Посвящается Биллу и Бобу 21 страница

“О, мой Бог, ты тот самый парень”, - воскликнул он и начал напевать Under the bridge.

Другой случай произошёл, когда я катался на своём горном велосипеде около своего дома, и какая-то машина проезжала мимо, а из её окна громко играла Under the bridge. Я осознал, что теперь наша музыка стала достоянием общественности и перестала быть очередным феноменом андеграунда. Это сделало меня немного более скромным и закрытым. Звучит иронично, но мы с Фли провели большую часть жизни, привлекая внимание и пытаясь создать зрелище, вытворяя всякие диковинные вещи, только чтобы нас увидели, услышали и прочувствовали. Однажды, когда мы ещё учились в средней школе Фэйрфэкс, мы обнаружили, что пересечение бульваров Уэствуд и Уилшир было самым людным и загруженным местом во всём мире. Мы выпили немного, приняли напополам таблетку и пошли на этот угол. Там мы взобрались на столб, а с него на огромный рекламный стенд, который выходил прямо на этот людный перекрёсток. Мы полностью разделись и начали танцевать, размахивая своими членами перед каждым прохожим. Чувствовалось, что весь мир смотрел на нас, это было отличное ощущение. Незабываемый момент, когда мы одновременно были эксгибиционистами, артистами, сорвиголовами и маленькими правонарушителями. Теперь мы не танцевали на этих стендах, а сами были на них изображены. Поэтому я больше не чувствовал необходимости бороться за внимание или хвастать о том, как удивительна наша музыка.

Пришло время заняться её написанием. Фли и я, оба начали сочинять. Мы очень хотели ближе узнать Арика и открыть для себя его внутренний мир и талант. После окончания тура Арик снял приятную квартиру рядом с моим домом. Но всякий раз, когда я хотел встретиться с ним и поработать, его не было дома. Даже когда я приходил к нему, рассказывал свои стихи или включал какую-нибудь сырую запись, он не хотел брать в руки гитару, не было никакой отдачи. Никакой реакции, никакой фразы типа “у меня есть кое-какие идеи”. Но с того момента прошло много времени, прежде чем мы поняли, что он, возможно, не тот партнёр для написания песен, которого мы искали.

Когда же мы осознали это, нам голову пришла самая ужасная из возможных идей, объявить о проведении кастинга на роль гитариста. Нам казалось, что мы могли прослушать всех гитаристов мира и найти самого лучшего, талантливого, проникновенного и весёлого, но из этого обычно ничего не выходит. Это как поиски жены, нужно просто надеяться, что она встретится тебе на жизненном пути. Мы поместили рекламу в газете L.A. Weekly и провели прослушивания. Это был просто цирк, который, конечно, ни к чему не привёл. Кто-то играл довольно хорошо, кто-то просто приходил, чтобы увидеться с группой. Примерно в то время в клубе Линжери я увидел группу Mother Tongue, и мне очень понравился их гитарист, парень по имени Джесси Тобиас (Jesse Tobias). Я рассказал о нём Фли, и мы решили попробовать поиграть с ним. Мы джемовали, и это было очень жёстко и напористо. У него, определённо, была самая захватывающая энергетика из всех, с кем мы играли раньше. Но Фли сомневался, что техники Джесси хватит для того, чтобы играть нашу музыку. В конце концов, мы всё-таки приняли его, он ушёл из своей группы и начал играть и писать музыку с нами.

Прошла пара недель, а что-то всё равно было не так. Мы, не переставая, джемовали с Джесси, но никто не получал удовлетворения, особенно Фли. Я всё ещё верил в то, что ситуация могла наладиться, когда Чэд подошёл ко мне и сказал: “Мне кажется, что с нами готов поиграть Дэйв Наварро (Dave Navarro)”. Дэйв всегда был первой кандидатурой для нас после ухода Джона. Мы ещё давно предлагали ему присоединиться к нам, но он был слишком занят своим собственным проектом после распада Jane's Addiction. Но недавно Чэд тусовался с ним, и теперь был уверен, что Дэйв с удовольствием будет играть с нами. Это был идеальный вариант для нас, потому что вместе с Jane's Addiction они фактически изобрели звук и распространили музыкальный дух, который был уникальным, чрезвычайно эмоциональным и долгое время являлся голосом Лос.-А. Это было страстное, оригинальное искусство, которое имело правильные корни и обладало истинным безумством и любовью.

Итак, мы уволили Джесси и взяли Дэйва. Наварро был лучшим выбором. Он сказал нам: “До меня дошли слухи, что вы выгнали Джесси из-за того, что он был слишком симпатичным и отнимал у вас часть женского внимания. А теперь вы приняли в группу меня. Интересно, как это меня характеризует?” У него было самое язвительное чувство юмора. Сразу после присоединения к нам, Дэйв сделал себе на заказ медиаторы, на которых были написаны имена всех гитаристов, с кем мы когда-либо играли. После его имени стоял вопросительный знак.

Участие Дэйва в группе неизбежно должно было изменить наше звучание. Его стиль отличался от всех наших прежних гитаристов, но он был очень компетентен и быстро учил наши песни. В нём не было той таинственной энергии фанка, но нас это не тревожило; мы были готовы исследовать новые грани. Я не мог и представить себе, насколько добрым был Дэйв. Он очень чувствительный и нежный человек, всегда готовый сразу прийти на помощь, что удивительно сочеталось с его язвительным остроумием.

Несмотря на всё это, начало нашего совместного творчества было довольно странным, потому что не все могли сразу привыкнуть к нашей динамике. Джон, в этом отношении, был просто аномальным явлением. В каком-то смысле делать с нами музыку у него получалось даже легче, чем у Хилела, которого, между тем, я знал уже долгие годы. Я думал, что так будет со всеми гитаристами, ты просто показываешь ему свои стихи, поёшь немного, и всё, песня готова. С Дэйвом это не происходило так быстро. Я помню, как приходил к нему домой, и мы хотели вместе выучить какую-нибудь песню The Beatles, это было намного медленнее и сложнее, чем раньше.

Нам всем нравился Дэйв, и я даже не замечал, что на самом деле он чувствовал себя посторонним. Не думаю, что он догадывался, как мы хотели сделать его равным членом группы. В Jane's Addiction он прошёл через множество споров с Пэрри Фереллом (Parry Farrell), в их группе каждый сам занимался написанием песен, и Дэйву была непривычна наша манера совместной работы. Только спустя годы, он сказал мне, что был уверен в том, что мы можем уволить в любую минуту.

В конце октября 1993 года я решил на немного поехать в Нью-Йорк, чтобы отметить там свой день рождения, а также посетить со своим хорошим другом Гайем Озири (Guy Oseary) из звукозаписывающей компании Мэверик все празднования, проходящие в рамках недели моды. Гай был без ума от Кейт Мосс (Kate Moss), а я был не прочь потусоваться с ним на всех этих модных показах. Мы остановились в отеле Роялтон, и пришли в номер поздно после вечеринки по случаю Хеллоуина. Я лёг спать, и через несколько часов начал без конца звонить телефон. Я поднял трубку, и это был мой папа. Он был в прострации и пробормотал: “Ты слышал, что случилось? Ривер (River Phoenix) умер”. Я был ещё в полусне и только через несколько секунд осмыслил всю информацию. После этого я перезвонил папе, и он рассказал мне, что Ривер Феникс умер прошлой ночью рядом с каким-то лос-Анджелесским клубом от передозировки наркотиков. Снова я ощутил невероятное чувство потери. Я позвонил Фли, который в машине скорой помощи сопровождал Ривера от клуба Логово Гадюки в госпиталь, и мы долгое время проплакали в трубку. Ривер не был моим лучшим другом, но он был человеком абсолютно очаровательного духа, каждый день которого был ознаменован глубоким чувством свободы.

Был день моего рождения, но я не хотел его отмечать. Часть дня я провёл Акишей (Acacia), которая в разное время встречалась и с Фли, и с Хоакином (Joaquin), братом Ривера. Я приехал в её квартиру в Чайнатауне, и мы, всхлипывая, вместе лежали в кровати. Я чувствовал себя выпотрошенным, опустошённым. Когда я вернулся обратно в Роялтон, Гай О заставил меня позволить ему, пригласить меня на мой же праздничный обед. Как любил Гай О, мы пошли в самый модный и безумный ресторан, который только можно было найти. Мы ели и играли в бильярд, а затем Гай потащил меня в место, которое называлось Кухня Души. Там в тот вечер играл отличный DJ, и в конце концов я попытался встать и танцем отогнать от себя грусть.

Когда я вернулся к столику, то увидел толпу людей, окружившую Гая, в ней две сексуальные девушки модельной внешности. Они занимались тем, чем обычно и занимались такие девушки, то есть пили алкоголь и курили Мальборо. Я не мог оторвать глаз от одной из них, особенно когда она начала целовать и ласкать свою подругу. Я был уверен, что они не были лесбиянками, а просто целовались ради развлечения. Той ночью мы совсем немного пообщались, но она успела мне сказать, что завтра будет на показе Кэлвин Кляйн (Calvin Klein).

К тому моменту всё моё внимание было сфокусировано на этой девушке. Что-то в ней меня трогало, и это не было простой биологической реакцией на великолепную девушку, с которой я хотел переспать. Между нами и нашими возможными отношениями витало какое-то метафизическое чувство. Я рассказал Гаю О о своём влечении к ней, он не особо его одобрил, посоветовав мне рассмотреть другие варианты. На следующий день мы пошли на показ Кэлвин Кляйн, и там, на обложке ежедневной газеты W, посвящённой неделе моды, я увидел фотографию этой сексуальной блондинки. Тут же Гай О начал проявлять к ней больший интерес. Мы смотрели, как она ходила по подиуму, а меня, между тем, поразила стрела купидона. В этих вещах у меня есть поразительная привычка заходить в своих мыслях очень далеко. Если я смотрю на понравившуюся мне девушку, то, даже если никогда с ней не разговаривал, всё равно думаю: “Я мог бы на ней жениться. Мне кажется, она будет хорошей мамой и отличным сексуальным партнёром”. Я был уверен, что молодая Джэйми Ришар (Jaime Rishar) будет думать так же и станет моей девушкой.

Тем вечером мы все встретились в Индокитае, модном центральном ресторане, но наше общение проходило совсем не так, как я себе представлял. Она сидела за столом среди всех этих без конца треплющихся куриц. Все они были моделями, все слишком много пили, слишком много курили, относясь к тому, чем они занимаются слишком серьёзно. Я пришёл туда с Гайем О, надеясь на то, что уделит всё своё время только мне, но она была в стороне, намеренно отдалившись, с намеренно недовольным лицом. Я был спокойным и терпимым. Кристи Тёрлингтон (Christy Turlington) начала разговаривать с Джэйми, забивая её голову всяческой негативной информацией обо мне: “Держсь подальше от этого парня, он прожженный бабник, поимеет тебя и бросит, бла-бла-бла”.

Я начал понемногу терять свой интерес к Джэйми, думая, что она слишком молода и слишком погружена в эту бессмыслицу своего микро-сообщества. Но что-то во мне отказывалось сдаваться, и в определённый момент я заметил, что ей уже нужно было пойти домой и лечь в постель. Я посадил её в такси, и она попросила меня поехать домой вместе с ней. Я поехал, и той ночью мы спали вместе, но ничего не было, потому что она была слишком пьяна, чтобы начинать крутить со мной роман. А вот следующей ночью у нас случился бесконтрольный, безумный сексуальный контакт. Я не знал, что девушка в семнадцать лет может трахаться так хорошо, как она трахала меня. Она вела себя совсем как взрослая, я помню, как думал: “Вот это да! Какое, мать его, порно смотрела эта девушка?”

Я вернулся в Лос.-А., и мы разговаривали по телефону каждый вечер. В первый же наш разговор она сказала: “У меня маленькая проблема. У меня есть парень, и мне нужно сказать ему о том, что между нами всё кончено”. К тому же выяснилось, что она была ребёнком, выращенным на трастовых фондах, чей папа был мультимиллионером с Уол Стрит. Как она говорила, другая проблема заключалась в том, что её родители узнали о наших отношениях и были абсолютно против них.

Её папа начал оставлять на моём автоответчике сообщения с угрозами, особенно после того, как брошенный ею парень сказал ему, что у меня СПИД. Но Джэйми была бесстрашна, и мы начали обдумывать и планировать её приезд в Лос.-А. Во-первых, я позвонил её отцу и убедил его, что у меня не было СПИДа. Во-вторых, я же не съем их дочь. Я также умаслил её маму, и они разрешили ей приехать ко мне в гости.

Я почти ничего не помню из её первого приезда, кроме того, как заезжал за ней, а она выходила из номера отеля в ботинках на очень высокой платформе. Я думал: “Ого, мне определённо повезло быть здесь”. Мы отлично веселились, и между нами сразу завязались непринуждённые отношения. Тем Рождеством мы по, уже ставшей обязательной, традиции поехали в Мичиган, Джэйми тут же нашла общий язык с моей мамой. Затем мы отправились в Пенсильванию, и я познакомился с её родителями. Я волновался, но всё прошло довольно гладко. Я отлично поладил с её мамой, она была милой и любящей, классическая мама. Да и с её папой у меня не было никаких проблем. Оказалось, что он был истинным меломаном. У него были бесконечные стопки пластинок ду-уап и ритм'н'блюза середины 40х. Он ставил их, а Джэйми подпевала им и танцевала на кухне.

В январе 1994 было пять с половиной лет с тех пор, как я не употреблял наркотики и даже не думал о том, чтобы снова начать. Я пошёл к дантисту на Беверли Хиллс, чтобы удалить зуб мудрости. За прошедшие пять с половиной лет я был у многих докторов и многих дантистов, всем им я говорил стандартную фразу: “У меня аллергия на наркотические вещества. Чтобы вам не пришлось со мной делать, используйте только местный наркоз или какие-нибудь ненаркотические субстанции”.

Дантист решил, что операцию может пройти под местным наркозом, я сел в кресло и мне вкололи новокаин. Доктор начал вынимать зуб, но вдруг в середине процесса, он сказал мне, что зуб держался очень прочно, и нужно было его вырезать. Чтобы сделать это, он должен был вколоть мне вещества, содержащие наркотики. Я пробыл в кресле уже час, поэтому согласился. Он вонзил шприц мне в руку и вколол жидкий валиум. Вещество пошло по моей руке, вверх по горлу, в мою голову, и меня накрыло золотым облаком эйфории. Я почувствовал себя под таким кайфом первый раз за последние пять с половиной лет. Мне было так хорошо, мой разум был затуманен, это был уже не я, теперь это был безумный, оглушённый наркотиком парень.

Дантист вынул зуб, а я чувствовал себя тепло, уютно и просто замечательно, плавая на этом облаке и прислушиваясь к новому голосу в моей голове, который говорил: “Нам срочно нужно поддержать это состояние. Мы не отпустим эти ощущения”. А я отвечал ему: “Не беспокойся. Мы ведь в одной команде, брат”. Закончив операцию, дантист спросил меня, не чувствовал ли я боли. Я ответил, что мне было ужасно больно, и мне нужен был перкодан. Он был в замешательстве, но я настоял на том, что весь тот разговор о моей аллергии был ерундой, и мне был просто необходим перкодан.

Не успев даже выйти из здания, я уже съел целую горсть из двадцати пяти таблеток, и когда я пришёл домой, в бутылке осталось всего две. Теперь у меня была настоящая опиумная лихорадка. В тот момент я решил, что было отличной идеей поехать на окраину Лос.-А., чтобы купить немного героина и кокаина. Я даже не сомневался в своём решении, не вспоминая о своей чистоте и всём, что меня окружало. Я просто был под кайфом и хотел ещё большего кайфа, никакого осознания последствий, ничего, абсолютно ничего. Я поехал на свою старую точку, пересечение Бонни Бри и Шестого проспекта, где узнал, что привычные дозы хорошего кокаина вытеснила торговля смеси кокаина с крэком. Я мог достать только её. Но мне подходил и старый добрый героин Чёрная Смола, я знал, как с ним обращаться, поэтому пошёл в аптеку, чтобы купить шприцы, я проделал свой обычный трюк с диабетом. Но я забыл о том, что уже был узнаваемым человеком. Аптекарь посмотрел на меня и сказал: “О, мистер Кидис, я не знал, что у вас диабет”. Я ответил: “Да. Диабет. Это про меня”. На пути домой я остановился у магазина трубок на бульваре Сансет и купил большую забавную трубку, чтобы курить крэк. Там меня тоже узнали, но я сказал, что эта трубка просто подарок, с которым я шёл на вечеринку.

Я пришёл домой, но не нашёл у себя зажигалку, поэтому попробовал разогреть крэк спичками. Это была ужасная идея, потому что спички горели недостаточно долго, чтобы хорошо разогнать его. Так прошло двое суток, и я ещё раз съездил на окраину и достал немного кокаина в порошке. Я принял его и весь оставшийся героин, а потом вырубился, лёжа в своей постели, в которой до этого момента я всегда был чист.

Мой дом наполнился этой тёмной энергией, особенно ванная комната, которая была ужасно захламлена. Когда я проснулся, моей первой мыслью была: “Господи, пожалуйста, скажи мне, что это был кошмар”. Но тут же я понял, что вероятность этого составляла всего два процента. Я держался за это и говорил: “Брось, два процента, скажи, что это был сон, скажи, что ничего этого не было”. Я встал, меня трясло, и когда я заглянул в ванную, я был сражён. Как это могло произойти? Этого не было в моём сценарии. Парень, который собирался жить и умереть чистым испортил, к чертям собачим, свой рекорд воздержания. Я не знал, что делать; я был ошеломлён.

Теперь, когда монстр внутри меня проснулся, всё только началось. Одна часть меня хотела пойти за ним, другая настолько стыдилась того, что я сделал с собой, что я разобрал весь беспорядок и притворился, что всего этого не было. Но я чувствовал себя опустошённым, как будто я был сделан из пенополистирола. Вся моя сила ушла, мой мозг был пуст. Раньше, я бы пришёл к кому-нибудь из друзей и сказал: “Это произошло. Помоги мне провести сегодня первый день без наркотиков”. Мне нужно было избавиться от этого секрета и принять помощь, но я не мог этого сделать.

Конечно, я не сказал об этом никому из группы. Дела в ней шли хорошо, мы репетировали и пытались написать новый материал. Одним из способов наладить связь друг с другом было то, что каждый из нас купил новый Харли-Дэвидсон. Мы даже в шутку называли себя бандой мотоциклистов The Sensitives (Чувствительные).

У нас за плечами был хитовый альбом, звукозаписывающая компания была к нам благосклонна и могла потратить на нас деньги. В такой ситуации мы решили, то смена обстановки может помочь творческому процессу. Мы с Чэдом в разведывательных целях отправились на Гавайи и нашли прекрасную ферму на южной стороне Большого острова. Она простиралась на многие и многие акры, а её загон был полон белых лошадей. В главном доме была милая кухня и большая гостиная, где мы могли репетировать. На территории находились два или три гостевых дома, а также бассейн и теннисный корт. Со всех этих мест открывался великолепный вид на Тихий океан, а в трёх минутах езды можно было купить лучшую траву на всех Гавайях. Мы арендовали это место на месяц и доставили сюда свои мотоциклы. Это было довольно экстравагантно для парней, которые до этого несколько лет жили в небольших квартирных домах.

Проблема была в том, что место было очень красивым, и было сложно начать заниматься музыкой, потому мы просто хотели плавать в океане, есть шикарные ленчи и искать утёсы, с которых можно было нырнуть. Но, наконец, мы начали джемовать. Всё происходило по-другому, медленнее, чем когда-либо раньше. Рождались хорошие звуки, но не было той лёгкой телепатической связи, в которой мы бы все плыли в одном направлении по течению одной реки. Думаю, что я сам потерялся в своём сознании, потому что не испытывал того чувства непоколебимой уверенности в себе. Я мог определиться, что мне делать с этим новым звуком, который мы создавали; я не знал точно, как мне найти в нём место. Но я с упорством шаг за шагом продолжал придерживаться своего странного причудливого стиля творчества, который казался мне интересным даже притом, что я не получал отдачи от остальных.

В период тех репетиций некоторые хорошие вещи всё же родились, они позже стали песнями. Фли хотел стать движущей силой создания нашего звука и направления в создании песен. Это было отлично, потому что он всегда существенно вкладывался в нашу музыку, но теперь он хотел полностью доминировать в этом отношении, а это было довольно ново. Я мог с уверенностью сказать, что Дэйв был озадачен нашими методами; он поворачивался и спрашивал: “А что, всё так и должно происходить? Энтони уходит в угол и пишет там целый день, пока мы джемуем? Мы вообще куда-нибудь двигаемся?” Мы с Чэдом отвечали: “Да, именно так мы и работаем”.

Если оглянуться назад, то в то время на нас давило то, что мы готовили материал, который последует за предыдущим мощным хитовым альбомом. Не думаю, что мы напрямую осознавали это давление и говорили: “О'кей, пришло время сделать что-то лучшее по сравнению с прошлым…” Это скорее было незаметное подсознательное давление, чувство, что мы находились под микроскопом, что было определённое количество людей, которые следили за тем, что мы делаем. Также мы уехали с материковой Америки, что придавало всему ещё более причудливый оттенок.

Когда мы жили там, я каждый день часами писал стихи, но иногда наступали другие периоды, скапливалась новая музыка, а у меня не было абсолютно никаких идей. Чтобы сменить атмосферу, я садился на мотоцикл, ехал на край острова, находил себе место для ночёвки и еду, скрывался там со своими записями и писал стихи. Я помню, как один раз вернулся, и Чэд вдруг спросил: “В чём дело, у тебя творческий кризис?” Тогда я объяснил ему, что нет никакого творческого кризиса, авторы просто пишут, когда пишется, и не пишут, когда не пишется, это нормально. Но он был уверен, что у меня он всё-таки был, и дал в своём интервью для Rolling Stone он сказал, что наши сессии проходили хорошо за исключением того, что у меня был творческий кризис. Это на некоторое время стало неким брошенным им яблоком раздора между всеми нами.

Тем временем на нашем ранчо мы работали утром, затем курили и ели ленч. Затем ещё несколько часов играли, а вечера мы обычно проводили, играя в покер и Screw Your Neighbor. Было весело, сидеть с напитками на свежем воздухе после долгого дня занятий музыкой, просто шутить, курить траву и играть в карты. Когда мы были в авантюрном настроении, мы устраивали себе выходной и исследовали места, которые я находил во время своих выездов. Мы занимались подводным плаванием, ходили к вулканам и ездили повсюду на свих четырёх чопперах.

Всё время, что я был на Гавайях, мы с Джэйми каждую ночь часами говорили по телефону. Спустя месяц работы, срок нашей аренды подошёл к концу, и все поехали домой в недельный отпуск. Но я остался на Гавайях, а Джэйми вскоре прилетела ко мне. Я встретил её и отвёз её в дом, где мы провели прекрасную первую ночь её визита ко мне. У нас была договорённость: в её отсутствии у меня не должно было быть никаких эякуляций, никакой мастурбации, влажных снов или других девушек. Я должен быть сохранить для неё каждую унцию своей энергии чи. Джэйми была сексуальной молодой девушкой, и ей нужно было много секса, она хотела, чтобы во мне было достаточно спермы. Затем мы арендовали дом на дереве в великолепной долине Уаипио, которая представляла собой огромный райский сад. А после этого мы провели ещё несколько дней в Мауи, пока не настало продолжать работу с группой.

Когда все вернулись, мы арендовали старую усадьбу в тропиках на северной стороне Большого острова, там была абсолютно другая атмосфера. Это был большой пансионат, и мы сняли всё это место на целый месяц. К тому времени мы написали где-то половину альбома. Мы работали и развлекались, занимались подводным плаванием, в один из таких заплывов мы увидели проплывавшую мимо нас стаю удивительных китов.

В один из дней, когда мы работали, нам позвонил Линди и рассказал, что Курт Кобэйн покончил жизнь самоубийством. Эти новости просто высосали весь воздух из нашего дома. Я, конечно, не чувствовал себя так же, как после смерти Хиллела (Hillel), были другие мысли: “О, Господи, мир перенёс большую потерю”. Смерть Курта была неожиданной, потому что всегда, когда я вижу, что кто-то губит себя, я продолжаю надеяться на его выздоровление. Один из самых заядлых наркоманов на Земле, смог очиститься.

Это был эмоциональный удар, который затронул всех нас. Понятия не имею, почему каждый человек, чувствовал родство с этим парнем; он покорял сердца, был любим и как-то по-особенному безобиден. Несмотря на свои крики и всю свою темноту, он был очень привлекателен. Его смерть сильно ранила нас, и это изменило весь характер нашего пребывания на Гавайях. Эти события пробудили внутри меня желание выразить свою любовь к нему, но необычным способом, не очевидной одой. В тот день я отправился в самый дальний дом на все нашей территории и начал писать стихи для Tearjerker.

Из Tearjerker:

My mouth fell open hoping that the truth would not be true, refuse the news

I'm feeling sick now, what the fuck am I supposed to do, just lose and lose

First time I saw you, you were sitting backstage in a dress, a perfect mess

You never knew this but I wanted badly for you to requite my love

Left on the floor leaving your body

When highs are the lows and lows are the way

So hard to stay, guess now you know

I love you so I liked your whiskers and

I liked the dimple in your chin, your pale blue eyes

You painted pictures 'cause the one who hurts can give so much, you gave me such

перевод:

Мой рот раскрылся, я надеялся, что правда не окажется правдой

Отказался от новостей

Мне очень плохо, что мне, чёрт возьми, делать, просто терять и терять

Первый раз, когда я увидел тебя, ты сидел за кулисами в платье

Прекрасный беспорядок

Ты никогда не знал этого, но я очень хотел показать тебе свою любовь

Оставлен лежать на полу, ты покидаешь своё тело

Когда успехи смешаны с поражениями, а проиграть единственный выход

Хотя, сложно сказать. Наверное, теперь ты знаешь, что я так любил тебя

Мне нравились твои бакенбарды и ямочка на подбородке

Твои бледные голубые глаза

Ты рисовал картины, потому что тот, кому больно, может многое отдать

Ты многое мне давал

На Гавайях мы написали черновые варианты порядка десяти песен. Теперь пришло время возвращаться домой, дописывать слова и начинать работать с Риком Рубином (Rick Rubin) в студии. Но я снова пустился под откос. Кто-то дал мне брошюру о том, как люди в кварталах Нью-Йорка употребляли наркотики. Книга была наполнена удивительными историями об уличной жизни наркоманов и изобиловала невероятными фотографиями этого мира. Однажды вечером я был дома один, а эта книга лежала и смотрела на меня с журнального столика. Я взял её и начал читать, тут же мне в голову пришла мысль, и призывно заиграли трубы. Я провел, сколько денег было в карманах, посмотрел на расписание дел, чтобы убедиться в том, что в ближайшие несколько дней я свободен. Я понимал, что прошёл месяц с тех пор, как я последний раз был под кайфом, и подумал, что ничего страшного не произойдёт, если я снова приму наркотики. Я просто хотел сделать сегодня ночью, потом проспаться и снова стать нормальным парнем.

Поездка на окраину уже сама по себе является особенным опытом. Тебя контролирует эта тёмная энергия, которая вот-вот заберёт тебя далеко от того места, где ты сейчас. Ты заезжаешь на шоссе 101, вокруг ночь и довольно прохладно. Ты едешь быстро, твоё сердце бешено бьётся, кровь течёт по венам, всё это очень опасно, потому что дилеры просто головорезы, да ещё и повсюду снуют копы. Теперь эти места уже непривычны тебе, ты едешь из отличного дома на холмах в своём Камаро с откидным верхом.

Последний отрезок пути начинается в Элварадо, ты поворачиваешь направо. Твои чувства приходят в гиперготовность подобно радару. Твоя миссия купить наркотики, и ничто не должно этому мешать. Это подобно битве, в которой твоя жизнь зависит от способности увидеть всё вокруг себя, парня на углу, копов в засаде, людей из ФБР. Ты избегаешь всех очевидных нарушений правил дорожного движения, включаешь сигнал поворота, затем налево на Третью улицу, не забывая оглядываться на все машины, едущие позади. Затем ты проезжаешь два квартала мимо мексиканских домов, пары мотелей, магазина на углу, и слева от тебя располагается продуктовый магазин, который повидал множество сцен из твоей жизни с Дженнифер, когда вы принимали наркотики в машине, и ваши ссоры громко звучали из окна. Все эти воспоминания накатывают на тебя, и, повернув направо на Бонни Бри, за пол квартала от тебя ты видишь группы дилеров. Они невероятно агрессивны и следят за каждой машиной, повернувшей к ним из-за угла, чтобы не пропустить клиентов. Поедешь ли ты прямо к ним или свернёшь в переулок, они всё равно найдут тебя. И вот они уже в окне со стороны пассажира, в заднем стекле, тебе нужно решить, у какого безумца ты будешь покупать наркотики.

Дилеры привыкли, что у них покупают дозы на двадцать долларов, тридцать, реже шестьдесят, но ты достаёшь комок сотенных купюр и говоришь, что купишь на пятьсот. Они даже не могут удержать во рту дозу крэка на такие деньги, а они хранят его именно там, так же как и пакетики с героином. Тогда они начинают переговариваться, соединять свои запасы и подходят к тебе с полной горстью скатанного в комок крэка. Ты проворачиваешь сделку, а потом спрашиваешь их: “А у кого можно достать Чиву?”, они показывают, куда ехать. Чива это героин. Ты едешь в другой квартал и покупаешь три, четыре или пять пакетиков, всё время торопя события, потому что копы могут появиться в любую секунду. Но теперь ты знаешь, где достать трубки, и покупаешь маленькие бумажные блоки Брило, чтобы скрутить косяки из них, все эти уловки ты узнал от уличных дилеров. Ты едёшь домой и получаешь кайф.

Первая затяжка, бум, вот он, этот знакомый мгновенный всплеск серотонина в мозгу, ты чувствуешь себя, наверное, даже, слишком хорошо. В голове словно короткое замыкание, потому всё это вещество такое дурманящее и мощное, тебя тянет встать, снять всю одежду и пойти в таком виде в дом по соседству, так тебе хорошо. Однажды я почти сделал это. Я вернулся в свой прекрасный, милый, благословенный Богом дом напротив парка, вошёл в кухню и сделал первую затяжку. Всё дело именно в этой первой затяжке, остальные ничего толком не значат, просто поддерживают первую. Я набил трубку как можно плотнее, вдохнул как можно больше дыма в лёгкие и продержал его как можно дольше, а потом выпустил. Вся эта безумная сумасшедшая энергия начала снова циркулировать внутри меня, и я мгновенно стал другим человеком. И я не мог контролировать этого другого. Я скинул с себя рубашку и абсолютно чётко осознал, что отлично было бы пойти в полураздетом виде к соседям, чтобы посмотреть, как там дела. Я постучал в дверь, соседка вышла, и я сказал что-то вроде: “Я не оставлял здесь своих ключей?” Она ответила: “Не думаю, но давайте посмотрим”. Я был готов снять оставшуюся одежду и посмотреть, что будет дальше, потому что уже не мог контролировать собственные действия. Она была доброй и милой, и, к счастью, я не зашёл слишком далеко. Через три минуты ощущения испарились, и я осознал, что полуголый ищу здесь ключи, который и вовсе нет. Я пробормотал какие-то извинения, пошёл обратно домой и снова закурил. Абсолютное безумие.

Дата добавления: 2015-09-29