А потом он подошел к небольшому комоду и, привычным жестом взяв в руки блокнот и ручку, написал:
«Билл. Можете звать меня так. Садитесь, пожалуйста».
Ну, надо же. Вежливость продиктована, как я понимаю, общением со всеми моими предыдущими коллегами?
- Спасибо, Билл. Рад познакомиться.
Слегка натянутая улыбка приподняла уголки его губ. Удивительный ребенок. Это он-то сексуально озабочен?
Неловким жестом он заправил мокрую прядь, которая оставляла влажные следы на белой футболке, за ухо, и, секунду постучав ручкой о бумагу, написал:
«Хотите что-нибудь?»
Меня, все же, удивляет его контактность, я ожидал, что это будет дикий звереныш, даже предполагал некоторую неадекватность. А передо мной - тихий и странно-рассудительный молодой парень. Слишком хорошо зная, насколько может быть опасной эта тихая покорность, я был совершенно уверен, что это не тот случай. Будь он на самом деле совершенно нестабильным, мне бы сейчас не пришлось здесь находиться. Но и эта контактность немного сбивает с толку.
- Нет, Билл, спасибо большое, что предложил. А ты сам? Тебе не нужно привести себя в порядок?
Он неопределенно повел плечами и снова отрицательно мотнул головой, глядя мне прямо в глаза. А потом осторожно и быстро глянул на мою забинтованную руку, видимо, немного заинтересовавшись.
Он очень красив. Это на самом деле так, он просто потрясающе красивый молодой человек. Точеное лицо, высокие скулы, красивая форма глаз, чистая бледная кожа, немного полные губы. Есть что-то женственное в его облике, но не жеманное. Да и по-мальчишески угловатая фигура разбавляет это впечатление. Мне хочется узнать, насколько он использует это качество в своих целях. Глядя на длинную молочно-белую шею, плавно отклоненную немного назад и в сторону, я начинаю подозревать, что он это умеет. И, очевидно, для него это естественно.
- Хорошо, тогда я бы хотел немного познакомиться и пообщаться с тобой, если ты не против? Но, если сейчас ты занят, мы могли бы перенести нашу встречу на другое время.
«Я не против. И не занят» - спустя несколько мгновений написал он.
Но в движениях его руки сквозила некоторая нервозность.
- Для тебя это не впервые, я понимаю. Наверное, ты думаешь, что не имеет смысла тратить время попусту?
На это он вновь медленно поднял свое спокойное лицо и утвердительно кивнул головой.
Что-то сжалось внутри при виде этой спокойной обреченности. Не сказать, что я так уж редко испытываю жалость к своим подопечным. Просто это несколько другое ощущение, будто я знаком с этим мальчишкой не первый день, и сочувствовать ему… это вошло у меня в привычку.
Конечно, с этим не нужно каким-либо образом справляться, вполне возможно, эта естественная близость нам и поможет.
- Я не буду тебя долго мучить, обещаю, - дружелюбно улыбнулся я, и он, как мог, постарался улыбнуться мне.
- Какую музыку ты любишь? – он вполне ожидаемо удивился, и я, впервые с момента встречи, уловил тень заинтересованности. Скорее всего, его обычно спрашивают «Как живешь?» или «Как настроение?» В большинстве своем, ответы на эти вопросы не дают ничего, кроме как позволяют понять настрой подопечного на общение.
Хотя, возможно, я поторопился с музыкой, это мог быть для него это болезненный момент, ведь он когда-то и сам играл.
«Разную. В основном рок. Разные направления… рока. Почему вы спросили?»
- Почему? Я сам люблю музыку, и, понимаешь, некоторая схожесть вкусов помогает мне при общении, тебе ведь тоже?
Он кивнул.
- Тебе помогает музыка? Что чаще ты испытываешь, когда её слушаешь? Что думаешь? Ну… радость, энергию, покой или грусть?
Он немного погрыз кончик ручки, что, видимо, тоже было для него характерным жестом, и написал:
«Наверное… покой. Мне спокойно. Я закрываю глаза и улетаю»
- Это хорошо, Билл, хорошо, когда можно отключиться, так ведь?
Кивок.
- А тебе комфортно тут жить? В смысле, здесь такое большое открытое пространство, - я замолчал и немного напрягся оттого, что не знал, как заговорить о Томе. Но Билл сам начал что-то писать, низко склонившись над блокнотом.
«Тома(зачеркнуто) Опекуна все равно, практически, не бывает дома, и все это пространство - мое»
Что-то в напрягшихся плечах выдавало обиду или раздражение. И тут уж я, как говорится, попал пальцем в небо.
- Том не обижает тебя? – казалось бы, простой вопрос, заданный обычным тоном, но резко возникший испуг в его черных глазах показал, что это совсем не так.
Он нервно замотал головой.
- Извини, я не хотел тебя напугать подобным вопросом, я просто спросил. Ты ведь понимаешь, мне нужно знать, какие у вас отношения?
Он встал и подошел к окну. Меня начала напрягать эта его заминка, что же там такое? Уже поднялся, было, чтобы проследовать за ним, как он обернулся, немного жестко глянул на меня и стоя написал в блокноте: «У нас все хорошо»
Что-то, я сомневаюсь, но это уже, однозначно, не испуг, это уже - твердая уверенность. И ему явно необходимо было поделиться этой уверенностью со мной.
- Я верю, Билл.
Он неторопливо кивнул и, видимо, находился в размышлениях, сесть ли ему или остаться стоять.
Уж больно взволновали его эти вопросы.
- Я вижу, что ты разволновался. Не надо, не переживай. Все нормально. Мы просто говорим.
Ноль эмоций. Но и очередной кивок.
- Пожалуй, пойду, хватит с тебя на сегодня, - что-то, мелькнувшее в его глазах, сказало о том, что радоваться следующей встрече он не станет. Оно и понятно.
Протянул ему свою визитку, и Билл спокойно сжал длинными тонкими пальцами кусочек картона. Минутная неловкость, когда пальцы мальчишки прикоснулись к моим. Ощущение жара я почувствовал ещё при приближении изящной руки.
- У тебя температура? Можно? – я аккуратно поднял его кисть, тыльной стороной приложил к своему лбу, не встретив сопротивления.
Действительно, довольно сильный жар, который буквально за секунду передался и мне. Этого ещё не хватало! Но то выражение глаз, которое было у Билла в момент, когда мои пальцы легко дотронулись до его нежной кожи - это зов существа, которое хочет поглотить тебя целиком и полностью. Почерневший и затягивающий в себя вихрь.
Сексуальный аспект, говорите... Я быстро справился с накатившим остолбенением и чуть слышно произнес:
- Что же ты не сказал? – прореагировать на это Билл не успел, так как мы оба обернулись на звук шагов.
- Что здесь происходит? – жестко прозвучал вопрос Тома, который на самом деле оказался тем самым Томом. Но в данную секунду меня это беспокоило меньше всего.
- Здравствуй, - немного глупо вышло, зачем я это сказал?
- Виделись. Что ты тут забыл, Георг? – он словно пытается угрожать мне голосом.
Я, не удержавшись, посмотрел на Билла, лицо которого преобразилось сейчас до неузнаваемости, выражая застывшее напряжение. Все предыдущее как волной смыло.
- Может, выйдем, Том? Нам есть, о чем побеседовать.
- Мне не о чем с тобой беседовать, - ледяным тоном ответил Том.
Зачем же так грубо, Том? Теряешь хватку. Раньше ты мог и взглядом остановить меня. Впрочем, мне не привыкать.
- А придется, – безапелляционно заявил я, понимая, что все опять начинается по новой, и эмоции, все же, берут надо мной верх.
- Сомневаюсь. Но, все же, спрошу. Ты преследуешь меня? - а как же, последнее слово всегда за тобой.
- Ты не понял Том, - все же, собравшись, спокойно начал я, - что же, раз ты решил разговаривать при своем подопечном, то сообщаю тебе, что я - представитель Берлинского центра поддержки. Я направлен сюда с целью наблюдения за Вильгельмом Каулитцем, то есть Биллом. Так понятнее?
- Это шутка такая?
А я надеялся, между прочим, на нормальный диалог, но Том продолжил развивать свою мысль:
- Ещё один долбаный психотерапевт. Ну-ну, - язвительно прошипел он.
Этого я уже выдержать просто не мог. Злость моментально набрала обороты, и я выплюнул:
- Я не психотерапевт. Я из социальной службы. Надеюсь, разницу ты улавливаешь? Если захочешь нормально переговорить, телефон я оставил. Позвольте откланяться.
Я, все же, идиот, еще и шутовской поклон отвесил.
Чуть остыв, я зачем–то, добавил:
- У Билла температура, пригласи врача.
Какое мне дело? Это же он с ним живет. Четов Том, чертов Том - гребаный Холт.
Преследую. Пошел ты на х*й! Преследую...
Это слово неприятным осадком оцарапало внутренности.
На нижнем этаже в вестибюле большая зеркальная панель заставила меня буквально натолкнуться на свое отражение. Злобный темный взгляд, слегка вылезшие из хвоста светлые длинные пряди, и я предсказуемо начинаю желать постричься. Ещё раз вглядываюсь в себя, чуть успокоившись, размышляя о своей привлекательности. Да, фигура в норме, да, не урод, но нет чего-то особо притягательного. Такого, чтобы крышу сносило. Нет.
Для секса… для секса, которым и я заболел в свое время, я пригоден, а для того, чтобы за меня держаться - нет.
Теперь уже быстрый удрученный взгляд, и этого достаточно для того, чтобы снова начать тихо себя ненавидеть - за то, что посмел пожалеть себя. И снова из-за него.
Да пошло оно все.
И я пошел. Домой.
Нет. Не совсем.
***
Рука заныла ближе к ночи, и, несмотря на возможность выпить лекарство, я пью совсем другое. В баре. Куда пришел с целью снять кого-нибудь. Что-то животное, проснувшееся внутри, потянуло сюда снова. За наслаждением. За запахом пряного пота на висках. За запахом секса, стоящим в воздухе. За стальными чужими пальцами, которые не станут жалеть мою кожу. За тем, чтобы временно заглушить желанием болезнь, которой я заразился когда-то. И, как назло, все парами, я один в баре, я пью, что это значит? Мне не с кем провести вечер, и это неприятно. Такого никогда не было. А сейчас словно у меня на лице написано – бойся меня – я любитель пожестче!
Что, спрашивается, в этом плохого?
Двойной «Джек Дэниелс», на удивление, кажется сейчас безвкусным, и нет приятной терпкости на языке, одна сплошная горечь. Но разбавлять упорно не желаю. Хочу вернуть тот самый вкус. Что-то в этой мысли не дает успокоиться судорожно забившемуся сердцу. Нет, Георг! Этого ты вернуть не хочешь! Не хочу. Не этого.
Постепенно зал заполняется людьми, словно в течение нескольких минут они в геометрической прогрессии размножились в моих глазах. Что самое обидное, все они до безобразия одинаковы, будто клонированы. Ни одна черта лица не застревает в памяти, ни на чем не останавливается взгляд. Принял я на грудь достаточно, и помутневший взор заелозил по окружности в поисках выхода. Пора двигать, сегодня не тот день.
Пока я мечтал о том, чтобы побыстрее найти выход. Неловко ступая вперед, натыкаюсь грудью на грудь. Такое прикосновение, которое разом настроило все рецепторы на нужную волну. Но случилась неприятность. За винными парами и моими силами вглядеться в лицо того, чьи бедра достаточно сильно и властно прижались к моим, я углядел лицо совсем «не того человека». Моего «друга» Макса, который точно не мог быть здесь сейчас. Его зеленые глаза не могли сейчас пожирать без остатка качнувшуюся навстречу притяжению волю. Ну и что, что не он?! Я застопорился в своем желании слиться и смыться. Правда, чуть опустив взгляд, натыкаюсь на белоснежную футболку, обрисовавшую грудь. Почти такую же, выделяющуюся рельефом, созерцание которого бьет по моим оголенным нервам. И я чертовски счастлив отыметь эту сволочь. Именно отыметь, а не дать отыметь себя, хотя, к этому все шло. Да что же за нах, теперь Том. Ты и тут до безобразия… еб… и, наверное, покатило бы, я бы дорисовал в воображении безумный горько-коньячный взор, но… Черная прядь того, кого я не знаю, взметнулась и хлестнула по скуле, будто порезала лезвием. Только этого не хватало. Эти глаза… Этот зов, которому я не смею сопротивляться, отравивший меня своей неправильностью и неуместностью. Я возбудился от мысли, какими становятся глаза мальчишки, когда он кончает.
Резко и без звука выдравшись от вжимающегося в меня в такт громкой музыки члена, я вылетел из зала и неожиданно быстро нашел выход.
Прохладный воздух без предупреждения двинул под дых. И я не в обиде на него. Мерзко на душе. Допился до зеленых чертей, кажутся все подряд, все кто имел надо мной власть и имеет. Прямо, как рождество и три призрака-черта, мать твою. А последний… последний вырубил быстро и без предупреждения.
В бессильном гневе я плелся домой, уже вернув зрению резкость, а мыслям способность настроиться на автопилот. Заломив случайно руку, ощутил боль, выстрелившую резкой стрелой. И почувствовал облегчение от стыда, обугливающего внутренности мозга, который все ещё не желал отпускать последнюю картинку.
Хренов извращенец и мазохист.
***
Я помню, как ты потом сошел с ума. Пытаясь выловить меня по незаметным закоулкам и вжимать во все твердые поверхности, имитируя контакт без контакта. Я прекрасно знал, что ты изменился после того вечера, и о том, что все девчонки в твоем окружении в буквальном смысле повально начали делать попытки упасть в твою постель, и что ты с каждой из них вытворял все… но не мог самого главного, потому что хотел меня. О да, ты хотел меня до боли в яйцах, до молний, которые теперь отчетливо разбивались о мою решимость не давать тебе этого самого главного. Ещё месяц назад ты просто встал бы в удобную позу и попросил об этом. Но сейчас я знал, как только ты получишь это, ты исчезнешь с горизонта. Это было страхом, фобией – твой уход. И я принял твою игру – поймать меня и зажать. Я ловился и зажимался, и хотел, и любил одновременно, желая более всего на свете не стать для тебя тем самым первым стыдным опытом - а это был бы первый опыт, я точно знал - о который ты потом вытрешь ноги, утратив интерес. Я был уверен в том, что этот интерес будет утрачен. Просто чувствовал это в твоих звериных рыках, которые, по идее, могли бы и продолжиться, но… мысль о том, что ты, утолив свой голод, найдешь игрушку поинтереснее, делало меня безумно и безотчетно сильным. В бессильных попытках удержать тебя.
И я доигрался в тот последний день, когда моя решимость практически треснула, споткнувшись о первый и единственный взгляд терпеливо и нежно взирающих на меня кофейных глаз. Это случилось... Твой отец, директор нашей школы мистер Холт, шедший по другой стороне улицы, на которой он совершенно точно не должен был оказаться. На которой ты впервые нежно взял меня за руку и потянул меня в свои объятия, там, где счастье затопило мою душу, выплескиваясь в слышимом едва ли не на всю округу вздохе моего облегчения. И все кончилось. Так и не начавшись.
Твою растерянность при резком окрике я никогда не смогу простить ни тебе, ни себе. Себе - за то, что причинил тебе боль. Тебе - за то, что ты так и не оправился от этого.
За то, кем ты стал после этого. За то, чем ты расплатился со мной за попытки стать для тебя кем-то…
Пусто.
***
Как прошла ночь, я не понял. В воздухе - отвратительный запах, где-то в аптечке есть обезболивающее. И не обойтись без кофе. Хотя зарекся пить его по утрам, дабы не будоражить кровь почем зря. Очень уж кофеин оседает внутри, заставляя сердце глухо скакать. А сейчас оно и без того скачет. Так что, можно.
Пора на работу. Этот факт разбивает все мои попытки начать сожалеть о вчерашнем дурдоме. И своем неуместном интересе по отношению к ребенку; я искренне чувствую себя педофилом. Потому, что даже сейчас при мысли о Билле что-то екает внутри. Но это что-то имеет сегодня совсем другой привкус - жалости. А ещё, покопавшись у себя в душе, я понял, что мой интерес к Биллу продиктован не только за секунду вспыхнувшим влечением. Интерес продиктован ещё и тем, что для меня стало важно узнать, что же с ним происходит на самом деле. Нет, понятное дело, моей работы никто не отменял, но я чувствую, что это самое знание много даст и мне самому… Может, об этом речь и идет, об этих сходящихся и не сходящихся моментах, об этих вспыхивающих и гаснущих эмоциях. Глупо было бы сейчас отрицать, что я все ещё болен Томом - не так, как много лет назад, но поселившееся когда-то в глубине души чувство, заледеневшее со временем, все ещё царапает внутренности, хотя они уже не кровоточат. И это то, что дает мне сил рассчитывать, что получится хотя бы поддерживать нормальные взаимоотношения с ним, пока я буду вынужден пребывать в их доме. А ещё сегодня необходимо поехать в школу к Биллу и поговорить с людьми, которые хоть что-то смогут рассказать о нем. Я должен понять, что с ним происходит.
- Макс, - позвонил я заранее своему… коллеге, - сегодня меня не будет, если что-то понадобится, звони.
Я, почему-то, захотел начать рабочую активность со звонка ему, хотя, признаваться в этом не было большой необходимости.
- Да я уже боюсь тебе звонить… - вздох. - После последнего раза тебя зашивали, - это прозвучало глухо и грустно.
Ха, а то я не помню! И понял, зачем звонил. И улыбнулся – волнуйся, мой дорогой, волнуйся!
- Не бойся! Все со мной отлично! – с улыбкой в голосе сказал я. Пусть поймет, что мне приятно.
- Не получается. Но я попробую, - с паузой сказал он.
- Ну, звони, Макс, - сказал я и отключился.
Звони, Макс.
Минута разговора – мелочь, казалось бы, а приятно.
***
Доехать до школы оказалось достаточно проблематично. Как оказалось, учеников собирал школьный автобус, а мне, чтобы добраться, пришлось воспользоваться частной машиной, которая, пропетляв по разным частям города, привезла меня практически на окраину, к огромному серому зданию старинного вида. Типичное заведение, нужно отметить. Ощущение, что все здесь шаблонно - от учащихся, исполненных неугомонной детской энергией, но вынужденных заковать себя в рамки школьной формы, до работников самой школы, чинно и гордо расходящихся по своим кабинетам. Консерватизм и достаток. Это место совершенно не вязалось с тем образом мальчишки, который нарисовался внутри. Но эта его молчаливая покорность, казалось, была взращена в этом месте. Отчего-то стало тошно от всех этих людей, от этого пафосного сборища. Конечно, Том имеет возможность отправить своего воспитанника учиться в хорошее заведение. Но так ли необходимы были эти рамки для него? Как будто, сам Том не помнит, когда и как учились мы, но, может, это и было одной из причин.
В кабинет директора - фрау Бергман - я попал, прождав в приемной около двадцати минут, после чего и познакомился непосредственно с «очаровательной» женщиной, которая произвела должное впечатление, не успев открыть рта.
Наряду с общим серым цветом, преобладающим везде и во всем, проникающим во все видимое и происходящее вокруг, её кабинет по праву можно было бы назвать розовым. А его обитательницу - ластящейся кошкой, которая, кажется, в этой жизни делила природу на два цвета – розовый и серый. Это о многом, кстати, говорит.
Ярко накрашенное улыбающееся лицо и слегка косящие глаза, полная фигура, тугие завитые локоны. И первый же слог, который я услышал: «Фи! Моя дорогая, и ещё раз - фи!» – проворковала диким фальцетом фрау своей золотой рыбке, плавающей перед её носом в маленьком круглом аквариуме. Чем уж ей не угодила рыбка, было непонятно, но чувствовалось неуемное желание поучать несчастного, ничего не соображающего питомца.
- О! Проходите, герр…
- Листинг, - подсказал я официальным тоном, хотя было бы умнее поиграть в благодушие перед этой женщиной, так гораздо проще получать ответы на интересующие вопросы.
- Что вас привело в нашу обитель? – жеманно протянула она.
«Зла» - добавил я непроизвольно про себя. Стереотипы, что с них возьмешь.
- Добрый день, - запоздало я поприветствовал её, на что она ответила кивком, - мне необходимо побеседовать с вами об одном ученике вашей школы - Вильгельме Каулитце, а сам я представитель Берлинского центра помощи подросткам.
На лицо директрисы, когда я произнес имя подопечного, набежала тень, да так там и осталась.
- Билл, - грустно-осуждающим тоном начала она, - о нем, конечно, есть, что рассказать.
Она глянула с подозрением, оценивая, стоит ли мне доверять какие-либо подробности, а потом сказала:
- Я надеюсь, этот разговор останется между нами, и всю полученную информацию вы используете, чтобы помочь ребенку.
Я степенно кивнул, и этого оказалось достаточно.
- Это весьма непростой молодой человек. Понимаю вашу необходимость быть осведомленным о его поступках. Ну, что же, я, со своей стороны, вам искренне признаюсь, что с удовольствием передала бы его в другое специализированное заведение, где, во-первых, ему самое место с таким дефектом, как отсутствие речи, а, во-вторых, его ещё и воспитали бы в должных традициях, поскольку мы, очевидно, с поставленной задачей не справляемся. Я сейчас не хочу говорить что-либо, - она задумалась, - некорректное о собственном ученике, но ему явно требуется помощь. Профессиональная помощь.
Возможно, решив, что нашла в моем лице человека, который сможет повлиять на дальнейшее развитие событий, она решила высказаться в достаточной степени открыто, чему я способствовал, молча записывая интересующую меня информацию.
- Так вот. Билл. Когда он перевелся к нам, это был достаточно тихий и замкнутый ребенок, смышлёный, но несколько отстраненный. Он находил понимание у всего педагогического состава, ведь он перевелся к нам в школу после переезда из другого города после той ужасной аварии, где погибли его родители. Конечно, все полюбили маленького хрупкого ребенка, который, казалось, обретал где-то в своем мире, при этом умудряясь ни с кем не конфликтовать. Это поначалу так было. Уже через год он постепенно оттаял, стал активнее общаться с ребятами, все больше отходя от тех страшных событий, чему мы не могли не радоваться. Однако, ещё до событий прошлого года он постепенно стал нарушать школьные правила, за что ему неоднократно были взыскания, возможно, слишком мягкие, но все, казалось, проходило мимо его ушей. Он начал красить глаза, тогда ещё никто не понимал, из каких соображений. Большинство учителей поспешило расценить этот жест, как приверженность к какому-либо молодежному направлению – готизм или что-то в этом роде. Вслед за этим он категорически отказался носить форму, которая является у нас обязательной. Как с ним ни боролись – приходил он в одной одежде, домой же возвращался в другой. А потом, насколько нам стало известно, во время летних каникул с ним произошел этот случай - попытка суицида. И вернулся он ещё более непонятным и странным. Мы позволили ему продолжать обучение, сдавать работы в письменном виде. Может, это было ошибкой - принять такое решение, но его опекун убедительно просил нас помочь Биллу. А теперь, временами, Билл нас просто пугает своими выходками. За последние полгода было совершено, по меньшей мере, два серьезных проступка, за которые его с легкостью можно отчислить. Но, знаете, каждый раз сердце вздрагивает при взгляде на этого ребенка, который запутался, и это заставляет нас не опускать руки. Но, я повторюсь, я бы передала его в другое учебное заведение, даже сожалея о том, что мы ему помочь не смогли.
Она глубоко задумалась, позволив вертикальной складке взбороздить лоб, и стала словно
на несколько лет старше. Меня искренне поразила степень её озабоченности именно Биллом. Вряд ли юноша мог совершить что-то в такой степени предосудительное, что она до сих пор переживает. Однако…
- Вы говорили о проступках Билла? – спросил я, она встрепенулась, и в глазах читался вопрос «Я?»
- За последнее время на территории школы произошло несколько драк, которые у нас категорически запрещены. Инициатором становился Билл, точнее, они произошли по его вине. Дело в том, что Билл начал проявлять интерес к представителям собственного пола. Это, видимо, стало следствием пережитых им несчастий. Скорее всего, ему на подсознательном уровне требовалась поддержка сильного человека. А мужчины, по определению, сильнее.
Она смутилась, то ли соглашаясь с собственным мнением, то ли отрицая его, а я в этот момент подумал: «Понесло».
- И Билл стал ещё более ощутимо выделяться на общем фоне учеников. Насколько я знаю, он делал попытки сблизиться кое с кем из учеников, ну… вы понимаете, в каком плане. Некоторые ребята, которые не понимают, что это, возможно, последствие болезни, начали совершать выпады против него, оскорблять, даже преследовать. Произошло несколько драк, как я уже сказала. Я старалась пресекать подобное, но за всем не уследишь, как говорится. На самом деле, в большинстве своем ребята лояльны к такому проявлению личности Билла. В наш век, когда везде во всеуслышание говорится, что это нормально, это и не удивительно. Но и противники тоже нашлись. Из разговора с ними я узнала, что Билл вел себя несколько агрессивно в попытке привлечь внимание определенных молодых людей.
«Вешался» - как они выразились, – с гримасой разочарования закончила она.
Ну, что же, и её отношение к данному вопросу тоже стало понятно, гомофобией никого не удивишь.
- И я не знаю, стоит ли Вам говорить об этом, но, все же, расскажу. Хотя, это информация закрытая и касается непосредственного одного из наших бывших учителей. Надеюсь, его вы не потревожите расспросами, он очень переживал после всего случившегося. В начале прошлого года к нам на работу поступил молодой преподаватель точных дисциплин. Билл с самого начала начал проявлять интерес к предмету, что всячески поощрялось. Хоть мальчик уже тогда не разговаривал, они нашли общий язык, и преподаватель был доволен таким усердием. Да и я, глядя, что Билл после того, что произошло летом, заинтересовался учебой, только вздохнула с облегчением. В течение полугода я ни о чем не знала. О том, что Билл находил особое удовольствие в общении с учителем. Пока в один прекрасный день последний не пришел с заявлением об уходе по собственному желанию. Он долгое время не хотел объяснять причины своего столь поспешного решения, но потом, все же, рассказал, попросив, чтобы мальчика не наказывали. Я тогда несколько надавила на него, меня все еще гложут сомнения, правильно ли я поступила… Мы должны были знать. Он тогда рассказал, что Билл проявляет к нему внимание, и некоторые шаги со стороны учителя воспринял неправильно, жалость и доброту принял за влечение и интерес. Последней каплей стало то, что Билл практически открыто предложил себя. Услышав это, первой моей мыслью было узнать, не причинен ли вред ученику. Я не могла допустить такого в стенах своей школы и, не на шутку перепугавшись и начав с опаской относиться ко всем словам преподавателя, была вынуждена собрать педагогический совет, куда были приглашены и Билл, и тот учитель, и опекун Билла. Сцена была откровенно мерзкая. Мы задавали вопросы достаточно откровенного характера, участники отвечали. Билл подтвердил, что никакой физической связи между ними не было. И мы позволили всем разойтись. Вот такая сложилась недопустимая ситуация.
Она взяла ещё одну паузу, а потом добавила:
- Ну, что вам ещё сказать… после этого я несколько раз беседовала с Биллом, убеждая его в неправильности такого поведения. На что он соглашался всегда, отвечая письменно – «Да». На любой вопрос, и становилось понятно, что абсолютно ничего из сказанного его не затрагивает. Вообще же, помимо всего, что я вам рассказала, должна отметить, что Билл стал более нервным после этих событий. На полях тетради стали появляться разного рода пометки, в основном же, они содержали такой текст: «Пусть просто поговорит». Кто поговорит и о чем - непонятно, и он не дает этому каких-либо объяснений. Он неоднократно общался и со школьным психологом, и с представителями учреждений, подобных вашему. Насколько результативны были эти беседы, сказать сложно. Внешне ничего не изменилось, Билл продолжает молчать, и конфликты все ещё происходят между ним и ребятами из школы.
Это все, что я могла бы вам рассказать о Вильгельме, - официально закончила она.
Ну, что, теперь мой черед.
- У меня к вам несколько вопросов. Где я могу найти школьного психолога, и могу ли я с ним побеседовать?
- На данный момент ее в школе нет, она на курсах повышения квалификации, вы можете с ней поговорить, но не ранее, чем через два месяца. Однако, могу вас заверить, ничего нового вы от неё не узнаете, поскольку все отчеты проходят через мои руки.
Так, понятно, но это уже мне решать, о чем с ней говорить.
- Тогда позвольте задать вопрос – все ли представители социальных служб имели доступ к той информации, которую вы мне озвучили сейчас?
Она ощутимо вскинулась. А как же, закрытая информация.
- Ну, конечно, но только лица, обеспокоенные ситуацией с Биллом.
Значит, ситуацией с Биллом, из уст в уста… Травля была форменная, как я понимаю. Так, все, больше тут делать нечего. И чего бы Биллу, в самом деле, не перевестись из этого заведения? Том, значит, настоял? Ну-ну, он у нас знаток души человеческой.
- Фрау Бергман, спасибо за беседу, я вам благодарен за столь исчерпывающие ответы, пока больше вопросов не имею. Спасибо за ваше время.
Улыбнуться вышло очень натурально, что не замедлило сказаться на моей собеседнице. Простилась она со мной вполне благосклонно, напоследок ещё раз обратившись с просьбой о помощи мальчику.
Бедный мальчик. Должен сказать, все очень озабочены его состоянием.
Выйти из этого здания оказалось приятно, после беседы настроение было несколько удручающим. И, чем дальше, тем больше я ощущаю, что именно чувствует в этих стенах Билл. И все больше сочувствую ему. Непозволительно сильно, нужно отметить. А ещё на подсознательном уровне догадываюсь, почему он молчит; о следствие, а не о первопричине. Но первопричину мне и нужно узнать, в этом - вся суть проблемы. А для себя я даже озвучивать не хочу, почему так могло произойти.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |