Антони Гавриловна Троллоп 26 страница

— Штукатурщик я, ваша милость.

— Вот я тебя оштукатурю, и Барелла заодно! Ну-ка, убирайся, да поживее! Нам тут штукатурщики не нужны. Когда понадобятся, так позовем. Живее, живее, любезный!

Стэббс, штукатурщик, был весьма удручен этим суровым приговором. Бойкий малый, проникнув в уллаторнский элизиум, уже успел перемигнуться с некой лесной нимфой и как раз нашептывал ей нежные слова, принятые у штукатурщиков, когда на него упал взор великого мистера Пломаси. Какой ужасный рок! Его разлучали с дриадой и изгоняли с позором в Барчестер в ту самую минуту, когда на поля асфоделей несли амброзию и нектар! Он испробовал силу молитвы, но городские мольбы не трогали великого сельского владыку. Мистер Пломаси не только вновь приказал ему удалиться, но и, указав тростью путь к воротам, охрана которых была поручена этому неверному Церберу, Бареллу, сам отправился проследить за выполнением своего приказа.

Однако богиня Милосердие, лучшая из богинь, когда-либо восседавших на облаках, самая дорогая сердцу бедных непутевых смертных, снизошла на луг в облике фермера Гринакра. Никогда еще появление заступницы-богини не было столь желанным!

— Да что уж за строгости в такой-то день! — сказал мистер Гринакр.— Я его хорошо знаю. Пусть остается по моему приглашению. Ну, много ли ему надо? Не объест он вас.

Мистер Пломаси и мистер Гринакр были старыми друзьями. Комната мистера Пломаси в Уллаторн-Корте была очень удобной и уютной, но он был старым холостяком, а курить в доме не разрешалось никому, даже мистеру Пломаси. И потому самые счастливые минуты своей жизни он проводил в глубоком кресле у жаркого очага в блиставшей чистотой кухне миссис Гринакр. Там его внутренняя сущность умягчалась и изливалась наружу в потоке приятной беседы; там его окружало уважение, но уважение необременительное; там, и, пожалуй, только там, он на время мог сбросить тягостные узы этикета, не подвергая себя неудовольствию высших или фамильярности низших. И там на привычном месте его всегда ждала любимая трубка, и курение там не только не возбранялось, но, наоборот, всячески поощрялось.

Вот почему мистер Пломаси не мог отказать мистеру Гринакру в столь малом одолжении, однако согласие он изъявил лишь после нескольких суровых и властных возражений.

— Не объест, мистер Гринакр? Дело не в том, сколько он съест и выпьет, а в примере, какой он подает, являясь, куда его не звали,— добро бы он был мальчишкой! И в Уллаторне он в жизни не работал. Штукатурщик! Вот я его оштукатурю!

— Ну, так он у меня работал, мистер Пломаси. А уж черепицу он укладывает лучше всех в Барчестере! — ответил фермер, слегка уклоняясь от истины, как, впрочем, и надлежит Милосердию.— Не троньте его сегодня; отложите-ка все ссоры на завтра. Зачем срамить малого перед его зазнобой?

— Так уж и быть,— сказал мистер Пломаси.— А ты, Стэббс, смотри у меня! Если начнется непорядок, я буду знать, кто виноват. Я вас, барчестерских подмастерьев, насквозь вижу. Вы народ известно какой.

И счастливый Стэббс вернулся к столу, почтительно потянув себя за вихор в благодарность за милость управляющего и вдвое сильнее — в благодарность за заступничество фермера. Мысленно он поклялся оштукатурить что-нибудь задаром, буде фермеру Гринакру это понадобится. Каковую клятву, надо полагать, сдержать ему не случилось.

Но мистер Пломаси не был доволен собой, ибо вспомнил про неверного управителя и начал опасаться, не приобретает ли он друзей богатством неправедным. Впрочем, это не помешало ему с достоинством исполнять свои обязанности в нижнем конце длинного стола, да и мистер Гринакр в верхнем его конце исполнял свои обязанности ничуть не хуже из-за признательности, которую питал к нему штукатурщик Стэббс. И гости не усмотрели ничего дурного в том, что мистер Пломаси, читая застольную молитву, просил господа исполнить их сердца благодарностью мисс Торн за яства, которыми она их щедро угостила.

Тем временем знать на лужайке купалась в блаженстве — насколько этому способствует льющееся рекой шампанское. Сэр Харкеуэй Горс предложил тост за здоровье мисс Торн и сравнил ее с породистой скаковой лошадью, всегда неутомимой и всегда готовой к состязаниям. В ответном тосте мистер Торн поблагодарил его и выразил надежду, что его сестра и впредь будет столь же неутомима, а затем предложил выпить за здоровье и процветание семейства Де Курси. Его сестра счастлива видеть столько членов этой семьи за своим скромным столом. Им всем известно, что важнейшие дела помешали графу присутствовать тут. Долг по отношению к принцу отозвал его от семейного очага, а посему он, мистер Торн, не смеет выразить сожаления по поводу того, что не видит его в Уллаторне, но тем не менее, он смеет сказать, что... вернее, выразить желание... то есть мнение... И мистер Торн запутался, как нередко бывает с сельскими джентльменами при подобных обстоятельствах; в конце концов он сел, сказав, что с большим удовольствием пьет за здоровье благородного графа, а также графини и всех членов семьи Де Курси.

Ответный тост произнес высокородный Джордж. Мы не последуем за ним через все периоды его несколько сбивчивого красноречия. Сидевшие рядом лишь с некоторым трудом сумели заставить его встать, но затем испытали значительно большие трудности, пытаясь вновь его усадить. Пора бы принять одну из двух мер: либо наложить строжайший запрет на все застольные речи, либо обязать всех застольных ораторов проходить предварительную проверку перед специальной комиссией. Но пока это не сделано, и высокородный Джордж отнюдь не оправдал тех усилий, которые мы затрачиваем на образование цвета английской молодежи.

В зале епископ исполнил свой долг почетного гостя с несравненно большим достоинством и изяществом. Он также предложил тост за здоровье мисс Торн, но в манере, приличествующей его сану. Общество там было, пожалуй, чуть более скучным, чуть менее оживленным, чем в шатре. Но ущерб, нанесенный веселью, с лихвой возмещался избытком декорума.

Таким образом, банкет повсюду прошел прекрасно и все получили большое удовольствие.

ГЛАВА XL

Уллаторнские забавы. Акт II

“Вино, свалив их, мне придало смелость”,— так подбадривал себя мистер Слоуп, устремляясь из залы за Элинор. Правда, пьяные вокруг него не валялись, однако вина было выпито немало, и мистер Слоуп без колебаний следовал примеру окружающих, дабы набраться смелости для предстоящего объяснения. Не он первый прибегал в подобном случае к помощи Бахуса.

Элинор увидела, что ее преследуют, только когда уже вышла на лужайку. Почти все гости сидели за столами, и лишь две-три стойкие парочки предпочли усладу собственной беседы звону бокалов и прелестям красноречия высокородного Джорджа или епископа Барчестерского. Сад и парк были настолько пустынны, насколько мог пожелать мистер Слоуп.

Элинор заметила погоню, и как затравленный олень поворачивается к собакам, чтобы отбиваться от них, так она повернулась к мистеру Слоупу и сказала со всей возможной сухостью:

— Не утруждайтесь ради меня, мистер Слоуп. Мне надо поговорить с одной знакомой. Прошу вас, вернитесь в столовую.

Но мистер Слоуп остался глух к ее просьбе. Он весь день замечал холодность миссис Болд и был несколько обескуражен. Однако это отнюдь не заставило его предположить, что его надежды тщетны. Он видел, что она на него сердится. Но, может быть, потому, что он так долго играл ее чувствами? Потому, что ее имя, как ему было известно, называлось в совокупности с его именем, а он мешкал дать ей возможность объявить всему свету, что отныне у них одно имя? Бедняжка! Он испытывал похвальное, достойное христианина раскаяние: ведь его медлительность могла причинять ей страдания. К тому же он поглотил столько шампанского мистера Торна, что в его душе не осталось места дурным предчувствиям. Он с полным правом мог повторить похвальбу леди Макбет: да, он не свалился, а смелости у него хватило бы на что угодно. Право, жаль, что в эту минуту он не встретил миссис Прауди.

— Вы должны мне позволить сопровождать вас,— сказал он.— Я не могу допустить, чтобы вы остались в одиночестве.

— Нет-нет, мистер Слоуп,— все так же сухо ответила Элинор.— Я хочу побыть одна.

Минута признания наступила. Мистер Слоуп понял, что должен открыть свою великую тайну теперь или никогда, и решил сделать это теперь. Не в первый раз пытался он завоевать прекрасную даму. Ему и раньше приходилось стоять на коленях, бросать невыразимые взоры и шептать сладкие слова. Он был в этом даже большим искусником — ему оставалось только приспособить к, возможно, иному вкусу миссис Болд восторженные излияния, некогда так понравившиеся Оливии Прауди.

— О миссис Болд, не просите меня оставить вас! — сказал он страстным и полным святости тоном, который нередко свойствен джентльменам школы мистера Слоупа и который можно назвать, пожалуй, нежно-благочестивым.— Не просите меня оставить вас, пока я не скажу вам слов, рвущихся из моего сердца,— ведь я приехал сюда, только чтобы сказать их вам!

Элинор сразу обо всем догадалась. Она поняла, что ей сейчас предстоит, и почувствовала себя очень несчастной. Читатель может сказать: ну что же, она откажет мистеру Слоупу — и дело с концом! Но для Элинор это был отнюдь не конец. Предложение мистера Слоупа означало торжество архидьякона и почти оправдывало поведение мистера Эйрбина. Элинор не могла смириться с мыслью, что она ошибалась. Она защищала мистера Слоупа, заявляла, что в этом Знакомстве для нее нет ничего компрометирующего, отвергала даже намек на то, будто он может считать себя не просто знакомым, и рассердилась на предостережение архидьякона. Теперь же самым неприятным для нее образом выяснилось, что архидьякон был прав, а она непростительно ошибалась.

— Если вы что-то хотели сказать мне, мистер Слоуп, то почему вы не сказали этого, когда мы сидели рядом за столом? — спросила она, поджимая губы и глядя на него неподвижным взором, который должен был бы заморозить его.

Но джентльмена, упившегося шампанским, заморозить не так-то просто, а мистера Слоупа и подавно.

— Есть вещи, миссис Болд, которые человек не может сказать в присутствии толпы, и не только тогда! Которые он, возможно, жаждет сказать — и не может, не может произнести. Вот такие-то вещи я и хочу сказать вам теперь.— Эти заверения сопровождались новым нежно-благочестивым взглядом еще большей силы.

Выслушивать предложение мистера Слоупа под окнами залы на виду у всех гостей мисс Торн было бы уж совсем нелепо. Поэтому Элинор из чувства самосохранения пошла по дорожке, и мистер Слоуп, тем самым добившись своего, пошел рядом с ней. Он подставил ей свой локоть.

— Благодарю вас, мистер Слоуп, это излишне — я ведь пробуду в вашем обществе весьма недолгое время.

— Но должно ли оно быть недолгим? Должно ли оно...

— Да! — перебила его Элинор.— Очень недолгим, сэр, с вашего разрешения.

— Я надеялся, миссис Болд... Я надеялся...

— Прошу вас, мистер Слоуп, если это имеет отношение ко мне, то не надейтесь. Прошу вас! Я не знаю, и мне незачем знать, о какой надежде вы говорите. Мы мало знакомы, и наше знакомство таким и останется. Прошу вас ограничиться этим. Нам, во всяком случае, не для чего ссориться.

Миссис Болд, бесспорно, держалась с мистером Слоупом весьма презрительно, и он это почувствовал. Она отвергла его прежде, чем он себя предложил, и одновременно дала ему понять, что его фамильярность дерзка. Она даже не постаралась “из жалящего, злого слова “нет” исторгнуть жало”.

Он все еще упорствовал и оставался очень нежным и очень благочестивым, ибо, несмотря на все сказанное, не отказался от надежды; однако он начинал сердиться. Вдова, по его мнению, держалась чересчур надменно и говорила с ним слишком высокомерно. Она явно не понимала, что ей оказывается честь. Мистер Слоуп намеревался быть нежным, пока возможно, но уже прикидывал, не ответить ли на высокомерие высокомерием. Мистер Слоуп, бесспорно, умел быть очень нежным — но и свирепым тоже, и он знал свои способности.

— Это жестоко,— сказал он.— И не по-христиански. Даже худшим из нас поведено надеяться. За что вы выносите мне столь неумолимый приговор? — Тут он сделал паузу, но вдова продолжала идти вперед размеренным шагом и молчала.

— Прекраснейшая из женщин, — разразился он вновь.— Прекраснейшая из женщин, вы не можете не знать, что я вас обожаю. Да, Элинор, да! Я люблю вас. Я люблю вас искреннейшей любовью, какой только можно любить женщину. Жажда назвать вас своей уступает в моей душе только надежде на вечное спасение. (Тут память изменила мистеру Слоупу, не то он упомянул бы и о своей надежде стать настоятелем.) Как сладостно идти к вечному спасению рука об руку с вами, ведомым вами, взаимно ведя друг друга! Элинор, возлюбленная Элинор, ответь: пойдем ли мы этой сладостной тропой вместе?

Элинор не собиралась ходить с мистером Слоупом ни по каким тропам, кроме той тропы в саду мисс Торн, по которой они шли сейчас. Но раз уж она не смогла помешать мистеру Слоупу излить его чаяния и надежды, то решила молча выслушать его до конца.

— Ах, Элинор! — продолжал он так, словно, раз решившись произнести ее имя, не мог уже остановиться.— Ах, Элинор! Как сладостно будет с соизволения господа шествовать рука об руку по юдоли этого мира, которую его милосердие украсит для нас, а потом вечно пребывать вместе у подножия его престола! — Взгляд влюбленного стал совсем уж неизреченно нежным и благочестивым.— Ах, Элинор...

— Мистер Слоуп, меня зовут миссис Болд,— прервала его Элинор; эти кощунства были ей так неприятны, что она не выдержала.

— Сладчайший ангел, не будь же столь холодна,— сказал он, но тут шампанское взыграло в его крови, и он попробовал обнять ее за талию. Это потребовало немалой ловкости, так как до сих пор Элинор удавалось держаться от него на расстоянии. Теперь они находились в аллее, скрытой высокими кустами, и мистер Слоуп счел, что в этом уединении пора доказать делом ту любовь, которую до сих пор он выражал лишь словами. Отсюда, пожалуй, можно сделать вывод, что подобный маневр в свое время не вызвал неудовольствия Оливии Прауди. Чего нельзя сказать об Элинор Болд.

Она отпрыгнула от него, точно от гадюки — но недалеко, меньше, чем на длину руки,— и с быстротой молнии запечатлела на его щеке такую полновесную пощечину, что ее звук разнесся среди деревьев, как миниатюрный удар грома.

Боюсь, благовоспитанные читатели этих страниц отложат теперь книгу с отвращением, чувствуя, что ее героиня недостойна симпатии. У нее отвратительные манеры, скажет один. Во всяком случае, она не леди, воскликнет другой. Она с самого начала не внушала мне доверия, объявит третий; она не умеет держаться с достоинством, подобающим матроне, не понимает, что женщина в ее положении должна вести себя особенно строго. А она то кокетничает с молодым Стэнхоупом, то строит глазки мистеру Эйрбину, то, наконец, доходит до потасовки с третьим своим поклонником,— и это вдовея всего второй год!

Элинор нельзя полностью оправдать, и все же она — леди, избегает кокетства и вовсе не склонна к рукоприкладству. Конечно, было бы гораздо, гораздо лучше, если бы она не ударила мистера Слоупа по лицу. Она слишком забылась. Если бы она росла в Белгрейвии, если бы ее воспитывал ментор более строгий, чем любящий отец, если бы она дольше прожила под властью мужа, может быть, она не совершила бы столь серьезного проступка. Теперь же она не устояла перед искушением сразу же отплатить за невыносимое оскорбление. В ней был слишком силен дух независимости, опасный для молодой женщины, но поддерживаемый особенностями ее положения. К тому же физиономия мистера Слоупа, еще более красная, чем обычно, из-за выпитого вина, украшенная приторной гримасой притворного благочестия и нежности, просто напрашивалась на подобное воздаяние. Кроме того, Элинор инстинктивно понимала, что этот человек способен понять только такую форму объяснения. Для него удар ее маленькой ручки был оскорбителен, как для другого — пощечина, данная мужчиной. Его гордость была уязвлена. Он считал себя униженным. В ярости он чуть было не ответил ей тем же. Его раздражала и боль, и такое вопиющее пренебрежение его саном.

Есть мужчины, которые не выносят покушений на свое самоуважение даже со стороны женщины, мужчины, для которых их тело — храм: любая шутка в их адрес кажется им кощунством, в любом непочтительном прикосновении они усматривают святотатство. Мистер Слоуп принадлежал к их числу, а потому пощечина, которую он получил от Элинор, была наиболее чувствительным для него воздаянием.

И все же ей не следовало поднимать на него руку. Женские ручки, такие мягкие, такие нежные, такие изящные в каждом движении — эти ручки, чье прикосновение столь приятно, а вид столь восхитителен, созданы не для того, чтобы бить мужчин по лицу. Едва дело было сделано, как Элинор поняла, что согрешила против всех правил приличия, и многое дала бы, чтобы взять пощечину назад. Она так расстроилась, что чуть было не попросила у него прощения. Но тут же почувствовала непреодолимое желание убежать, которому и подчинилась.

— Я никогда, никогда больше не скажу с вами ни единого слова! — воскликнула она, задыхаясь от обуревавших ее чувств и недавнего резкого движения, повернулась и побежала к дому.

Как воспою я божественный гнев мистера Слоупа? Как умолю трагическую музу изобразить ярость, переполнявшую святую грудь капеллана епископа? Такое предприятие не по силам нашей лишенной котурнов литературе. Художник закрыл лицо Агамемнона, когда должен был изобразить горе отца, узнавшего, что его дочь обречена на безвременную смерть. Разгневанный бог, решивший покарать мятежные ветры, не тратил времени на пустые угрозы. Мы не в силах поведать, какой ураган бушевал в груди мистера Слоупа, когда он поклялся отомстить оскорбившей его женщине, и не будем даже пытаться живописать титанические муки его души.

Он остался в одиночестве на садовой дорожке, и нам нужно найти способ увести его оттуда. Он же не торопился уходить. Его щека горела от соприкосновения с пальцами Элинор, и ему казалось, что при взгляде на него все сразу догадаются о происшедшем. Он стоял, все больше багровея от ярости. Он стоял неподвижно, не зная, что делать, сверкая глазами, перебирая в уме все кары преисподней и прикидывая, как лучше предать свою врагиню подземным богам всей мощью своего верного красноречия. С каким наслаждением обрушил бы он на нее грома своей проповеди! Именно так он обыкновенно повергал во прах грешников и грешниц. Если бы в эту минуту он мог подняться на кафедру и обличить Элинор, как он умел и любил обличать, его душа немного успокоилась бы.

Но проповедовать перед лавровыми кустами мистера Торна? Проповедовать на этой ярмарке тщеславия, в которую сейчас превратился Уллаторн? И тут мысль о мерзостях, творящихся вокруг, преисполнила его праведным негодованием. Он был по заслугам наказан за то, что своим присутствием санкционировал эти суетные соблазны. Мирские удовольствия, застольное веселье, смех молодежи, чревоугодие стариков — все это на время представилось ему непростительным. Что навлек он на себя, вступив в шатры языческие? Он пребывал с идолопоклонниками у алтарей Ваала, и его постигла суровая кара. Тут он вспомнил о синьоре Нерони, и его душа исполнилась печали. Он вдруг заподозрил — и справедливо,— что он грешный и дурной человек, но это не подсказало ему верного пути; его сердце было закрыто для милосердия. Он жаждал оборониться от скверны, стряхнуть ее с себя, встать в стременах, вознестись к могуществу и власти, чтобы с грозной кафедры обратить к миру проникновенную проповедь против миссис Болд.

Так он простоял на дорожке минут десять. Судьба сжалилась над ним: ничьи любопытные глаза не наблюдали его мучений. Потом по его телу пробежала дрожь, он собрался с силами и медленно пошел — не назад, как Элинор, а вперед, и вернулся на лужайку кружным путем. У шатра он увидел епископа, который беседовал с деканом колледжа Лазаря. Его преосвященство, утомленный своим спичем, вышел подышать свежим воздухом.

— Так приятно, милорд,— сказал мистер Слоуп с самой сладкой своей улыбкой, указывая на шатер,— так приятно видеть безмятежное веселье стольких людей.

Мистер Слоуп рассчитывал, что епископ будет вынужден представить его доктору Гвинну. Один весьма великий образчик провозгласил и подкрепил делом мудрое стремление быть всем для каждого, и мистер Слоуп следовал его примеру. Его правилом было ничего не упускать. Однако в эту минуту епископ отнюдь не желал расширять знакомства мистера Слоупа в клерикальных кругах. По некоторым причинам он не был склонен замечать своего капеллана и теперь облил его холодом.

— Весьма, весьма,— ответил он, не обернувшись и не удостоив мистера Слоупа даже взглядом.— А потому, доктор Гвинн, вы убедитесь, что гебдомадальный совет сохранит прежние широкие полномочия. Я, например, доктор Гвинн...

— Доктор Гвинн! — сказал мистер Слоуп и приподнял шляпу. Не такому ничтожеству, как епископ Барчестерский, было взять над ним верх! Декан весьма вежливо, в свою очередь, приподнял шляпу и поклонился мистеру Слоупу. Во всех владениях королевы не нашлось бы человека более учтивого, чем декан колледжа Лазаря.

— Милорд! — сказал мистер Слоуп.— Прошу вас, окажите мне честь представить меня доктору Гвинну. Я не могу не злоупотребить столь счастливым случаем.

Епископ был загнан в угол.

— Мой капеллан, доктор Гвинн,— сказал он.— Мой нынешний капеллан мистер Слоуп,— бесспорно, он, как мог, свел тут счеты с капелланом: употребив слово “нынешний”, он прямо показал, что мистеру Слоупу, возможно, недолго осталось занимать этот почетный пост. Но мистера Слоупа это нисколько не тронуло. Он уловил намек, но пренебрег им. Ведь он, весьма вероятно, сам откажется от этого поста еще раньше! Что будущему настоятелю Барчестерского собора епископ или жена епископа? Разве он, мистер Слоуп, садясь в карету доктора Стэнхоупа, не получил знаменательного письма от Тома Тауэрса? Разве это письмо сейчас не у него в кармане? И, не обращая внимания на епископа, он попробовал вступить в беседу с доктором Гвинном.

Тут их внезапно прервали, но это, возможно, было мистеру Слоупу даже приятно. К епископу приблизился один из его лакеев и со скорбным лицом что-то шепнул ему,

— Что случилось, Джон? — спросил епископ.

— Настоятель скончался, милорд.

У мистера Слоупа пропала всякая охота беседовать с деканом Лазаря, и вскоре он уже возвращался в Барчестер.

Как мы сказали, Элинор, объявив о своем намерении никогда больше не разговаривать с мистером Слоупом, поспешила назад в дом. Но ее до того расстроил ее поступок, что она расплакалась. Так она сыграла второй акт мелодрамы этого дня.

ГЛАВА XLI

Миссис Болд поверяет свои печали своей подруге мисс Стэнхоуп

Когда миссис Болд достигла того места, где дорожка выходила на лужайку, она задумалась, что делать дальше. Медлить ли тут, пока ее не настигнет мистер Слоуп, или вернуться к остальным гостям со слезами на глазах, с пылающим от гнева лицом? По правде говоря, она могла бы спокойно переждать там, где стояла, не опасаясь новых посягательств со стороны мистера Слоупа, но у страха глаза велики. И Элинор в смятении полагала, что мистер Слоуп способен на самые чудовищные поступки. Если бы неделю назад ей сказали, что он обнимет ее за талию в саду мисс Торн, она сочла бы это невероятным. И уж скорее поверила бы, что в следующее воскресенье он выйдет на Хай-стрит в алом сюртуке и охотничьих сапогах.

Но он совершил это невероятнейшее деяние, и теперь она считала его способным на все. Во-первых, он, вне всяких сомнений, был пьян, во-вторых, можно было считать доказанным, что его благочестие — чистейшей воды лицемерие, и, наконец, оказалось, что его бесстыдству нет границ. Поэтому Элинор боязливо прислушивалась, не раздадутся ли его шаги, опасаясь, что он вот-вот внезапно выскочит из-за кустов.

Тут Элинор увидела, что неподалеку по лужайке торопливо идет Шарлотта Стэнхоуп. Прижав платок к лицу, чтобы скрыть слезы, она подбежала к подруге.

— Ах, Шарлотта! — произнесла она, задыхаясь.— Я так рада, что отыскала вас!

— Отыскали меня? — рассмеялась Шарлотта.— Да мы с Берти ищем вас повсюду. Он клянется, что вы ушли с мистером Слоупом, и готов повеситься, бедняжка!

— Шарлотта, пожалуйста, не надо! — сказала миссис Болд.

— Что с вами, деточка? — спросила мисс Стэнхоуп, заметив, что рука Элинор на ее локте дрожит, а в голосе слышатся слезы.— Вас что-то расстроило? Но что? Не могу ли я как-нибудь помочь?

Элинор только судорожно всхлипнула. Она (употребляя общепринятое выражение) никак не могла взять себя в руки.

— Идите-ка сюда, миссис Болд. Тут вас никто не увидит. Что вас так расстроило? Я могу как-нибудь помочь? Или Берти?

— Нет, нет, нет, нет! Помочь ничем нельзя. Этот мерзкий человек...

— Какой мерзкий человек? — спросила Шарлотта.

В жизни всякого мужчины и всякой женщины наступают минуты, когда им бывает необходимо открыть кому-нибудь душу, когда сдержанность тягостна и подразумевает столь же тягостное недоверие к собеседнику. Правда, некоторые люди вообще не способны к откровенности и ни при каких обстоятельствах никому не поверяют своих секретов; но это, как правило, скучные, скрытные, бесстрастные натуры — “сумрачные гномы, живущие в холодных недрах”. Элинор меньше всего походила на гнома, а потому решила рассказать Шарлотте Стэнхоуп про мистера Слоупа.

— Этот мерзкий человек, этот мистер Слоуп... — начала она.— Вы видели, что он вышел вслед за мной из столовой?

— Конечно. И очень огорчилась. Но что я могла сделать? Я знала, что вам это будет неприятно. Но почему вы с Берти этого не предусмотрели?

— Он не виноват, и я тоже. Вы ведь знаете, как мне не хотелось ехать сюда в одной карете с этим человеком.

— Мне очень грустно, если это явилось причиной...

— Я не знаю, что тут явилось причиной! — воскликнула Элинор, опять почти со слезами.— Но это не моя вина.

— Но что же он сделал, душечка?

— Отвратительный, гнусный лицемер! Следовало бы рассказать про него епископу!

— Если вы хотите его наказать, то лучше расскажите миссис Прауди. Но что же он сделал, миссис Болд?

— Фу! — воскликнула Элинор.

— Признаюсь, он не слишком приятен,— сказала Шарлотта.

— Приятен! Такого гадкого, приторного, мерзкого человека я еще не видела! Какое право он имел так поступить со мной? Ведь я не дала ему для этого ни малейшего основания, ведь я всегда его ненавидела, хотя и заступалась за него!

— В том-то и беда, душечка. Он узнал об этом и, конечно, вообразил, будто вы в него влюблены.

Элинор было весьма горько это слышать. Ведь все ее друзья повторяли то же самое весь последний месяц, и оказались правы! Элинор в душе твердо решила никогда больше не заступаться ни за одного мужчину. Пусть бездушный и злобный свет говорит что хочет — она не станет выпрямлять кривое.

— Но что же он сделал, милочка? — спросила Шарлотта, которую это искренне заинтересовало.

— Он... он... он...

— Ну, вряд ли это было что-то уж такое ужасное? Он же не был пьян.

— Нет, был,— ответила Элинор.— Он, несомненно, был пьян.

— Я этого не заметила. Но что же он сделал, деточка?

— Мне неловко говорить об этом даже вам. Он говорил неслыханный, отвратительный вздор о религии, небесах, любви... он так противен!

— Что он говорил, догадаться нетрудно. Ну, а дальше?

— А дальше... он меня схватил...

— Схватил?

— Да. Он стоял совсем рядом и... и...

— Обнял вас за талию?

— Да,— содрогнувшись, ответила Элинор.

— А потом?

— А потом я вырвалась, и ударила его по лицу, и побежала по дорожке, и увидела вас.

— Ха-ха-ха! — Шарлотта Стэнхоуп от души рассмеялась над такой развязкой трагедии. Мысль о том, что мистер Слоуп получил пощечину, доставила ей большое удовольствие. Она не была способна понять, почему такое заключение беседы столь расстроило ее подругу. По ее мнению, вдова вышла из трудного положения с честью и друзья могли только восхвалять ее. И все насмешки и презрение достались на долю мистера Слоупа. Впредь, если он окажется в обществе какой-нибудь вдовы, друзья будут спрашивать, не чешется ли у него щека, и его будут предупреждать, что красотой следует любоваться, а не хватать ее руками.

Такова была точка зрения Шарлотты Стэнхоуп, но она не стала излагать ее миссис Болд. Она стремилась завоевать доверие подруги, а потому, посмеявшись, не поскупилась и на изъявления сочувствия. Не обратиться ли за помощью к Берти? Пусть он поговорит с этим человеком и потребует, чтобы в будущем он вел себя приличнее. Берти, заявила она, будет вне себя, узнав, какому оскорблению подверглась миссис Болд.

— Но вы же ему не скажете? — с ужасом спросила миссис Болд.

— Нет, если вы не хотите. Но ввиду всех обстоятельств мне кажется, это следует сделать. Если бы у вас был брат, я не стала бы этого советовать. Но мистеру Слоупу полезно узнать, что есть человек, который может и хочет защитить вас.

— Но ведь мой отец тут!

— Да, но ссоры между священниками всегда неприятны, а сейчас положение вашего отца таково, что столкновение между ним и мистером Слоупом особенно нежелательно. А вы достаточно дружны с Берти для того, чтобы позволить ему вступиться за вас.

Шарлотте очень хотелось, чтобы ее брат немедленно, сегодня же уладил дело со своей будущей женой. Отец и кредиторы поставили его в такое положение, что ему оставалось либо сделать предложение, либо покинуть Барчестер — либо жениться, либо вернуться к неумытым приятелям, грязной квартире и скудному житью в Карраре. Если он не обеспечит себя, то пусть убирается в Каррару или ко... Его отец, пребендарий, прямо этого не сказал, но все было ясно и без слов.

Дата добавления: 2015-09-29