Волхвование и чародеяние, на которые было столько обращено внимания в 1-м периоде (в церковных уставах и в практике), теперь не так интересует государства; впрочем, постановления Стоглава об этом были подтверждены особым указом: "к волхвам бы и к чародеем и к звездочетцам волхвавати не ходили", под неопределенной угрозой царской великой опалы и ответственности перед духовным судом (ук. 1552 г.). Это постановление не принято в Уложении царя Алекс. Мих. По мере удаления от времен язычества ослабляется внимание к преступлениям этого рода: в Московскую эпоху практика указывает весьма мало случаев уголовного преследования волшебства сравнительно с современной ей практикой Западной Европы и нашей собственной XVIII в., что может быть объяснено тем, что с ослаблением языческих верований мысль о волшебстве направляется на успехи научных знаний и изобретений, которых у наев то время вовсе не было; но несомненно, что в этом имеет некоторую долю и практическое здравомыслие русского права; рассказ Олеария о медике Квирине, обвиненном в волшебстве за нахождение у него скелета, якобы двигающегося под звуки музыки, но помилованном и высланном из России, доказывает вышеприведенные соображения.
Ереси и расколы также не входят в круг предметов уголовного законодательства (в Уложении), но практика с XV в. заинтересована ими гораздо более: ереси стригольников и жидовствующих подрывали глубокие основы христианства. Церковная власть (Геннадий Новгородский и Иосиф Волоцкий) обвиняла светскую в послаблении еретикам-жидовствующим и указывала на пример испанской инквизиции; но русский великий князь (Иоанн III) был осторожен и долго не вмешивался в вопросы совести, пока собор 1504 г. не вынудил его прибегнуть к казням (сожжению, урезанию языка, заточению). Последующие преследования ересей (мнимых и действительных) объясняются иногда посторонними мотивами (заточение Максима Грека при Василии Иоанновиче); наказание, постигшее в 1554 г. еретиков Башкина и его товарищей, отличается мягкостью (их заточили по монастырям; Косой бежал). Самое активное участие светская власть принимает в цепе раскола XVII в., очевидно, по связи его с вопросами государственного характера; фактическое преследование раскола узаконено статьями 1685 г., которыми положены: за состояние в расколе - ссылка, за распространение его - смертная казнь, за укрывательство раскольников, передачу их писем - кнут и ссылка.
Умышленный перерыв литургии, за который Уложение (I, 2) полагает смертную казнь, есть не только преступление против церковного благочиния, но может быть и проявлением фанатизма неверующих. Этим можно объяснить тяжесть наказания сравнительно с деянием, определяемым следующей затем статьей Уложения (1,3), именно оскорбление священнодействующих в церкви и произведенный этим "мятеж", т. е. тот же перерыв богослужения, карается лишь торговой казнью; в последнем преступлении объект сложный (против церкви и прав чести частных лиц).
Несоблюдение церковных обрядов признано деянием наказуемым в отдельных указах после Уложения: указом 1674 г. предписано хождение в церковь, исповедь и причащение под угрозой наказания, род которого не определен (П. С. 3., № 570).
Преступления против нравственности. В светских законодательных памятниках Московского периода отражен довольно верный взгляд на преступления этого рода; наказуемой безнравственностью признана общественная: в эпоху судебников - азартная игра и общественный разврат (содержание притонов), в Уложении запрещается сводничество (XXII, 25), но косвенно и блуд (там же, ст. 26). Еще в уставных грамотах запрещалось скоморошество как в целях охранения нравственности, так и соблюдения полицейского порядка. В законах, подтверждающих церковные постановления, круг запрещенных деяний этого разряда распространялся на божбу, брань непотребными словами (УК. 1552 г.). Из деяний безразличных закон воспрещал, как преступные, бритье и обстрижение бород, подстрижение усов (там же), а в наказах воеводам запрещение простиралось на пение народных песен, праздничные обряды и игры, катание на качелях и пр. Ничто из этого, однако, не попало в Уложение *.
______________________
* Табакокурение было запрещено указом 1634 г., но в Сибири (см. А. ст. IV, 19) и после этого была табачная регалия. Уложение (XXV, ст. 11 и 16) воспрещает табакокурение под угрозой кнута, урезание ноздрей и ссылки.
______________________
Преступления государственные
Что касается политических преступлений, то в судебниках отмечаются только два вида их: крамола (верховная измена, хотя крамольниками называются иногда и ябедники, см. указ 9 октября 1582 г.) и земская измена (в форме сдачи города неприятелю; Суд. 1-й, ст. 9; Суд. ц. ст. 61). В то же время практика, особенно в эпоху Грозного, знала и карала все виды деяний этого рода. Вообще царствование Грозного и Бориса Годунова, а равно Смутное время представляли самую плодородную почву для практического развития учения о политических преступлениях. Уложение довольно точно определяет три вида политических преступлений: а) оскорбление величества делом (об оскорблении словом оно молчит, но, по бытовым памятникам: "за поносные слова, бив кнутом, вырезывают язык: Котошихин, стр. 92). В качестве объекта этого преступления признано не только лицо государя, но и его "двор" - местожительство: общие преступления и проступки, совершенные на государевом дворе, подлежат большему наказанию, чем когда бы они были совершены в другом месте (Улож., III). Зато Уложение не рапространяет понятия этого преступления на другие лица и предметы (например, подделку монеты), что нередко можно встретить в законах других народов. Верховная измена определяется как покушение на ниспровержение власти (заговор и бунт), реализованное составлением сообщества и собором вооруженных людей (Улож., II, 2); но здесь Уложение отступает от своей осторожности и разумеет как нападение на верховную власть, так и на подчиненные органы управления (думу, воевод; II, 20, 21): недонесение о замысле такого рода карается смертью (там же, 18, 19). Земская измена определяется, во-первых, как передача неприятеля) части территории, во-вторых, как помощь неприятелю и для этой цели сношения с ним, в-третьих, как побег в неприятельскую землю или армию (Улож.., II, 2, VII, 20). Все три вида Уложение иногда соединяете один под именем"измены", что соответствует римскому понятию "pordueffio", перешедшему к нам через статут, но также соответствует и состоянию государственного права в Московокий период, когда государево и земское дело совершенно отождествлялось. Преступления по службе. В эпоху кормления не было почвы для образования понятия об этих преступлениях: "обида", причиняемая управляемым от наместников, могла возбудить лишь частный иск первых против последних (уст. Бел.грам. 1488 г., ст. 23). Однако преступления этого рода проникают в законодательство уже в эпоху судебников, когда кормление, и прежде заключавшее в себе государственный элемент, начинает превращаться вполне в государственную службу. Из них в особенности правительство и закон боролись с лихоимством. Посул (плата судье или правителю от заинтересованных лиц) был сначала деянием дозволенным (Губ. Моск. зап. ст. 4); затем закон таксировал эту плату и запрещал взимание лишка (сверх таксы; отсюда и термин "лихоимство"); наконец совсем запретил посуды (Суд. 1497 г., ст. 1). Но такой переход частноправовых понятий в государственные совершался нелегко: по свидетельству Герберштейна, в Москве все правосудие (в начале XVI в.) было продажно; когда господствовало мнение, что человек, давший больше, есть человек более богатый и знатный, а потому ему нужно более верить, чем бедняку (пер. Аноним, стр. 84-85). Уличенного в лихоимстве подвергали телесному наказанию, навязывая ему при этом на шею кошелек, или мягкую рухлядь, или соленую рыбу - словом, ту вещь, которой он взял взятку. Судебники принимают чрезвычайные меры против подкупа и взяточничества, приказывая прокликать по торгам в Москве и во всех городах и по всем волостям заповедать, чтобы истцы и ответчики не давали посула ни судье, ни приставам (Суд. 1-й, 67, Суд. ц., ст. 99). Самое взяточничество наказывалось в связи с преступными деяниями, происшедшими из него (умышленным неправосудием, подлогом, выкупом преступников: "посул возмет и обвинит кого не по суду"; Суд. ц., ст. 3; ср. ст. 4 и 53). Подобным же образом рассматривает взяточничество и Уложение (X, 5-8). Независимо от лихоимства складывается понятие о следующих преступлениях: умышленное неправосудие вследствие мести или дружбы (Суд. 1-й, ст. 1); отказ в правосудии (Суд. ц., ст. 7); медленность суда - "волокита"; доставление средств преступнику уклониться от суда. Что касается злоупотреблений администрации, то наказуемость их определяется лишь в Уложении (X, 150): если "приказные люди учнут... людям чинить продажи и убытки", то следует денежное удовлетворение истцов и пеня.
Преступления граждан против порядка управления. Выше было указано, что "бунт" против административных властей сравнен с верховной изменой, в частности, к этому разряду отнесены нарушения карантинных постановлений и устава о проезжих грамотах (Улож. 1632 г. и Улож., VI, 4). Но законодательство более интересовалось преступлениями против финансовых прав государства. Дальнейший вид их есть корчемство, которое, впрочем, сначала рассматривалось в основном как преступление против нравственности: церковная власть, а за нею и государственная запрещали его потому, что "в корчмах беспрестанно души погибают без покаяния и без причастия", потому в уставных грамотах оно рассматривалось наряду с душегубством, разбоем и татьбой. В XVII в. (в Улож., XXV) заметна уже двойственная точка зрения на это преступление с преобладанием финансового элемента, так как винная продажа стала окончательно регалией государства. Ответственными лицами признаются "корчемники" (самовольные продавцы спиртного), винопроизводители, сбывающие питье в незаконные корчмы, и "питухи", т. е. потребители в таких корчмах; наказания постепенно усиливается, смотря по повторению преступления до 4 раз (когда, наконец, следовала ссылка в дальние города и конфискация имущества). В XVII в., с установлением запрещения к вывозу некоторых товаров ("заповедных"), появляется понятие контрабанды: так, запрещен был вывоз за рубеж соли, льна, сала, юфти и др. под угрозой смертной казни (указы 1662 и 1681 г. г.). Ввоз некоторых товаров запрещался в целях карантинного ограждения от морового поветрия, причем в постановления закон а вкрадывались суеверные понятия, свойственные тому времени: в 1632 г. царь уведомлял: "Писали к нам из Вязьмы воеводы наши: посылали они за рубеж лазутчиков, и те лазутчики пришед сказывали им, что в литовских городех баба-ведунья наговаривает на хмель, который из Литвы возят в наши города, чтобы тем хмелем в наших городех навести на люди моровое поветрие"; поэтому царь запрещает ввоз хмеля под страхом смертной казни без всякой пощады (А.А.Э. III, 197). Но это уже относится к преступлениям против полицейской власти государства, а не финансовых прав его. Из этих последних важнейшая - монетная регалия, а потому подделка монеты была тягчайшим видом преступлений этого разряда. Памятники 1-го периода не знают такого преступления, ибо монетной регалии тогда не существовало (орудиями обращения были металлы по весу); можно предположить тогда только особый надзор государства за частными производителями денег, которые и подвергались наказанию за выпуск их ниже установленной пробы. Исключительное производство монеты государством устанавливается только в XVI в. и только с того времени начинаются практические исследования и узаконения о подделке монеты: при вел. кн. Вас. Иоанновиче (1533 г.) "казнили многих людей в деньгах, а казнь была - олово лили в рот да руки секли". При Елене карали за подделку и за обрезку монеты; Михаил Федорович смягчил было наказание, установив вместо залития горла расплавленным металлом вечное тюремное заключение; но подделка монеты чрезмерно увеличилась, и царь в 1637 г. восстановил смертную казнь в ее прежней форме для "пущих воров" (главных виновников) и простую для пособников, укрывателей и сбытчиков (ак. арх. эксп., III, 266); при царе Алексее Михайловиче пособников карали различно: отсечением руки, урезанием ноздрей. Учение Уложения об этом предмете, заимствованное из статута, весьма ошибочно: правда, оно не смотрит на подделку монеты с точки зрения статута (как на оскорбление величества), но полагает одну казнь - залитие горла оловом, не различая пособничества и укрывательства, и ставит рядом с этим преступлением мошенническую примесь в вещи из благородных металлов мастерами золотых и серебряных дел (Улож., V, 1-2). В 1654 и следующих годах неудачная финансовая мера правительства (уменьшение веса серебряной монеты и выпуск медной в одинаковой стоимости с серебряной) вызвала массу преступлений: в числе подделывателей были и высшие правительственные лица, и казенные денежные мастера, и простые граждане: тогда (в течение 9 лет) было наказано 22 тыс. фальшивомонетчиков. Это привело к изданию полного и точного закона о подделке монеты 1661 г. К преступлениям против монетной регалии относятся: выделка монеты, равной по достоинству с казенной, частными лицами; посеребрение медной монеты для обмана и, наконец, выделка монеты низшего достоинства. Закон 166! г. различает между преступниками, во-первых, главных виновников - подделывателей, доставителей металла, сбытчкков, пристанодержателей и, во-вторых, пособников и покушавшихся. Первых он карает усечением левой руки, вторых - отсечением двух пальцев на той же руке. Впоследствии эти казни заменялись: в 1663 г. ссылкой в Сибирь (П. С. 3., № 348) и членовредительным наказанием высшей степени, т. е. отсечением руки и обеих ног для главных виновников (П. С. 3., № 510 - ук. 1672).
Преступления против судебной власти. Из преступлений, вводящих судебную власть в ошибку и ведущих к неправильным решениям, лжеприсяга занимает в московском праве высшее место. Понятие о ней как о преступлений не могло образоваться в 1-й период, когда присягали стороны и их послухи, прибегая к роте как суду Божию - безапелляционному и не допускающему поверки. В XVI в., когда послушество обратилось в простое свидетельское показание, стало возможным принесение лживой прясяти. В постановлениях Стоглава и Уложения она имеет двойственный объект, как преступление против религии и государственной власти; в Уложении эта двойственность выразилась в противоречащих постановлениях двух глав кодекса (XIV и XI); в одной из них выписываются постановления кормчей книги (Василия В.), в которых за лжеприсягу полагаются церковные эпитимии ("два лета да плачется, три лета да послушает св. писания") и императора Льва (об урезании языка); напротив, в другой главе московский закон дает свое простое определение: "бить его кнутом по торгам, посадить в тюрьму на год" и лишить права исков. Лжесвидетельство (без присяги) признано также деянием преступным {Суд. ц., ст. 99); обыскные люди повального обыска, показания которых уже приравниваются к свидетельским, за лживые показания наказываются так: выбираются из 100 чел. лучшие люди (5-6 чел.) и подвергаются битью кнутом; сверх того, на всех солгавших возлагается удовлетворение того, кто был неправо обвинен или был пытан по лживому обыску (указ 1556 г., ст. 5 и др.). Уложение еще усиливает эти показания (X, 162, XXI, 36). К тому же разряду относится лесничество, которое в судебниках стоит в одной категории с убийством и разбоем (Суд. 1-й, ст. 8; Суд. ц. - 59 - присоединяет сюда еще подписку). Субъектами этого преступления могли быть как сами истцы, так в особенности их поверенные; последнее вызвало особый указ 12 марта 1582 г., в котором преступники этого разряда разделяются на ябедников, крамольников и составщиков (т. е. лживых обвинителей в частных преступлениях, лживых доносчиков в государственных преступлениях и составителей лживых гражданских исков); закон к некоторым из них применяет те же наказания, каким подвергся бы ложно обвиненный ими. Объект преступления ябедничества довольно сложный: кроме главного предмета (против судебной власти: "казнить смертью для того: в жалобнице и в суде не лай"), ябедничество имеет и другой объект - права частных лиц, ложно обвиняемых: "а будет лаял кого... а не докажет, чим лаял, ино его быв кнутом, доправити бесчестье без суда". Особенный вид преступлений того же порядка есть подмет поличного с целью обвинения невинного в татьбе (Улож,, XXI, 56).
Преступления гражданские
Права всех частных лиц пользуются равной защитой уголовного закона, Различие тяжести взысканий по общественному состоянию потерпевших удерживалось только в преступлениях против чести и связанных с ними преступлениях против здоровья. Личные права холопов и крестьян (прикрепленных) признаны самостоятельным объектом преступления *; сам господни не может убить своего холопа даже в том случае, если холоп попадется в разбое (Уставная кн. разбойн. прик. II; Улож., XXII, 70). Убийство чужих крестьян наказывается независимо от частного вознаграждения (Улож., XXI, 71).
______________________
* Некоторые ограничения равенства уголовной защиты, отмеченные в 1-м периоде, теперь исчезают.
______________________
Преступления против жизни мало-помалу отделяются от преступлений имущественных, именно убийство от разбоя; в Судебниках душегубство и разбой являются самостоятельными и раздельными преступлениями: "А какого доведут татьбу или душегубство, или иное какое лихое дело, опричь разбоя",.. (Суд. цар., 6)). Различие умышленного и непредумышленного убийства отмечено выше. В Уложении появляется определение квалифицированных видов убийства; лишение жизни другого может быть более или менее тяжким преступлением, смотря по отношениям, в которых состоял убийца к жертве; из отношений родства и служебной зависимости римское право создало понятие "parrieidium", что через немецкое право перешло в Литовский статут, а оттуда в Уложение. Но, по литовскому статуту, из этих отношений возникают только более тяжкие виды убийства; по Уложению же, семейные отношения убийцы и жертвы могут быть причиной не только повышения, но и понижения наказания за убийство. Так, мужеубийство карается самой страшной казнью - зарытием живой в землю, а женоубийство вовсе не отмечается как особый вид (из тогдашней практики видно, что оно наказывалось иногда мягче, чем убийство постороннего человека). Отцеубийство карается смертью "безо всякой пощады", детоубийство - тюремным заключением на один год (но "детоубийство" в тесном смысле, т. е. убиение матерью незаконнорожденного ребенка карается смертью).
Убийство господина слугой еще в Судебниках отмечается как тягчайшее деяние, наравне с государственной изменой; по Уложению, даже покушение на такое убийство наказывается отсечением руки (XXII, 8-9). Из этого видно, что такое возвышение и понижение тяжести одного и того же преступления основано не на субъективных мотивах, а на стремлении закона поддержать установленный гражданский порядок (власть родительскую, власть мужа и власть господина). На этом основании соучастие в отцеубийстве и мужеубийстве сторонних лиц карается наравне с главным виновничеством: в 1682 г. в Москве были закопаны две женщины за убийство мужа одной из них (Ак. ист., V, 80).
Преступления против здоровья. Мы видели в своем месте, что по Русской Правде разряд преступлений против здоровья колебался между преступлениями против жизни (причинение увечья) и преступлениями против чести (легкие побои). В московском праве нанесение увечья четко выделяется из разряда преступлений против жизни; но зато в судебниках (Суд. цар., ст. 26) смешивается с преступлениями против чести ("смотря по человеку и по увечью"). Очевидно, что сохраняется еще остаток древнего взгляда на увечье как на умаление личных прав. В свою очередь, нанесение тяжких побоев в Судебниках всегда рассматривается в связи с грабежами. Такое смешение преступлений против здоровья с преступлениями против прав собственности объясняется так же, как древнее смешение смертоубийства и разбоя, т. е. два разряда преступных действий сливаются в один по единству цели преступления (отнятие имущества); одно является лишь средством другого. В Уложении причинение увечья, нанесение ран и тяжких побоев более изолируются от преступлений против чести и имущественных прав (Улож. XXII, 10-12), именно бесчестие соединяется с тяжкими побоями, но не с увечьем; побои наказываются независимо от предположения о последовавшем грабеже.
Низший вид преступлений против здоровья, легкие побои, не упоминается в Уложении и, по всей вероятности, сливается еще с преступлениями против чести.
Мы видим, что уже в эпоху уставных грамот определилось чистое понятие об оскорблении (словом), но тогда это понятие применялось только к служилым людям. Московское право уже знает чистую форму преступлений против чести в отношении ко всем лицам - "лай" и "непригожее слово" (Суд. ц. 26; Улож., X, 99). Благо, которое закон в этом случае защищает, отнюдь не признается благом равным для всех, честь различается, во-первых, по положению в обществе, церкви и государстве как оскорбленного, так и оскорбителя; царский Судебник (ст. 26) имеет в виду лишь общественные классы, но Уложение (Х, 27-28) перечисляет особо не только чины и звания, но и должности, назначая для каждой категории особые нормы возмездия. Во-вторых, честь различается по происхождению (роду); различие, основанное на этом начале, применялось в местнических счетах, но в общих уголовных кодексах его нет. Честь, как личное достоинство, не обнаруживается ничем в уголовных кодексах; но в судебных актах в обозначении того, какие именно слова считались оскорбительными, можно уловить уже присутствие и этого понятия; вообще оскорбление могло заключаться или в простой брани, или в ненадлежащем обозначении отчества и фамилии, или в названии "малопородным", уменьшительными титулами или "неслугою"; но также считалось оскорбительным и название мужчины "жонкой". Несмотря на это последнее обстоятельство, оскорбление женщины признавалось квалифицированным (тягчайшим) видом преступлений против чести; за оскорбление жены взыскивается штраф вдвое против оклада мужа; за оскорбление дочери-девицы - вчетверо (тогда как за оскорбление несовершеннолетнего сына - только вполовину). Первоначально из оскорбления не выделялась клевета как особый вид; причина этого в том, что понятие клеветы поглощалось в понятии "ябедничество"; считалось важным не обвинение кого-либо в противозаконных и постыдных деяниях перед обществом, а лживое обвинение в этом перед судебной властью. В Уложении понятие клеветы существует, но только как квалифицированный вид бесчестья, причем "бесчестье" (штраф) взыскивалось двойное. В составе этого преступления заключался не только упрек в постыдных действиях самого оскорбляемого, но и упрек в незаконности происхождения, в развратной жизни жены и т. д. При этом закон допускал поверку на суде возведенных обвинений и наказывал оскорбителя лишь в том случае, если бы обвинение оказалось лживым (Улож., X, 270).
Преступления против имущественных прав. Мы видели выше, что одной из особенностей древнейшего уголовного права было отсутствие в нем определений о явном отнятии чужого имущества, но что в практике несомненно существует уже понятие о грабеже. В московскую эпоху сюда присоединяется еще разбой, включаемый уже в разряд преступлений против имущественных прав ("будет повиниться, что он разбивал впервые, а убийства не учинил..." - указ 1663 г.). Впрочем, объект этого преступления и теперь остается сложным: в нем все еще подразумевается и нападение на имущество, а нападение на жизнь и здоровье, но именно с целью отнятия имущества. Для полноты состава этого преступления следует присоединить еще субъективные черты: обращение преступления в ремесло и совершение его шайкой. Ко обе последние черты не необходимы для образования понятия о разбое: так, понятие о разбое как о ремесле парализуется тем, что после Судебника в разбое различаются рецидивы (два по уст. кн. разб. прик. ст. 10, в один по Улож. XXI, 16-17). Таким образом, по первому источнику, разбой совершенно равняется татьбе; по Уложению - лишь несколько выше ее, т. е. смертная казнь полагается за вторичный разбой; после Улож. наказуемость разбоя то понижается, то возвышается *.
_____________________
* В 1653 г. положен вместо смертной казни кнут, отсечение пальца и ссылка (П. С. 3., № 105); в 1659 г., напротив, смертная казнь за первый разбой; по указу 1663 г.. вторичный разбой опять наказывается не смертью, а отсечением обеих ног и левой руки (что, впрочем, на деде равняется мучительной смертной казни); по новоуказным статьям 1669 г., восстановлены узаконения Уложения. Такие изменения, очевидно, возникали не из уголовных воззрений, но из полицейских соображений, вызванных обстоятельствами.
______________________
Грабеж, по судебникам (Суд. цар., ст. 25), причисляется к разряду преступлений наименее тяжких: он, по-видимому, считается не более как самоуправным отнятием имущества у другого лица после драки, возникшей по каким-либо личным или имущественным счетам. Затем взгляд на него становится строже: он уже приближается к разбою, так что в начале XVII в. сами судьи спрашивали иногда законодателя: "Те статьи во что ставите: разбой или в грабеж"? (Уст. кн. разб. прик., 65). Однако и в Уложении грабежом называется собственно самоуправство, например, самовольные реквизиции ратных людей в поход (VII, 22,30), причем закон назначает или только двойное вознаграждение потерпевшему, или, сверх того, наказание, не определяя именно какое. Очевидно, что древний снисходительный взгляд на явное отнятие имущества еще не исчез вполне (ср. XXI, 15).
Татьба, т. е. тайное похищение чужих (движимых) вещей, с древнейших времен привлекает к себе более и более строгое внимание законодателя. В первой половине московского периода резко отличается татьба с поличным и без поличного, так что собственно татьбой в уголовном смысле называется лишь первая (см. Суд. 1497 г., ст. 10, И, 13). Прежде поличным называлось, когда преступник схвачен на месте преступления; в таком случае раздраженное общество вместе с потерпевшим или расправлялось с ним на месте, или сохраняло в себе более сильное неприязненное чувство, что и влияло на большую наказуемость. Потом, когда поличным уже называются украденные вещи (и находимые у похитителя под замком), падает и уголовное понятие о татьбе с поличным, так что, наконец, в Уложении вовсе нет упомянутой разницы (Улож., XXI, 9 и 30). Другое обстоятельство, влиявшее на высшую наказуемость татьбы, есть повторение: по судебникам, татьба во второй раз влекла к смертной казни; по всем прочим памятникам уголовного законодательства, предшествующим и последующим, к смертной казни ведет лишь троекратная татьба (Суд. 1-й, ст. И; Суд. цар., ст. 56; уст. кн. разб. прик., ст. 37-39; Улож., XXI, 10 и 12). В законах повторение не отличается от стечения преступлений. Кроме татьбы, понятие повторения применено к разбою и к корчемству (см. выше); в последнем случае ясно говорится не о стечении, а о повторении. Для характеристики древнего русского уголовного права достойно замечания, что ценность украденного нисколько не влияет на степень наказуемости татьбы (следы такой материальной оценки преступления, находимые в Русской Правде, теперь исчезают). В этом отношении делается только одно исключение, а именно: похищение мелких предметов для непосредственного потребления (в садах, в огородах) вовсе не подводится под понятие татьбы, и грабеж таких вещей наказывается также снисходительно (Улож., X, 221-222). Но московское право знает и квалифицированные виды татьбы по предметам кражи: головную татьбу, т. е. кражу людей - холопов (Суд. 1-й, 9; Суд. цар., 61), и святотатство - церковную татьбу (Суд. 1-й, 9; Суд. цар., 61; уст. кн. разб. прик., 40; Улож., XXI, 14). Сущность церковной татьбы уясняется лишь в "соборных статьях" 1667 г. (П. С. 3., № 412) и новоуказных статьях 1669 г. Здесь святотатством называется кража вещей изнутри алтаря и церкви, и именно священных ("святых сосудов" и пр.), а не кража всяких вещей, находящихся в церкви ("аще ли кто украдет нечто, еже Богу не освящено, а постановлено быть в церкви сохранения ради, таковый не святотатец именуется, но токмо тать" г- статьи 1667 г.), не кража вещей, принадлежавших церкви, где бы они ни находились, и не кража священных предметов из частных домов. Новоуказные статьи (ст. 12) различают наказуемость кражи из алтаря и кражи из церкви, но не различают священных предметов от неосвященных.
Мошенничество как похищение чужих вещей посредством обмана не отмечено в древнейших законах. В Судебнике царском (ст. 58) появляется в первый раз этот термин; но неясный смысл статьи Судебника подает повод к сомнению, что разумеется в нем под мошенничеством: преступление ли, называемое так ныне, или карманная кража (от слова "мошна"), как думает проф. Фойницкий. Но несомненно следует признать здесь первое, ибо рядом с словом "мошенник" стоит в той же статье - "оманщик" (обманщик). Уложение (XXI, 11) подтверждает это, противопоставляя мошенничество татьбе.
Из разряда преступлений, направленных к истреблению чужой вещи, поджог остается и теперь в ряду тягчайших: по Судебникам (Суд. 1-й, 9; Суд. цар. 61), это преступление наряду со многими другими ведет прямо к смертной казни (без других условий, поставленных относительно прочих преступлений); по Уложению назначается за поджог весьма тяжкий вид смертной казни - сожжение (X, 228). Состав этого преступления уясняется не более, чем в Русской Правде (где упомянут поджог "двора" и "гумна"): по Уложению, поджогом называется именно поджог "двора" ради вражды или разграбления *; в других статьях того же кодекса речь идет о поджоге других вещей (кроме зданий), чем уясняется главное понятие поджога. В частности, поджог нив или леса не карается уголовным порядком, а взыскивается лишь частное вознаграждение (Улож. X. 223-224). Зато Уложение знает квалифицированный вид поджога - поджог укреплений ("города") с целью предательства неприятелю (II, 4); впрочем, в наказании этот вид отличается только тем, что преступник должен быть сожжен "без всякого милосердия".
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |