто-то тут, оказывается, думает о более приземленных вещах.
— Да. Думает.
Дерзкая. Смелая. Зачем дергает кота за хвост? Вино? Или опять проявилась та, другая Лайза — бесшабашная и раскрепощенная? Ведь знала же, что этот момент наступит — с ним он всегда наступает, — когда нимфоманская натура вновь проявится. Да, с этим определенно нужно что-то делать: либо принять, либо отторгнуть, запереть на засов в клетке и никогда не выпускать на волю.
Греховно-красивые губы тем временем сложились в улыбку, от которой неизменно сладко и тягуче сводило живот.
— Вообще-то сегодня я планировал быть верхом галантности…
— Да, я заметила.
Нет, точно напросится.
— И?
— Ты действительно был верхом галантности весь день. Прямо душкой…
При слове «душка» у Чейзера во взгляде появились огоньки с надписью «Опасно», но Лайзу несло колесами по льду:
— …такой весь мягкий и пушистый, как расшитая котятами наволочка… — Улыбка Мака сделалась шире; взгляд веселее. В глазах читалось: «Продолжай-продолжай». — И то мне показал, и это рассказал, и сок холодный весь день носил из кухни на верхнюю палубу. И даже поделился тайнами про покупку антиквариата.
Последнее прозвучало и вовсе уничижительно, как если бы Лайзе весь вечер нудно талдычили про метод аборигенов утилизировать отходы после собственных биологических нужд.
— Понятно. Киса напилась, наелась, духовно удовлетворилась и захотела чего-то еще.
— Точно.
— И готова узнать, как обходятся с "плохими" девочками.
— Ну, надо же когда-то платить по счетам. Ведь дырочки-то вырезала, а по попе не получила. Так и распуститься совсем можно.
Быстрый взмах ресниц, прикушенная нижняя губа и капризный взгляд, говорящий: «Ну, сколько можно ждать? Я тоже весь день была хорошая и смотрела на тебя только издалека…»
«Обожаю тебя», — ответил Чейзер не вслух, но глазами. Вместо слов убрал с коленей салфетку, подошел и галантно отодвинул под поднявшейся дамой стул.
Протянул руку, сжал вложенную в нее ладошку.
Лайза не знала, что с ней произошло; наверное, с режима «я нормальная» сорвало вентиль.
Отчего так случилось? Какой смысл теперь размышлять. Но если она и раньше считала себя с ним непозволительно распущенной, то теперь вовсе с цепи сорвалась: стонала, покусывала, оставляла на коже ногтями бордовые дорожки — не до крови, но все-таки следы. Извивалась, просила большего, никак не могла уняться. Чувствовала его на себе, чувствовала внутри и все хотела еще.
— Вот так, — прямо на постели Мак поставил ее на колени лицом к стене, прижал сзади и вошел во влажную глубину, — «хорошая» девочка.
Оба скользкие, потные, до предела возбужденные. Его пальцы, параллельно толчкам, смазанные гелем, поглаживали попку, неглубоко проникали внутрь.
— Что… что ты делаешь?..
— А вот так… — член выскользнул из вагины и прижался головкой к заднему проходу, — «плохая».
— Ты ведь не?…
— О да.
Она шумно задышала и застонала, все смешалось воедино: удовольствие, легкая боль, чувство, что она позволяет проникать в запретную зону. Совсем с ума сошла, что она позволяет с собой делать?
— Расслабься, расслабься моя сладкая… я буду аккуратен.
Его дыхание жгло шею, а слова «О да,… молодец… плохая девочка…» заставляли мозг взрываться; скользкий напряженный пенис медленно проникал все глубже. Когда он оказался полностью внутри, Мак сжал ее груди и зарычал от удовольствия.
— Как же давно я этого хотел.
— Что?…Что ты делаешь?…Это не я, это ты плохой мальчик!
— О да, лапонька…
— Гадкий мальчик…
— Как скажешь…
— Немедленно… перестань…
А между строк: «Как хорошо…»
— Так перестать?
Не смогла отказать. Ни ему в удовольствии, ни, прости Создатель, прежде всего себе.
— Продолжай…
Несколько движений — и легкая боль, причинявшая дискомфорт, ушла; на Лайзу нахлынул шквал новых, сводящих с ума от возбуждения, эмоций: он был «там», в ней, прямо «там».
