Я тебя ненавижуили люблю? 4 страница

Я поднимаюсь к нам в комнату, ступая так тихо, как только можно. Где-то внутри меня неугомонно шевелится крошечное чувство. Надежда. Я надеюсь, что тебя все-таки нет дома, что ты ушел куда-нибудь на пару с Андреасом, чтобы напиться, как это обычно случается по понедельникам. Я слепо надеюсь, что ты решил дать мне время подумать, прийти в себя, осознать что произошло…

Но я ошибаюсь. Снова.

Ты никуда не ушел. Ты сидишь в темноте нашей комнаты, устроившись прямо на полу, напротив двери. Поэтому, когда я вхожу, я сразу же вижу твой силуэт, и как ни странно, сверкающие в полумраке глаза.

Ты усмехаешься:

- Вернулся.

Я закрываю дверь, но не включаю свет. Не хочу видеть твой обвиняющий взгляд, не хочу видеть твое идеальное медовое лицо. Поэтому, стащив с себя ботинки и кожаную куртку, я подхожу к столу, проверяя почту в компьютере. Ты же молчишь, нетерпеливо постукивая пальцами по стеклянной поверхности. Секунду спустя я улавливаю слабый аромат алкоголя, а позже замечаю полупустую бутылку виски в твоих руках.

- Ты все-таки напился, - говорю, не отрываясь от экрана компьютера.

- Ну, это же я.

Да, это ты. Это ты, Том, человек, мой брат, который запивает свои беспокойные мысли алкоголем.

- Где ты был?

Я оборачиваюсь, пораженный резкостью, с которой был задан этот вопрос. Ты, пошатываясь, поднимаешься с пола, все еще не выпуская бутылку из рук.

- Гулял.

- С кем?

- Какая к черту разница?! – я взрываюсь и отворачиваюсь к компьютеру, - я не обязан отчитываться перед тобой!

Ты подлетаешь быстро, внезапно, словно проворный тигр. Душа уходит в пятки, когда я явственно чувствую твое пьяное, горячее дыхание на своем затылке.

- Ты будешь отчитываться!

Рукой хватаешь меня за плечо и разворачиваешь к себе. Я пытаюсь вырваться, но мертвая хватка железными тисками сжимает мое тело, и я бессильно перестаю бороться. Ты усмехаешься, жидкость на дне бутылки противно булькает в такт твоим движениям руки. Опасность красными буквами зияет в моей голове. Я начинаю бояться. Я не могу пошевелиться.

- Отпусти меня, Том.

Ты не отвечаешь, и прижимаешься ко мне всем своим телом. Пьянящее дыхание жаром обдает мою кожу, и я содрогаюсь.

- Вильгельм.

Я замираю, пораженный услышанным. Ты никогда не называл меня так, ты прекрасно знаешь, что я ненавижу свое полное имя, и не люблю, когда меня кто-либо так называет. Ты никогда не называл меня так раньше, зачем же сейчас это сделал?

Ты запускаешь руку под мою майку. Она мягкая, но жутко холодная, и я выгибаюсь, пытаясь вырваться из твоих цепких объятий, но все безуспешно. Волна ледяного страха накатывает на меня, и я с ужасом осознаю то, что ты собираешься сделать. Нет, ты не можешь так поступить, только не со мной, только не сейчас!

- Отпусти меня, Том!

- Не шевелись.

Я начинаю брыкаться. Я пытаюсь вырваться, пытаюсь остановить все это, пока еще не поздно. Если все станет слишком поздно, мы упадем, провалимся в бездну, черную, обитую липкой паутиной, куда не проникает ни один луч света, и в которой мы останемся навечно, покрытые этой грязной, несмываемой пылью.

Ты притягиваешь меня все ближе. Бутылка со звоном падает на пол и разбивается на тысячи осколков, как и моя душа. Ты наступаешь на эти осколки, но не чувствуешь боли, потому, что я ее тоже не чувствую. В данный момент ты не чувствуешь вообще ничего, ты видишь только одно, и это желание сжигает тебя заживо. Оно сжигает нас обоих.

Ты разрываешь на мне футболку, и слезы ручьем текут по моим щекам. Я не в состоянии унять свою дрожь, теперь я боюсь как никогда.

- Не надо, Том, остановись…

Пытаюсь тебя оттолкнуть, пытаюсь остановить, но ты слишком силен. Ты всегда был сильнее меня, не только физически, но и духовно. Поэтому ты выдержишь то, что сейчас произойдет, поэтому с тобой ничего не случится, ты останешься таким же, каким им был. Ты будешь продолжать свою жизнь, во что бы ни стало, будешь продолжать дышать, думать, разговаривать, пить…

А я не смогу. Я не вынесу этого, твоя скрытая боль плавно перейдет в меня, и я буду чувствовать за двоих. Это самое ужасное, это разорвет меня на части. Все, что было до этого, теперь кажется совсем мелочным, нисколько неважным. В данный момент я боюсь твоей боли, боюсь нашей общей боли, которую ты безжалостно выпускаешь наружу.

Ты раскручиваешь меня, и я наступаю на битые стекла. Мы оказываемся возле стены, и ты силой прижимаешь меня к ней, сдавливая горло, зажимая мне рот рукой. Ты морщишься, когда ощущаешь мои слезы на своих пальцах, но это тебя не останавливает. Ты продолжаешь. Несмотря ни на что.

Потом ты отвлекаешься. Всего на секунду ослабеваешь хватку, пытаясь стянуть с меня джинсы, и этого мимолетного мгновения хватает, чтобы почувствовать себя чуточку сильнее. Коленом ударяю тебя между ног и, пользуясь твоим шоком и болью, выскальзываю, бросаюсь прочь, в коридор, на свободу.

- Вильгельм!

Этот крик, нечеловеческий, звериный рев, эхом отскакивает от стен. Я сглатываю тугой комок страха, и бегу, буквально слетая по ступенькам, не разбирая дороги. Я знаю, что ты бежишь за мной. Я разозлил тебя, и сейчас, рискую попасться в сотканные сети из твоего гнева.

- Вернись, немедленно!

Твой голос совсем близко, пугающе близко. Я ускоряюсь, разбрасываю вещи, спотыкаюсь обо что-то на своем пути…тело грозится упасть, но я контролирую его, и снова беру себя в руки. Я ничего не чувствую, кроме разжигающего адреналина внутри себя, это он помогает мне бежать, надеяться, что я спасусь от тебя…

Мы как дикие, неконтролируемые животные. Ты волк, гоняющий свою добычу по лесу, а я кролик – твоя добыча, которую ты жаждешь заполучить. Ты охотишься, мечтаешь запустить свои когти в меня, разорвать, попробовать на вкус…

Каким-то образом я оказываюсь в гостиной. Спасительная входная дверь каким-то неестественным светом светится в темноте, маня своей свободой и прохладным ночным воздухом. Как же хорошо там, на улице, где все безгранично, где нет этих душащих стен!

Я со всех ног спешу к ней, к этой заветной двери, почти что радуясь этому пока еще не наступившему счастью…

Но ты догоняешь меня, и счастье на пару со свободой ускользает из рук.

Твое тело тяжелым камнем наваливается сзади, и мы оба падаем на пол, всего в нескольких метрах до желаемой мною двери.

- Лучше не рыпайся, Вилли!

Я отбиваюсь ногами, но ты больно скручиваешь мне руки за спиной, коленом прижимая к полу. Гнев застилает глаза, и я утраиваю свою силу, выгибаясь, словно пугливая кошка. Ты устало сопишь, теряешь терпение и, в конце концов, с размаху отвисаешь мне звонкую пощечину.

Правая щека начинает гореть, и я стискиваю зубы от боли, от горечи и обиды. Неужели ты только что сделал это? Неужели ты поднял на меня руку?!

- Что ты делаешь?!

- Я же сказал, не рыпайся!

Выламывая мне руки, ты тащишь меня по полу, ни капли не заботясь о моем самочувствии. Голая кожа спины со скрипом протирает неровные, деревянные половицы, и мне приходится зажмуриться, чтобы не закричать от раздирающей боли.

Ты хватаешь меня за талию и с силой кидаешь на диван. Я не успеваю даже подняться, не успеваю попытаться сбежать, ты наваливаешься сверху, придавливая своим мощным телом. Я плачу, плачу в голос, словно маленький ребенок, которого лишили заботы. Слезы ручьями катятся по моим щекам, но ты делаешь вид, что не видишь их, и мне остается лишь захлебываться своим горем в полном, искаженном реальностью одиночестве.

- Том, не надо! Пожалуйста, остановись…ради нас…остановись!

- Прости меня.

Это последние слова, которые я слышу от тебя. Дальше все расползается на миллиарды осколков, я уже ничего не осознаю и не чувствую. Я словно застрял в сером тумане, словно меня только что вырвали из реальности, из привычной мне жизни.

Я одинок, несчастен и разбит, а ты все равно продолжаешь, безжалостно поддаваясь грязной похоти, нахлынувшей на тебя со всей силой. Ты разрываешь не только мою плоть, но и мое сердце, мой разум, мою душу. Я постепенно покидаю себя, превращаюсь в ничто. Билла Каулитца больше не существует. Он уничтожен, убит собственным братом. Заколот плотоядными чувствами, разорван на части.

Я чувствую усталость, упадок всех сил. Меня накрывает абсолютная прострация, невыносимое равнодушие. Перестаю бороться, ибо это бессмысленно. Ты все равно осквернил все святое, даже своими мыслями и извращенными желаниями ты осквернил нашу дружбу, какой смысл бороться за то, чего больше нет? Я больше ничего не вижу, ничего не слышу, и уж тем более, ничего не говорю и не думаю. Мое тело просто существует. Пустое, ненужное тело, без грамма души или чувств. Душа улетела куда-то очень далеко, а чувства испарились. Все это покинуло меня. Теперь я просто оболочка. Безразличная ко всему.

Ты заметил мое состояние только к концу. Случайно увидел мое застывшее, словно маска лицо, увидел мое расслабленное, ничуть ненапряженное тело, и теперь действительно испугался. Чего ты боишься? Почему именно сейчас? Ведь все уже сделано, тебе нечего страшится. Ты уже сделал то, что хотел. Последствия – это не так уж важно. На них всегда можно плюнуть, и уж тем более, поздно задумываться об этом сейчас…

Мы все равно мертвы. Ты убил нас обоих, мы скончались за полночь. Родились в один день и погибли тоже в один. Как в грустных, сентиментальных фильмах. Это так красиво, и так романтично… Но романтики между нами нет. Ты порождение похоти, а я тот, кому суждено разделить ее с тобой…

Я вижу только смерть, чувствую, как наши души тихо и нехотя умирают. Они плачут, как и я всего несколько минут назад или скорее, целую вечность назад, когда я считал, что могу еще на что-то надеяться. Смерть пришла, и теперь не уходит. Я вижу ее невидимые нити, которые светящейся гранью зависли над нами. Я ощущаю их, хотя и не должен. Они прекрасны…

Так умерли тиран и его сломанная игрушка, которую уже не починишь. Тома и Билла Каулитца похоронили в гостиной их общего дома, в понедельник, где-то между двумя и тремя часами ночи…

Не помню, когда ты закончил. Не помню ничего, и не хочу вспоминать. Ты просто закончил и все. Отпустил меня, разжал руки и, пошатываясь, вышел из комнаты, а потом и вовсе из дома. Ты оставил меня одного, словно ненужную куклу, наигравшись с ней вдоволь.

Тогда я упал. Упал на пол, резко скатившись с дивана. Я пролежал там несколько часов, тупо пялясь в выбеленный потолок. Я наблюдал за тенями, мерцающими в комнате, за тем, как они плавно менялись в цвете, переходя от светлого серого к темнеющему черному. Мне это было не интересно, но ничего не другого не оставалось. Я не мог думать, не мог соображать или что-либо делать. Я лишь чувствовал боль, ноющую физическую боль, расползающуюся по всему телу.

Эмоции покинули меня. Просто отключились и все.

Билл Каулитц превратился в ничтожного призрака.

Нельзя помнить печальные воспоминания, но и невозможно забыть.

Наше время

POV Tomas

Он смотрит на меня, как на умалишенного. С какой-то толикой жалости, крупицей непонимания и водопадом осуждения. Я прямо чувствую его шок, клубками вырывающийся из его тела, из его мыслей.

Андреас в шоке. Он только что увидел меня таким, какой я есть на самом деле. Узнал, каким Том Каулитц может быть извергом, на что он способен и как он безжалостен. Теперь Андреас в шоке. Он удивлен, разочарован, ошарашен. Он имеет полное право меня ненавидеть, он может отказаться от нашей с ним дружбы, послать меня куда подальше, ударить…И я не могу винить его за это. Я заслужил это. Я все пойму.

Стараюсь не смотреть своему другу в глаза. Оглядываюсь в поисках еще одной бутылки виски, но ничего не нахожу. И хотя я раньше бывал в этой кухне тысячу раз, сейчас она кажется абсолютно незнакомой, чужой и отталкивающей. Как и Андреас, мой лучший друг с детства, который собирает свои мысли, пытаясь осознать услышанное.

Я рассказал ему. Все, до последней капли, до последнего чувства, эмоции. Без приукрашиваний, без преуменьшений. Выложил все на чистую воду, открылся навстречу осуждению. Я рассказал ему о нас, о том, что сделал с тобой год назад, тогда ночью, в гостиной.

Вспоминать это было болезненно, невыносимо, но все же я вспомнил. Заставил себя вновь испытывать все те чувства, которые испытывал в ту самую минуту. Ту жажду наслаждения, перемешанную с мазохистской крупицей боли, разрывающей сердце.

Помню, как не мог остановиться. Даже после того, как увидел страх в твоих испуганных, карих глазах, даже после того, как ты ударил меня и попытался сбежать. Я не контролировал свое тело, руки тряслись, и мне хотелось одного – добраться до тебя, подмять под себя, истязать. Мне хотелось показать тебе свою силу, свое превосходство.

Я не мог остановиться, я ударил тебя, и хотел ударить еще раз. Хотел увидеть твои слезы, слышать твои отчаянные всхлипы, хотел, чтобы ты умолял о пощаде…

Удовольствие переплелось с жадностью, коварная ненасытность одолела меня, и я уже ничего не соображал. Только делал свое дело, не заботясь о том, что ты испытываешь в этот самый момент. Я думал, что тебе было больно, что ты начинал ненавидеть меня, жалеть о том, что случилось. Но я ошибся. Я увидел апатию, полнейшее равнодушие. Твои глаза перестали быть живыми, они стали стеклянными, ничего невидящими, и ты больше не плакал. Ты ничего не делал, и просто лежал подо мной, абсолютно не двигаясь. Как будто смирился…

Тогда я по-настоящему испугался, тогда я и понял, что натворил. Голова сразу же прояснилась, и я быстро протрезвел. Но было уже слишком поздно. Сделанного не воротишь, и всему приходит конец. Так и пришел конец нашим с тобой отношениям. В ту самую ночь мы перестали быть братьями, перестали быть близнецами, единой частью чего-то святого.

Это и было самое ужасное - осознать, что все кончено. Между нами не осталось ничего, ни любви, ни привязанности, ни нежности. Осталась одна только лютая ненависть с твоей стороны, и тупая, пульсирующая боль с моей.

И тогда началась эта игра. Я выдумал множество масок, скрывающих мое истинное лицо. Я превратился в лжеца, в обманщика, в деспота. Я доводил тебя своей наигранной дерзостью, своим нескончаемым цинизмом и равнодушием во взгляде. В твоих глазах я совершил зло и теперь веселился, словно ничего не случилось. Поэтому ты начал подпитываться своей нескончаемой ненавистью ко мне, она стала твоим единственным оружием.

Я качаю головой, пытаясь отогнать эти воспоминания. Ни к чему ворошить прошлое, больше не могу думать об этом. Я итак слишком многое вспомнил…

Перевожу взгляд на Андреаса. Друг опустил голову и прикрыл глаза, устало массируя виски. Он не знает, что говорить, как вести себя в моем обществе. Пытается прийти в себя, понять меня, придумать хоть что-нибудь в мое оправдание. Но он не сможет. Я же не смог, значит, не сможет никто.

Спустя какое-то время, Андреас медленно поднимает голову, и мы встречаемся взглядами. Он смотрит холодно, отчужденно, и это так больно…

-Мне жаль его.

Все, что он говорит. Всего три слова и столько горечи.

Предсказуемо. Жертву всегда жалеют, ей сочувствуют. Ты – жертва, а я твой мучитель. Андреас на твоей стороне, и любой другой, выслушавший нашу историю, тоже встанет за тебя. И все вы, кучка маленьких жертв и бедных, несчастных людей будете с ненавистью смотреть на таких, как я. На извергов.

Андреас сжимает кулак и бьет меня в челюсть. Я падаю со стула, хватаясь за подбородок. Я не удивлен, я ожидал подобного. На месте Андреаса я поступил бы точно так же, или сделал бы еще что похуже. Я заслужил все удары, которые сыпятся на меня в последнее время, какими болезненными они бы не были.

Он тяжело дышит, и смотрит на меня сверху вниз. Он жалеет о том, что ударил меня, но по-другому нельзя. Кто-то же должен был сделать это. Сначала ты, теперь Андреас. Две галочки, список закончен. Больше никому не позволю.

-Я не думал, что ты можешь быть таким, - говорит друг и хмурится.

Я мрачно усмехаюсь, упираясь о стену:

-Я противен тебе?

-Нет, - Андреас поджимает губы и через мгновение добавляет, - я хочу, чтобы ты знал…все в порядке.

-В порядке? – мой голос безжизненный, тихий и поверхностный, словно записанный на диктофон. Никаких эмоций, сплошное безразличие. Я соткан из него внешне, но внутри все совсем по-другому…

-Все в порядке между нами, - Андреас жмурится, борясь с собственными чувствами, - несмотря на эту историю, и на то, что ты сделал со своим братом…я…я все еще твой друг. Я тебя осуждаю, и считаю, что ты поступил отвратительно…я на стороне Билла, знай и помни об этом...но при всем при этом, ты всегда можешь на меня положиться. Я твой лучший друг и таким остаюсь.

Я улыбнулся. Впервые за это долгое время я улыбнулся так искренне, так дружелюбно и тепло. По-настоящему. Я благодарен, безмерно. Андреас, человек, которого я всю свою жизнь считал своим братом…он не злится на меня, и не хочет разрушать отношений, и я действительно рад этому, хотя был уверен, что друг не простит меня.

И теперь, его слова нежным бальзамом разлились по телу. Я закрываю глаза, сглатывая подступающие слезы.

-Спасибо.

Я редко говорю это слово. Я считаю его бессмысленным, ненужным, пустым. Никогда не бросался такими словами. Но сегодня оно как спасательный круг для утопающего, словно стрела новой жизни для меня и для всех, кто меня окружает. Может быть, не все потеряно, и я смогу исправить ошибки. Я открылся близкому другу, хотя пообещал себе никому не рассказывать о том, что произошло между нами. Это наш общий, грязный секрет, он должен застыть в моем и твоем сознании, и никогда не выбираться оттуда... Но я рассказал Андреасу, а значит, слегка приоткрыл дверь, ведущую в светлый мир прощения и раскаяния…

Андреас мотает головой из стороны в сторону и со вздохом поднимается на ноги. Он больше ничего не говорит, не произносит ни звука, и просто выходит из кухни, запирается в своей комнате. Ему нужно прийти в себя, нужно побыть в одиночестве. Всем это нужно. Особенно мне.

Поэтому я поднимаюсь с пола и выхожу из дома.

Я чувствую себя чуть легче, свободнее, шагая по улицам…как будто бы кусок от тяжкого груза, взваленного на мои плечи, оторвался и улетел в невесомость. Теперь я не сгибаюсь под тяжестью, не ползу на карачках. Я могу идти на полусогнутых и видеть то, что вырастает впереди. Это уже что-то, хоть какое-то достижение. Пусть совсем крохотное, почти незначительное, но достижение.

Правда, неба я пока не увижу…и не знаю, смогу ли поднять голову и заглянуть в него когда-нибудь, увидеть эти пушистые ватные облака, прищурится от звонкого сияния солнца…это случится только тогда, когда ты простишь меня. Никогда.

Чтобы не провалиться в пропасть грехопадения, нужно быть сдержанным.

POV Bill

Что такое справедливость? Существует ли она вообще?

Почему одним достается все, а другим ничего? Почему тот, кто действительно хоть что-то заслуживает, остается на скамейке запасных, а тот, которому на все наплевать, выходит играть не по правилам?

Сжимаю в руках страницы журнала, на которых крупным планом изображено твое лицо. Такое гладкое, медового оттенка, и эти глаза, уверенно смотрящие вперед. Ты всегда так смотришь, дерзко, как будто бросаешь вызов всему.

«Томас Каулитц – новое лицо в мире моды!»

Так гласит заголовок. Прямо над твоей фотографией. Твое имя повсюду, твои фото повсюду. Пару минут назад я проезжал кинотеатр, и видел, как рабочие вешают на стенд огромный плакат с твоим изображением. Я не мог оторваться от окна, провожая твою лучистую улыбку до тех пор, пока плакат не скрылся из виду.

Куда бы я ни пошел, ты преследуешь меня, словно мы снова оказались в одном из моих деспотичных кошмаров. То ты улыбаешься, то серьезен, как никогда, и всегда смотришь прямо мне в душу. Даже на фотографиях ты умудряешься заглянуть в самое сердце, отчего я невольно отвожу свой взгляд и стыдливо покрываюсь румянцем.

-Простите, вы будете покупать или нет?

Продавец скучающе протягивает руку, требуя журнал назад. Я кидаю мелочь ему на прилавок и отхожу от киоска, все еще сжимая в руках твое лицо.

Когда твои раны, оставленные мною, более-менее зажили, ты сразу же подался в «DTM». Назло мне и всем моим планам. Ты сразу же пошел туда, сразу же снялся для фотосессии. Сначала один раз, потом второй, третий и так до бесконечности. Теперь ты там буквально живешь. Сутками пропадаешь в модельном агентстве моей мечты, снимаясь в рекламных роликах, обнажаясь для фотосъемок…

Когда я впервые увидел твое изображение на обложке знаменитого журнала Германии, я опешил и пялился на твою фотографию несколько долгих, мучительных минут. В ту самую секунду я наконец-таки понял, что ты играешь серьезно. Для тебя это уже не просто развлечение или очередной способ досадить мне. Теперь все по-крупному, ставки выросли и игра поменялась.

Понимаешь ли ты, во что ввязался? Появившись в стенах «DTM» ты в который раз доказал, что тебе абсолютно плевать на меня и на все мои чувства. Тебе всегда было плевать, даже тогда, в ту немыслимую, полузабытую ночь, когда ты использовал силу, чтобы причинить мне страдания. Тебя ничего не волновало, ни тогда, ни сейчас. Поэтому ты выживешь в этом мире. Такие как ты всегда выживают. Они закрываются от человечности, от людских бед, перестают сочувствовать, и ненавидят любовь.

Но я не такой. Я не могу притворяться, не могу делать вид, что мне все равно. Потому, что это не так. Мне никогда не было все равно, я постоянно о чем-то волнуюсь. Я знаю, что такое страдания, и чистая совесть не дает мне покоя в тех или иных ситуациях. Интересно, есть ли эта совесть у тебя? Или при нашем рождении она не смогла разделиться, и выбрала только одного из нас?

Я влетаю в дом, захлопываю дверь.

-Билл? Это ты, сынок?

Мама. Она кричит прямо из кухни, где пару минутами позже я застаю ее. Она смотрит телевизор, местные новости, но заметив меня, тут же бросает это бессмысленное дело. Неужели в нашем мире кто-то еще способен спокойно смотреть телевизор? Вот так вот сидеть, уставившись в ящик и щелкать по телеканалам?

Я мрачно усмехаюсь. Ответ приходит сам собой. Ты способен. Совсем недавно все так и было, ты сидел в гостиной, смотрел телевизор, равнодушно щелкая пультом. А потом я избил тебя... и поцеловал.

Зачем я сделал это? Тогда это казалось мне правильным – вот так вот просто взять, и прикоснуться губами к твоим. Тогда это было нужно. Для разрядки, для успокоения. Я должен был опустошить свой излюбленный сосуд из гнева и ненависти. С твоим поцелуем я выпил эти два чувства до дна, не проронив ни капли. Сейчас этот сосуд снова полон. Как же мне снова сделать его пустым?

-Привет, - мама улыбается теплой, безмятежной улыбкой, - ты где пропадал?

-Прогулялся по парку, - отвечаю, пряча журнал, который в спешке забыл отнести в свою комнату.

Она тут же замечает его и тяжко вздыхает. Она все понимает.

-Новая фотография?

Я киваю, и не в состоянии что-либо сказать, просто протягиваю ей глянец. Мама удивленно вскидывает брови, рассматривая твое лицо на обложке, а затем разворачивает оборот и любуется твоими другими фотографиями. Именно любуется. Я тоже занимался этим, хотя и не хочу признавать.

Они превосходны, твои фотографии. Ты, словно идеально сверкающая, недосягаемая звезда в темном, ночном небе. Твоим серебристым сиянием можно наслаждаться, но повторить его невозможно и не под силу... Глядя на эти фотографии, я перестаю дышать. То ли от гнева и отчаяния, то ли от восхищения. Я и сам не знаю. Но то, что все эти фотографии обращены ко мне, словно немое послание, ясно, как день. Ты специально так сделал, я все читаю во взгляде. Он тут такой же, как и в жизни. Словно частичка тебя вышла из тела и разместилась на этих страницах.

-Красивые, - мама не лжет, и это хоть ранит, но радует.

Я рад, что она не пытается меня утешать, что не пытается выставить тебя каким-то ублюдком. Да, ты поступил чертовски неправильно, согласившись работать там, куда я мечтал попасть, но это не повод разжигать войну между мамой, мной и тобой. Эта война касается только нас двоих, и никого другого впутывать сюда не хочу. Итак слишком многое потеряно и каждый неверный шаг, каждое ненужное слово может нанести непоправимый урон. Пока что выигрываешь ты.

-Очень красивые, - соглашаюсь я, принимая из ее рук журнал.

-Твои фотографии были бы ничуть не хуже, - мама грустно улыбается, и хлопает меня по плечу, - хочешь есть?

-Нет, я обедал…

-Хорошо, - она кивает и направляется к выходу из кухни, - я оставляю тебе, мне уже пора на работу. В холодильнике есть еда, разогрей, если проголодаешься.

Она выходит из кухни, не проронив больше ни слова, а я лишь устало плюхаюсь на стул, положив журнал на стол, прямо перед собой, чтобы видеть твое лицо.

У тебя столько фотографий, и на каждой ты разный. То ты дерзкий, самоуверенный пофигист, рекламирующий новую спортивную коллекцию, то галантный и сексуальный обольститель в костюмах от Армани. Каждая фотография по-своему хороша, и в каждой есть частичка твоей бессмертной души.

Но эта фотография, совсем новая фотография, которую я увидел всего два часа назад – моя любимая. Я вдруг понял, что могу часами смотреть на нее, любоваться этими знакомыми, до боли идентичными моему чертами лица, пытаясь найти в них прежнего тебя. Ты мягок на этой фотографии. Твой взгляд ясный, спокойный и мудрый, как у старого тигра, прожившего на этом свете немало времени. Голова слегка склонена набок, отчего темные брейды напоминают нескончаемый зигзаговый лабиринт. А эти губы нетронутые улыбкой, выглядят такими умиротворенными…

-Так и будешь пялиться на мое безжизненное лицо?

Твой голос раздается над самым ухом, и я вздрагиваю, поднимая голову. Я снова пропустил тот момент, когда ты оказался рядом. Всегда, когда я думаю о тебе, я не замечаю ничего вокруг. Даже самого тебя.

Я ничего не отвечаю, и снова перевожу взгляд на твою фотографию. Почему ты не такой, как на ней? Почему в реальной жизни ты такой далекий, чужой и непонятный?

-Ненавижу эту фотографию, - бросаешь ты, открывая холодильник.

Смешно. Мне нравится то, что ты ненавидишь. Мы всегда были непостоянными и до интереса непредсказуемыми в своих желаниях и вкусах, которые никогда не совпадали.

Ты достаешь колу и садишься рядом, придвигая журнал поближе к себе. С минуту ты просто рассматриваешь свое же лицо, придирчиво вздернув бровь и покусывая губу, задевая пирсу. Я так увлечен наблюдением за этой твоей странной, но такой соблазнительной привычкой, что не сразу осознаю, что ты делаешь дальше. Твоя рука цепким капканом замыкается на своем же «безжизненном» лице, и ты подминаешь лист, пальцами разрывая его в клочья.

-Идиот!

Я толкаю тебя, пытаясь спасти остатки гладкой бумаги, но тщетно. Угрюмый и ненавистный мне ты падаешь на пол, обливая себя колой, а тот, которого я мечтаю увидеть, помятый и в дырах уже бесполезен. Фотография уничтожена и теперь ничего из себя не представляет. Один лишь клочок бумаги.

Я грустно вздыхаю, разворачиваю изорванные страницы, пытаюсь разгладить морщинки на твоем мягком, спокойном лице…ничего не выходит. Ты своего добился, то, что мне нравилось, теперь уничтожено.

Твой смех, такой гортанный и заразительный заполняет комнату, и я невольно перевожу взгляд на тебя. Ты сидишь на полу, облитый колой, в мокрой, липкой майке. Ты смеешься. Искренне, слегка по-идиотски, но смеешься, откинув голову назад и открыв рот так широко, что я замечаю дальние зубы. Почему ты смеешься? Что послужило причиной?

-Что смешного? – я хмурюсь, пытаясь не выглядеть разочарованным.

-Тебе понравилась фотография, признайся?

Щеки начинают гореть, и я отвожу взгляд, скомкивая остатки былого. Я избегаю твоих глаз, насмешливых, усмехающихся, которые, безусловно, в данный момент ждут встречи с моими глазами.

-Ну, Вилли, не скромничай, я знаю, что тебе понравилась эта фотка.

Ты поднимаешь на ноги, все еще посмеиваешься и снимаешь майку, обнажая свои широкие плечи, мускулистую грудь и гладкий, рельефный торс. Вытаращив глаза, слежу за твоими движениями, словно околдованный твоей красотой. Ты замечаешь мой взгляд и снова смеешься:

-Нравится?

Почему я молчу? Почему не могу произнести и звука?

Я качаю головой из стороны в сторону, отгоняя наваждение, но ничего не получается, ты все так же прекрасен, все так же сексуален и ослепляешь меня своей красотой.

-Хватит пялиться, Вилли.

Насмешливые искорки весело пляшут в твоих карих глазах. Ты подходишь ближе, отбрасывая майку в сторону. Я заворожено слежу за тобой. Ты быстро сокращаешь расстояние между нами, оказываясь так близко, что я чувствую твое прерывистое горячее дыхание.

-Вильгельм…

Шепот вырывается из твоих уст, и я хватаю ртом воздух, отчаянно борюсь с собой, пытаюсь остаться холодным. Но ты не даешь мне сделаться прежним, не даешь показать тебе свою отчужденность, ты мягко берешь мою руку и прикладываешь к своей груди. Сквозь кожу я явственно ощущаю биение твоего сердца, которое, в отличие от моего, грозящегося вырваться из груди, бьется размеренно и крайне спокойно.

Ты больше не смеешься, больше не ухмыляешься, а просто стоишь и смотришь на меня. Как-то странно, с примесью грусти и вины в глазах…

По пояс обнаженный, такой печальный и прекрасный, сейчас ты выглядишь словно бог, решивший порадовать простых смертных своим мимолетным присутствием. Я всегда знал, что ты бог, но сегодня осознал эту мысль с полным самоотчетом. Ты, такой недосягаемый, воистину божественный, стоишь прямо передо мной, совсем рядом, совсем близко. Самый красивый бог на земле. Рядом со мной.

Дата добавления: 2015-09-29