стал приближаться к негодующему Шантору Червицу:
-- Да не кипятись, -- Дружески подмигнул Клочкед, -- Я ж должен знать,
чем шмыгаюсь... А то ты "ма-агия"...
-- Я заряжаю винт на крутость и долготу прихода! -- Рявкнул Шантор
Червиц. -- Теперь все понятно? И не мешай!
Состроив недоверчивую рожу, Клочкед заглянул Шантору Червицу в мутные
глаза и наивно спросил:
-- А давно ты Чумаком работаешь?
Мутные глаза Шантора Червица закрылись, а окружающая их кожа несколько
раз изменила свой цвет, прямо как радуга, пока не остановилась на
первоначальном варианте.
-- Не въезжаешь -- отъебись! -- Повторил Шантор Червиц, он снял пузырек
с утюга, отковырнул отгон. Из реактора вылетело колечко белого дыма. Оно
испуганно вертелось и закручивалось,пытаясь оценить незнакомую обстановку,
пока, влекомое током воздуха, не попало в нос Клочкеду. Клочкед закашлялся,
а Шантор Червиц стал дуть в реактор, выгоняя из него клубы белого кислотного
дыма.
Вскоре масло было забодяжено, получившийся винт перебран и отщелочен.
Наркоманы, слека оголтевающие при виде и в близком присутствии готового
продукта, с завистью смотрели на Шантора Червица. Сам Шантор Червиц с
лихорадочной поспешностью искал куда вмазаться. Впрочем Клочкеду, да и
присоединившимся к нему на зрелище Генриетте Широкеззз и Вале Антикваррр,
казалось, что варщик не торопится с ширкой и нарочито медленно занимается
поисками вены.
Но, наконец, копье воткнулось. Веревка оказалась подходящей, она без
проблем дала порцию контроля и Шантор Червиц ублаготворился.
Пока Клочкед промывал баян, Генриетта Широкеззз и Валя Антикваррр
следили за поведением приходующегося Шантора Червица. Тот вел себя тихо,
лишь иногда позволяя себе реплики, типа:
-- Ну и пруха!.. Ништяк пошло!... Мое торчилло довольно...
Не дожидаясь, пока Шантор Червиц откроет очи, Клочкед выбрал себе и
быстренько вмазался, пытаясь не зациклиться на завистливый шепоток женщин.
Махания руками Шантора Чрвица оказались, как понял Клочкед, полнейшей
бессмыслицей. Приход был хороший, мощный, но кончился на удивление быстро.
Клочкед встал, ширнул Генриетту Широкеззз одноразовым баяном многоразового
пользования, а Валю Антикваррр ее любимой стеклянной баяной-ширяной. Все это
время Шантор Червиц лежал, стонал и ловил бесконечные волны прихода.
-- Ба! -- Рявкнул вдруг Шантор Червиц, привлекая всеобщее внимание.
-- Бу! -- Продолжил он, заставив присутствующих переглянуться.
-- Бы! -- Закончил Шантор Червиц, демонстрируя тем самым архетипическое
возникновение русского языка.
После этих возгласов, Шантор Червиц демонстративно стал стягивать
тренировочные штаны. Под ними оказалось тощее тело, между ног которого
выделялось яркое цветовое пятно, которым был стоящий хуй.
Нельзя сказать, что все обрадовались этому зрелищу, особенно Клочкед, у
которого тоже происходило некое неподвластное ему шевеление в штанах. Но
наркоманки, на которых сваренный Шантором Червицем винт действовал примерно
так же, стояли в явной нерешительности.
Вдруг Генриетта Широкеззз стянула с себя майку. Она, как проститутка,
быстрее сориентировалась в ситуауии, и решила ею воспользоваться. Не каждый
день удается поебстись под винтом. В смысле с клиентами она только под
винтом и еблась, но чтобы клиент тоже был ширнут -- это случалось крайне
редко.
-- Шантор, так ты сексовуху сварил! -- Воскликнул Клочкед, глядя на
раздевающуюся Генриетту Широкеззз. Шантор Червиц не ответил, он поглаживал
свой хуй, ожидая момента, когда тот погрузится в жеские внутренности.
Генриетта Широкеззз, болтая сиськами, взгромоздилась на хуй и стала
ебать Шантора Червица, при этом вышеупомянутые ее органы начали колыхаться
на порядок сильнее.
Не в силах сдерживать себя, Валя Антикваррр схватила Клочкеда за руку и
повлекла в соседнюю комнату. Там, дрожжа от винта и нетерпения, она
буквально сорвала с себя одежду и повалилась на диванчик, вызывающе выставив
на обозрение краснеющую щель пизды.
Клочкед, поддавшись влиянию собственного хуя, был "За".
Взгромоздившись на Валю Антикваррр, Клочкед погрузил в нее хуй. Хую
внутри Вали Антикваррр было мокро, тепло и приятно. Не дожидаясь активных
действий с мужской стороны, девушка тут же начала двигать тазом, хватать
Клочкеда за жопу, обнимая его при этом ногами.
Ебя Валю Антикваррр и почти автоматически лаская ее тощее тельце,
Клочкед размышлял. Он не мог понять, почему винт всегда разный? Ведь
винтовар делает всегда одно и тоже. Пропорция пороха и стендаля тоже одна.
Так отчего действие апера раз от разу отличается?
Не найдя удобоваримого объяснения, Клочкед почувствовал, что скоро
кончит. Валя Антикваррр яростно извивалась под ним, очевидно тоже чего-то
предчувствуя. Клочкеду стоило некоторого труда удерживать хуй в пизде
корчащейся девушки. Через несколько мгновений они в унисон закричали:
-- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
-- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
-- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! -- Одновременно донеслось из соседней
комнаты.
Некоторое время тела Клочкеда и Вали Антикваррр содрогались в
оргастических конвульсиях, смешанных с непонятно откуда подступившим
приходом.
Был лишь мрак, наполненный вселенским кайфом. Этот кайф распирал грудь,
стремясь высвободиться из хрупкой и тесной оболочки человеческого тела.
Эйфория, как волна цунами, как взрыв вулкана, как рождение сверхновой
звезды, поглотила плоть и разум Клочкеда.
"Наверное, такой же эффект у золотой вмазки..." -- Подумал Клочкед и
вдруг понял, что осознает себя.
Он, обнявшись с Валей Антикваррр, парил в воздухе. Цвета обстановки
резали глаза своей неестественной яркостью, как при передозе.
Он попытался оглядеться и понял, что он, не вынимая хуя из пизды Вали
Антикваррр, висит вместе с ней над двумя бездыханными телами.
"Мы умерли?" -- Возник вопрос. И тут же пришел ответ:"Пока нет..."
Кайф продолжался. Клочкед вдруг ощутил такую свободу, какой не ощущал
со времен первой ширки. Тогда было почти то же, но не так.
С гиканьем Клочкед, прижимая к себе визжащую Валю Антикваррр,
устремился вверх, пропуская сквозь призрачное тело межэтажные перекрытия.
Они вылетели на воздух. Снизу виднелись прозрачные дома, в одном из которых
барахтались Шантор Червиц и Генриетта Широкеззз.
Силой мысли Клочкед выдернул их к себе.
-- Смотри, что твой раствор наделал! -- Весело закричал Клочкед,
выписывая фигуры высшего пилотажа.
Шантор Червиц, поджав ноги, со страхом взирал на проносящегося мимо
него наркомана. Шантор Червиц с детства боялся высоты. Генриетта Широкеззз
напротив, высоты не боялась, но у нее был страх открытого пространства.
-- Нет, мы домой. -- Сказал Шантор Червиц и исчез вместе с Генриеттой
Широкеззз.
-- Ну и хуй с вами! -- Расхохотался им вдогонку Клочкед. -- Полетели!
Они перенеслись на Луну, побродили там среди ошалевших от их внезапного
появления каких-то инопланетян различных форм и раскрасок. На Марсе они
поплавали в подмарсовых морях, распихивая локтями бугристых шарообразных
хищников и рыборастения. В Юпитер они нырнули через Красное пятно, но там в
воздухе плавала какая-то муть и ничего не было видно.
Клочкед хотел посетить вообще все планеты, которые знал, но вдруг
что-то повлекло его и он, вместе с Валей Антикваррр, очнулся.
-- Это в натуре было, или глюк? -- Осоловело оглядывалась наркоманка.
-- Не знаю. -- Поднял брови Клочкед. -- Ты чего видела?
-- А-а-а, бля! -- Раздался голос Шантора Червица, -- Очухались,
путешественнички ебаные!
-- Хуй ли ты материшься?! -- Возмутился Клочкед не меняя положения.
-- Кто тебя, мудака, просил меня в воздух вытягивать?! Я, бля, высоты
боюсь. Я, понимаешь, ебусь себе, никого не трогаю, а тут ты!
-- Так это что, не глюк? -- Глаза Вали Антикваррр расширились до
крайних пределов возможного их выпучивания.
-- Глюк, не глюк, какая на хуй разница, если все одинаково видят?! --
Выплевывая каждый звук пролаял Шантор Червиц, -- А ты-то, бля, тоже мне,
шировой! Вышел из тела, других не тягай! Может им это не в кайф. Обломщик!
И Шантор Червиц вышел, хлопнув дверью.
Контроль.
Насквозь прширенные руки тянутся к баклажке с винтом. Я вижу, как они
придвигают ее, берут ширу, сажают на нее пырялку, мотают петуха. Сдерживая
тремор, они выбирают дозняк, и я знаю, что будет дальше.
Ведь это мои руки.
Сейчас одна из них перетянет другую и будет долго ковыряться в ней
струной, пытаясь воткнуть ее в вечно ускользающий бегунок. Канатов и простых
веревок уже давно не осталось, а оставшиеся затромбились и не дают контроля.
Контроль, его поиски -- это сущее наказание для винтового. Винт нельзя
ширять под шкуру или в мышцу, как это делают безвеняковые опиушники. Винт
надо мазать только в вену. Иначе -- фуфляк, который не рассасывается
неделями. Иначе -- жуткая боль, от которой сводит все оставшиеся вены. Иначе
-- таска без прихода, который так нужен винтовому, ради которого некоторые и
ширяются, не въезжая в кайфовость длительной прухи.
И вот, моя хэнда перетянута пояском от халата и начинаются долгие
поиски места для вмазки. Я наизусть знаю свои веняки, но, на всякий
пожарный, прощупываю сначала безмазовые. Вдруг один из них, благодаря
обильному смазыванию противотромбовой мазюкой, растромбился и начнет давать
контроль.
Но резких изменений не произошло. Тромбы как висели на своих местах,
так и висят. Они -- напоминание о пропоротых веняках, прогонах под шкуру,
недощелоченом винте.
Эх, веняки мои, веняки!.. Иных уж нет. Ушли, проширянные, обожженные,
обиженные в лучших чувствах. Растворились, оставив после себя лишь белые
шрамы от старых дорог. Но на месте павших встают новые!
Совсем ведь без веняков нельзя. Кровяка-то должна где-то шароебиться!
Вот они и прорастают. Бегунки, в которые впору было нулевкой шмыгать,
раздаются, матереют, становятся готовыми к проникновению в них жидкого
кайфа.
Но тонки пока что их стенки и пропороть их как не хуй делать. К ним
нужен особый подход. Целкой, только из гаража, мазаться в них нельзя. Она
насквозь пробьет, и не заметишь как. И растечется кровяка под кожей красивым
таким синим пятном.
Нет, прежде чем ширять, надо подзатупить колючку. Проткнуть ей
несколько раз бумажный лист. И лишь после этого можно будет ее пихать в
вену.
А я продолжаю путешествте по руке. От застоявшейся крови на уже стала
красно-фиолетовой. Значит, надо отпустить перетягу, разогнать кровь и, лишь
тогда, опять перетянуть.
Казниться я не люблю. Кой толк от лишних дырок? Некоторые наобум садят
струну и ковыряют ею под кожей. Авось натолкнется на какой веняк глубокого
залегания. К чему это? Лучше, по-моему, ширнуться раз, зато наверняка.
Вот и выщуываю я мазовую веревку. Центряк забит давно, но справа и
слева от него может чего-нибудь проявиться. Но палец нащупывает только
сухачи.
Однажды я видел, как человека ширнули в сухач, думая что это
безконтрольный веняк. Он около часа выл истошным голосом. Всю руку у него
раздуло, как бревно. Правда потом, как боль поутихла, его в метро вмазали.
Но я-то самосадом в подмышку не могу. Вот и приходится терять время, слегка
оголтевая, но не давая воли этому винтовому оголтению.
На кисти, правда, у меня есть неширяные канаты. Но мазаться в них
стремно. Если промажешь -- фуфляк. Да и дырка будет видна. А зачем
светиться? Лучше уж долбиться там, где не видно.
Бицепс. На нем был как-то болючий веняк. Нерв там, что ли рядом
проходил, но ширяться в него было не в кайф. Кожа сама по себе начинала
дергаться, струна из вены выпрыгивала, так он и забился до смерти.
Вообще, ширка -- процесс странный и интимный. Ты допускаешь кого-то в
свои недра. Позволяешь копаться в тебе сраными железяками. Но эффект
превосходит неудобства.
Вот и предплечье. Самое ширяльное место, после центряка. Тут проходит
хуева туча веняков и, большая часть из них, около кожи.
И тут, под какой-то косточкой у локтя я замечаю веняк. Но в него хуй
втрескаешься. Чтобы его достать надо или изогнуть руку так, чтобы можно было
впиться зубами в этот самый локоть, или иметь струну длиной сантиметров
десять. Но надо его застолбить. Кто-то другой в него с полтыка втрескает. Ну
а мне надо продолжать поиски.
Другие веняки на предплечьи давно заширяны. Но я щупаю кожу, в надежде
обнаружить что-то новенькое.
Мне нужен контроль. Зверь с красным хвостом, который появляется в
агрегате, когда войдешь в веняк. Но контроль похож на ящерицу. Ему ничего не
стоит, при твоем неловком движении, отбросить этот хвост и тогда -- начинай
все снова.
Есть мастера, которые выйдя ненароком струной из вены, умудряются
поймать ее снова, но я к таким не отношусь. Мне легче перебить, чем
беспонтово ковыряться в одном месте.
Контроль капризен. Он не дается кому попало. Бывало крови в шприце уже
больше чем ширева, но настоящего контроля все нет. Наделаешь так себе
десяток дырок, пока вмажешься, а потом стремаешься всякого косого взгляда.
Трудно найти веняк там, где его нет. Лучше проследить его. Это еще один
метод поиска. Берешся за канат на кисти и ведешь по нему пальцем, пока не
приведет он тебя куда-нибудь.
Но увертливый зверь контроль и здесь может наебать. Спрячется веняк за
мышцой и хуй его возьмешь.
Впрочем, кажется, нашел.
Да, от кисти идет класный такой шнурок. Но, бля, несет его куда-то не
туда. На нижнюю сторону предплечья. Как в такой мазаться?
Торчки называют его обороткой. Редкое место для самосада. Чтобы в него
попасть, надо вывернуть хэнду так, чтобы этот веняк смотрел в небо, и при
этом самому изогнуться чтобы иметь мазу всадить в него струну. При этом, для
устойчивости, желательно погрузить руку в ложбинку между сомкнутыми
коленями.
Такая вот поза, не снившаяся изобретателям легендарной "Камасутры".
Поза наркотического самоудовлетворения, с целью поймать животное, имя
которому Приход. И, как приманку, для него надо выловить другое существо, о
котором я только и талдычу -- Контроль.
Я завершаю принятие "Позы для шмыгания в оборотку". Еще раз прощупываю
этот веняк. Он прямо-таки выпирает из-под кожи, маня своей ложной
доступностью.
Оборотка уворачивается от пытающегося прижать ее пальца и скользит из
стороны в сторону. И здесь бегунок!
Приходится заново перетягивать руку, уже с натягом. При таком способе
кожа с силой оттягивается в сторону плеча и веняк оказывается тоже натянут
и, до кучи, еще и плотнее прижат к шкуре.
Теперь само ширяние. При таком положении тела относительно вены, баян
всей пятерней не взять. Неудобнячно. И я перехватываю его тремя пальцами.
Неустойчиво, конечно, но что делать?
Я медленно втыкаю струну. Когда она проходит милиметра полтора,
останавливаюсь. Беру контроль. Его пока нет.
Еще чуть вперед. И я слышу характерный мягкий щелчок. Щелчок, который
говорит мне, что струна в вене!
Мой большой палец осторожно оттягивает поршень.
И, о блаженный миг! Миг, завершающий все эти длительные приготовления.
Миг, предваряющий переход обычного человека в суперчеловеческое состояние.
В баяне появляется контроль. Внешне он выглядит не очень то
привлекательно. Кровь как кровь. Она идет из вены в иглу, из иглы в
машину... И я, сквозь прозрачный пластик вижу ее, мою кровяку. И сейчас...
Осторожно, словно я работаю с самым страшным взрывчатым веществом, я
чуть ослабляю сжатие коленей. Перетяга выскакивает из-под ноги, и я
чувствую, как ток новой крови заполняет начавшую затекать конечность.
О, сладостный момент ширяния!
Я медленно надавливаю на поршень. Он проходит пару децил и замирает.
Некайфов нет. Не дует, боли нет. Значит, я попал точно!
Уже гораздо смелее я жму на бегунок машины. Чернная резинка плавно
скользит к началу, туда, где соединяются баян и струна, скользит, впрыскивая
в мои вены сладостный раствор горького винта.
Еще на игле я чувствую надвигающийся приход. Но эти последние децилы --
самый ответственный момент. В нем главное не поспешить, не изменить
положение ширы. А то можно и зашкурить напоследок.
Но вот задвинуты последние капли, которые можно задвинуть. Можно,
теоретически, для полного извлечения кайфа из баяна, прокачать его кровью.
Но это для крохоборов, да и не сделаешь так в той позиции, в которой я
нахожусь.
Вот оно, последствия правильно взятого за жабры Контроля. Зверь Приход.
Он безжалостен. Он заглатывает тебя целиком. Он не оставляет тебе шансов на
спасение. И там, в его утробе, ты изменяешься. Из грязного торчка ты
превращаешься в сиятельного принца. На целых полсуток. Иногда даже больше.
Я вытаскиваю из вены колючку и отбрасываю баян. Зажав пальцем дырку от
вмазки, я зажмуриваюсь и отдаюсь на переваривание Приходом.
В баяне, правда, остается контроль. От этого никуда не денешься. Таков
уж он: показав себя, он обязательно оставит тебе свой кусочек. Но это не
страшно. Я знаю, что когда приходнусь, я начисто вымою мою машину ото всех
следов крови. И баян снова будет терпеливо ждать, чтобы очередной раз
присосаться к моему веняку.
Улица мертвых наркоманов.
Они есть везде. В каждом городе, в котором торчат.
Их много. Очень много. Гораздо больше, чем я знаю, или вы, не вкушавшие
кайфа и ломок, можете себе представить.
Но для меня она одна. Одна такая. Она извилиста, как Великий Джефой
Путь, и так же не имеет конца. Но Улица Мертвых Наркоманов проходит не по
драгам, а по дворам тех, кто уже никогда не возьмет баян, не впустит в него
контроль и не шепнет:
-- Прихо-од!..
Она, если разобраться, проходит вообще по всем дворам тех, кто торчал,
торчит, или будет торчать. И не важно, сдохнут они под колесами незамеченной
тачки, или наебнувшись из окна, или вмазав себе крутой передоз. Они уже
наркоты. И их место там. На Улице Мертвых Наркоманов. Ибо заурядный жмурик и
жмурик-торчок -- это две разные породы трупаков.
Простой мертвец обычно не умирал до того ни разу. Торчок же за годы
широк имеет такой мощный опыт откидывания копыт, что переход из живого
состояния в мертвое мало что для него значит. И в загробном мире он найдет,
чем втереться. А если ебаные эзотерики лишь гонят про него, так не один ли
хуй?
Улица Мертвых Наркоманов... Есть у нее один махонький отрезок, который
я помню лучше, чем весь остальной город. На нем жили Чевеид Снатайко,
Семарь-Здрахарь, Навотно Сто-ечко, Седайко Опомчек и Шантор Червиц... Теперь
они остались только в моей памяти. Ну, не только моей, еще много чьей, но
лишь я знал их так, как знал я, и отьебитесь с прочими дешевыми и дорогими
сентенциями!
Чевеид Снатайко. Я еду на троллейбусе мимо твоего дома. В моих руках
бутылка третьей "Балтики". Я прикладываюсь к ней, поминая тебя... Окошко на
втором этаже светится как ни в чем не бывало, но тебя за ним давно нет. Ты
умер от заражения крови, ширнувшись какой-то дрянью.
Эх, Чевеид Снатайко, Чевеид, Снатайко... Я помню, как одной лунной
августовской ночью мы с тобой полезли в оранжереи биофака МГУ, где несколько
недель назад ты во множестве узрел маковые грядки.
"Мы идем на Универ,
Подербанить папавер!" -- напевал ты, зная, что papaveram ударяется на
втором слоге, а ты, назло природе и латыни, ударял его на третий.
Мы обошли с фонариком всю эту поганую оранжерею и не нашли ни хуя.
Наверное, растения уже убрали, и вместо мачья мы нарвались на сторожа.
Старик орал благим матом, вопил, чтобы мы остановились, но шухер придал нам
сил и мы неслись по узким проходам, сшибая какие-то горшки. Вываливались
через взломанную нами же дверь и чапали по темным эмгэуш- ным аллеям,
радуясь, что благополучно избежали если не пост-ремания, то винтилова в
ментовку.
И так, идючи уже как законопослушные припозднившиеся студенты, мы
набрели во мраке на клумбу. Сперва мы не обратили на нее внимания. Я, во
всяком случае, вознамерился было обойти ее, но не таков был Чевеид Снатайко!
Он, желая отомстить ботаникам, пошел прямо по цветам. А в самом центре
клумбы...
-- Эй! Да это же он!
-- Кто "он"?
-- Папаверум!!!
И Чевеид Снатайко закружился на месте. Растения были ему по пояс, и
руки Чевеида Снатайко задевали черные в темноте цветки, и вокруг него
немедлено образовалась воронка из длинных стеблей.
Впрочем, это было не надолго. Придя в себя после такой нежданной
радости, Чевеид Снатайко начал опустошение клумбы прямо с места, где стоял.
Мы размотали огромные целлофановые мешки, служившие нам чем-то типа поясов
и, обрывая маки у самого корня, за полчаса обработали половину клумбы.
Остальное просто некуда было уже класть.
Потом было шуганое шествие по дворам. Нагруженные гигантскими мешками с
маками, мы стремались каждого шороха, под каждым кустом нам мерещились
горящие ментов-ские глаза под кокардой, нам глючилось, что каждый
встреченный нами припозднившийся пьяница -- агент КафГимел- Бета...
А на хате Чевеида Снатайко мы до полудня собирали на бинты маковый сок,
не забывая при этом слизывать со срезов и обрывов последние, уже не млечные,
а прозрачные, но все равно горькие капельки...
Да. А вот здесь, на восьмом этаже девятиэтажки, жил Семарь-Здрахарь...
Он утонул. Пошел купаться на Москву-реку, ублаготворившись винтом и
водочкой, и утонул. Сердце.
Эх, Семарь-Здрахарь...
Сколько вместе проширяно, сколько вместе пережито... Из- вини, что
поминаю тебя этим питерским пойлом, но не водо-вку же жрать на виду всего
троллейбуса?
Давным-давно, когда мы только начинали как следует ши-ряться, мы варили
мульку... Тогда, забодяжив сопливый джеф, мы не прогревали фуфырики теплом
своих ладоней, заряжая их какой-то энергетикой, а просто оставляли стоять,
дожидаясь, пока скопившиеся газы сами не вышибут резиновую про-бочку.
А в тот раз мы с тобой бодяжили сразу три пузыря. В комнате нас
дожидалась Алиса Парашюпт, а мы поставили пузырьки в кастрюльку с теплой
водой и дожидались конца процесса. Петухи уже давно были забиты в бодяжные
машины, а пробки все не вылетали и не вылетали...
И тогда Семарь-Здрахарь подошел ближе, чтоб посмотреть, когда же все,
наконец, придет к кондиции. Он наклонился над кастрюлькой, и в этот момент
один из фуфырьков стрельнул пробкой. И она угодила Семарю-Здрахарю в лоб.
Семарь-Здрахарь лишь ухмыльнулся и отошел на шаг. Тогда чпокнул второй
пузырек. Пробочка описала в воздухе дугу и ударила Семаря-Здрахаря в то же
место.
Семарь-Здрахарь удивился и отступил еще на шаг.
И тут сработала последняя стартовая установка. Выстрел был настолько
силен, что резиновая крышечка, ударившись о люстру и срикошетировав от нее,
снова стукнула в лоб Семаря-Здрахаря.
Я уже не помню, что за мулька тогда сварилась, выебали ли мы Алису
Парашюпт, но снайперская стрельба баночек с муль-кой в память врезалась
навсегда.
Вот так. Вот и следующий дом. И еще один глоток пива. Теперь уже за
Навотно Стоечко. Вечная тебе память!
Ты умер просто и быстро. От остановки дыхания, передоз-нувшись герычем.
Твоя подруга, Сара Недолеттт, пыталась откачать тебя. Но приехавшая скорая
сказала ей, что ты помер уже три часа назад, и все это время она
реанимировала труп.
И я, и она, мы никак не могли понять, зачем ты вдруг вма-зался
героином. Ну, забарыжил, ну, удачно провернул маклю, но ведь ты же всегда
сидел только на винте...
Я же помню, как ты рассказывал мне душераздирающую историю про то, как
однажды, во времена глубокой алкогольной юности, ты нашел на помойке
несколько коробок с пузырьками. Познаний в латыни тебе хватило для того,
чтобы понять -- там есть спирт!
Перегонный аппарат, сооруженный из скороварки, у тебя был, и ты, не
долго думая, залил в него все пузыри и выгнал из них спиртяру. Остатки...
Остатки ты, конечно, вылил в унитаз.
Спирт оказался средней паршивости. Он отдавал неистребимым запахом
толутанского бальзама. А через полгода тебя подсадили на мульку. И тогда ты
вспомнил про добрую сотню пузырей солутана, которые ты так бездарно просрал.
Всякий раз, рассказывая этот эпизод, ты чуть ли не рвал волосы на
голове и вызывал праведный гнев всех окружающих торчков. Но все равно, едва
завидев новое грызло, ты стремился поведать ему про спирт из солутана...
А здесь погиб Седайко Стюмчек... Глупо. Нелепо. Впрочем, почти все
смерти наркоманов несуразны.
Ты втюхался и решил заняться физкультурой. Тебе было интересно, сколько
раз твой изможденный организм сможет подтянуться на перекладине. Несколько
раз ты это сделал, наверняка. Но потом ты не удержал свой вес и грохнулся об
пол. Перелом основания черепа, сказали врачи.
За тебя я тоже глотну противной теплой "Балтики". Твоих окон с дороги
не видно. Но они там, на первом этаже этой хрущебы. Десятки раз, когда тебя
не было на хате, я залезал к тебе через окно, варил, мазался, оставлял для
тебя кубик-другой и уходил тем же путем. Ты не был против.
Некоторое время, пока все это не отмели менты, у тебя на хате была
настоящая химическая лаборатория. Штативы, колбы, холодильники Либиха,
насадки Вюрца, дефлегматроры... Да, ты, Седайко Стюмчек, был эстетом от
винтоварения.
Наблюдение за твоей варкой винта было зрелищем не для слабонервных.
Вместо того, чтобы, как нормальные люди, использовать привычную схему, с
бензином, Седайко Стюмчек священнодействовал, перегоняя основание эфедрина с
водяным паром!
А для самого процесса у Седайко Стюмчека был плоскодонный реактор на
сорок кубов с миниатюрным обратным холодильником! Все это он заказал в
какой-то стеклодувной мастерской, заплатив всего пару пузырей портвея!
Седайко Стюмчек был настолько правильным винтовым, что в его доме не
переводились всякие мазкжи, способствующие заживлению дырок. Однажды он даже
выпросил на какой-то медицинской выставке упаковку внутривенных катетеров.
Фирма, как сейчас помню "Viggo", утверждала, что на них химически посажен
гепарин, препятствующий свертыванию крови вокруг и в самом катетере.
Естественно, Седайко Стюмчек поставил его себе на центряк.
Целых две недели Седайко Стюмчек ширялся с его помощью, не делая лишних
дырок. Мы все ему завидовали страшно. Но на просьбы подарить такой катетер,
Седайко Стюмчек отвечал категорическим отказом.
И в один прекрасный день он все-таки забился! Седайко Стюмчек открыл
крышечку на канюле, вставил в нее баян с винтом и, недолго думая, со всей
дури надавил на поршень. Я не видел этого. Моему взору оказались доступны
лишь последствия опрометчивого шага.
Винт сперва просто не пошел. Седайко Стюмчек надавил еще сильнее.
Поршень пластмассовой двухкубовки стал уже сифонить, но в этот момент
давление выбило-таки кровяную пробку. И все полтора куба ушли в Седайко
Стюмчека. Но не в веняк, а в мышцу!
Скорее всего, кончик катетера пробил вену и застрял в мышце. Бицепсе. А
Седайко Стюмчек, не зная об этом, оголтело пытался ширнуться.
Около недели он не мог показаться на улице. Плечо разнес- ло так, что
им невозможно было пошевелить. Но наркоманы -- народ живучий. На четвертый
день опухоль подрассосалась, и все опять вошло в наезженную колею...
Шантор Червиц. Здесь жил Шантор Червиц. Но не будет такой мемориальной
доски из черного мрамора. Лишь я, проезжая мимо, глотну пивка в его память.
Его убили. Просто застрелили. Кто? За что? Менты не нашли. Да вряд ли и
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |