Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Джен Эйр. Шарлотта Бронте. 17 страница



выразить изумление, негодование или ужас, - в зависимости от того, о ком или

о чем они судачили. Кроткая миссис Дэнт беседовала с добродушной миссис

Эштон, и время от времени обе дамы удостаивали и меня любезного слова или

приветливой улыбки. Сэр Джордж Лин, полковник Дэнт и мистер Эштон спорили о

политике, о делах графства, о судебных процессах. Молодой лорд Ингрэм

флиртовал с Эми Эштон; Луиза занималась музыкой с одним из молодых Линов, а

Мери Ингрэм томно выслушивала любезности другого Лина. Иногда они, точно

сговорившись, переставали играть свои роли и прислушивались к игре главных

актеров, ибо в конце концов мистер Рочестер и столь непосредственно

связанная с ним мисс Ингрэм составляли жизнь и душу всей компании. Если он в

течение часа отсутствовал, гостями овладевали заметное уныние и скука, а его

возвращение всегда давало новый толчок к оживленным разговорам.

Эту потребность в его животворном влиянии общество ощущало, видимо,

особенно остро, в один из тех дней, когда он был вызван по делам в Милкот и

его ожидали обратно только вечером. После полудня пошел дождь. Прогулку,

которую гости намеревались совершить, чтобы посмотреть цыганский табор,

только что расположившийся на выгоне под Хэем, пришлось отменить. Кое-кто из

мужчин ушел в конюшни; молодежь вместе с дамами отправилась играть на

бильярде; вдовствующие леди Ингрэм и леди Лин засели с горя за карты. Бланш

Ингрэм, хранившая высокомерное молчание, несмотря на все усилия миссис Дэнт

и миссис Эштон вовлечь ее в разговор, сначала мурлыкала сентиментальную

песенку и наигрывала на рояле, а затем, достав в библиотеке какой-то роман,

с надменным равнодушием расположилась на диване, решив сократить с помощью

интересной книги докучные часы ожидания. В гостиной и во всем доме царила

тишина; только из бильярдной доносились веселые голоса играющих.

Смеркалось, и звон часов уже предупредил о том, что пора переодеваться

к обеду, когда маленькая Адель, прикорнувшая рядом со мной в оконной нише,

воскликнула:

- Вон возвращается мистер Рочестер!

Я обернулась. Мисс Ингрэм вскочила с дивана. Остальные также оторвались

от своих занятий, ибо одновременно раздался скрип колес и топот копыт по

мокрому гравию. Приближалась карета.

- Что за фантазия возвращаться домой в таком экипаже? - сказала мисс

Ингрэм. - Ведь он уехал верхом на Мезруре, и Пилот был с ним; куда же он дел



собаку?

Ее внушительная фигура в пышных одеждах настолько приблизилась к окну,

что я вынуждена была откинуться назад, рискуя сломать себе позвоночник. В

своем нетерпении она сначала не заметила меня, но затем с презрительной

гримасой поспешила отойти к другому окну. Карета остановилась, кучер

позвонил у дверей, и из экипажа вышел одетый по-дорожному джентльмен; но это

был не мистер Рочестер. Это был незнакомый высокий элегантный мужчина.

- Какая досада! - воскликнула мисс Ингрэм. - Вот противная обезьянка! -

обратилась она к Адели. - Кто позволил тебе торчать у окна? Зачем ты нас

обманула? - И она бросила на меня злобный взгляд, словно это была моя вина.

В холле послышались голоса, и приезжий вошел в гостиную. Он поклонился

леди Ингрэм, видимо считая ее старшей из присутствующих дам.

- Кажется, я явился не вовремя, сударыня? - сказал он. - Моего друга,

мистера Рочестера, нет дома? Но я приехал издалека и надеюсь, что могу, на

правах старинной дружбы, расположиться в этом доме до возвращения его

хозяина?

Манеры джентльмена были очень вежливы; акцент чем-то поразил меня: не

иностранный, но и не вполне английский. Лет ему могло быть столько же,

сколько и мистеру Рочестеру, то есть между тридцатью и сорока. Цвет лица у

него был необычно смуглый. И все же на первый взгляд он казался красивым

мужчиной. Однако при ближайшем рассмотрении в его лице выступало что-то

неприятное; черты у него были тонкие, но какие-то слишком вялые; глаза

большие, пожалуй, красивые, но взгляд их был равнодушный, безучастный. Так,

по крайней мере, мне показалось.

Звон колокола, призывавшего гостей переодеваться к обеду, заставил все

общество разойтись. После обеда я еще раз увидела приехавшего джентльмена.

Казалось, он чувствует себя, как дома. Его лицо понравилось мне еще меньше.

Оно поразило меня: что-то в нем было неуравновешенное и вместе с тем

безжизненное. Глаза как-то бесцельно блуждали, и это придавало его лицу

странное выражение; я никогда не видела такого взгляда. Этот красивый и

довольно приятный джентльмен чем-то отталкивал от себя. В правильном овале

его гладкого лица не ощущалось никакой силы; в очертаниях носа с горбинкой и

маленького вишневого рта не было никакой твердости; от ровного низкого лба

не веяло мыслью; в бездушных карих глазах не было ничего располагающего.

Прячась в моем обычном уголке и рассматривая гостя при свете

жирандолей, стоявших на камине и ярко освещавших это вялое лицо, - он сидел

в кресле у самого огня, однако старался придвинуться еще ближе, словно ему

было холодно, - я сравнивала его с мистером Рочестером. Казалось, контраст

между ними был не меньше, чем между сонным гусем и гордым соколом, между

смирной овцой и смелой лайкой, ее хранительницей. Он сказал, что мистер

Рочестер его старинный друг. Странная это, вероятно, была дружба, - более

чем наглядное доказательство того, что, как говорят, противоположности

сходятся.

Рядом с ним сидело три джентльмена, и до меня доносились обрывки их

разговора. Сначала мне было трудно уловить тему их беседы, - болтовня Луизы

Эштон и Мери Ингрэм, сидевших неподалеку от меня, мешала мне слушать.

Барышни обсуждали приезжего; по их мнению, он был обаятельный мужчина. Луиза

сказала, что он «душка» и что она таких «обожает»; а Мери обратила ее

внимание на «его прелестный рот и тонкий нос», считая их признаками

совершенной красоты в мужчине.

- А какой чудесный лоб! - воскликнула Луиза. - Такой гладкий, ни

морщин, ни бугров, - я это просто ненавижу. И какие славные глаза и улыбка!

Но вот, к моему великому облегчению, мистер Генри Лин отозвал их на

другой конец комнаты, чтобы условиться относительно отложенной экскурсии в

Хэй.

Теперь я могла сосредоточить все свое внимание на группе перед камином.

Вскоре я узнала, что приезжего зовут мистер Мэзон; он только что прибыл в

Англию из какой-то жаркой страны; вероятно, поэтому и лицо у него было

смуглое и он сидел так близко к огню, кутаясь в плащ. Затем я услышала

названия Ямайка, Кингстон, Спаништаун, - это указывало на то, что он жил в

Вест-Индии. Я с немалым изумлением услышала, что он впервые встретился и

познакомился с мистером Рочестером именно там. Мистер Мэзон рассказывал о

том, как его друг невзлюбил знойный климат, ураганы и дожди в этих краях.

Мне было известно, что мистер Рочестер много путешествовал, об этом поведала

мне миссис Фэйрфакс, но я полагала, что он не выезжал за пределы Европы, -

до сих пор я никогда не слышала, чтобы он посещал более отдаленные земли.

Я была погружена в эти мысли, когда произошел несколько неожиданный

эпизод. Мистер Мэзон, поеживавшийся от холода всякий раз, как кто-нибудь

открывал дверь, попросил подложить углей в камин, хотя он был еще полон

жара. Лакей, явившийся на зов, проходя мимо мистера Эштона, что-то сказал

ему вполголоса, причем я разобрала всего несколько слов: «старуха», «так

пристает... «

- Скажите, что я ее в тюрьму посажу, если она не уберется отсюда, -

отозвался судья.

- Нет, подождите, - прервал его полковник Дэнт. - Не отсылайте ее,

Эштон. Может быть, это будет интересно. Лучше спросите дам. - И он уже

громко продолжал: - Вот, сударыни, вы хотели отправиться в Хэй посмотреть

цыганский табор. А Сэм говорит, что в людской столовой находится старуха

цыганка, она просит, чтобы ее провели к «господам», она им погадает. Хотите

видеть ее?

- Слушайте, полковник, - воскликнула леди Ингрэм, - неужели вы впустите

сюда какую-то подозрительную цыганку? Гоните ее без всяких разговоров, и

сейчас же!

- Но я никак не могу заставить ее уйти, миледи, - отозвался лакей. - И

никто из слуг не может. Там миссис Фэйрфакс, она старается выпроводить ее,

но старуха взяла стул, уселась около камина и говорит, что не двинется с

места, пока ей не разрешат войти сюда.

- А что ей нужно? - спросила миссис Эштон.

- Она хочет погадать господам, сударыня. И клянется, что без этого не

уйдет.

- А какова она собой? - заинтересовались обе мисс Эштон.

- Отвратительная старая ведьма, мисс, черная, как сажа!

- Настоящая ворожея! - воскликнул Фредерик Лин. - Конечно, нужно

привести ее сюда.

- Разумеется! - подхватил его брат. - Как можно упустить такое

развлечение!

- Мальчики, вы с ума сошли! - воскликнула миссис Лин.

- Я не могу допустить в своем присутствии столь неприличное

развлечение, - прошипела вдовствующая леди Ингрэм.

- Ну, мама, что за глупости! - раздался насмешливый голос Бланш. И она

повернулась на табуретке перед роялем. До сих пор она сидела, молча,

рассматривая какие-то ноты. - Я хочу, чтобы мне предсказали мою судьбу. Сэм,

впустите эту красотку.

- Но, сокровище мое, пойми сама...

- Понимаю и знаю заранее все, что ты скажешь. Но будет так, как я хочу.

Скорей, Сэм!

- Да, да, да! - закричала молодежь, и дамы, и джентльмены. - Пусть

войдет, очень интересно!

Слуга все еще медлил.

- Да это такая скандалистка, - сказал он.

- Ступайте! - изрекла мисс Ингрэм; и он вышел.

Гостями овладело волнение. Когда Сэм вернулся, все еще продолжался

перекрестный огонь насмешек и шуток.

- Она не хочет войти, - сказал Сэм. - Она говорит, что ей не пристало

показываться перед всей честной компанией (она так выразилась), и требует,

чтобы ее отвели в отдельную комнату; если господа хотят погадать, пусть

заходят к ней поодиночке.

- Вот видишь, моя прелесть! - начала леди Ингрэм. - Старуха

фокусничает. Послушайся меня, мой ангел...

- Проводите ее в библиотеку, - отрезал ангел. - Я тоже не собираюсь

слушать ее перед всей компанией и предпочитаю остаться с ней вдвоем. В

библиотеке топится камин?

- Да, сударыня, но только это такая продувная бестия...

- Ну, довольно разговоров, болван! Делайте, как я приказываю.

Сэм снова исчез. Гостями овладело еще большее оживление.

- Она приготовилась, - сказал лакей, появившись вновь. - Спрашивает,

кто будет первым.

- Мне кажется, не мешает сначала взглянуть на нее, прежде чем пойдет

кто-нибудь из дам, - заметил полковник Дэнт. - Скажите ей, Сэм, что придет

джентльмен.

Сэм вышел и вернулся.

- Она говорит, сэр, что не желает гадать джентльменам, так что пусть не

беспокоятся и приходить к ней. И насчет дам тоже, - едва сдерживая усмешку,

продолжал он. - Она просит к себе только молодых и незамужних.

- Честное слово, она не глупа! - воскликнул Генри Лин.

Мисс Ингрэм торжественно поднялась.

- Я иду первая, - заявила она таким тоном, каким бы мог сказать

предводитель героического отряда, идущего на верную гибель.

- О моя дорогая, о мое сокровище! Остановись, подумай! - взмолилась ее

мать. Но мисс Ингрэм величественно проплыла мимо нее и скрылась за дверью,

которую распахнул перед ней полковник Дэнт. Мы услышали, как она вошла в

библиотеку.

На минуту воцарилось молчание. Леди Ингрэм, решив предаться отчаянию,

картинно ломала руки. Мисс Мери уверяла всех, что у нее ни за что не хватило

бы храбрости пойти в библиотеку. Эми и Луиза Эштон возбужденно хихикали и

явно робели.

Минуты текли очень медленно. Их прошло не меньше пятнадцати, когда

дверь из библиотеки, наконец, снова открылась и под аркой показалась мисс

Ингрэм.

Будет ли она смеяться? Отнесется ли к этому как к шутке? Все взгляды

обратились на нее с жадным любопытством, но она встретила их холодно, с

непроницаемым видом. Она не казалась ни веселой, ни взволнованной; держась

чрезвычайно прямо, она проследовала через комнату и непринужденно уселась на

свое прежнее место.

- Ну, Бланш? - обратился к ней лорд Ингрэм.

- Что она сказала тебе, сестра? - спросила Мери.

- Как, какое у вас впечатление? Она настоящая гадалка? - засыпала ее

вопросами миссис Эштон.

- Не спешите, не горячитесь, господа, - отозвалась мисс Ингрэм, - что

означают все эти расспросы? Поистине, вы готовы всему верить и изумляться,

судя по тому, какой шум все подняли вокруг этой цыганки, а особенно ты,

мама! Вы, должно быть, уверены, что в доме находится настоящая колдунья,

которая связана с самим чертом. Я же увидела просто нищенку цыганку; она

гадала мне по руке, как доморощенная хиромантка, и сказала то, что обычно

говорится в таких случаях. Мое любопытство удовлетворено, и, я думаю, мистер

Эштон хорошо сделает, если посадит ее завтра в тюрьму, как и грозился.

Мисс Ингрэм взяла книгу и поглубже уселась в кресло, явно отклоняя

дальнейшие разговоры. Я наблюдала за ней с полчаса. Она ни разу не

перевернула страницы, и на ее помрачневшем лице все явственнее проступало

раздражение и разочарование. Она, видимо, не услышала ничего для себя

приятного и, судя по ее угрюмой молчаливости, находилась под сильным

впечатлением от разговора с цыганкой, хотя не считала нужным в этом

признаться.

Мери Ингрэм, Эми и Луиза Эштон уверяли, что боятся идти одни, и вместе

с тем всем им хотелось пойти. Начались переговоры, причем посредником был

Сэм. После бесконечных хождений туда и сюда Сэм, которому все это уже,

вероятно, порядком надоело, сообщил, что. капризная сивилла, наконец,

позволила барышням явиться втроем.

Их беседа с цыганкой оказалась более шумной, чем беседа мисс Ингрэм. Из

библиотеки то и дело доносились нервные смешки и легкие вскрики. Минут через

двадцать барышни, наконец, ворвались в комнату бегом, вне себя от волнения.

- Она сумасшедшая! - кричали они наперебой. - Она нам сказала такие

вещи! Она все знает про нас! - и, задыхаясь, упали в кресла, подставленные

им мужчинами.

Когда их начали осаждать вопросами, они рассказали, что цыганка знает,

что каждая из них говорила и делала, когда была еще ребенком; она описала

книги и украшения, находящиеся у них дома, - например, альбомы, подаренные

им родственниками. Барышни уверяли, что она даже угадывала их мысли и

шепнула каждой на ухо имя того, кто ей всех милей, а также назвала каждой ее

заветное желание.

Мужчины потребовали разъяснения относительно последних двух пунктов.

Но, возмущенные такой дерзостью, барышни только краснели в ответ. Мамаши тем

временем предлагали им нюхательные соли и обмахивали их веерами, все вновь и

вновь напоминая о том, что недаром же их предостерегали от этого

необдуманного поступка; более пожилые джентльмены посмеивались, а молодежь

усиленно навязывала взволнованным барышням свои услуги.

Среди всего этого смятения я почувствовала, что кто-то коснулся моего

локтя, обернулась и увидела Сэма.

- Прошу вас, мисс, цыганка заявила, что в комнате есть еще одна

незамужняя барышня, которая у нее не побывала. Она клянется, что не уйдет

отсюда, пока не поговорит со всеми. Я думаю, она вас имела в виду, больше

ведь никого нет. Что мне сказать ей?

- О, я, конечно, пойду, - отвечала я, так как мое любопытство было

задето, выскользнула из комнаты, никем не замеченная, ибо все гости

столпились вокруг испуганного трио, и быстро притворила за собою дверь.

- Хотите, мисс, - предложил Сэм, - я подожду вас в холле? Если вы

испугаетесь, позовите меня, и я войду.

- Нет, Сэм, возвращайтесь на кухню. Я не боюсь.

Я и не боялась, но была очень заинтригована.

 

Глава ХIX

 

Когда я вошла в библиотеку, там царила обычная тишина, а сивилла - если

она была сивиллой - сидела в кресле в уютном уголке у камина. На ней был

красный плащ и черный чепец, вернее - широкополая цыганская шляпа,

подвязанная под подбородком полосатым платком. На столе стояла погасшая

свеча. Цыганка сидела, склонившись к огню, и, видимо, читала маленькую

черную книжечку, напоминавшую молитвенник; она бормотала себе что-то под

нос, как обычно при чтении бормочут старухи, и не сразу прекратила свое

занятие при моем появлении. Казалось, она намеревалась сначала дочитать до

точки.

Я подошла к камину, чтобы согреть руки, которые у меня несколько озябли

в гостиной, так как я сидела там далеко от огня. Теперь я вполне овладела

собой; да в облике цыганки и не было ничего, что могло бы смутить меня.

Наконец она закрыла книжечку и взглянула на меня. Широкие поля ее шляпы

затеняли часть лица, однако я увидела, когда она подняла голову, что лицо у

нее очень странное: оно было какое-то и коричневое и черное. Растрепанные

космы волос торчали из-под белой повязки, завязанной под подбородком и

закрывавшей массивную нижнюю челюсть. Ее глаза сразу встретились с моими;

они смотрели смело и в упор.

- Что ж, вы хотите, чтобы я и вам погадала? - сказала она голосом столь

же решительным, как и ее взгляд, и столь же резким, как ее черты.

- А это уж ваше дело, матушка: хотите - гадайте хотите - нет. Но только

предупреждаю вас, что я в гадание не верю.

- Вот дерзкая барышня! Впрочем, так я и ожидала! Я знала это уже по

вашим шагам, только вы порог переступили.

- Разве? У вас тонкий слух.

- Да. И тонкое зрение, и ум.

- Все это вам нужно при вашем ремесле.

- Нужно, особенно когда попадется такая особа. Отчего вы не дрожите?

- Мне не холодно.

- Отчего вы не побледнели?

- Я не больна.

- Почему вы не хотите, чтобы я вам погадала?

- Потому что я не настолько глупа.

Старая ведьма захихикала под своей шляпой, затем извлекла коротенькую

черную трубку, и закурила ее. Покурив некоторое время, она распрямила

согнутую спину, вынула трубку изо рта и, пристально глядя на пламя, сказала

очень веско:

- А все-таки вам холодно. И вы больны и недогадливы.

- Докажите, - отозвалась я.

- И докажу, несколькими словами! Вам холодно оттого, что вы одиноки, -

ваш огонь не соприкасается с другим огнем. Вы больны оттого, что самые

высокие и сладостные чувства, дарованные человеку, не знакомы вам. И вы

недогадливы оттого, что предпочитаете страдать, но не хотите поманить

счастье к себе, да и сами шагу не сделаете ему навстречу.

Она снова сунула в рот коротенькую черную трубку и энергично

затянулась.

- Вы можете это сказать каждой девушке, которая живет одна в богатом

доме и зависима.

- Сказать-то я могу каждой, но будет ли это верно для каждой?

- Если ее судьба сложилась так же, как моя, - да.

- Если она сложилась так же... но найдите мне еще кого-нибудь, кто

очутился бы в вашем положении.

- Нетрудно найти тысячи.

- Ни одной. Ваше положение особое, вы близки к счастью, вам стоит

только протянуть руку. Все условия в отдельности налицо, достаточно одного

движения, и они соединятся. Судьба разъединила их, но дайте только им

сблизиться, и вы узнаете блаженство.

- Я не понимаю ребусов, я в жизни не отгадала ни одной загадки.

- Если вы хотите, чтобы я высказалась яснее, покажите мне вашу ладонь.

- И положить на нее серебро, вероятно?

- Без сомнения.

Я дала старухе шиллинг. Она сунула его в старый носок, который вытащила

из кармана, и, завязав его узлом, приказала мне протянуть руку. Я сделала

это. Она наклонилась к моей ладони и принялась рассматривать, не касаясь ее.

- Все здесь слишком тонко, - сказала она. - Я не могу гадать по такой

руке, на ней почти нет линий. Да и потом - что такое ладонь? Не на ней

написана судьба.

- Я согласна с вами, - сказала я.

- Нет, - продолжала она. - Она написана в чертах лица: на лбу, вокруг

глаз, в самих глазах, в линиях рта. Станьте на колени, поднимите голову.

- Ага, это уже ближе к делу, - сказала я, исполняя ее приказ. - Скоро я

начну вам верить.

Я опустилась на колени в двух шагах от нее. Она помешала угли в камине,

вспыхнула багряная струйка огня, но ее лицо оказалось еще в большей тени,

мое же было ярко освещено.

- Хотела бы я знать, с какими чувствами вы пришли ко мне сегодня? -

сказала она, поглядев на меня некоторое время. - Хотела бы я знать, какие

мысли бродят у вас в голове в те часы, когда вы сидите в гостиной, а все эти

знатные господа мелькают мимо вас, как тени в волшебном фонаре? Между вами и

ими так же мало сочувствия и понимания, как если бы они действительно были

бесплотными тенями человеческих существ.

- Я часто чувствую усталость, иногда мне хочется спать, но редко бывает

грустно.

- Значит, у вас есть какая-то тайная надежда, которая поддерживает вас

и утешает, нашептывая о будущем?

- Нет! Самое большее, о чем я мечтаю, - это скопить денег и со временем

открыть школу в маленьком домике, где я буду полноправной хозяйкой.

- Этого слишком мало, чтобы поддерживать бодрость духа. Вы любите

сидеть на подоконнике... видите, я знаю ваши привычки.

- Вы узнали их от слуг.

- Ах, как вы проницательны! Что ж, может быть и от них. Говоря по

правде, у меня здесь есть знакомая, миссис Пул.

Услышав это имя, я вскочила.

«Вот как, вы с ней знакомы! - пронеслось у меня в голове. - Ну, тогда

тут все-таки не без черта!»

- Не пугайтесь, - продолжало странное создание. - Миссис Пул - надежная

женщина, молчаливая и спокойная. На нее вполне можно положиться. Но я

спросила вас о другом: когда вы сидите на подоконнике, неужели вы только и

думаете, что об этой вашей будущей школе? Не испытываете ли вы интереса к

кому-нибудь из гостей, сидящих на диванах и креслах перед вами? Нет ли среди

них одного лица, за выражением которого вы наблюдаете? Одной фигуры, за

движениями которой вы следите хотя бы из любопытства?

- Мне нравится наблюдать за всеми без различия.

- Но не выделяете ли вы кого-нибудь среди всех остальных - одного или,

может быть, двух?

- Очень часто, когда жесты или взгляды какой-нибудь пары раскрывают мне

целую повесть, мне интересно наблюдать за ними.

- А какую повесть вы слушаете охотнее всего?

- О, выбор у меня небогатый! Тема всегда одна и та же - ухаживанье, а в

перспективе обычная катастрофа - то есть брак.

- А вам нравится эта неизменная тема?

- Нет. Я не интересуюсь ею. Она меня не касается.

- Не касается? Если молодая дама, пышущая здоровьем, блещущая красотой

и наделенная всеми благами происхождения и богатства, сидит и улыбается,

глядя в глаза джентльмену, которого вы...

- Я... что?

- Которого вы знаете и которого, быть может, выделяете среди других...

- Я не знаю здешних джентльменов. Я и двух слов ни с кем из них не

сказала; что же касается моего мнения о них, то одни - не столь молоды, но

зато почтенны и достойны уважения, другие - молоды, элегантны, красивы и

жизнерадостны. Но, разумеется, каждый из них вправе получать улыбки от той,

от кого ему хочется, - мне и в голову не приходит, что это может иметь

какое-то отношение ко мне.

- Вы не знаете этих джентльменов? Вы ни с одним из них не сказали двух

слов? Неужели и с хозяином дома тоже?

- Он уехал.

- Глубокомысленное замечание! Ловкая увертка! Он уехал в Милкот сегодня

утром и вернется вечером или завтра утром. Неужели это обстоятельство

заставляет вас исключить его из списка ваших знакомых? Зачеркнуть, как будто

он не существует?

- Нет. Но я не могу себе представить, какое отношение мистер Рочестер

имеет к этому разговору.

- Я говорила о дамах, которые улыбаются, глядя в глаза джентльменам. А

за последнее время столько улыбок было послано мистеру Рочестеру, что его

взоры наполнились ими, как два блюдечка. Разве вы не замечали этого?

- Мистер Рочестер вправе пользоваться вниманием своих гостей.

- Никто не говорит о правах, но разве вы не замечали, что из всех

здешних разговоров о браках наиболее оживленные и упорные толки касаются

мистера Рочестера?

- Жадность слушателя опережает речь рассказчика, - я сказала это скорей

самой себе, чем цыганке; ее странные вопросы, голос, манеры словно окутывали

меня каким-то сном. Одно за другим срывались с ее губ совершенно неожиданные

заявления, и в конце концов мне показалось, что я опутана целой сетью

мистификаций. Я только дивилась: что это за незримый дух в течение стольких

дней наблюдал за работой моего сердца и знал каждое его биение?

- Жадность слушателя! - повторила цыганка. - Да, мистер Рочестер много

раз сидел и слушал то, что пленительные уста с таким удовольствием сообщали

ему. Мистер Рочестер так охотно внимал им и, казалось, был так благодарен за

это развлечение. Вы не обратили внимания?

- Благодарен! Я что-то не замечала на его лице особой благодарности.

- Не замечали? Значит, вы следили за ним! А что же вы заметили, если не

благодарность? Я промолчала.

- Любовь, - верно? И, заглядывая в будущее, вы видели его женатым, а

его жену счастливой?

- Гм, не совсем так. Хоть вы и колдунья, но иногда плохая отгадчица.

- А какого же дьявола вы тогда видели?

- Ну, это не важно. Я пришла сюда, чтобы спрашивать, а не

исповедоваться. А это уже известно, что мистер Рочестер намерен жениться?

- Да. На прекрасной Мисс Ингрэм.

- И скоро?

- По всей видимости - да. И, без сомнения (хотя вы с вашей дерзостью,

за которую вас следовало бы наказать, кажется, не верите в это), они будут

исключительно удачной парой. Как может он не любить такую прекрасную,

знатную, остроумную и образованную барышню? И она, вероятно, любит его; а

если и не его особу, то по крайней мере - его кошелек. Она считает поместье

Рочестеров завидным приобретением; хотя (да простит меня бог!) час назад я

сказала ей на этот счет нечто такое, отчего настроение у нее резко

понизилось. Она сразу повесила нос. Я бы посоветовала ее черномазому

красавчику быть настороже: если появится другой, с большими доходами и

землями, она, пожалуй, натянет женишку нос.

- Послушайте, матушка, я пришла сюда не для того, чтобы заглянуть в

будущее мистера Рочестера. Я хочу заглянуть в свое будущее. А вы до сих пор

ничего не сказали обо мне.

- Ваше будущее еще не определилось; в вашем лице одна черта

противоречит другой. Судьба предназначила вам счастье: я знала это и до

того, как пришла сюда сегодня вечером. Я сама видела, как она положила его

чуть ли не под самым вашим носом. От вас зависит протянуть руку и взять его;

но возьмете ли вы - вот вопрос, который я стараюсь разрешить. Опуститесь

опять на ковер.

- Не задерживайте меня, от камина ужасно жарко.

Я опустилась на колени. Цыганка не наклонилась ко мне, но только

пристально уставилась мне в глаза, откинувшись на спинку кресла; затем

начала бормотать:

- В ее глазах вспыхивает пламя; их взор прозрачен, как роса, он мягок и

полон чувства, эти глаза улыбаются моей болтовне; они выразительны;

впечатление за впечатлением отражается в их чистой глубине; когда они

перестают улыбаться - они печальны; бессознательная усталость отягощает веки

- это признак меланхолии, проистекающей от одиночества. Теперь она отводит

глаза; они уклоняются от моего проницательного взгляда; они насмешливо

вспыхивают, словно отрицая ту правду, которую я только что открыла, - они не

хотят признать моего обвинения в чувствительности и печали; но их гордость и

замкнутость лишь подтверждают мое мнение. Итак, глаза благоприятствуют

счастью.

Что касается рта, то он любит смеяться; он готов высказывать все, что

постигает ум, но, мне кажется, он будет молчать о том, что испытывает

сердце. Подвижной и выразительный, он не предназначен к тому, чтобы ревниво

оберегать тайны молчаливого одиночества; это рот, который готов много


Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав







mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.07 сек.)







<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>