— Мак…
— Да, моя сладкая… Видишь, вот так "хорошая"… — Вынутый член снова переместился в классическое положение, а несколько секунд спустя вновь медленно проник в анальное отверстие. — А вот так "плохая".
— Я… — Лайза задыхалась от чувств, собственной дерзости, вседозволенности наглого пениса и ощущения того, что ей нравилось; да, черт возьми, ей нравилось! Не просто нравилось — от занятия любовью подобным образом «срывало крышу».
— Я почти ненавижу тебя за то, кем становлюсь с тобой… понимаешь?
Она стонала, царапала ногтями стену каюты и с готовностью насаживалась всем, чем ее просили, ощущала, как его пальцы теребят соски, скользят по животу, поглаживают бедра.
— Нет, не ненавидишь, — послышался хриплый голос в ответ. — Ты чувствуешь совсем другое…
— Тогда ненавижу за то, что ты знаешь об этом.
Мак засмеялся, перевернул Лайзу на спину и вдавил в матрас; его член тут же безошибочно отыскал «вкусное» место и проскользнул внутрь.
— Дурочка… — Он погладил влажные волосы, поцеловал уголки губ и улыбнулся — жаркий, вспотевший и до крайности сексуальный. — Когда ты перестанешь бояться серьезных отношений, ты признаешься совсем в другом.
Лайза не стала отвечать; тело дрожало от возбуждения, а низ живота требовал продолжения чувственной игры.
— Но мы поговорим об этом позже, сладенькая. А пока я дам тебе то, что ты хочешь.
И он, одновременно с жарким поцелуем, принялся двигаться.
Глава 8
Утром они проспали.
Проспали и солнце, что поднималось у горизонта, и будильник, что безрезультатно пищал несколько минут, а затем, никем не услышанный, притих.
Подскочили уже тогда, когда до начала рабочего дня Лайзе осталось всего полчаса; спешно собрали разбросанные по палубам вещи, погрузились сначала в моторную лодку, а затем и в кабриолет.
До Нордейла неслись на бешеной скорости — Мак выжал из машины все, на что та была способна, и с часовым опозданием высадил «работницу» перед офисным зданием. Поцеловал на прощание, сказал, что вечером зайдет, и отбыл в направлении своей работы — по пути Аллертону позвонил шеф и попросил срочно прибыть.
Лайза проводила кабриолет глазами и, как была в сарафане, понеслась через вестибюль к лифтам.
Начинался (а для кого-то вот уже час продолжался) новый рабочий день.
Дрожала в пальцах чашка кофе со смайликом, перед глазами застыла чья-то недорисованная прихожая — Лайзе никак не удавалось правильно наложить текстуры — сказывался ночной недосып. К уху прижата телефонная трубка, взгляд уперся в экран, из мобильника доносился голос Элли.
— Какие чудесные выходные! Вот бы нам с Реном тоже на яхту, надо будет ему рассказать. Ты не против?
— Рассказывай. Чего я буду против?
— А вечером? Зачем Мак к тебе придет вечером? Снова пойдете куда-то?
— Не знаю. Сказал только: «Жди меня после работы», — и уехал.
— Слушай, как у вас все классно!
Лайза отпила кофе, посмотрела в окно, за которым небо потихоньку затягивалось тучами, и почему-то вспомнила слова Мака о том, что она боится серьезных отношений.
Чепуха.
Ведь не боится?
Просто очень дорожит свободой, любит размеренный, созданный самостоятельно уклад жизни, обожает принимать решения сама. И не всегда в восторге от перемен. По крайней мере от плохих, тех, к которым приводят необдуманные решения. И чтобы понять, нужны ли перемены, требуется время. Всему и всегда требуется время; Лайза, сколько себя помнила, жила именно этим лозунгом.
Да, она любила спорт, азарт и адреналин. Любила, когда зашкаливали эмоции, а в голову бил вихрь ощущений от собственной смелости, но это никогда не распространялось на мужчин. Они, обычно, ловушка, в которой женщина постепенно теряет саму себя, вкладываясь эмоционально в кого-то другого. Каким бы хорошим ни был партнер, он всегда что-нибудь в жизни ограничит. Или изменит.
Вообще, любые серьезные отношения — это замедленная бомба с часовым механизмом; просто многие, кидаясь в омут чувств, этого не видят. А когда таймер доходит до нулей, собирать осколки уже поздно. И слишком мало таких счастливиц, как Элли, кому действительно повезло в личной жизни. Мак — не Рен, а она — не Элли.
Черт. Значит он прав, и она боится.
Ладно, время покажет.
Заверив подругу, что у нее все замечательно, Лайза положила трубку и подумала о том, что, если погода продолжит портиться, придется вызывать такси — бежать по улицам в сарафане холодно.
Запущенная команда на рендеринг заставила редактор выдать сообщение об ошибке.
Вздох. Глоток остывшего кофе.
И мысли о вчерашнем дне, где на серовато-синих волнах безымянного моря осталась покачиваться сказка.
И если вчера была сказка, то почему сегодня тревожно?
Шестым чувством Лайза чувствовала назревающие перемены.
Домой поехала не сразу. Прежде чем взять такси, Лайза решила зайти в ближайший супермаркет, купить вина и конфет: все-таки еще один романтический вечер, вдруг пригодятся?
Нашла нужное, оплатила покупки, вышла на улицу и махнула рукой, подзывая таксиста.
Села внутрь и все дорогу до дома смотрела, как дворники размазывают по ветровому стеклу дождевые капли.
Затылок неразговорчивого водителя, рука на пакете и прозрачные мысли не пойми о чем — попробуешь сосредоточиться, и они уже разлетелись в стороны. Лип к ногам мокрый сарафан. Дождь зарядил не на шутку.
Спустя десять минут такси остановилось у подъезда.
На парковке уже стоял знакомый черный автомобиль.
(Laam — Il avait les mots)
— Почему нет, Лайза?
Она смотрела на коробочку в его руке, как на бомбу — ту самую бомбу с часовым механизмом, — а сердце колотилось в горле. Не сейчас, только не сейчас.
На кресле приютился принесенный из супермаркета пакет, конфеты и бутылка так и остались нераспечатанными; глаза приклеились к переливающемуся камню, вокруг которого красивым обрамлением расположились буквы «М» и «А».
— Зачем нам это, Мак?
Прозвучало жалобно, неубедительно. Прозвучало коряво.
Лайзе хотелось закрыть глаза и отмотать день назад, переместиться туда, где все было хорошо — на яхту, под солнце, под безветрие и в безмятежность. Зачем эти осложнения? Они всегда ведут к разрывам, проводят черту, после которой назад уже не заступить.
Но он уже находился в ее прихожей.
Стоял с протянутой в руке коробочкой, в которой находилось то самое кольцо, что связывает мужчину и женщину в одно целое, в союз, где друг другу доверяют, где безоговорочно любят, где… все изменяется.
Слишком быстро.
Наверное, не быстро для него, но слишком быстро для нее. Она готова попробовать: встречаться, узнавать, дать им шанс, даже переехать, черт возьми, но чтобы вот так сразу? Ведь принимая кольцо, вверяешь человеку себя, доверяешь ему слепо, безоговорочно, до самого конца.
И вид Мака с протянутой рукой… Мака, которому не ответили, рвал ее на части.
— Зачем нам торопиться?
Она произнесла это как можно мягче, а он смотрел в ответ с болезненной открытостью и прямотой. Человек, который принял для себя решение.
— Я не думаю, что мы торопимся. Я узнал тебя достаточно и хочу, чтобы ты стала моей женщиной, Лайза. Я предлагаю тебе себя и все, что смогу дать.
Сердце зашлось от болезненной нежности.
— Но я не могу. Не могу пока ответить тебе «да». Слишком рано…
— Малыш… — Он шагнул к ней навстречу и заглянул прямо в глаза; от ласкового голоса Лайзе хотелось разреветься. — Я никогда не причиню тебе вреда. Почему ты отказываешь? Скажи мне, чего ты боишься? — И коснулся ее щеки пальцами.
Она глубоко втянула воздух. Говорить прямо о притаившихся в душе страхах? Ведь надо говорить прямо? Вот только поймет ли? Хорошо, она будет говорить начистоту, пусть это и сложно.
— Мы с тобой знакомы совсем недавно. Встретились случайно, понравились друг другу, ощутили притяжение, сблизились физически. Но не успели узнать, есть у нас какие-то другие общие интересы помимо постели.
— Есть, и очень много.
— Я пока вижу то, что привлекаю тебя внешне… — Объяснения давались с трудом, мысли путались, но Мак слушал не перебивая. — …Ты очень красивый мужчина, и у тебя… огромный сексуальный аппетит, но я боюсь, что настанет время, когда этого не хватит… и ты…
— Уйду «налево»? — Темные брови нахмурились, губы поджались. — Ты полагаешь, я предлагаю тебе кольцо для того, чтобы через месяц уйти «налево»? Не оценивай меня так низко, Лайза.
Она уперлась взглядом в угол комнаты и задержала дыхание. Как объяснить? Как?
— Ты давишь, Мак.
— Чем?
— Тем, что не даешь мне прийти к решениям самостоятельно.
— Тебя иногда требуется подталкивать, Лайза. Иначе ты будешь сомневаться годами.
— Но ты пытаешься решать за меня. Надень я твое кольцо, и ты всю жизнь будешь решать за меня.
— Не за тебя, а для нас. Чувствуешь разницу? — произнес он тихо. — Доверяться своему мужчине — это нормально.
— Я пока не могу.
Он вздохнул. Тяжело, протяжно. В глазах застыла тень разочарования; тускло поблескивало в коробочке никем не принятое кольцо.
Мак приподнял подбородок Лайзы, снова заставил посмотреть в глаза.
— Малыш, я не тиран и не ублюдок. И я умею ценить свою женщину. Если же ты вообще против каких-либо уз, тогда скажи мне об этом.
Тишину скрадывал колотящийся в окна дождь; ее все сильнее захлестывало чувство беспомощности.
— Я не против… просто всегда думала, что будет немного иначе.
— Как?
Жесткий вопрос. Она почувствовала, как Чейзер внутренне подобрался, приготовился слушать, спорить, защищать, убеждать, а она все больше ненавидела себя за нерешительность и скопившийся в душе страх.
— Я всегда представляла, что сойдусь с человеком, чей характер мягче… кем-то сговорчивым…
— Размазней.
Как едко сказано.
— …понимающим…
— Я понимающий.
— …с нормальной профессией…
— Не убийцей?
В комнате повисла тишина. Та самая — нездоровая, плохая, — когда вылетело слово-ошибка; в зеленовато-коричневых глазах появилась гладь, такая же ровная и холодная, как поверхность могильной плиты.
Лайза запаниковала.
— Нет-нет… слышишь? Я не это имела в виду! Не это!!!
Попыталась коснуться Чейзера и уже было открыла рот, чтобы что-то сказать, объяснить, поправиться, но тот отнял руку. Сделал шаг назад, поджал губы, несколько секунд молча смотрел на коробочку с кольцом, затем захлопнул ее.
Поднял глаза, но взглянул не на Лайзу, а куда-то за окно, туда, где изливался на город ливень.
— Хорошо. Я понял. Ты считаешь меня кобелем, неспособным жить с одной женщиной…
— Мак!
— Не перебивай! — хлестнул словами жестко, сам заметил непреклонность тона и невесело усмехнулся. — Да, точно, доминантом, который задавит все живое в доме. И, конечно, убийцей. В чем ты права.
Тишина. Поганая давящая тишина. Холодная и сырая, как воздух камеры-одиночки в подземелье.
— Что ж. Я понял.
Ей казалось, что пол рушится и уходит куда-то вниз. Что она стоит на пятачке, а вокруг куски земли срываются в образовавшиеся под ногами гигантские трещины. Мир вокруг завращался, горло сдавило от подступающих спазмов; Лайзе казалось, что она потеряла равновесие и сейчас упадет.
— Мак, пожалуйста! — Он отступил назад; она попыталась ухватиться за его куртку. — Пожалуйста, не уходи! Не вот так! Давай, я перееду!
Грустная разочарованная улыбка в ответ; его рука разжала ее пальцы — ткань выскользнула.
— Все хорошо. — Еще один шаг к двери. — Не нужно подачек, принцесса. Я не тот, кто их принимает.
Она почти задохнулась от боли. Уходит… он уходит… он уходит… Создатель, помоги, сделай что-нибудь… Позволь нам понять друг друга, верни все назад!
— Тебе нужно время. Пусть у тебя будет время.
То были последние сказанные слова перед тем, как дверь закрылась.
«Пусть у тебя будет столько времени, сколько ты хочешь. Все время мира. Но уже без меня», — витало в воздухе.
Лайза не выдержала, сделала глубокий вдох, от которого судорогой свело грудь, а затем опустилась на пол, невидящими глазами посмотрела на дверь и разрыдалась так горько, как рыдают только когда умирает кто-то очень близкий.
Он мог бы попытаться согнуть себя и стать мягче. Хотя, был ли он жестким? Мог бы клятвенно заверять, что будет верен только ей, но грош цена словам, когда отсутствует доверие. А оно рождается и взращивается взаимно.
По крыше и окнам колотил ливень.
Мак неподвижно сидел в незаведенной машине и смотрел, как по ветровому стеклу стекают дождевые капли.
Пришел. С кольцом. Впервые в жизни.
И с ним же ушел.
Смешно, если бы не было так грустно.
Может, надо было иначе: более романтично и через месяц? Или через год?
Нет, он поверил, что она — пусть еще незрелая и зеленая внутри — переступит через внутренние страхи и доверится. Вложит свои ладошки в его, и он бы держал их крепко, не выпуская. Холил бы и лелеял, прощал бы ошибки и промахи — со всеми случается. Но нет.
Не вышло.
Кольцо осталось в коробке, а в ушах разодравший сердце на части плач, несущийся вслед по коридору.
Он не произнес «люблю» вслух, попытался сохранить хотя бы часть сердца нетронутой, но оно все равно треснуло. В таких вещах, когда подкашивается фундамент, рушится все без исключения.
Мак опустил голову и прижал ее к лежащим на руле ладоням.
В вышине горело, но уже не грело, знакомое окно.
Он поднял голову, посмотрел на него, затем на автомате вставил ключ в замок и завел машину. Уже выехал со двора, потом очнулся, стряхнул оцепенение, включил дворники и пристегнулся.
Да, наверное, они поговорят. Одумаются. Поразмыслят и придут к компромиссу. Пройдет время, и раздастся долгожданный звонок, прозвучит любимый голос и скажет: «Малыш, мы были дураками, давай попробуем еще раз».
Может, пройдет день или два.
Может, неделя.
Месяц.
И кто-то появится на пороге, и кончатся часы тяжелых ожиданий и бесконечной череды переосмыслений, самобичевания, попыток понять «что я сделал не так?» И не нужно будет смотреть на закрытую дверь, за которой никого нет, не нужно будет ненавидеть молчащий телефон.
Да, наверное, так и будет.
Лайза сидела на полу полутемной гостиной и слушала дождь.
Логика пыталась быть логичной, а на сердце — паршиво. Темно, пусто, на грани срыва. Сегодня не будет сна, не будет чая перед телевизором, не будет мыслей о хорошем. Будет тишина и ощущение треснувшего по швам мира.
Где-то не сошлось.
Руки тряслись, по щекам катились бесполезные слезы.
Это просто ситуация, одна из многих. Будут еще радости и потери, будут хорошие дни, будут такие, где все идет не так.
Вот только, как дождаться? Как убить время, наполненное кошмарами и тягостным ожиданием? Как успокоить нервы? Как заснуть? Как дождаться завтрашнего утра, где, наверное, будет светить солнце?
Дождь снаружи, дождь на душе.
Ей нужен ветер, нужен простор, где можно не думать. Не помнить, не чувствовать, забыть. Хотя бы на пару часов.
После этого придут и умные мысли.
Лайза поднялась с пола, прошла в спальню, переоделась в штаны и кожаную куртку, обмотала шею тонким шарфом и взяла со столика ключи.
Из гаража она вывела не Мираж — слишком много горечи ощутилось во рту при виде знакомой машины, — а стоящий с прошлого года без дела мотоцикл. Зачем купила? Ведь каталась на нем всего пару раз? Наверное, для сегодняшнего дня.
С шипением опустилась позади дверь гаража.
По куртке и шлему заколотили капли; яростно и резко взревел мотор.
(To/Die/For — Fragmented)
Неслась навстречу мокрая дорога, трепались за спиной волосы, луч от фонаря избороздили струи дождя. Ночь, шоссе, фары встречных машин и хлещущий по бокам ветер.
Пусть будет скорость.
Раз уж сегодня мир разошелся по швам, пусть будет ревущая, уносящая вперед, отрывающая от реальности скорость.
Слезы продолжали катиться под шлемом.
Дура. Она, наверное, дура, что просто не взяла кольцо. Все могло пойти иначе. И не осталось бы в памяти Мака, отступающего к двери, его пальцев, отцепляющих ее руку от своего локтя, не прозвучала бы фраза: «Пусть у тебя будет время».
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |