Лорен клеветал на Симона: тот умел читать не только печатные буквы любой величины, но и написанное от руки, если почерк был достаточно крупным. Однако записка была написана так мелко, что Симону пришлось прибегнуть к помощи очков. Посему он положил записку на подоконник и стал обследовать свои карманы. В самый разгар этого занятия гражданин Агрикола открыл дверь передней, находившуюся как раз напротив маленького окошка, и поток воздуха подхватил записку как перышко. Так что когда Симон сравнительно быстро обнаружил свои очки, водрузил их на нос и повернулся, то напрасно пытался найти записку: она исчезла.
Симон зарычал.
— Здесь лежала записка! — вопил он. — Здесь была записка! Берегись, гражданин муниципал, ее непременно надо будет найти!
И он быстро побежал вниз, оставив ошеломленного Мориса.
Через десять минут три члена Коммуны уже входили в башню. Королева еще находилась на площадке, и был дан приказ оставить ее в полнейшем неведении относительно того, что только сейчас произошло в башне. Члены Коммуны поднялись наверх.
Первое, что им бросилось в глаза — красная гвоздика:
Мария Антуанетта все еще держала ее в руке. Удивленно переглянувшись, они подошли к королеве.
— Отдайте нам этот цветок, — сказал старший из них. Королева, для которой их внезапное появление было неожиданным, вздрогнула и замерла в нерешительности.
— Отдайте цветок, сударыня, — воскликнул Морис с каким-то страхом, — прошу вас!
Королева протянула гвоздику.
Старший из пришедших членов Коммуны взял цветок и ушел, за ним последовали его коллеги. Они прошли в соседнее помещение, чтобы осмотреть цветок и составить протокол.
Разломав гвоздику, они увидели, что внутри было пусто.
Морис перевел дыхание.
— Минуточку, минуточку, — сказал один из посланцев Коммуны, когда сердцевина гвоздики была удалена. — Чашечка цветка пуста, это правда, но в ней наверняка была спрятана записка.
— Я готов, — произнес Морис, — дать все необходимые объяснения, но прежде всего я прошу меня арестовать.
— Мы учтем твое пожелание, — ответил старший из членов Коммуны, — но выполнять его не станем. Ты известен как настоящий патриот, гражданин Ленде.
— И я своей жизнью отвечаю за друзей, которых имел неосторожность привести с собой.
— Не ручайся ни за кого, — ответил ему обвинитель. Во дворах Тампля царила большая суматоха.
Это Симон после напрасных попыток найти унесенную ветром записку побежал домой к Сантеру и рассказал ему о попытке похищения королевы со всеми дополнениями, на какие только было способно его воображение; Сантер примчался; Тампль был окружен; караул сменили, к большой досаде Лорена, пытавшегося протестовать против этого оскорбления, нанесенного его батальону.
— Ах ты мерзкий сапожник, — сказал он Симону, погрозив ему саблей, — этой шуточкой я обязан тебе. Но будь спокоен, я тебе за нее отплачу.
— А я думаю, что скорее ты за все сразу заплатишь нации, — ответил тот, потирая руки.
— Гражданин Морис, — сказал Сантер, — ты поступаешь в распоряжение Коммуны; там тебя допросят.
— Слушаюсь, командир. Я уже просил арестовать меня, прошу сделать это сейчас.
— Подожди, подожди, — тихонько прошептал Симон, — раз ты так настаиваешь, мы уж постараемся тебе это устроить.
И он снова направился к тетке Тизон.
. БОГИНЯ РАЗУМА
Целый день во дворе, в саду и около него искали маленький кусочек бумаги, вызвавший столько волнений и — в этом уже не сомневались — таивший в себе целый заговор;
Допросили королеву, предварительно отделив ее от золовки и дочери. Но она ничего не сказала, кроме того, что встретила на лестнице молодую женщину с букетом гвоздик и удовольствовалась тем, что взяла из этого букета один цветок. Причем она взяла цветок только с разрешения муниципального гвардейца Мориса.
Ей больше нечего было добавить к сказанному, это была правда во всей своей простоте и силе.
Обо всем этом было сообщено Морису, когда очередь дошла до него. Он подтвердил показания королевы, сказав, что они точны и искренни.
— Так что же, — спросил старший представитель Коммуны, — значит, имел место заговор?
— Это невозможно! — воскликнул Морис. — Ведь я сам, обедая у госпожи Диксмер, предложил ей прийти посмотреть на королеву: никогда прежде она не видела ее. И мы ничего не назначали заранее — ни дня, ни способа, которым сделаем это.
— Но при ней были цветы, — допрашивал старший из посланцев Коммуны. — Она заранее приготовила букет?
— Вовсе нет. Это я купил его у цветочницы, что подошла к нам на углу улицы Вьей-Одриетт.
— Значит, цветочница сама предложила тебе букет?
— Нет, гражданин, я выбрал его сам среди десяти или двенадцати. Правда, я выбрал самый красивый.
— Можно ли было в течение того времени, пока вы шли сюда, сунуть в цветок записку?
— Невозможно, гражданин. Я ни на минуту не покидал госпожу Диксмер. И чтобы проделать операцию, о которой вы говорите, с каждым цветком — а заметьте, что в каждом цветке, по утверждению Симона, должна была находиться подобная записка, — понадобилось бы, по меньшей мере, полдня.
— Но, наконец, хватило бы времени, чтобы вложить записки хотя бы в пару гвоздик?
— Я видел сам, как узница наугад вытащила цветок, отказавшись принять весь букет.
— Значит, по-твоему, гражданин Ленде, никакого заговора нет?
— Напротив, заговор существует, — ответил Морис. -
И я первый готов не только в это поверить, но и утверждать это. Только мои друзья не имеют к нему никакого отношения. Однако, чтобы у нации не было ни малейшего опасения, я предлагаю залог и отдаюсь в руки властей.
— Ну уж нет, — сказал Сантер. — Разве так поступают с испытанными людьми вроде тебя? Если ты посадишь себя под арест, чтобы ответить за друзей, то я должен буду тоже объявить себя арестованным, потому что отвечаю за тебя. Итак, дело простое: ведь положенного доноса нет, правда? Никто не узнает о том, что произошло. Мы удвоим наблюдение, а особенно ты, и все узнаем, избежав огласки.
— Спасибо, командир, — сказал Морис, — но я вам отвечаю так, как ответили бы вы, находясь на моем месте. Мы не должны ограничиваться этим, нам нужно отыскать цветочницу.
— Цветочница далеко; но будь спокоен, ее будут искать. Ты понаблюдай за друзьями, я же буду следить за сношениями с тюрьмой.
Однако они совершенно не подумали о Симоне, а у того был составлен свой план.
К концу заседания, — о нем мы только что рассказали, — сапожник явился, чтобы узнать новости. Ему сказали о решении Коммуны.
— Ах так! Значит, нужен только донос по всей форме, чтобы дело было сделано, — сказал он. — Подождите пять минут, я принесу его вам.
— От кого же он? — спросил старший из посланцев Коммуны.
— От мужественной гражданки Тизон, изобличающей тайные происки сторонника аристократии Мориса и интриги другого ложного патриота из числа его друзей, по имени Лорен.
— Поосторожнее, поосторожнее, Симон! Рвение к интересам нации, похоже, затуманивает тебе голову, — сказал руководитель депутации. — Морис Ленде и Гиацинт Лорен — проверенные патриоты.
— Увидим в трибунале, — ответил Симон.
— Хорошенько подумай, Симон. Ведь это будет постыдный процесс для всех истинных патриотов.
— Постыдный или нет, что мне за дело до этого? Разве я боюсь скандала? По крайней мере, люди узнают всю правду о тех, кто предает.
— Итак, ты настаиваешь на том, чтобы подать донос от имени тетки Тизон?
— Я сам подам его сегодня же вечером кордельерам и на тебя тоже донесу, гражданин, раз ты не хочешь дать приказ арестовать предателя Мориса.
— Что ж, ладно, — сказал старший представитель Коммуны (по обычаю того злосчастного времени, он дрожал перед теми, кто громко кричал). — Ладно, его арестуют.
В то время как принималось это направленное против него решение, Морис уже вернулся в Тампль, где его ждала записка следующего содержания:
«Поскольку наше дежурство насильственно прервано, я, по всей вероятности, смогу увидеть тебя лишь утром. Приходи ко мне завтракать; за столом ты посвятишь меня в козни и заговоры, раскрытые метром Симоном.
Хотя Симон упорно мелет: «Весь корень зла в гвоздике был!», Что до меня — об этом деле Я лучше б розу расспросил.
А я завтра в свою очередь расскажу, что мне ответила Артемиза.
Твой друг Лорен».
«Ничего нового, — написал ему в ответ Морис.— Спи спокойно этой ночью и завтракай без меня, поскольку из-за того, что случилось днем, я выйду отсюда, вероятно, не раньше полудня.
Хотел бы быть зефиром, чтобы иметь право послать поцелуй той розе, о которой ты пишешь.
Разрешаю тебе освистать мою прозу так же, как я освистываю твои стихи.
Твой друг Морис.
.S. Думаю, впрочем, что заговор всего лишь ложная тревога».
Лорен действительно вышел из Тампля около одиннадцати часов, уводя свой батальон из-за мерзкого доноса сапожника.
За это унижение он вознаградил себя вышеприведенным четверостишием и, как обещал в нем, направился к Артемизе.
Артемиза обрадовалась его приходу. Погода, как мы уже говорили, была великолепной, и девушка предложила прогуляться по набережной, на что Лорен охотно согласился.
Разговаривая о политике, они шли в сторону угольного порта. Лорен рассказывал о своем изгнании из Тампля, пытаясь разгадать, какими обстоятельствами оно было вызвано. Дойдя до улицы Барр, они обратили внимание на цветочницу, которая, как и они, поднималась по правому берегу Сены.
— Ах, гражданин Лорен, — сказала Артемиза, — надеюсь, ты подаришь мне букет.
— А как же! — ответил Лорен. — Даже два букета, если это доставит вам удовольствие.
И они ускорили шаг, чтобы догнать цветочницу: она тоже шла очень быстро. На мосту Мари девушка остановилась, перегнулась через перила и высыпала содержимое корзины в реку.
Цветы, разлетевшись во все стороны, какое-то время кружились в воздухе. Букеты, более тяжелые, упали в воду быстрее. И все это поплыло по течению.
— Вот так так! — сказала Артемиза, глядя на цветочницу, так странно расправившуюся со своим товаром, — можно подумать… да ведь… но нет… да-да… очень странно!
Цветочница приложила палец к губам, будто просила Артемизу молчать, и исчезла.
— Кто это? — спросил Лорен. — Вы знакомы с этой смертной, богиня?
— Нет. Сначала мне показалось… Нет, наверное, я ошиблась.
— И тем не менее она подала вам знак, — настаивал Лорен.
— Почему это сегодня утром она стала цветочницей? — как бы спрашивая себя, произнесла Артемиза.
— Стало быть вы все-таки знаете ее, Артемиза? — повторил свой вопрос Лорен.
— Да, — ответила Артемиза, — это цветочница, услугами которой я временами пользуюсь.
— Во всяком случае, — заметил Лорен, — у вашей цветочницы очень странная манера сбывать свой товар.
И в последний раз посмотрев на цветы, уносимые быстрым течением под арки деревянного моста, Лорен и Артемиза направились в Рапе, где рассчитывали пообедать наедине.
Случай этот пока что не имел последствий; но он был странным и носил какой-то таинственный характер, а потому запечатлелся в поэтическом воображении Лорена.
Тем временем донос тетки Тизон на Мориса и Лорена наделал много шума в Якобинском клубе. Морис в Тампле получил известие из Коммуны о том, что его свободе угрожает общественное негодование. Это был намек на то, что если молодой гвардеец виноват, то должен скрыться. Но совесть Мориса была спокойна; он остался в Тампле, и, когда пришли, чтобы арестовать его, молодого человека нашли на посту.
Мориса тотчас же допросили.
Твердо решив не впутывать в дело никого из своих друзей — в них он был уверен, — Морис вовсе не собирался, подобно герою из романа, приносить себя в жертву смехотворным молчанием: он потребовал разыскать цветочницу.
Лорен вернулся домой в пять часов вечера. Он только что узнал об аресте Мориса и его заявлении.
Тотчас же ему вспомнилось, как цветочница бросила с моста Мари в Сену свой товар; это было внезапное открытие. Странная цветочница, совпадение кварталов, полупризнание Артемизы — все ему смутно подсказывало, если не сказать кричало, что именно здесь разгадка тайны, объяснения которой добивается Морис.
Опрометью он выскочил из комнаты, как на крыльях слетел с четвертого этажа и понесся к богине Разума, которая в это время вышивала золотые звезды на платье из голубого газа.
Это платье было знаком ее божественного достоинства.
— Хватит звезд, дорогая, — сказал Лорен. — Сегодня утром арестовали Мориса, и вечером, по всей вероятности, придут за мной.
— Арестовали Мориса?
— Да, Боже мой, да! В наше время нет ничего будничнее больших событий; на них просто не обращают внимания, потому что они происходят во множестве. Но почти все эти события возникают из-за пустяков. Так что не будем пренебрегать пустяками. Скажите, дорогая, кто была эта цветочница, встреченная нами сегодня утром?
Артемиза вздрогнула.
— Какая цветочница?
— Черт возьми, ну та, что с такой расточительностью бросала цветы в Сену.
— Ах, Боже мой! — сказала Артемиза. — Да разве этот случай так важен, что вы с такой настойчивостью возвращаетесь к нему?
— Настолько важен, дорогая, что я прошу сейчас же ответить на мой вопрос.
— Но я не могу, друг мой.
— Вы богиня, для вас нет ничего невозможного.
— Я поклялась честью, что буду хранить молчание.
— А я поклялся честью, что заставлю вас говорить.
— Но почему вы так настаиваете?
— Потому, черт возьми, что Морису могут отрубить голову.
— Боже мой! Мориса могут гильотинировать! — в ужасе воскликнула молодая женщина.
— Это случится, если вы мне не скажете; да, по правде говоря, я не могу ручаться, что и моя голова останется на плечах.
— О нет, нет! — воскликнула Артемиза. — Ведь это ее окончательно погубит.
В это время в комнату Артемизы вбежал служитель Лорена.
— Ах, гражданин, — завопил он, — спасайся, спасайся!
— Почему бы это? — спросил Лорен.
— Потому что дома тебя ждут жандармы. Пока они выламывали дверь, я по крыше перебрался в соседний дом и прибежал предупредить тебя.
У Артемизы вырвался крик ужаса: ведь она по-настоящему любила Лорена.
— Артемиза, — сказал Лорен, — вы кладете жизнь цветочницы на одни весы с жизнью Мориса и вашего возлюбленного? Если так, то я заявляю, что отныне не считаю вас богиней Разума и стану называть вас богиней Безумия.
— Бедная Элоиза! — воскликнула бывшая танцовщица Оперы. — Если я предаю тебя, то не по своей вине.
— Ну хорошо, дорогая, — сказал Лорен, протягивая ей лист бумаги. — Вы мне уже милостиво назвали ее имя, а теперь дайте ее фамилию и адрес.
— О нет, писать — никогда, никогда! — вскричала Артемиза. — Сказать — еще куда ни шло.
— Так скажите; будьте спокойны, я не забуду.
И Артемиза устно сообщила Лорену фамилию и адрес цветочницы.
Ее звали Элоиза Тизон, и проживала она на улице Нонандьер, № 24.
Услышав это имя, Лорен вскрикнул и помчался со всех ног.
Но не успел он добежать и до конца улицы, как Артемизе вручили письмо.
В этом письме было всего три строки:
«Ни слова обо мне, дорогая подруга. Если ты откроешь мое имя, то это меня бесповоротно погубит. Не говори обо мне до завтра, сегодня вечером я покидаю Париж.
Твоя Элоиза».
— Боже мой! — воскликнула будущая богиня, — если бы я только знала об этом, я бы, конечно, протянула время до завтра.
Она бросилась к окну, чтобы вернуть Лорена, если удастся, но его уже не было видно.
. МАТЬ И ДОЧЬ
Как мы уже сказали, весть о случившемся за несколько часов облетела весь Париж. Действительно, легко понять болтливость тогдашнего правительства, ведь узлы его по-» литики завязывались и развязывались на улице.
Ужасный и угрожающий отзвук этого события дошел и до Старой улицы Сен-Жак. Спустя два часа там уже знали об аресте Мориса.
При активном содействии Симона все подробности о заговоре быстро распространились за пределами Тампля; но, поскольку каждый прикрашивал их на свой лад, то до хозяина кожевни правда дошла в несколько искаженном виде. Говорили об отравленном цветке, который якобы передали королеве и с помощью которого Австриячка должна была усыпить стражу и выбраться из Тампля. Более того, к этим слухам прибавились кое-какие подозрения насчет надежности батальона, отстраненного накануне Сантером. Дошло до того, что уже назывались многочисленные имена будущих жертв народного гнева.
Но на Старой улице Сен-Жак вовсе не заблуждались — и имели на то основания — относительно сущности происшедшего. Моран и Диксмер сразу же ушли из дома, оставив Женевьеву в сильнейшем отчаянии.
Действительно, случись с Морисом несчастье, виновной будет только она. Ведь именно она собственной рукой довела ослепленного молодого человека до тюремной камеры, куда его сейчас заперли и откуда, по всей вероятности, он выйдет лишь для того, чтобы отправиться на эшафот.
Но в любом случае Морис не заплатит своей головой за то, что преданно выполнил ее каприз. Если его приговорят, она сама обвинит себя перед трибуналом, признается во всем. Само собой разумеется, всю ответственность она возьмет на себя и ценой своей жизни спасет Мориса.
И Женевьева, вместо того чтобы вздрогнуть при этой мысли, напротив, нашла в ней горькое счастье.
Она любила молодого человека, и любила больше, чем следует женщине, не принадлежащей себе. Вот почему для нее такой поступок был бы способом вернуть Богу свою душу такой же чистой и незапятнанной, какой она получила его от Всевышнего.
Выйдя из дома, Моран и Диксмер расстались. Диксмер отправился на Канатную улицу, а Моран побежал на улицу Нонандьер. Дойдя до конца моста Мари, он заметил толпу бездельников и любопытных, какая в Париже собирается во время какого-нибудь происшествия или после него, но там, где оно случилось, — так вороны слетаются на поле битвы.
При виде этой толпы Моран внезапно остановился, ноги у него подкосились, он вынужден был опереться на парапет моста.
Лишь через несколько секунд он вновь обрел свойственное ему удивительное умение владеть собой в крайних обстоятельствах, смешался с толпой и после нескольких вопросов узнал, что десять минут назад с улицы Нонандьер, № 24, увели молодую женщину, несомненно виновную во вменяемом ей преступлении, ибо ее схватили, когда она укладывала вещи в дорогу.
Моран осведомился, в каком клубе будут допрашивать бедную девушку, и, узнав, что ее отвели для допроса в главную секцию, тотчас направился туда.
Клуб был переполнен. Однако Морану удалось, поработав локтями и кулаками, проскользнуть на одну из трибун. Первое, что он увидел, была высокая благородная фигура и пренебрежительное выражение лица Мориса: он стоял у скамьи подсудимых, и взгляд его, казалось, вот-вот раздавит разглагольствующего Симона.
— Да, граждане, — кричал тот, — да, гражданка Тизон обвиняет гражданина Ленде и гражданина Лорена! Гражданин Лорен рассказывает о какой-то цветочнице, на которую он хочет свалить свое преступление. Но предупреждаю заранее: цветочницу, конечно же, не найдут. Это заговор сообщества аристократов; они трусы и потому пытаются свалить вину друг на друга. Вы прекрасно видели, что гражданин Лорен удрал, когда за ним явились. Его не найдут точно так же, как и цветочницу.
— Ты лжешь, Симон! — яростно произнес чей-то голос. — Его не нужно искать, потому что он здесь!
И Лорен ворвался в зал.
— Пропустите меня! — кричал он, расталкивая собравшихся, — пропустите! И он занял место рядом с Морисом.
Появление Лорена, показавшее всю силу и искренность характера этого молодого человека, было очень естественным, без всякой манерности. Оно произвело огромное впечатление на трибунах — ему принялись аплодировать и кричать «браво».
Морис только улыбнулся и протянул руку своему другу, сказав при этом себе: «Я был уверен, что не останусь долго в одиночестве на скамье подсудимых».
Собравшиеся с видимым интересом смотрели на этих молодых красивых людей, которых обвинял, как демон, завидующий молодости и красоте, гнусный сапожник из Тампля.
Заметив, что о нем начинает складываться скверное впечатление, Симон решил нанести последний удар.
— Граждане, — завопил он, — я требую, чтобы выслушали отважную гражданку Тизон, я требую, чтобы она говорила, я требую, чтобы она обвиняла!
— Граждане, — остановил его Лорен, — я настаиваю, чтобы до этого была выслушана молодая цветочница: ее только что арестовали и скоро, без сомнения, доставят сюда.
— Нет, — сказал Симон, — это будет еще один лжесвидетель, какой-нибудь сторонник аристократов. К тому же гражданка Тизон и сама сгорает от желания рассказать все правосудию.
Тем временем Лорен тихо разговаривал с Морисом.
— Да, — кричали на трибунах, — да, пусть дает показания гражданка Тизон! Да, да, пусть дает показания!
— Гражданка Тизон в зале? — спросил председатель.
— Конечно, она здесь! — воскликнул Симон. — Гражданка Тизон, скажи, что ты здесь!
— Я здесь, гражданин председатель, — ответила тюремщица, — но, если я все расскажу, мне вернут мою дочь?
— Твоя дочь не имеет никакого отношения к расследуемому делу, — ответил председатель, — сначала дай показания, а затем обращайся в Коммуну с требованием вернуть твою дочь.
— Слышишь? Гражданин председатель приказывает тебе дать показания! — прокричал Симон. — Сейчас же говори!
— Подожди минуту, — сказал, повернувшись к Морису, председатель,, удивленный спокойствием обычно такого пылкого молодого человека. — Минуту! Гражданин Ленде, может, сначала ты хочешь что-нибудь сказать?
— Нет, гражданин председатель. Только, прежде чем называть такого человека, как я, трусом и предателем, Симону следовало бы получше и не спеша осведомиться на этот счет.
— Да что ты говоришь! Да что ты говоришь! — повторял Симон с насмешливой интонацией простолюдина, свойственной парижской черни.
— Я говорю, Симон, — продолжал Морис, и в голосе его было больше грусти, чем гнева, — что ты будешь жестоко наказан, когда увидишь, что сейчас произойдет.
— И что же сейчас произойдет? — спросил Симон.
— Гражданин председатель, — продолжал Морис, не отвечая своему отвратительному обвинителю, — я присоединяюсь к своему другу Лорену с требованием, чтобы молодая девушка, которую только что арестовали, была заслушана раньше чем заставят говорить эту бедную женщину: ей наверняка подсказали, какие надо дать показания.
— Ты слышишь, гражданка, — опять закричал Симон, — ты слышишь? Они утверждают, что ты лжесвидетельница.
— Это я лжесвидетельница? — возмутилась тетка Тизон. — Ах так, ну погоди же, погоди!
— Гражданин, — сказал Морис, — сжалься, прикажи этой несчастной замолчать.
— Ага, ты боишься! — вновь закричал Симон, — ты боишься! Гражданин председатель, я требую свидетельских показаний гражданки Тизон.
— Да, да, показаний! — взревели трибуны.
— Тише! — крикнул председатель. — Вот возвращается представитель Коммуны.
В этот момент снаружи послышался шум приближавшегося экипажа, бряцание оружия и громкие крики. Симон с беспокойством обернулся к двери.
— Сойди с трибуны, — сказал ему председатель, — я лишаю тебя слова. Симон подчинился.
Тут вошли жандармы, сопровождаемые толпой любопытных, которая быстро была оттеснена назад; они втолкнули в зал судилища какую-то женщину.
— Это она? — спросил Лорен у Мориса.
— Да, да, она самая, — ответил тот. — Несчастная женщина, она погибла!
— Цветочница! Цветочница! — шептались любопытные на трибунах, — это цветочница!
— Я требую, чтобы прежде всего дала свидетельские показания тетка Тизон! — вопил сапожник. — Ты ей приказал говорить, председатель, а она все еще молчит.
Тетку Тизон вызвали на трибуну, и она начала свой страшный и обстоятельный донос. По ее словам, виновна была цветочница, а Морис и Лорен являлись сообщниками.
Донос этот произвел впечатление на публику в зале.
Симон торжествовал.
— Жандармы, приведите сюда цветочницу! — крикнул председатель.
— О, это ужасно! — прошептал Моран, закрыв голову руками.
Привели цветочницу, и она встала у трибуны, напротив тетки Тизон, чье свидетельство только что превратило обвиняемую в преступницу.
Вошедшая подняла вуаль.
— Элоиза! — воскликнула тетка Тизон. — Моя дочь… Ты здесь?..
— Да, матушка, — тихо ответила молодая девушка.
— А почему жандармы привели тебя сюда?
— Потому что меня обвиняют, матушка.
— Тебя… обвиняют? — воскликнула с тревогой тетка Тизон. — Кто?
— Вы, матушка.
На шумный зал внезапно обрушилась страшная, гробовая тишина. Боль от этой ужасной сцены проникла в сердце каждого из присутствующих.
— Ее дочь! — доносилось еле слышное, как будто издалека, перешептывание. — Ее несчастная дочь!
Морис и Лоран смотрели на обвинительницу и обвиняемую с чувством глубокого сострадания и почтительной скорби.
Симон хотел дождаться, чем же кончится эта сцена, и надеялся, что Мориса и Лорена обвинят в соучастии; он старался не попасться на глаза тетке Тизон, которая ошеломленно оглядывалась по сторонам.
— Как зовут тебя, гражданка? — спросил председатель, сам взволнованный происходящим.
Девушка была спокойна и, казалось, смирилась со своей судьбой.
— Элоиза Тизон, гражданин.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Где ты живешь?
— На улице Нонандьер, двадцать четыре.
— Это ты продала гражданину Ленде — вот он сидит на скамье — сегодня утром букет гвоздик?
Девушка повернулась к Морису и, посмотрев на него, ответила:
— Да, гражданин, я.
Тетка Тизон взглянула на дочь глазами, полными ужаса.
— Знала ли ты, что в каждой из этих гвоздик была записка для вдовы Капет?
— Знала, — ответила обвиняемая.
По залу прокатились возгласы ужаса и удивления.
— Почему ты предложила эти гвоздики гражданину Морису?
— Потому что увидела на нем шарф муниципального гвардейца и догадалась, что он идет в Тампль.
— Кто твои сообщники?
— У меня их нет.
— Как! Ты одна составила этот заговор?
— Если считать это заговором, то одна.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |