Зуфар слышал запах роз, видел плещущиеся воды бассейна, бронзовую девушку, вековые чинары, бирюзовое небо, куполом опиравшееся на голубые горы, чуть тронутые белыми мазками уцелевшего снега, и с горечью понимал, что красота эта не для него. Он сорвал розу. На лепестках ее дрожали слезинки росы. Он побоялся понюхать цветок, чтобы не смахнуть слезинки. У него защемило сердце. Жандармы не кричали, не бранились. И это было страшнее, чем если бы они кричали, грозили. Что-то в них, в их усатых, щекастых физиономиях было и злорадное, и торжественное, и даже устрашающее. Зуфару захотелось плакать. Он искоса взглянул на Эусена Карадашлы. Под сухой, почерневшей кожей иомуда ходили ребра, сухие волосатые ноги с трудом несли тщедушное тело. Старик совсем ослабел. Дыхание вырывалось из его груди со свистом. Он пробормотал чуть слышно: "На солончак. Нас ведут на солончак". Зуфар почуял что-то зловещее, но не успел спросить, о каком солончаке говорит иомуд. Начальник жандармов заорал: "Молчать, падаль!"
Они прошли по аллее быстро. Дорога шла под уклон, и идти было легко. Пока они шли по Дальнему парку, старый иомуд держался. Жара не особенно чувствовалась, от лучей солнца защищала тень густых лохов. Но спустя час ходьбы дорога вышла в степь. Солнце пекло немилосердно. Они шли через небольшое селение. Люди попрятались не то в поисках прохлады, не то приметив издали жандармов. Только из мясной лавчонки выглядывала распухшая воспаленная физиономия с грозными усами да занавеска цирюльной подозрительно шевелилась. Из трубы пекарни валил дым. Пахло печеными лепешками. В чайхане кипел мятый старинный самовар. Собаки спали в островках тени у глиняных стен. В запущенном водоеме застыла позеленевшая вода. "Пить!" - пробормотал Эусен Карадашлы. Он не мог больше идти. Он упал со стоном: "Никогда, никогда я не ходил пешком. Разве иомуд ходит пешком?"
Нагайками пытались жандармы его поднять. "Воды захотел! Получай водичку!" Но удары не могли заставить иомуда пошевельнуться.
Тахминатчики с проклятьями повязали ему аркан под мышки и поволокли по земле. Тогда Зуфар понял свою участь и участь Эусена Карадашлы. Их вели на казнь. Жандармы уже не церемонились с ними.
- Стойте, мерзавцы, я понесу его! - закричал Зуфар. Он аккуратно заложил розу за ухо и наклонился над стариком.
- Вон как! Вон какой узбек-палван нашелся! Дурак, клянусь Хасаном и Хусейном, ему не долго осталось по земле топать, а смотрите, он готов вытащить душу из живого и мертвого, еще на плечи хочет этого падишаха взвалить.
Начальник жандармов так удивился, что не счел нужным возражать. Он только теперь заметил у Зуфара за ухом розу, но почему-то не отобрал ее. Он все чмокал губами, видя, как легко несет старика хивинец.
- Ну, в такую жару узбек долго не пройдет, - заявил начальник тоном знатока. - Ему далеко до наших персов-борцов. Плечи слабоваты.
Он побился об заклад с одним из своих подчиненных, что Зуфар не продержится и четверти часа. Он не огорчился и безропотно выплатил свой проигрыш, когда Зуфар не только четверть часа, а больше часа без отдыха нес на спине старого полуживого Карадашлы.
Солнце поднялось в зенит. Оно уже не пекло, а сжигало. Невыносимо хотелось пить. Далеко позади осталась зелень долины. Голая равнина дышала зноем и солью. Зуфар теперь понял, о каком солончаке говорил старик. Дорога вышла к бескрайней, ослепительно белой лощине, сплошь покрытой крупной зернистой солью. Острые кристаллы разрезали босые подошвы. Ноги Зуфара оставляли на белом солончаке кровавые следы. Жандармы искренне восхищались выносливостью и силой Зуфара и продолжали биться об заклад, сколько он еще пронесет иомуда.
- Вы, гады, дайте напиться! - проговорил хрипло Зуфар.
- Ха, смерть тебе! Чего захотел... Все, что причиталось тебе пить в жизни сей, ты выпил, клянусь пророком, семьей пророка и святым кораном! воскликнул усатый начальник и в восторге от своего остроумия расхохотался.
Жандарм, выигравший первый заклад, сказал не без сочувствия:
- А жаль человека! Какая сила! Он бы первое место занял в шахрудской зурхане*.
_______________
* З у р х а н а - клуб любителей вольной борьбы.
- Ну, в Шахруде и без него найдутся силачи, - возразил начальник.
- А вот я посмотрел бы, как он их раскидал бы, как котят.
- Ну, ему не придется никого раскидывать. Разве только чертей в аду? - хихикнул жандарм и спросил у Зуфара: - А у тебя там есть зурханы, у тебя на родине? Нет? Плохо. Мы, персы, такой сильный, храбрый народ потому, что у нас есть всюду зурханы. Еще герои персов Зураб и Рустем боролись недурно...
Зуфар не отвечал. Усы, толстые щеки, голос жандарма вызывали отвращение. Его тошнило от разговоров усатого. Да и что с ним говорить, спорить, когда все равно... И он ругал себя за простоту и глупость.
А они все шли и шли. Останавливались, но ненадолго, чтобы передохнуть, и опять шли. Только к вечеру они добрались до большого солончака.
- Стой! - закричали жандармы. Кричали они почему-то во весь голос. Пришли! Бросай свою падаль. Донес! Молодец!
Бережно, почти нежно Зуфар опустил на соль старика. И вдруг почувствовал отвратительную слабость. И не потому, что безмерно устал. На солончаке лежало что-то... Нет... кто-то... Он увидел и сразу понял, хотя эти что-то или кто-то были ни на что не похожи. Повсюду лежали уродливые колоды или обрубки, припорошенные соляным снегом. Колоды выставляли во все стороны побелевшие, искривленные сучья. У колод были сухие человечьи руки, скрюченные, с взывающими к небесам разверстыми пальцами, белыми, мертвыми. Иссушенные мумии людей, разбросанные на большом пространстве солончака, или валялись на плоской поверхности, или только наполовину высовывались из соли. Некоторые мумии оставались в сидячем положении, точно кто-то с силой воткнул людей в соль и оставил так на муки и смерть. Вероятно, коршуны-стервятники не решались залетать сюда, в царство соли и зноя. Соляные мумии лежали нетронутые. Только у двух или трех глазницы зияли черными дырами.
Начальник жандармов заметил, что Зуфар смотрит на мумии, и остался очень доволен.
Добродушный по природе начальник любил, когда люди ужасались. Таков уж порядок в сем мире. Перед жандармами полагается трепетать.
- Смотришь? - спросил жандарм. - А? Не нравится? Ну, смотри, любуйся. Вырвать бы тебе, любезный, глаза, но милостивый шахиншах обращается со своими врагами великодушно. Вместо того чтобы выдернуть усы, выломать зубы, отрезать ноги и бросить живьем в огонь, он позволяет преступникам умирать своей смертью, спокойной смертью. А после смерти печется об их останках, засаливает их впрок, чтобы не протухли, а?
Он засмеялся. Отрывистый смех его походил на лай.
Эусен Карадашлы приподнялся на локтях и остановившимся взглядом смотрел на жертвы шахской милости.
- Узнаешь? Все моя работа, - самодовольно, но без всякого злорадства сказал усатый. - И твои друзья-иомуды здесь есть. Посмотри попристальней, старик! Того вон звали Эсен Мурат, а вон его братец Барат Гельды. Отчаянные были вояки. Персидских солдат живыми мишенями на стрельбах делали. Развяжут и командуют: "Беги!" На бегущих свою меткость показывали... Шахиншах и пригласил братцев-иомудов в Ороми Джон на переговоры. Не пора ли мириться? Пригласил посидеть и посадил голым седалищем на соль... Ну сам видишь. А вот совсем свеженький... Вождь всех джафарбайцев Аман Гельды-хан... Видишь. Еще руки кверху... К аллаху тянется. Крепкий старик был. Долго помирал. Теперь его сыночка Чапана ловят... Поклялся отомстить за отца... Банду сколотил. Ну ничего, скоро здесь, как папаша, соль грызть будет... Да тут много беспокойных людей сидит или лежит. Самого могущественного хана кашкайского вон можете посмотреть. Там, по-левее... Тоже руки к небу воздел. А рядом богу молится Сардар Асад, владыка бахтиарского племени. Перед его головорезами Тегеран дрожал, а думала ли его светлость, могущественный господин Сардар Асад, что ему придется слопать зараз столько соли...
- Не уподобляйся пьяному верблюду, - не выдержал Эусен Карадашлы, болтаешь, бурчишь, брызгаешься. Ну как есть самовар, когда в него натолкают углей.
Страшно хотелось Зуфару плюнуть в отвратительную кривляющуюся морду усатого. Он судорожно сглотнул. Во рту пересохло. Не осталось и капли слюны.
- Не старайся. Не проси, богатырь, все равно для тебя у меня воды нет. Самому пить хочется.
Начальник жандармов вытянул из переметной сумы маленький глиняный кувшинчик, влажный, холодный, и, закинув голову, долго и с наслажденьем пил.
Мучительно было видеть, как он пьет. Мучительно было слышать бульканье в горле жандарма. Но удивительно! Муки прошли. Страданий от жажды Зуфар больше не чувствовал. Страдания и муки потонули в ненависти.
И уж никакого впечатления на Зуфара не произвело, когда, поддразнивая, жандарм поднес свой кувшинчик ему к самым губам; он приближал кувшинчик и отдалял, встряхивая его, чтобы плескалась вода. И заглядывал Зуфару в лицо. Он ждал, что Зуфар попросит... сломится и попросит. Но Зуфар смотрел на жандарма сухими ненавидящими глазами и смертельно ненавидел свою беспомощность, свою слабость.
Не дрогнул он и тогда, когда усатый, хихикая, перевернул кувшинчик и вылил медленно, не торопясь остатки воды, и она тонкой струйкой долго, бесконечно долго с шипением уходила в соль.
Только когда вода кончилась, Зуфар повернулся спиной к жандарму. Только тогда. Чтобы этот толстомордый, самодовольный болван не заподозрил его, хивинца, большевика, в слабости. Нет, советского человека не сломишь струйкой воды. Но как хотелось пить!
Он теперь увидел лицо старого иомудского вождя Эусена Карадашлы. Сколько спокойной мудрости, презрения выражали его улыбающиеся губы. Когда его связали по рукам и ногам, он расположился на соли с таким благодушным видом, как если бы лежал на пухлых одеялах в своей белокошменной юрте и попивал зеленый чай. Столько чаю, сколько может и захочет выпить туркмен в жаркий душный день,
Зуфар не обернулся и не посмотрел вслед ушедшим жандармам.
- И правильно делаешь, сынок! - проговорил старый туркмен. - А ты сильный. Очень сильный.
Они лежали связанные на раскаленной соли и каждым кусочком кожи ощущали жар и колючки соляных кристаллов. Но боли Зуфар не чувствовал. Не чувствовал он и жажды. Его трясло от ненависти. Закон пустыни не позволяет отказать в глотке воды даже врагу, даже если врагу через минуту уготован путь в объятия Джебраила.
Долго молчание не нарушалось. Раскаленный ветер звенел соляными крупинками. Кожа на лице, на всем теле сохла, стягивалась, покрывалась разъедающим налетом соли. В синеве неба белели далекие дразнящие снеговые купола Шахвара. С кривой усмешкой Зуфар смотрел на сидящие и лежащие вокруг фигуры: "Мы как те мумии. Так и они превращались в те мумии".
Усмешка его была примечена. Слабо, тихо старый вождь заговорил:
- Большевик-хивинец и враг большевиков лежат рядом. Лежат на смертном ложе. Всю жизнь, еще с времен царизма, иомуд Эусен Карадашлы воевал с хивинцами, убивал старых и малых, мужчин и женщин. Много убивал. А хивинцы убивали иомудов, много убивали. И вот хивинец несет старого полумертвого иомуда, никуда не годного иомуда, своего врага на плече. Долго несет. Зачем? Ха-ха-ха! Чтобы, не дай бог, старый иомуд не поцарапал о песок свою нежную, холеную кожу. Непонятно. Или вы все, большевики, такие?
- Я враг шаха и империалистов. И вы враг шаха и империалистов, - с горячностью возразил Зуфар. Он сел и, осторожно моргая, старался отделаться от песчинки, попавшей ему в глаз.
- Империалисты, - с трудом повторил Карадашлы, - не знаю... Но шаха проклятие ему! - и инглизов - проклятие им! - я знаю, хорошо знаю. Инглизы очень хитры...
- Все знают, что они хитры и коварны.
- Да, сынок, все знают. Один старый Эусен Карадашлы, оказывается, не знал. - Он вздохнул. - Я поехал в Тегеран, в душный город Тегеран, купить пулеметы. Очень необходимы иомудам пулеметы, много пулеметов. С пулеметами и собаки делаются львами... Я привез хурджун золота... золотых николаевских червонцев. Я привез бесценные ковры, сотканные руками иомудских невест. Я отдал их за пулеметы одному инглизу, курившему трубку, старому, седому... имени... не помню. Я думал: раз старый, седой, значит, человек. Старый инглиз взял золото и сказал: приходи туда-то. Я пришел. Старый инглиз тоже пришел и говорит: "За пулеметы ты дал мне столько-то. Пулеметы со вчерашнего дня вздорожали. За пулеметы мне вождь одного племени луров дает наполовину больше". Тогда я вспылил: "Разве честные торговцы так поступают? Какое мне дело до вождя луров? Давай пулеметы". Но инглиз покачал головой и хотел уйти. Тогда я невзвидел свет и обнажил нож. И вот я здесь. И теперь я враг инглизов и шахиншаха. Теперь я подыхаю в этом соляном аду.
Жара сделалась невыносимой, язык распух, все тело зудело, но Зуфар слушал внимательно.
- Зачем иомудам пулеметы? В кого хотят стрелять иомуды?
Он помнил, что говорил ему Заккария Хасан Юрды, отлично понимал все, но почему-то хотел услышать, что скажет сам старый иомуд.
- Э, теперь все равно, - пробормотал Карадашлы, - ты, большевик, скоро помрешь, и я, враг большевиков, тоже скоро помру... Все одно, скажу тебе... или не скажу тебе... А могу и сказать. Пулеметы я хотел купить, чтобы стрелять в большевиков...
- Зачем?
Это "зачем" прозвучало очень наивно.
Старик удивился. Он долго подбирал ответ. Очевидно, он не задумывался до сих пор, зачем он ведет войну против Советов, против большевиков. Он промямлил что-то невразумительное о священном газавате, о нечестивых колхозах, о том, что большевики ограбили почтенных и богатых людей...
- И из-за этого вы, сумасшедшие, пошли на Советскую страну? Вы проливаете кровь, убиваете женщин, детей... Вы, туркмены, свободный, храбрый народ.
- Так решил Джунаид-хан. Он мудрый... - Тут Эусен Карадашлы даже взвизгнул от злости. - Щенок, что ты понимаешь? Джунаид призвал идти войной на большевиков. Джунаид сказал, что за ним инглизы, что сто тысяч пушек и аэропланов обрушат на большевиков огонь и пули, что большевикам конец, что баи и ханы снова будут хозяевами, что черной кости конец...
- Эх, вы! - перебил Эусена Карадашлы Зуфар. - А кто я? Черная кость... И вы мне такое говорите...
Старик замолк и только спустя несколько минут сказал:
- А инглизы - проклятые обманщики... Да что там... все равно... нам смерть.
Он застонал, и голова его упала на землю.
- Ты прав, сынок, - вдруг заговорил он опять, - иомуду враги шах и инглизы... Мы слепцы. И все вожди с равнин Атрека - слепцы. И Насыр Эмин, и Нур Гельды - слепцы. Один Алаяр-хан понимал и говорил нам, что русские большевики желают добра иомудам. А мы слушались сладкоголосых инглизов. И мы держали наши сабли под кошмами и кланялись господам чиновникам. Мы затаили вражду к Советам. Шах землю отобрал у иомудов. Сказал: "Теперь вся земля государственная..." - и отдал ее помещикам... "Хлопок не продавайте большевикам!" - кричали чиновники, и хлопок пропадал. Большевики покупали триста пятьдесят тысяч пудов хлопка, а персы купили половину... Иомуды бросили сеять хлопок. Иомуды голодали. На скот прикинулась чума... Сады и виноградники повырубили... Зачем сажать, зачем возделывать землю, все равно все заберет помещик, все заберет чиновник... Работай на земле, не работай - сыт не будешь. Найдешь клад - другое дело. Землю все бросили. Разбрелись по степи... хи-хи... клады искать. Но я не жалею, что умираю. Кто захотел чужих голов, береги свою. Старый глупый иомуд Эусен Карадашлы хотел чужих голов и не берег свою...
- Что ж, мы так и подохнем, как те? - Зуфар мотнул головой в сторону мумий.
- Судьба...
- А я не хочу превратиться в соляной столб, как жена патриарха Лота. Повернитесь ко мне спиной.
- Что ты затеял, большевик?
Все же он покорно позволил Зуфару грызть веревки, которыми жандармы до боли скрутили за спину ему руки.
Веревки оказались не очень прочными. Зубы у Зуфара были молодые. Но дело подвинулось вперед только ночью, когда духота не так изнуряла. К рассвету старый Эусен Карадашлы уже почти освободился от пут. Зуфар с нетерпением грыз последнюю веревку, жадно мечтая, когда на нем самом слабые старческие руки Карадашлы развяжут аркан. Ни боли в теле, ни жажды Зуфар не чувствовал. Все он забыл при мысли о скором освобождении. Зуфар не желал и думать, как он с больным, чуть живым стариком сумеет выбраться из солончака.
Но он все же думал. И хорошо делал. Думал о будущем и посматривал вдаль, изредка отрываясь от веревки, от которой у него кровоточили губы и нестерпимо ныли челюсти.
- Осторожно! - вдруг воскликнул Зуфар.
На самом краю белого моря соли ему померещилось пятнышко в светящемся ореоле восходящего солнца.
И теперь слух пленников различил ровный стук.
Автомобиль! Здесь, на солончаке? Что он сулит? Освобождение? Новые пытки?
Старый иомуд отполз по-змеиному в сторону и повернулся на спину, вдавив еще связанные руки в соль. Зуфар постарался своим телом прикрыть разметанные ветром клочья изгрызенных за ночь веревок.
Автомобиль быстро приближался. Отчетливо шумел его мотор.
Зуфар лежал, закрыв глаза. Зашуршали покрышки, и на лицо посыпалась соляная крупа. Мотор взревел и заглох.
- Они уже? - прозвучал растерянно голос. Говорил, по-видимому, иностранец на фарси с сильным акцентом.
- Не может быть, ваше превосходительство! Живые, - ответил предупредительно перс. И Зуфар сразу же узнал голос усатого начальника жандармов. - Они люди привычные к солнцу, степняки... Вот городские и дня не выдерживают.
В разговор вмешался, судя по голосу, старый "революционер", и ярость снова поднялась в душе Зуфара.
- Господа, - говорил Заккария, - вы просили, и мы вам, пожалуйста... показали.
- Какая жестокость! - сказал человек с иностранным акцентом. Превращать заживо человека в мумию. Садизм! Да и нет никакой необходимости в такой жестокости. Никто не видит их страданий... Никакого назидательного значения. Это ничему не учит.
- Нет, Стевени, вы неправы... С дикарями надо по-дикарски... Вы сделаете снимки?
- Стоит ли. Впрочем... Только жара... Вероятно, больше ста по Фаренгейту. Эмульсия расплывется.
- Кадры потрясающие... Попытайтесь!
В автомобиле завозились. Стукнула дверца. Под ногами заскрипела соль. Удивительно: ни у Зуфара, ни у старого иомуда даже не мелькнула мысль, что инглизы, цивилизованные европейцы, могли бы спасти их. Ни тот, ни другой не шевельнулись, даже не подняли век. Зуфар стиснул зубы и думал: "Только бы не перевернули Эусена Карадашлы вверх спиной, только бы не перевернули!"
Снова заговорил начальник жандармов:
- Великий Тамерлан, осадив Шахпур, дал торжественную клятву. Если город сдастся добровольно, он, Тимур, не прольет ни капли крови. Жители добровольно открыли ворота... Но как отличить, где враги и где покорившиеся... И он распорядился. Всех ремесленников, всех молодых девушек и красивых женщин и луноликих мальчиков оставили в городе, а мужчин, старух и больных отвели на солончак и... Клятву свою Тамерлан сдержал. Ни капли крови не пролилось!
Писклявый голосок старого "революционера" перебил жандарма. На любой случай жизни Заккария находил подходящую сентенцию. Как ненавидел его Зуфар сейчас! Ненависть его накалилась до предела. Как ему хотелось придушить этого старого болтуна!
- Да будет вам известно, господа, - говорил Заккария, - в Шахпуре великий узбек-Тимур поступил в полном соответствии с заветами пророка, да упоминают имя его почтительно! В суре корана, - к сожалению, не помню порядкового ее числа, - говорится... Позвольте на память: "...когда пленников очень много и цены на рабов и рабынь упадут, отберите лучших, как отбирают шелк от холстины, соловьев от воробьев. С остальными незачем прибегать к железу и пролитию крови. Отведите их в удаленное от жилья место, лишенное пищи и воды... чтобы они оттуда не могли выйти... Пусть они умрут своей смертью..." Так поступали те, кто нес знамя истинной веры ислама огнепоклонникам и идолопоклонникам. И мудрый Тимур поступил так... И с большевиками надо поступить так...
- И с тобой я поступлю так... - прохрипел Зуфар.
Он не удержался. Он забыл, что не хотел доставить удовольствие старому джадиду и проклятым инглизам любоваться своими муками.
- Э, да он жив, - незлобиво обрадовался начальник жандармов, - я говорил... И иомуд жив еще... Степняки быстро не помирают. Вот я сейчас пощекочу господина хана иомудского.
- Оставь его! - прохрипел Зуфар. - Факел жизни его окунулся в реку забвения.
Но Эусен Карадашлы поднял голову.
И тут произошло нечто такое, чего уже никак не мог ждать Зуфар. Старый "революционер" закрыл лицо руками и пискнул:
- Он воскрес! - и бессильно откинулся на сиденье открытой машины.
Англичане, возившиеся с большим фотоаппаратом на треноге, бросили фотографировать и кинулись к автомобилю, выкрикивая какие-то ругательства.
Они так быстро уехали, что забыли про начальника жандармов. Он с жалобными воплями долго бежал по солончаку, скользя и спотыкаясь. Он выл от ужаса. Он боялся остаться среди мумий... наедине с мумиями.
Автомобиль отъехал на километр и лишь тогда остановился. Клаксон его издавал долго и тоскливо стонущие звуки. Казалось, стонут и плачут жертвы солончака и шахской милости. Вопли жандарма не стихали. Он вопил, кажется, еще и тогда, когда его впустили в автомобиль...
Не дожидаясь, пока автомобиль скроется в мареве на краю солончака, Зуфар подполз к старику. Эусен Карадашлы лежал неподвижно...
Зуфар с ожесточением принялся грызть последнюю веревку. В глазах у него ходили черные и красные круги. Временами ему казалось, что он теряет сознание.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Ясно так, как ясно, что яйцо есть яйцо.
А н г л и й с к а я п о с л о в и ц а
Документы из архива Генерального консульства Великобритании в г. Мешхеде (Девятый астан персидского государства).
Частная переписка консула Анко Хамбера.
Копия на официальном бланке
Генеральный консул Великобритании в г. Мешхеде.
Мистеру Джемсу Клайндору,
Коммерческому директору.
Тегеран, "Рагнер. Поставка мебельной фанеры".
Сэр!
Свидетельствую свое глубочайшее уважение.
Житель провинции Гёрган по имени Эусен Карадашлы обратился в Генеральное консульство с претензией к фирме "Рагнер", аннулировавшей заказ на "виккерсы", калибр 7,62, всего 64 шт. Лицензия на приобретение означенных "виккерсов" выдана шахиншахским правительством за No С-441.
Интересы британской короны и высокие идеалы борьбы с мировым большевизмом требуют, чтобы вы сочли возможным пересмотреть свое решение и поставили товар покупателю.
С совершенным уважением
Х а м б е р
Подлинное письмо на бланке
Коммерческий директор восточного управления
фирмы "Рагнер.
Поставка мебельной фанеры. Экстра".
В Генеральное консульство Великобритании
в г. Мешхеде.
Консулу г-ну Анко Хамберу.
Сэр!
Свидетельствую Вам глубочайшее уважение.
Заказ Эусена Карадашлы аннулирован согласно решению директората фирмы "Рагнер" как невыгодный. Неустойка заказчику будет выплачена по первому требованию. Товар реализован по лицензии No С-441 некоему Музаффару, персидскому подданному.
В своей деятельности фирма "Рагнер" исключительно руководствуется интересами акционеров и идеалами свободного предпринимательства. Вопросы политики не входят в нашу компетенцию.
С совершенным почтением
К л а й н д о р
Третья запись
в ученической тетрадке с таблицей
умножения на голубой обложке
Вершины горные; туманы там и тут;
Морского ветра вой среди высот
Гургена,
Когда промчится дождь, безумствуя,
ревут
Потоки мутные вспененных вод
Гургена.
М а х т у м К у л и Ф р а г и
Мы, Алаярбек Даниарбек, уподобились тому мирзе шахрисябзского хакима, который исписывал по шесть дестей писчей бумаги в неделю и возомнил себя отцом поэтов. Уже я вижу, что мне не хватит тетрадки моей дочки-умницы, а потому буду писать так мелко, как могу, и так кратко, как велит нам мудрость: написанное слово - благо, ненаписанное - во сто крат лучше.
Уголь, сколько его ни мой с мылом, не побелеет. Предупреждал я доктора, что шейх Музаффар смотрит взглядом змеи. Зачем ему Советская власть? По нашей земле он нищим ходил с посохом дервиша и питался молитвами. В проклятой стране, именуемой Персия, он господин богатства и разжег своим посохом костер, а свою дервишескую хирку отдал на подстилку новорожденным ягнятам. А за одного коня, на котором он ездил, можно купить в нашем Узбекистане два танапа виноградника и жить безбедно с семьей до скончания своих дней.
Что шейху Музаффару до какого-то хивинца? У шейха Музаффара стада, жены, богатство, могущество. Слон ступает по дороге, не оглядываясь на раздавленного.
Шейху Музаффару все равно, останешься ли ты жив или какой-нибудь разбойник араб проделает дырку в твоей шкуре.
Сегодня утром я проснулся на прохладном берегу речки Шах Пайсан, и ничто, казалось, не предвещало опасностей. Воздух источал ароматы травы и цветов. Склоны горы Бостам расцвели голубыми ирисами.
СТИХ:
Тут зелень яркая, как изумруд,
Сандал и ладан вольно здесь растут.
М а д ж л и с и
Так надо же нарушить спокойствие человека. "Ну, Алаяр, - говорит шейх Музаффар, - не хватит ли спать и не пора ли побеспокоиться о вашем друге Зуфаре?" Хотел я спросить господина шейха: "Вежливо ли прерывать отдых почтенного человека, растрясшего свои кости шестидневной ездой от самого Тегерана? И разве не знает шейх, что меня зовут Алаярбек Даниарбек?" Но на верблюжьей колючке не созревает инжир. Нет смысла спорить с человеком, имеющим змеиный взгляд. Пусть грубиян останется со своей грубостью.
Музаффар заявил: "Садитесь на лошадь. Поедете вниз, там найдете мельницу, а за ней кахвехану. Там пьет кофе Ибн-Салман со своими людьми. Среди них Зуфар. Сумейте поговорить с ним и приведите его втайне сюда". Хорошо на словах, но обожжешься на деле. Приведите! Легче надоить молока у тигрицы.
СТИХ:
О душа моя, в тенетах тяжких бед
Всех друзей ты с их скорбями вспоминай.
Х а ф и з
Разве шейх Музаффар не знает, что у араба Джаббара полно винтовок и кинжалов? И разве араб - проклятие его отцу! - не запомнил тогда в Хафе мое лицо? Но какое дело копыту, раздавившему жука, до жука!
Прибегая к тысячам хитростей, я проник в стан злодея Джаббара. Я сидел рядом с Зуфаром и мог коснуться его рукой.
И в двух шагах сидел этот араб - чтоб ему помереть молодым! - и не догадывался, что известный ему Алаярбек Даниарбек находится в кахвехане рядом и обманывает его. Хитрость - сестра дьявола. Был Алаярбек Даниарбек в кахвехане и не было его. Пил кофе в кахвехане не Алаярбек Даниарбек, а некий опиеторговец с длинными волосами и в персидской чухе. Хитрейшему из хитрых, Джаббару, следовало бы знать, что персы-контрабандисты надевают парик, искусно сделанный и меняющий обличье человека до неузнаваемости. Такой парик мочат в горячем растворе опиума, высушивают, надевают на голову, а по ту сторону границы парик моют и выпаривают из той воды опиум. Такой парик пригодился мне, хитрецу, и Джаббар меня не признал. Но и Зуфар не узнал того, кто вывел его через крышу хижины для ягнят в Гельгоузе.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |