Лишь те, кто хоть раз принимал участие в подобных приготовлениях, способны понять, с какими трудностями пришлось столкнуться мисс Торн. Не будь она с ног до головы сотворена из лучшего китового уса, скрепленного лучшей йоркширской сталью, она пала бы под их тяжестью. Если бы мистер Пломаси не понимал, чего по праву ждут от человека, некогда носившего судьбы Европы в своем сапоге, у него опустились бы руки и его покинутая госпожа погибла бы среди шестов и парусины.
Во-первых, необходимо было провести роковую границу. Кому сидеть по рту сторону изгороди, а кому — по ту? Люди легкомысленные ответят на это с бухты-барахты, как отвечают всегда: о, епископ и прочие сядут по эту сторону, а фермер Гринакр и прочие — по ту. Да, мой невдумчивый друг, но по какому принципу определяются “и прочие”? А ведь на подобных определениях зиждется общество! Усадить епископа в кресло на лужайке и водворить фермера Гринакра во главе длинного стола на выгоне — это-то просто! Но куда вы поместите миссис Лукелофт, чей муж, хотя и уллаторнский арендатор, охотится с гончими, чьи дочери учатся в барчестерском пансионе для благородных девиц, чей сельский дом носит название “Розовый куст” и в чьей гостиной стоит фортепьяно? Девицы Лукелофт ставят перед своим именем “мисс” и не пожелают сидеть среди мужланов. Миссис Лукелофт не пожелает обесчестить свой кринолин прикосновением к скамье и не захочет дружески болтать с добрейшей миссис Гринакр о сливках и утятах. С другой стороны, миссис Лукелофт — не ровня Торнам и Грантли и никогда не была принята в их обществе. А если допустить миссис Лукелофт в святая святых, если позволить и ей, и ее двум дочерям перепрыгнуть через изгородь, то что скажут жены и дочери других почтенных земледельцев? Миссис Гринакр пока довольна и выгоном, но долго ли это продлится, если она увидит миссис Лукелофт на лужайке? Да, мисс Торн приходилось нелегко.
А как разделить гостей между шатром и залой? Она ожидала графиню с высокородным Джоном и высокородным Джорджем, с цветником дочерей — леди Эмилией, леди Розиной, леди Маргареттой и т. д.; она ожидала свору баронетов с их баронетшами, и, как нам всем известно, она ожидала епископа. Если она усадит их на лужайке, никто не пойдет в залу, а если она усадит их в зале, никто не пойдет в шатер. Она подумала было разместить в доме людей постарше, а лужайку предоставить юным влюбленным. Но ей проще было бы сразу сесть в осиное гнездо. Мистер Пломаси и слышать об этом не захотел.
— Да что вы, сударыня! — сказал он.— Тут же не найдется ни одной дамы в летах, кроме вас да миссис Клентентрем.
Мисс Торн приняла эти слова благосклонно, как комплимент своему здравому смыслу, но тем не менее она вовсе не собиралась завтракать с глазу на глаз с миссис Клентентрем. Она отказалась от мысли заранее разделить своих гостей и решила, что попытается усадить епископа на лужайке, графиню водворить в дом, а баронетов разбрызгать, распределив таким образом приманки как можно равномернее. Но даже мистер Пломаси не мог решить, что делать с Лукелофтами. Ну, пусть не привередничают. В посланном им приглашении специально указывалось, что приглашаются все арендаторы: если они брезгают таким обществом, то, может быть, у них хватит здравого смысла просто не приехать.
Затем мистер Пломаси выразил опасение, что высокородные Джоны и Джорджи приедут в смешанных костюмах — полуутренних, полувечерних: атласные галстуки, сюртуки, палевые перчатки и лакированные сапожки, а в подобной одежде они откажутся от упражнений с копьем и уклонятся от участия в прочих атлетических играх, которые мисс Торн подготовила с такой любовью. А если лорды Джоны и лорды Джорджи не сядут на коней и не возьмут копья в руки, то мисс Торн может не сомневаться, что и никто этого не сделает.
— Но ведь,— произнесла она скорбно, изнемогая под бременем забот,— о том, что будут состязания, упоминалось особо!
— Состязания-то будут,— ответил мистер Пломаси.— Только в ухаживаниях за девицами. В лавровых аллеях. Нынче ведь другие состязания не в моде. А если вам и удастся усадить кавалеров на коней, все молодые дамы и девицы надуют губы.
— Но разве они не могут быть зрительницами, как их прабабушки? — спросила мисс Торн.
— Нынешним дамам мало смотреть со стороны. Что мужчины делают, то и они. Ежели вы прикажете подать лошадей под дамскими седлами да пригласите дам тоже состязаться, все пойдет как по маслу.
Мисс Торн промолчала. Она чувствовала, что ей нечего сказать в защиту нынешнего прекрасного пола. Как-то в минуту негодования она сама объявила, что “нынешние джентльмены — женщины, а дамы — мужчины”. Ей не по силам было исправить деградировавшие нравы века. Но в таком случае, зачем ей понадобилось утруждать себя, развлекая людей со столь выродившимися вкусами? Она не раз задавала себе этот вопрос и только вздыхала в ответ. Ведь даже ее собственный брат Уилфред, на чьих плечах покоится древняя слава дома Уллаторнов,— даже он вряд ли согласится “тоже состязаться”, как выразился мистер Пломаси.
И вот настало знаменательное утро. В Уллаторне спозаранку поднялась суета. Еще до рассвета повара уже жарили и варили, а с первыми лучами зари слуги начали вытаскивать столы и обивать скамьи красным сукном. С каким трепетом воззрилась мисс Торн на небо, чуть только рассеялась ночная мгла! Но на погоду она как будто могла положиться. Последние три дня барометр стоял высоко и солнце взошло в серой холодной дымке, которая осенью обычно предвещает ясный погожий день. В семь часов мисс Торн в полном туалете спустилась вниз. Ленивая нега нынешних пеньюаров была ей неведома. Она скорее вышла бы к брату без чулок, чем без корсета, а корсет мисс Торн отнюдь не был пустячком.
Но внизу ей пока было нечего делать. Она выглянула на лужайку, а потом засеменила на кухню. Она надела деревянные сандалии и засеменила на выгон. Оттуда она отправилась в тот уголок небольшого парка, который был отведен под состязания с копьем. Столб, поперечина, вертлюг, мишень и мешок с мукой — все было готово. Мисс Торн взобралась на плотничью скамью и потрогала мишень. Поперечина сразу повернулась — вертлюг был смазан на совесть. Мисс Торн захотелось поймать старика Пломаси на слове, сесть в дамское седло и самой поразить мишень копьем. Как же измельчали нынешние молодые люди, подумала она, если такой великолепной забаве они предпочитают глупую прогулку среди лавровых кустов с какой-нибудь малокровной девчонкой!
— Что же,— сказала она вслух.— Можно привести лошадь к водопою, но и тысяча человек не заставит ее пить. Только и всего. Если они так слабодушны, это не моя вина”
И с этим она вернулась в дом.
Ее брат сошел вниз в начале девятого, и они кое-как позавтракали у него в кабинете. Чай был заварен наспех, и они обошлись без свежих булочек и гренок. Яиц им также не подали, ибо все яйца, какие только имелись в приходе, были либо сбиты в крем, либо запечены в пироги, либо накрошены в салат из омаров. Масла имелся лишь крохотный кусочек, и мистер Торн был вынужден съесть ножку цыпленка без своего любимого соуса.
— Я осмотрела ристалище, Уилфред,— сказала мисс Торн.— Там, по-видимому, все в порядке.
— А? Э… о! — ответил он.— Мне так и показалось вчера.— Мистер Торн начал уставать от любви своей сестры к рыцарским забавам, а ристалище в особенности не внушало ему нежных чувств.
— Может быть, ты его опробуешь после завтрака? Прикажи оседлать Марка Антония. Столб готов, а мешок с мукой можно снять, если, по твоему мнению, Марк Антоний недостаточно быстр.— Последнее мисс Торн добавила, заметив, что лицо ее брата не выразило особого восторга.
Марк Антоний был ценным старым гунтером, которого мистер Торн предпочитал всем другим своим лошадям. Правда, он не слишком резво перескакивал через живые изгороди, зато в полях и на дорогах на него можно было положиться. Однако на нем еще никто никогда не скакал с копьем, и мистер Торн не был склонен испытывать его и с этой стороны, с мешком ли муки или без мешка. Он помычал, а потом решительно выразил опасение, что Марк Антоний заартачится.
— Ну, так возьми гнедого,— сказала неукротимая мисс Торн.
— Ему вчера дали лекарство,— ответил Уилфред.
— Так Вельзевула! Я только что видела, как Питер его прогуливал.
— Милая Моника, у него такой бешеный нрав, что я и так с ним еле справляюсь, а при виде этой вертушки он убьет и себя и меня!
Вертушка! И это — о ристалище, в которое она вложила столько любовной заботы, об игре, которую она приготовила для развлечения могучих йоменов, о забаве, которую возвысила любовь стольких их предков! Как тяжко было ей услышать такое слово из уст ее собственного брата. Во всем мире их осталось только двое, и мисс Торн всегда тщательно следила за тем, чтобы не раздражать брата — это было одно из правил, которыми она руководствовалась всю жизнь. Она часто страдала от его равнодушия к освященным стариной британским обычаям, но страдала молча. Согласно ее взглядам, никто не смел поучать главу рода в его собственном доме, а она всегда следовала своим взглядам. Но теперь мисс Торн подверглась тяжкому испытанию. Ее морщинистые щеки вспыхнули, в еще ясных глазах запылал огонь, и все же она промолчала. Но твердо решила больше не говорить с братом в этот день о ристалище.
Она продолжала пить чай в безмолвной печали и с горьким сожалением думала о тех славных днях, когда ее знаменитый предок Элфрид победоносно защищал свой замок от нормандского разбойника. Но ныне этот дух угас в их семье и лишь одна бесполезная искра еще горела в ее груди. Да и она сама... разве она не готовилась принять у себя потомка этих самых нормандцев, чванную графиню с офранцуженным именем, которая будет думать, что сделала Уллаторну великую честь, вступив в его врата? Можно ли было ожидать, что высокородный Джон, сын графа Де Курси, выедет на ристалище в обществе йоменов-саксов? Так как же она может требовать от своего брата того, чего не станут делать его гости?
На мгновение она вдруг усомнилась в разумности своих убеждений. Быть может, народы, волей судеб обитающие на одной земле, должны уступать друг другу и перенимать обычаи друг друга. Быть может, после пяти с лишним веков тесного общения нормандцы не могли остаться, нормандцами, а саксы — саксами. Быть может, все ее соседи мудрее ее. Такие смутные подозрения не раз овладевали мисс Торн и повергали ее в печаль. Однако ей и в голову не приходило, что дорогие ее сердцу состязания с копьем были лишь видоизмененной забавой нормандских рыцарей, приспособлением благородных турниров ко вкусам и привычкам йоменов-саксов. Она этого не знала, и было бы жестоко открыть ей правду.
Мистер Торн увидел у нее на глазах слезы и раскаялся в своих необдуманных словах. И для него уважение к прихотям сестры было непреложным законом, хотя, быть может, он соблюдал эти неписаные правила не столь свято, как она. Однако, спохватываясь, он всегда очень огорчался, что нарушил их.
— Милая Моника,— сказал он.— Прости меня! Я не хотел сказать ничего дурного об этой игре. Говоря о вертушке, я имел в виду только свой возраст. Ты забываешь, что я уже не молод.
— Но ты и не стар, Уилфред,— ответила она, утешенная его извинением, и улыбнулась, хотя слезинка еще блестела на ее щеке.
— Будь мне двадцать пять лет или хотя бы тридцать,— продолжал он,— я был бы рад состязаться на ристалище весь день.
— Но ты охотишься и ездишь верхом! А раз тебя не пугают канавы и изгороди, то ты прекрасно мог бы поразить и мишень!
— Когда я на охоте скачу через изгороди, милая Моника,— что, поверь, бывает очень редко,— мне вслед не летит мешок с мукой. Ну, подумай сама: как я поведу графиню к столу, если у меня весь затылок будет в муке?
Мисс Торн промолчала. Ей не понравилось это упоминание о графине. Мысль о том, что рыцарские забавы в Уллаторне приносятся в жертву даме из рода Де Курси, не могла не уязвить ее. Но она увидела, что настаивать бесполезно. Мистеру Торну было дозволено не появляться на ристалище, и мисс Торн возложила все надежды на одного своего юного рыцаря, к которому была чрезвычайно расположена, ибо он, как она часто говорила, был примером для всей нынешней молодежи и образчиком настоящего английского йомена.
Речь шла о старшем сыне фермера Гринакра, который, будем откровенны, еще в детстве раскусил характер мисс Торн. Мальчишкой он постоянно получал от нее яблоки, карманные деньги и прощение за свои многочисленные проделки, а теперь ему даровались не менее ценные привилегии и иммунитеты. В сентябре ему дозволялось день-два стрелять фазанов, он выезжал лошадей помещика, получал отводки фруктовых деревьев и цветочные луковицы и только один имел право ловить рыбу в маленькой речке. Он обещал приехать верхом на отцовской лошади и первым выступить на ристалище. Остальные, разумеется, последуют примеру Гарри Гринакра. Молодые Лукелофты могут задрать носы, но прочие юноши Уллаторна также захотят показать свою ловкость. Итак, мисс Торн решила обойтись без благородных Джонов и Джорджей и, подобно своим предкам, положиться на доблесть и мышцы прирожденных уллаторнцев.
Часов в девять низшие сословия начали собираться на выгоне и в парке под надзором мистера Пломаси, а также старшего садовника и старшего конюха, которые были приведены к присяге в качестве его временных помощников, обязанных наблюдать за порядком и поощрять игры. Большинство наиболее юных обитателей округи, полагая, что кашу маслом не испортишь, явились в очень ранний час, и когда наконец ворота отворились, дорога между домом и церковью была уже запружена гостями.
И тут возникло новое, весьма тяжкое затруднение, которое, впрочем, мистер Пломаси предвидел заранее, а потому подготовился к нему. Кое-кто из тех, кто желал вкусить от гостеприимства мисс Торн, без должной щепетильности отнесся к предварительной церемонии приглашения. Решив, что о них забыли случайно, они вместо того, чтобы обидеться, как на их месте обиделись бы более знатные особы, добродушно простили эту невежливость и в знак прощения явились к воротам в праздничных нарядах.
Однако мистер Пломаси прекрасно знал, кто приглашен, а кто нет, хотя и преградил путь не всем неприглашенным. “Не будьте слишком придирчивы, Пломаси,— предупредила его мисс Торн.— Особенно с детьми. Если они живут поблизости, то пускайте их”. Выполняя это распоряжение, мистер Пломаси впустил в парк множество обрадованных ребятишек и нескольких принаряженных девушек, которые пришли с кавалерами, хотя и не имели к поместью никакого отношения. Ио с горожанами он был неумолим. Немало барчестерских подмастерьев пыталось открыть себе путь, смиренно ссылаясь на то, что они, дескать, всю неделю спины не разгибали, трудясь над седлами и сапогами для Уллаторна, или готовили лекарство для лошадей, или помогали рубить туши для кухни. Подобные претензии во внимание не принимались. Мистер Пломаси ничего не знал ни о каких городских подмастерьях, ему было велено пускать арендаторов и работников, и никого больше, мисс Торн не собиралась принимать у себя весь Барчестер — и прочее в том же духе.
Тем не менее, к полудню стало ясно, что все эти меры предосторожности оказались тщетными. В парк проникли почти все, кто пожелал, и хранители оберегали теперь столы с яствами. Впрочем, многие неприглашенные и тут умудрились захватить себе местечко, так как их изгнание было бы сопряжено с шумом и суматохой, которых не стоили ни место за столом, ни угощение.
ГЛАВА XXXVI
Уллаторнские забавы. Акт 1
Принимать гостей, а главное, развлекать их (выражение слишком общее и далекое от истины) — дело в наши дни настолько хлопотное, что остается только удивляться, почему люди с такой охотой берутся за него. Их логику трудно постигнуть. Если бы те, кто даст званые вечера и не жалеет сил и труда в тщетной надежде доставить удовольствие своим гостям, получали удовольствие, бывая на чужих вечерах, это еще можно было бы понять. Признательность понуждала бы их переносить ради других те же мучения, которые другие переносили ради них, Но ведь все твердят, что ходить по гостям столь же скучно, как и принимать гостей, и, судя по их виду на званых вечерах, они говорят правду.
Развлекать гостей! Да у кого хватит самодовольства и самоуверенности утверждать, будто он способен развлечь своих гостей? Это по силам клоуну или танцовщице в коротенькой юбочке, иногда певице или певцу. Но все перечисленные — лишь исключение. Молодые люди и девицы разбиваются на парочки, повинуясь велению природы, точно птички весной, и безыскусственно развлекают друг друга. А прочие даже не пытаются.
Дамы, распахивая двери своих домов, скромно признают свою неспособность занять гостей, и полагаются больше на восковые свечи и обивку мебели. Джентльмены, по-видимому, возлагают надежду на свои белые жилеты. Ко всему этому на радость чревоугодникам добавляется шампанское и те деликатесы, которые мода еще позволяет считать съедобными. Но даже и в этом отношении свет измельчал. Все вкусные супы ныне под запретом, и в домах наших друзей — средней руки адвокатов, врачей и чиновников (не всем же дано жить вельможами в раю, полном ливрейных лакеев) — нам предлагают холодную картофелину в качестве завершающего штриха к ломтику холодной баранины. Увы! В вечность канули счастливые дни, когда можно было сказать соседу за столом: “Джонс, позвольте положить вам пюре из репы. Не передадите ли вы мне капусту?” А как приятно было пить вино с миссис Джонс и мисс Смит — со всеми Джонсами и со всеми Смитами! Нынешние застольные обычаи, безусловно, более экономны.
Мисс Торн, однако, смело попыталась сойти с проторенного пути и сделать все, чтобы развлечь своих гостей. Увы, попытка ее увенчалась лишь скромным успехом! Они упрямо шли знакомой дорогой. Она играла им на свирели, но они не плясали. Она предлагала им простой и честный домашний пирог с изюмом, на который пошли лучшая мука, сахар и яйца, но они предпочитали скверные вафли барчестерского кондитера, замешанные на мелу, клейстере и патоке. Бедная мисс Торн! Не она первая тщетно пыталась воскресить славу прошлых дней. Если мода подсказывает леди Де Курси, что, приглашенная на завтрак к двенадцати часам, она должна приехать в три, никакое красноречие не убедит ее в преимуществах пунктуальности.
Мисс Торн льстила себя надеждой, что, пригласив друзей к двенадцати и настойчиво попросив их не опаздывать к названному часу, она сумеет усадить их за стол в два. Безрассудная женщина! А вернее — наивная женщина, не осведомленная о том, насколько ушла вперед цивилизация, пока она старела. В двенадцать часов мисс Торн еще пребывала в полном одиночестве, блистая великолепием самого нового из своих многочисленных нарядов; однако на ногах у нее были прочные ботинки, на голове простой и практичный чепец, а на плечах теплая шаль. Мисс Торн заглянула в шатер, спустилась к изгороди, несколько утешилась мыслью, что ребятишки, во всяком случае, веселятся от души, поговорила через канаву с миссис Гринакр и посетила ристалище. Там трое-четверо молодых фермеров крутили перекладину и тыкали в мешок с мукой совсем не тем способом, о котором думал изобретатель этой забавы, но жаждущих состязаться всадников не было видно ни одного. Мисс Торн взглянула на часы. Они показывали только четверть первого, а Гарри Гринакр обещал подъехать в половине первого.
Мисс Торн вернулась в гостиную непривычно торопливой походкой, ибо опасалась, что графиня уже приехала и ее некому встретить. Но спешила она напрасно: там никого не было. В половине первого она заглянула на кухню, без четверти час к ней присоединился ее брат, и тогда же прибыла первая светская гостья — доложили о миссис Клентентрем.
Впрочем, подобная формальность была излишня: голос почтенной дамы раздался в гостиной, еще когда она шла через двор, понося злосчастного извозчика, который привез ее из Барчестера. В эту минуту мисс Торн даже обрадовалась тому, что еще большая светскость остальных гостей избавила их от яростной бури негодования миссис Клентентрем.
— Ах, мисс Торн, взгляните-ка! — сказала миссис Клентентрем, едва переступив порог гостиной.— Взгляните на мой рокелор! Он испорчен, и непоправимо! Я не стала бы его надевать, если б не знала, что вы хотите, чтобы мы все были одеты по-парадному. Но так я и чувствовала! Боже, боже мой! Двадцать пять шиллингов за ярд!
Извозчичьи лошади вдруг дернули, когда миссис Клентентрем выходила из коляски, и она чуть не упала под колесо.
Миссис Клентентрем принадлежала к дням минувшим, а потому пользовалась расположением мисс Торн, хотя никакими иными достоинствами не обладала. Мисс Торн приказала горничной заняться рокелором и одолжила пострадавшей одну из лучших своих шалей.
Затем доложили о мистере Эйрбине, и он тут же был поставлен в известность о беде, приключившейся с миссис Клентентрем, и о ее намерении ничего не платить ни извозчику, ни его хозяину, хотя, добавила она, узнают они об этом только после того, как ее доставят обратно. Затем послышались громкие шорохи в чуланчике, где дамы оставляли свои мантильи и накидки, дверь распахнулась, и лакей не слишком уверенно доложил о миссис Лукелофт, двух мисс Лукелофт и мистере Огестесе Лукелофте.
Бедняга! (Мы имеем в виду лакея.) Он прекрасно знал, что миссис Лукелофт тут не место, что ее тут не ждут и совсем ей не обрадуются. Но у него не хватило духу объяснить толстой даме в декольтированном платье с короткими рукавами из атласа по восемь шиллингов за ярд, что она ошиблась дверью; он не посмел намекнуть барышням в белых бальных туфельках и длинных перчатках, что им отведено место на выгоне. И миссис Лукелофт добилась своего, прорвалась мимо стражи и проникла в крепость. Она заранее знала, что ничего приятного ее там не ждет. Но зато впредь она сможет с полным правом хвастать, что пребывала на лужайке в обществе их сквайра, мисс Торн, графиня, епископа и всей окрестной знати, пока миссис Гринакр и ей подобные бродили по парку с батраками. Миссис Лукелофт одержала большую победу, и можно было рассчитывать, что с этих пор барчестерские торговцы без колебаний будут адресовать письма ее мужу, как “Т. Лукелофту, эсквайру”.
Мужество миссис Лукелофт преодолело все препятствия, и она вплыла в уллаторнскую гостиную, исполненная торжества. Однако ее детей несколько смутил оказанный им прием. Не в характере мисс Торн было оскорблять своих гостей, но не могла она и спустить безнаказанно подобную дерзость.
— О, миссис Лукелофт, это вы? — сказала она.— А это ваши дочери и сын? Ну, мы очень рады вас видеть, но жаль, что вы так декольтированы, ведь мы столько времени проведем на воздухе. Не одолжить ли вам шали?
— Да не нужно, мисс Торн, спасибо,— ответила мать семейства.— Мы с девочками всегда гуляем в декольте.
— О, неужели? — сказала мисс Торн, содрогнувшись, но миссис Лукелофт этого даже не заметила.
— А где же Лукелофт? — спросил хозяин дома, подходя, чтобы поздороваться с женой своего арендатора. Каковы бы ни были грехи этого семейства, арендная плата вносилась исправно, и потому он не хотел их обижать.
— Голова у него разболелась, мистер Торн! Просто шагу ступить не может. А то уж в такой-то день он бы обязательно приехал,
— О! — сказала мисс Торн.— Но если он так болен, вы, конечно, предпочтете быть возле него.
— Вот уж нет, мисс Торн,— ответила миссис Лукелофт.— Это у него желчь разлилась, и тут он рядом с собой никого не терпит.
На самом же деле мистер Лукелофт был благоразумнее, а может быть, трусливее жены и не пожелал врываться в гостиную мисс Торн; а сидеть среди плебеев, когда его жена пребывала среди патрициев, он, разумеется, не мог, и потому предпочел просто не покидать “Розового куста”.
Миссис Лукелофт вскоре очутилась на кушетке, девицы на двух стульях, а мистер Огестес возле двери, где они и оставались до тех пор, пока их не усадили, всех четверых рядом, в нижнем конце обеденного стола в зале.
Вскоре прибыли Грантли — архидьякон, миссис Грантли, их две дочери, доктор Гвинн и мистер Хардинг. К несчастью, почти в тот же миг к воротам подъехала и карета доктора Стэнхоупа. Выглянув из окошка, Элинор увидела, что ее свояк помогает жене выйти из кареты, и сразу же откинулась на сиденье в надежде остаться незамеченной. Поездка оказалась ужасной: учтивость мистера Слоупа была даже еще более липкой, чем обычно, и, хотя он ничего такого как будто не сказал, Элинор вдруг заподозрила, что он имеет на нее виды. Неужели ее поведение и вправду давало основания думать, будто он ей нравится? Неужели архидьякон и мистер Эйрбин были правы, а она ошибалась? Шарлотта Стэнхоуп также следила за мистером Слоупом и пришла к выводу, что ее брату не следует терять времени, если он хочет заполучить вдову. Она с сожалением подумала, что, пожалуй, следовало бы отослать Берти в Уллаторн раньше них.
Доктор Грантли не успел увидеть свояченицы в обществе мистера Слоупа, зато их увидел мистер Эйрбин. Он вышел с мистером Торном поздороваться с миссис Грантли, и задержался на крыльце, пропуская перед собой всех остальных. Элинор мешкала, сколько могла, но она сидела возле дверцы, и, когда мистер Слоуп, выйдя первым, предложил ей руку, она не могла уклониться от его помощи. Мистер Эйрбин, ожидавший, пока миссис Грантли кончит здороваться с кем-то в дверях, увидел, что из подъехавшей кареты вышел какой-то священник, сразу догадался, что это мистер Слоуп, и тут же увидел, как этот священник высаживает из кареты миссис Болд. Увидев все это, мистер Эйрбин с печалью в сердце вошел в дом вслед за миссис Грантли.
Элинор, однако, была избавлена от дальнейшего унижения: через Двор ее повел доктор Стэнхоуп, а мистеру Слоупу пришлось, расточая свою учтивость на ветер, предложить руку Шарлотте.
Едва они прошли в дом, а из дома на лужайку, как с громовым стуком и с шумом, всегда сопутствующим на жизненном пути великим людям, к воротам подкатили Прауди. Сразу стало ясно, что прибыл не какой-нибудь заурядный гость. Один лакей шепнул другому, что это епископ, и новость тотчас облетела всех зевак, всех чужих конюхов и кучеров. Епископ и его “супружница” шли через двор в сопровождении настоящей свиты, и его преосвященство был рад заметить, что в приходе Св. Юолда церковь почитают с надлежащим благоговением.
Затем гости повалили валом, на лужайке стало тесно, в гостиной негде яблоку было упасть. Жужжали голоса, шелк шуршал о шелк, муслин сминался о муслин. Мисс Торн повеселела и вновь вспомнила о дорогих ее сердцу забавах. В дальнем конце лужайки гостей ждали мишени, луки и стрелы — там сады выходили к выгону широким полукругом и было где разгуляться вольным стрелкам. Мисс Торн собрала всех дщерей Дианы, способных натянуть тетиву, и повела их к мишеням. С ней шли барышни Грантли, барышни Прауди, барышни Чэдуик, две дочери дородного канцлера и мисс Ноул, а за ними следовали Фредерик и Огестес Чэдуики, юный Ноул из Ноул-Парка, Фрэнк Фостер из “Вязов”, мистер Веллем Дидс, франт-нотариус с Хай-стрит, а так же преподобный мистер Грин, преподобный мистер Браун и преподобный мистер Уайт, каковые трое, повинуясь гласу долга, неотступно сопровождали трех мисс Прауди.
— Вам случалось состязаться на ристалище, мистер Фостер? — спросила мисс Торн, ведя свой отряд через лужайку.
— Ристалище? — повторил юный Фостер, считавший себя знатоком конного спорта.— Это род барьера, мисс Торн?
Мисс Торн пришлось объяснить суть благородной забавы, которую она имела в виду, а Фрэнку Фостеру пришлось сознаться, что состязаться на ристалище ему никогда не доводилось.
— Так не хотите ли? — спросила мисс Торн.— Здесь и без вас достаточно народу.
— Что ж, пожалуй,— ответил Фрэнк.— Ведь дамам, вероятно, тоже можно пойти посмотреть?
— Конечно,— ответила мисс Торн.— Если им будет угодно. А если вы решите принять участие в состязании, мистер Фостер, они, я думаю, захотят полюбоваться вашим искусством.
Мистер Фостер взглянул на безупречнейшие панталоны, которые только накануне прибыли из Лондона. Они — во всяком случае, на его взгляд — отлично подходили для пикника или сельского праздника, но садиться в них на лошадь он не собирался. К тому же, как и мистера Торна, его отнюдь не прельстила мысль о несущемся вслед за ним мешке с мукой, о котором упомянула мисс Торн.
— Право, не знаю, мисс Торн,— сказал он.— Я не так экипирован.
Мисс Торн вздохнула, но промолчала. Оставив лучников их лукам и стрелам, она хотела вернуться в дом. Однако, проходя мимо калитки, она решила заглянуть в парк, чтобы своим присутствием поощрить йоменов, раз уж ее аристократические гости не пожелали присоединиться к их более мужественным забавам. И мисс Торн снова направила свои стопы к ристалищу.
Там, к своему восторгу, она увидела Гарри Гринакра — на лошади, с шестом в руках, окруженного приятелями, которые всячески его подбадривали. Она остановилась и одобрительно кивнула ему.
— Я начну, сударыня? — спросил Гарри, довольно неуклюже перехватывая шест, а его лошадь, не привыкшая к наездникам с подобным оружием, нервно переступила с ноги на ногу.
— Да-да! — сказала мисс Торн, как торжествующая царица красоты стоя на перевернутой бочке, попавшей туда неведомо как.
— Ну, ладно,— сказал Гарри и повернул лошадь, чтобы разогнать ее в галоп. Квадратная доска на конце перекладины была прямо перед ним. Ее он и должен был поразить своим копьем. Если бы ему удалось попасть в самую середину и не замедлить галопа, мешок с мукой, подвешенный на другом конце завертевшейся перекладины, не должен был его задеть. Но если бы всадник замешкался, то по расчету устроителей мешок хлопнул бы его по затылку и в наказание за неуклюжесть обсыпал бы мукой на потеху зрителям.
Ради своей госпожи Гарри Гринакр готов был принять мучную ванну, а потому смело пришпорил коня, взяв копье наперевес, как умел. Но он этого не умел, да и снаряжение его, возможно, было не самым лучшим — во всяком случае, он нечаянно задел шестом морду своей лошади. Она шарахнулась, вздыбилась и бросилась в сторону от столба. Гарри умел справляться с лошадьми, но когда он зажал двенадцатифутовый шест под мышкой и попробовал схватить уздечку, конец шеста попал между задними ногами коня. Всадник, конь и шест покатились по земле. Гарри описал шестифутовую дугу над головой лошади, и бедная мисс Торн чуть не упала со своей бочки без чувств.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |