У меня в черепной коробке не мозг.

Глава 1.

У меня в черепной коробке не мозг.

Там живут люди.

Это тесная, темная и шумная двушка, с маленькой кухней и длинным коридором, в котором абсолютно всегда мигает, догорая, дешевая лампочка.

В первой комнате живут пять человек, гитары и ударная установка. У каждого из них есть своя гребаная мечта, но это не мешает им занимать денег у кого попало, и колоть себе дешевую наркоту. За квартиру они мне не платят, да я и не уверен, что они обязаны это. Когда я пытаюсь сосредоточиться, они играют свою посредственную музыку, и я теряю мысль. Ненавижу их за это.

В другой комнате живут два гея, собака Синглер и канарейка Пырка. Своим трахом эти подонки путают мои мысли. Иногда мне кажется, что я схожу с ума и становлюсь геем.

На кухне один из парней жарит отвратительно воняющую рыбу, пока его дружок лапает его за зад, кладя подбородок на плечо. Рыба сгорает, пасет она просто чудовищно. Из комнаты комками грязи летит мат гитариста, накачанного наркотой.

Замкнутый парень, один из тех геев – он почти не выходит из комнаты. Просто лежит там, на узкой кровати, лицом к стене. И постоянно поет. Пишет и поет. Мне кажется, он поет даже во сне, когда его друг выходит на балкон.

Собака заблевывает пол в кухне, каждый вляпывается туда ногой, неделю носит бывшую еду Синглера на подошве. Геям не привыкать. А музыканты напрочь уверены, что они живут отдельно. Наркота крепко держит их в своих объятьях.

К басисту ходят шлюхи. В основном они толстые и старые. Они садятся на продавленный диван и шумно вздыхают, раздеваясь. Стонов не слышно. Часто они больше мелют языком, чем делают свое дело. А я записываю это на бумагу, создавая свои глупые рассказы, стишки и фантасмагории.

Меня зовут Майк, мне 17 лет.

Я абсолютно нормален. Не переубеждайте меня.

Я не хочу ничего рассказывать, поэтому буду напевать эту заевшую песенку, собирая вещи. Хотя какие там вещи…

Я поеду к брату. Уже вижу его руки, которыми он машет мне издалека, вижу ноги, обутые в разные кеды, браслет на руке.

Лица его я не знаю. Оно особенное. Похожее на песню вроде «strawberry fields forever».

А на что похож я?

Мне 13, я глотаю горькие таблетки.

Мне 13, я ковыряю бинты на руках.

Мне 13, я спрашиваю чушь, и слышу ее в ответ.

Мне 13, а моим родителям – 0.

Мне 14, а моим родителям – 0.

Я боюсь грузовиков. Моим родителям – 0. Я люблю хризантемы, они красиво смотрятся на надгробии. Я люблю автобус №6. Он возит меня сначала в магазин с гитарами, а потом на кладбище. Там лежит человек, которого я ненавидел, который любил меня. Там мой отчим. А ходить на его могилу – глупая гребаная привычка.

Мне 15 и моим родителям – 0.

Я шепчу в сложенные ладони – я стану тем, кем захочу.

У меня есть моя жизнь.

Я держу за руку приемную мать, пока мы идем по улице, я смотрю по сторонам.

Почему приемную?

Я убил свою мать, так и скажу. Я просто знаю это, как знаю, что у меня две пары обуви.

Мне все равно. Просто это создает мне много проблем.

Я ненавижу солнце, оно плавит мою голову и музыканты надрываются от хриплого пьяного ора, а геи трахаются рядом с Синглером.

Мне 15 и я улыбаюсь своему отражению в зеркале школьного туалета. Мне хорошо видны спины парней. У меня стоит.

Подставляю шею холодной струе воды, секундное ощущение. То же самое: нож. Аналогично: холод.

Мне всегда холодно.

Мне 16 и я убежденный гей. Я считаю это подарком судьбы. Или влиянием геев в моей голове. Они всегда закрывают дверь, и я не знаю, как делать то, что делают они.

У меня есть друг, ему 19. У меня есть девушка, ему 16 лет. У меня есть пять музыкантов, геи, собака и канарейка, у меня есть я. Мне 16, а моим родителям – 0.

У меня есть брат.

Когда я был еще ребенком, маленьким очкастым девственником, мне рассказывали о нем.

Он высокий, красивый, добрый и умный.

Я злился.

Черт побери, какая чушь, думал я.

Я думал – он родился, и мать осталась жива. А я убил ее. Вот скотина, думал я про брата.

В 13 лет мама рассказала мне про него.

Она зашла в ту тесную двушку, присела за стол на кухне, долго смотрела в стену. Потом повернулась ко мне. Руки сами собой сжались в кулаки.

-Он жив. Я долго хотела поговорить об этом, но ты забыл дать мне ключи, дорогой.

У нее усталое лицо и хриплый голос.

-Джерард.

И я вздрагиваю от этого имени.

-Он носит кеды, его зовут Джерард, у тебя есть брат.

Спрашиваю – откуда ты знаешь.

Кричу – убирайся.

Синглер визгливо лает из комнаты. Прошу – уйди.

Срываюсь – зачем ты сказала, что у меня есть брат. Я одинокий, мне никто не нужен, и ты мне не нужна. Тем более он, тем более, я знаю, что ты умерла. Кричу – убирайся.

Она плачет.

Она не замечает меня.

Она протягивает мне бумажку. На ней три цифры – 107.

Она обнимает меня за плечи.

Ненавижу это гребаное солнце.

Она отлетает на пол кухни, растворяется в темноте.

Я сижу на кровати, обливаясь потом.

Я шепчу сквозь плотно сжатые зубы.

Мама.

Мама.

Ненавижу.

Брат.

На полке не осталось таблеток.

Меня зовут Майк, мне 17 лет.

Я абсолютно нормален.

Напеваю заевшую песенку, затягивая молнии на рюкзаке.

Мой путь лежит Туда.

Я много знаю. Я знаю больше всех. У меня есть все, что нужно – музыканты, гитара, установка, геи, собака, канарейка, 107 и его имя.

С таким багажом – моя голова вот-вот взорвется.

Джерард.

Джерард Уэй.

Погано звучит, хуже, чем Майкл.

Если его усыновили, как и меня, то 107 – номер квартиры.

Если он умер – номер участка на кладбище.

Знать бы номер участка моих настоящих родителей… Я бы носил им цветы.

А их убил грузовик.

Я пою заевшую песню. Я хочу найти брата, чтобы убить последнюю ниточку, связавшую меня с этим миром. Чтобы обнять мать в ответ. Душный и жаркий вечер сваливается на город, где мы живем в данный момент, истошно орут пьяные люди под окнами.

Я живу в двухкомнатной квартире, у меня есть собака и канарейка.

За стеной, исписанной стихами и нотами, живут пятеро ублюдков. Пять мужланов, гитары и ударная установка.

Я вожу маркером по обоям, линии причудливо изгибаются, ложась в строчки

Давай, я буду думать, что ты мертвый.

Давай мы это выберем заранее.

Когда придется убивать тебя, но ты же мертвый.

Мое беспроигрышное оправдание.

Давай придумаем тебе название.

Напишем вместе это всё в блокноте

Когда придется вспоминать тебя, ведь ты же мертвый

Я назову это тем самым состраданием.

Давай сумеем написать сценарий

Свой собственный, мы, правда, постараемся.

Спустя лет двадцать это станет старым,

Смотри, мы здесь так странно улыбаемся.

Давай мы сядем рядом тихо и прижавшись,

Ты будешь мне дышать над левым ухом.

Давай тебя найдут по тихим стукам.

Я буду тихо плакать, в стену вжавшись.

Давай мы поиграем в то убийство

Я расскажу тебе потом, зачем я рядом.

Не хочется покончить с этим так уж быстро.

Я покажу тебе все это сразу, взглядом.

Давай мы посчитаем, что имеем

Все это до смешного поправимо.

По просьбам полицейских и лакеев

Я нарисую сам себя твоей сангиной.

Давай считать - я ничего не делал.

Нельзя моим поступком жизни мерить.

Я за руку тебя держу, ты жив, ты рядом.

Давай, мой принц немертвый, в это верить.

Песня. У меня в голове их сотни, на обоях нет живого места. Маркер ложится на буквы, горящие в моем мозгу.

Господи как жарко. Я снимаю майку с пятнами засохшей крови. Соседи сломали мне нос.

Я хочу пить, Синглер тяжело дышит в углу, старая ублюдочная собака. Я бы прибил ее, если бы мне не было так больно вставать.

В моей голове вряд ли находится мозг. Там есть речка, петляющая между холмами. На ее изгибе стоит поселок, дом у самой воды покрашен желтой краской.

В доме живет парень.

Ему 17, он очкастый и больной на всю голову. У него есть пара приемных предков, нужных ему сравнимо со старым тромбоном под кроватью. Он часто говорит сам с собой, рисует что-то на обрывках бумаги, напевает под нос. У него странные глаза, гитара и абонемент на автобус. И еще: он держит в кармане невскрытую пачку презервативов, карточку цветочного магазина и бумажку.

Он сказал:

- Я вас всех ненавижу.

Он прошептал:

- А тебя когда-нибудь трахали в задницу?

Он улыбнулся и запустил пальцы в волосы.

Он точно больной.

Он еще не догадался, кто я?

Наивный мальчик, через несколько лет люди будут узнавать меня на улице, я и сейчас знаменит. В моем городке есть один клуб. Мы выступаем там. Тексты мои. Музыка Фрэнка. Я знаменит.

А он, дурак не догадывается, кто я.

Когда я родился, я сразу понял, в чем тут дело.

И мне плевать, как это звучит.

Я просто родился.

Значит - я обязан что-то сделать в жизни.

Именно я. Я должен сделать это назло смерти, которая так и преследует меня с самого рождения. Но об этом позже.

Все мы стремимся к одному - к концу, к тому, с чего начали.

И я кричал в пустоту - я не принимаю это.

Я не смиряюсь.

Я - не груда мышц и не сгусток крови.

Я - то, что останется после меня, то, чем люди будут называть "шедевр".

Моя жизнь - это борьба. Борьба за бессмертие.

Ребенком я думал - моя душа переселится в то, что я сделаю своими руками. И делал каждый день много всякой херни. Лепил, рисовал.

Я думаю - часть себя я отдал. Уже отдал Фрэнку.

А другая часть...

Я боюсь.

Так и сказал.

Когда она пришла ко мне, я отметил свое 16ти-летие.

Она молчала.

Так и сказал - я боюсь, мама.

Я очень боюсь... Сделать не то.

Что-то, в чем я не смогу жить вечно, о чем я буду жалеть.

Я не хочу погубить свою маленькую вечность.

Кто-то изо всей силы ударил по клавишам.

Аккорд был настолько мощным, что я упал на одно колено.

Она улыбнулась.

Это - клавиши твоей вечности.

Сыграй на них, Джерард.

Она мягко прошла сквозь меня, обернулась.

-Мне надо навестить еще кое-кого.

Я Джерард, мне 20 лет, я не считаю себя нормальным.

Я – особенный, и это ясно любому.

Я не такой, как все, многих это заводит.

Моих соседей, посмевших разбить мне нос, избить меня ногами.

Скоты. Ублюдочный пес все еще хрипит. Как отстойно.107.

Я не могу открыть дверь.

Звонок надрывается, приходится выползти в коридор.

Пьяные сволочи ржут, слышу их издевательские речи.

Они ведут себя непозволительно.

Открывая дверь, задумался над словами песни. Они слишком явные. Мои гребаные мысли. Думаешь, мне легко открывать тебе дверь?

Фрэнк.

Какой дьявол его принес? Надо стереть с обоев слова моей песни.

Мне интересно – могу ли я, правда, убить? Вот так просто – взять нож, замахнуться им и ударить, прямо в грудь, под сердце. Выдержал бы я? Мне кажется так. Мне кажется – слова убивают сильнее, чем нож. Мне кажется, что я уже мог бы сидеть срок, за убийство словами. Кидая их в лицо. Поэтому – закусываю губу. Я должен молчать.

Тише.

Тише.

Еще тише.

Почти ровно бьется.

Когда я был еще в детдоме, на стене были обои со страшными клоунами, которых я очень боялся. До сих пор боюсь клоунов, врачей и темноту. Боюсь всего, что может сделать меня похожим на других. Поэтому я крашу волосы, одеваюсь не так, как все полагают, мне надо одеваться. А еще...

У этого идиота испуганное лицо. Ну да, прикинь, мне сломали нос. Спроси еще, кто.

-Кто… кто сломал тебе нос?

Хаха. Кто. Синглер. Хаха.

Фрэнк молча сглатывает. Щурится. Сжимает руки. Впихивает меня в комнату. Да, именно так поступают с теми, у кого, блять, болит все тело. Спасибо, Фрэнки.

Слышу его злые шаги. Голоса затихают. Обвинений не слышно. Хруст и глухие удары.

Скрипит дверь. Боже, как невероятно жарко сегодня. Уже темнеет, живот сводит от голода. Я почти счастлив.

Фрэнк входит, оттирая кровь с губы. Странно, я был уверен, что вмажут ему посильнее.

Садится рядом.

Я говорю – в чем дело. Зачем, Фрэнк.

Молчит. Сдавленно шепчет – тебе больно.

Думает, у него губы, которые лечат ссадины?

Это так, черт побери.

Я целую его, как в первый и последний раз.

Я раздеваю его с медлительностью избитого и усталого человека.

Я впиваюсь в его губы, мешая ругательства с нежными словечками, я откидываюсь назад, тяну его за собой. Он все правильно понял. Вылечи меня снова, спасай меня.

Особенный, я не был бы таким без него.

Кидаю взгляд на дверь. Она плотно закрыта.

Он, правда, моя часть. Мое наказание и мучение, моя страшная боль, мой медленный убийца.

Я люблю его.

Своей, особенной любовью. Я думаю о нас, и представляю все со стороны.

Дверь закрыта, на часах 1:37.

Темная двушка, два парня, сплетенные в единый комок энергии. Собака, сопящая в ковер. Старая подыхающая канарейка. Тишина, ночь и Фрэнк.

Скрытая камера.

Час спустя.

Влажные объятия не дают мне спать, приходится выползти на балкончик.

Воняет тухлым мясом.

Мы живем рядом со скотобойней.

Мне давно глубоко все равно, а мой Фрэнк переживает.

Глаза, наполненные болью. Тот, кто всю жизнь заботился о тебе, ведет тебя на смерть. Ты смиряешься, ты даешь убить себя. Ты любишь?

Где-то далеко замычало очередное животное.

Все, черт побери, не случайно в этой жизни, почему-то я в этом уверен.

Кто-то очень хочет, чтобы я привык к смерти.

Кто-то, кто знает обо мне все.

Я равнодушно смотрю на унылый пейзаж передо мной. Я бы не стал спасать этих животных. Лишь потому, что они умеют любить.

И я думаю – я завидую.

Идиот.

Ночь.

В моей голове не мозг.

Мальчик собирает вещи, напевая какую-то чушь.

Ах, нет, это же моя песня.

Маленький гаденыш.

Куда он собирается. Я спрашиваю его об этом.

Он ошалело оглянулся, и улыбнулся мне. Так улыбаются люди на игле. Так улыбаются психи. Так улыбаются те, кто живет не в этом мире, живет в себе. Так улыбаюсь я.

Мурашки.

Он закричал – убирайся из моей головы. Он умолял – уходи. Я знаю – он убил свою мать, когда она пришла к нему, убил ее дважды.

Интересно, почему у меня нет ее?

Я всегда спрашивал – куда она ушла? Где вы, вы оставили ее? Почему никто не скажет мне?

Мне 6 лет, я еду в кузове грузовика. Трясет, я пытаюсь заплакать.

Мне 6 – я уже месяц не видел мать.

Мне 6 – я не знаю, почему плакали соседки.

Мне 6 – я просто один.

Я и эти страшные клоуны.

А теперь посмотрите:

Мне 10 – я пишу у себя на руке.

Мне 10 – я ухожу в туалет, чтобы засунуть в рот два пальца.

Меня выворачивает.

С детства я усвоил одну вещь – хочешь сделать шедевр, сначала дойди до такого состояния, чтобы забыть весь мир. Только ты, и твои мысли. Ты и Идея. Ты и Вечность.

Поэтому я начал с сигарет. С алкоголя. С наркотиков. И закончил тем, что меня отымели.

Вот это было сильно, тогда родилась моя первая песня. Это значит – я хотел. Я, правда, хотел написать ее, вот и все. Легко? Верно.

А потом, Фрэнк.

Мой алкоголь. Мой долгоиграющий наркотик. Мои сигареты и мой секс.

Мы. Просто – мы.

И не делайте выводов.

Я не закончил.

Вернемся к тому очкастому психу.

Он заплакал, проговаривая – убирайся, иди, трахни своего дружка.

Не мое дело.

Мне ясно дали это понять.

Парень, никто никогда не проявлял к тебе даже подобного интереса. Неблагодарная сволочь.

Цени меня, хоть ты и не существуешь, твою мать.

А я знаю, как тебе хочется сострадания. Сочувствия. Присутствия. Поэтому ты отталкиваешь всех. И ее ты оттолкнул. Я бы ненавидел тебя, если бы…если бы. Если бы вся моя ненависть еще была бы при мне.

Он орет – заткнись. Он считает – это не мое дело.

Я думаю, у парня не все дома. Я равнодушно пожимаю плечами и иду прочь.

На балконе не так душно, хоть и воняет мясом.

Руки Фрэнка обхватывают меня за талию, прижимая к себе, влажные губы целуют запекшиеся ранки на шее.

Я подставляю лицо ночному ветерку.

Меня зовут Джерард, мне 20, и я убежденный гей.

23:23 Скрытая камера. Глава 4.

Глава 3

Холодно.

По спине – маленькие противные пупырышки.

На моих ручных – 6:19.

И стучат зубы.

Клац-клац-клац.

Все тело как будто сжимается, обволакивается пленкой, не дающей пошевелить ни одной конечностью.

Боги, как холодно.

Я облизываю губы и не чувствую их, пальцы на грани отмирания. Нет, просто я накручиваю себя.

Мне реально становится страшно.

Резкий визжащий звук, мгновенно вспотели ладони, в одной из которых намертво зажата бумажка, та самая.

А, это автобус. Черт подери, холодно.

Белые негнущиеся пальцы разворачивают клочок бумаги.

107.

Цифры, стоящие в ряд. У первой, «1», очень изящный вид, к тому же и хилый. Возможно, она похожа на меня, вечного заморыша. Но я себе все равно нравлюсь. К черту внешность, у цифры «0» намного интереснее суть. Она – замкнутая личность. Полноценный человек, замкнутый на себе, который не похож на других, пытающийся быть отдельно ото всех. С нуля все начинается, это и всё – и ничто одновременно. Сложная цифра. С семеркой все проще. Она элементарная цифорка-спутник. Находясь рядом с любой другой, приобретает значимость, сама по себе – неуверенна и желанна. Это талантливая цифра, мне нравится.

Еще я люблю восьмерку, бесконечность в конечном, петлю судьбы и жизни. Это моя счастливая цифра, на которой обычно все и заканчивается и с которой начинается.

Считаю.

Я считаю 1.

Считаю 7.

Считаю 0.

1+7+0

Ладони вспотели еще раз.

Глупости.

Ничего не сходится, нет.

Сходится.

Нет.

Заткнись.

Думаете, я знаю, куда иду?

Нет, вы ничего не думаете, вы опять до предела накачаны всякой дрянью, Синглер сопит под диванчиком. У вас рассвет и вам просто срать на меня и мои проблемы. Дверь в комнате геев скрипит и открывается.

Я выглядываю в дверь, бегу в кухню, тяжело ступая на пятки.

Дрожащие руки выхватывают пачку таблеток, у Фрэнка опять приступ.

Он болен, у него сердце. И я готов кричать от боли.

7 таблеток.

Фрэнк…

Ноги не держат меня, и страх накатывает липкими вязкими волнами.

Несусь обратно.

Я решил навестить центр приемных детей.

Такая чушь есть в любом городке.

Абсолютно бесполезная организация, за исключением профессиональной трепки нервов.

Скажут ли мне там про брата?

Или отправят к психиатру?

А сейчас утро.

«Работаем с 8:40»

Ублюдки.

Ну ничего, я подожду.

Время капает вязкими каплями сиропа. Или крови. Голова забита чужими переживаниями.

Резкая боль в сердце заставила охнуть.

Первый раз.

Оно заболело впервые.

На губах вкус таблетки, в голове тяжесть и непонимание.

Уже 9:12.

Откуда таблетки?

Я воспринимаю мир по звукам и запахам.

Так бывает намного легче.

Звуки этого места: скрип, вздохи, гулкие шаги, жужжание, капли, дыхание.

Запахи: цветы, дерево, клей, гороховый суп.

-Что вам, молодой человек?

Стол справок.

Уродина за стойкой, улыбается плотоядно и мерзко.

Объясняю ситуацию.

Противный кивок.

Сердце, сколько можно…

Он принял таблетки, но губы такие же синие, дыхание рваное и слабое…Я медленно схожу с ума вместе с тобой.

Набираю 0.

Набираю 3.

Нажимаю «Вызов».

-Алло?...

Ваша папка утеряна.

Что?

Я не расслышал.

Звон в ушах.

Папка утеряна?

Какая папка?

-Дайте ее мне.

Папка утеряна.

Концы в воду.

Они добились этого.

Я хочу знать, кто я.

Я хочу понять себя.

Я убил ее, а она знала все.

Папка утеряна.

У уродины за стойкой меняется лицо.

Она дрожит.

Она тянется к телефону.

Набирает 0.

Набирает 3.

Нажимает «Вызов»

-Алло?..

[Разложи меня по папкам.

Чувства будут с синей лентой.

Выкинь в мусорку остатки.

Мысли мы пометим белой.

Здесь все страхи за сегодня.

Надпиши их аккуратно.

Я боюсь иглы, уколов.

Страсти мы пометим красной.

Все болезни будут рядом.

Вот на этой полке сбоку.

Наведи везде порядок.

Слезы мы пометим желтым.

Напоследок все проверим.

Приготовься утро встретить.

Ты забыл, я не уверен.

Как любовь мою пометить?]Скрытая камера. Глава 5.

Меня привезли сюда.

Здесь много людей, не таких как я, и мне страшно.

Но мне все равно.

Мне надо искать брата.

Я просил их о помощи.

Плакал – хватит.

Страшно, когда тебе не верят?

Твое самолюбие не выносит этого?

Тогда заткнись и слушай.

Потому что страшнее – когда ты никому не веришь.

И надеяться не на что. Не на кого.

Когда ты не хочешь верить – ты болен. Когда ты не можешь верить – ты болен. Когда ты не хочешь, не можешь, но веришь, ты – я.

А диагноз мне поставили – маниакальная паранойя, отягощенная галлюцинациями.

Джерард.

Ты не галлюцинация.

Я не верю этим идиотам.

Потерял бумажку с цифрами, пока меня доставили сюда.

Мой счастливый номер, что будет, если его найдет кто-то еще.

И я боюсь голосов.

Мне не на чем рисовать.

Мне негде писать.

Они пьют из меня силы, как из бутылки с портвейном, запрокинув голову, пьет на жаре измученный алкоголик.

Я сломаюсь и отброшу свою цель?

В первый день своего пребывания в этом аду я показал им фак.

Я вспомнил все слова, способные оскорбить и унизить их. А мне вставили иголку в руку, и я отрубился вязким кошмаром.

Я ненавижу их.

Мне все равно.

Вчера в моей голове произошли изменения.

Куда-то пропал второй гей, собака надрывалась хриплым лаем.

Пока второй парень не вырубил ее ударом по ребрам.

Хрустнуло.

В комнате пахло лекарствами, глаза парня потемнели от боли. Он тихо взвизгнул, закусив руку зубами, потянул кожу. Сквозь щелки в зубах заструилась кровь.

Кусая свои руки.

Смотря сухими глазами в стену.

Блюя стихами.

Он лег на холодную постель и запел.

Звуки в его слабой груди собирались в облака, похожие на легкий дым, поднимались по горлу, и вылетали, спотыкаясь о мягкие губы, как вылетает пробка из бутылки с шампанским.

Подавись моим ничтожеством.

Видишь – я без тебя ничто.

Смотри – я сплошное убожество.

Ты сделал это. За что?

Руки холодные, бледные.

Словами моими – заткнись.

Слезами, поступками смелыми:

Подавись, подавись, подавись.

Упивайся тем, что ты делаешь,

Прямо в глаза мне взгляни.

И свою, и мою осторожность, к чертям

Оттолкни, оттолкни, оттолкни.

Я вижу, как ты летишь в пустоту.

Я вру, я просто по-прежнему вру.

Я вижу стены, я смотрю в потолок.

Но тебя я не вижу. Я просто не смог.

Эти звуки наполняли комнату, завиваясь в воздухе спиралями и преображаясь в образы.

Они резали пространство, со скоростью рассекая его, проносясь мимо неодушевленных предметов и достигая самих людей.

Он пел, заложив руки за голову, закрыв, даже зажмурив глаза, выгибаясь всем телом.

Посылая вверх упругие ноты.

Цепляясь пальцами за волосы.

Он плакал.

Парня разрывало на части, выворачивало наизнанку, где, в глубине сердца, было его бледное лицо, его холодные пальцы, запах таблеток и пульсирующий страшным огнем Красный Крест.

* * *

Фрэнк.

Я не могу снова представить тебя таким, каким увидел сегодня.

Ты смотришь с потолка, со стен.

Я обернут в тебя, как подарок в упаковку.…И без тебя я – никто.

Когда мне было 14.

Мне было всего лишь 14.

И я был особенным.

Я помню тебя…

Смешной паренек с тяжеленной штукой – первой гитарой.

Я сразу заявил тебе в лицо, помнишь? Как и всем остальным.

Я один. И я не такой как ты.

А голос дрожал, в первый раз.

Улыбка. Мягкость голоса, длинные сильные пальцы.

Мы разные. Но ты не один, – сказал ты.

И тронул меня за плечо.

Не верю им.

С тобой ничего не случится.

Мой маленький мир обрушился с твоим появлением.

Не ты – мой первый.

Иногда у меня ощущение – меня клонировали.

Ты – это я, просто оболочки различаются.

И мы такие разные.…Только так, как может совпадать клон и его оригинал.

Жестко.

Я ведь уверен, что ты, мой клон, а не наоборот.

А у клонов есть душа?

Ты ведь настоящий, Фрэнки, ты существуешь отдельно от меня.

Правда?

Ты же не можешь быть бессмысленным, скажи мне?

О чем ты думаешь сейчас?

Но сейчас.

Сейчас я рожу песню.

Если ты в сознании, ты услышишь ее.

Потому что услышать ее может только тот, кто думает обо мне.

Кому я важен.

А это лишь ты…

Так слушай.

* * *

Впервые это случилось так реально.

Я услышал, явственно и неоспоримо.

В моей голове зазвучали слова.

Ноты, складывающиеся в песню.

Глаза привыкли к темноте больничной палаты.

Чертовой одиночной камеры.

Ничего страшного.

Мне всего лишь… нужно записать эти слова.

Я надавил на нос ногтем изнутри.

У меня часто идет кровь носом.

Она не такая, как в артериях или венах.

Над моим столиком появляются корявые слова.

Я пишу, следя за губами того парня.

Я пишу с закрытыми глазами.

И после написанной песни.

Я пишу на внутренней стороне черепа, там, где в кухне закоптелый потолок и следы от мух.

Я пишу – Умрите

Я пишу – ненавижу

Я пишу – 107

Пишу – Джерард.

Пишу – хочу секса.Мне приснился сон.

На деревьях росла клубника.

Джерард смеялся и показывал на нее пальцем.

Я хотел попробовать одну, но мать, оказавшаяся живой, толкнула меня.

Я падал дольше, чем падала Алиса.

И упал на свою узкую чертову койку.

Закусил губу, тяжело дыша в пространство.

Я хочу секса.

Моя пижама цвета глаз моей первой кошки.

Она никогда не мяукала, потому что была инвалидом.

Мне так говорил отчим.

Я тискал ее, много раз швырял за хвост.

Она была тощая, как вешалка, и серая, как моя школьная форма.

Почему-то вспомнил выражение «Сумасшедший, как шляпник, тощий, как гривенник».

Люблю, когда меня посещают странные мысли.

Это как когда вы говорите о новом фильме, а ты вспоминаешь глупый разговор пятимесячной давности.

И давишься воспоминаниями.

Как застрявшей в глотке костью, которая мешает тебе нормально вдохнуть.

-Знаешь, я уже второй день вижу очень много трупов животных,- говорит парень у меня в голове. Голуби и кошки – они просто на каждом шагу.

Я любил кошек, особенно толстых и неповоротливых. Мне нравилось класть на них голову.

Мне 11 лет, и я лежу на своей кошке, третьей по счету.

Приятно греет голову.

Чертово животное расцарапывает мне лицо.

Месяц я лежу в палате с перекроенной мордой.

С тех пор – очки.

С тех пор – ненавижу треклятых животных.

В столовой дают запеканку.

Я всегда думал – в запеканке есть молекулы, я читал в учебнике. В молекулах атомы. А что, если в каждом атоме скрыта вселенная?

Вдруг мы… живем в запеканке? А в нас – другие запеканки.

Теория запеканочной вселенной занимала меня всегда.

А это интересная мысль.

В столовой полная тишина.

Я шепчу:

-Запеканка…

Это слово отлетает от стен.

Запеканка.

Надо обдумать. Доктор, который ходит в мою палату, не поймет меня. Он понимает только мат и жестикуляцию, старая скотина.

Я бы записал, но нечем и негде.

А парень с соседнего стола странно на меня смотрит.

Я спросил, что это за место.

У меня стоит.

Стеклянные глаза парня разбиваются о мои веки.

Он показал мне табличку на здании.

«3-я Областная Психиатрическая Клиника»

И шепотом произнес – он не может спать на спине. И лежать вообще. Потому что у него на спине – город. Целый мегаполис. И стянул майку, обнажив широкую и бледную сильную спину. На ней не было абсолютно никаких гребаных городов.

Теперь там – только следы моих засосов и ногтей.

Он невероятно сладкий.

А я сказал, что прокладываю ему магистрали и делаю круглые площади.

И сообщил, что если он будет сверху – городу ничего не грозит.

Сумасшедшие…только шляпник здесь видимо не при чем.

Сегодня привезли новенькую. Девочка, изнасилованная в своей собственной квартире.

Чудо, что она не мертва, хотя, возможно, наоборот.

Я опять задумался над этим.

О чем она думает сейчас?

Бледнее лица я не видел, и руки постоянно прижаты к телу.

Она не сможет вернуться домой, просто не сможет.

Глаз выразительнее я не встречал.

Она больше не сможет войти в свою комнату, сесть на кровать и улыбнуться.

Удалите ей часть мозга, отвечающую за воспоминания о том дне.

Перекрасьте обои, смените мебель, она дышит тем днем.

Я думаю – может, ей и правда было бы лучше умереть?

Как моей матери.

Не сидеть в нашей больнице на койке и не ощущать в себе то, что называют реабилитационным периодом.

Точнее – забыть ощущение чужого члена внутри себя.

Забыть боль. И забыть себя, перекроить себя.

Нам говорят о подобных случаях, об их закономерности.

Нас запугивают.

О двух девочках, которые умерли от этого, и я тихо-тихо шепчу, чтобы меня услышали только те двое.

Не далее как вчера мне рассказали один случай.

Из тех, похожих на триллер, только хуже.

Не раньше этого четверга в доме убили двух детей.

А я все сильнее начинаю ненавидеть людей.

Ты можешь кричать об этом на весь мир.

Вперед, ты можешь ужасаться, протирая свою жалость до дыр.

Ты можешь заявлять, что это жутко, и как ты зол.

Но когда двух девочек насиловали, на их крик никто не пришел.

Не далее как вчера я стал жестче к людям.

Вы спасаете свой зад, а с другими будь, что будет.

Сообщения об убийствах, страшные заголовки газет.

Мне все чаще кажется, что добра в этом мире нет.

Что ты сделаешь этим летним вечером,

Когда твою дочь унесут искалеченной?

Будешь ли ты искать виноватых, мать,

Когда твою дочь унесут умирать?

Я не верю в это

Я не верю в это

Такое происходит каждый день где-то

Проценты уходят в другую вечность.

Миром правит садизм, деспотизм, бессердечность.

Вечер.

Смотрю в окно. Клиника находится за городской чертой, где нет огней окон, в каждом из которых – мириады вселенных, мыслей, собранных в мусорный пакет, жующих челюстей, склоки, радости и стоны.

Я на 5 этаже. В окне торчит дерево, на нем – птица клюет полиэтиленовый пакет, хрипя и задыхаясь.

Ночь.

Резко выдыхаю, вдыхаю еще быстрее, от чего плывет голова. Стекло запотело.

Пишу пальцем – Джерард.

Пишу – 107.

Пишу – а вы пробовали достать языком до носа?

И засыпаю на подоконнике.

Во сне Фрэнк бормочет:

-Языком до носа? Глупости, никогда...Меня будят тусклые лучи выжатого как лимон солнца.

На стекле еще видны следы от моих пальцев.

Джерард.… Почему это имя внезапно стало так пугать меня?

И вообще.

Я ненавижу собственное безделье.

Вместо того, чтобы искать его дальше, я сижу здесь, в чертовой больничке и туплю.

Гребаный кретин.

Стучит сестра.

Пора на утреннее обследование.

Лекарства.

Таблетки.

Уколы.

Как будто мне снова 13.

Я снова один.

Я снова ничего не помню.

Мама…

_________________________

Я схожу с ума.

Медленно и монотонно.

Одиночество выпивает мои мозги, мое сознание.

Меня будят тусклые лучи выжатого как лимон солнца.

В комнате умирает старая собака.

За окном – тусклое противное утро.

Я один.

Абсолютно.

За эти пять лет…

Фрэнк каждое утро был рядом.

Я так привык просыпаться, ощущая его спину своей грудью.

Я злюсь?

Ведь это зависимость. Просто, как стакан воды.

Вижу, что на улице холодно и склизко.

Ранки на теле еще зудят и ноют.

Мое ежедневное занятие – путь до миски Синглера, до аптечки, и снова к кровати.

Я медленно схожу с ума.

Я шепчу.

Вернись.

Спасай меня.

Ты всегда спасал меня, такого особенного.

А я не могу даже пойти к тебе.

В эту таящую смерть реанимацию.

Вернись ко мне.

Живи ради меня.

American idiot.

Мне смс.

По просьбе Фрэнка на звонке стоит именно эта заевшая мелодия.

Фанатов Green day она радует.

Но не меня.

Моя музыка - самая лучшая.

Я в этом абсолютно уверен.

Незнакомый номер.

Вообще-то таких номеров не бывает.

Резко пропали все звуки.

Мир съежился до размеров зрачка наркомана.

Руки похолодели, сжимая телефон.

На губах – вкус таблеток.

В голове – музыка.

В груди – бешено колотящийся комок нервов.

И буквы…

Буквы…

Буквы…

Складывающиеся в слова, перевернувшие во мне все вверх дном.

«Твой брат, ты видел, какая у него походка? Странно, что его хотят выписать, у него с головой не все в порядке».

Я сглотнул. Еще раз. И перезвонил по этому номеру. Трубка пикнула и погасла... Тишина…

Мои сны были более чем странными.

Летняя ночь.

Я стою на коленях посреди комнаты.

Брат входит ко мне, но я не вижу его лица.

Усталый вздох.

Джерард. Я так долго искал тебя…

Он ложится на кровать, сворачиваясь комочком.

Он закрывает лицо руками, всхлипывая от сухой боли.

У меня в ладонях – лицо Фрэнка.

Идет снег.

Метель заметает меня с головы до ног, и оборванный бомж кричит проклятья мне в лицо.

Фрэнк улыбается, подставляя ладони хлопьям, похожим на большие мозги.

Я толкаю бомжа на дорогу, он рассыпается тысячей капель, летящих вверх.

Звон.

Фрэнк медленно поднимается вверх, я кричу ему что-то.

Не надо.

Фрэнк.

Идиот.

Вернись.

Спасай меня.

Он взлетает надо мной и лицо у него белое, губы – синие, а под ним, на земле – вырванное с корнем сердце.

Он орет.

Это тебе.

Оно болит.

Из-за тебя.

Я вырвал его.

Теперь мы будем счастливы.

Звон.

Брат стоит у моего дома, по его щекам катится тушь, смытая слезами.

Он что-то невнятно говорит.

Он счастлив.

Но я знаю – он болен.

У него не все дома.

И я ору ему.

Ты убил мать.

Говорю – убийца.

Обнимаю, прижимая к себе. Целую в лоб, держу крепче. Я – эйфория. Я – камни в ручье. Я – обманутая галлюцинация себя.

Почему в окнах самолета – чернильная тьма?

Мама!

Звон. Разлепляю глаза. Обливаюсь холодным потом, но сон тут не при чем.

Надо мной Фрэнк. Два часа дня. Мягкие губы целуют меня, на них – вкус таблеток.В больнице мы смотрим документальное кино.

Про наш город.

И про наш штат.

Тело ноет.

Кажется, в моей голове теперь дождь, и они опять трахаются.

Только один из них нервный.

И косится на телефон.

Эй – тихо позвал я.

Закрыл глаза и позвал еще раз.

Эй, вы.

Я ищу брата.

Я хочу найти его, эй, вы слышите меня?

Они не слышат.

Один из них расстегивает молнию, другой уже полностью без одежды.

Я чувствую свою улыбку.

Кончил.

И он поднял глаза.

Ты бездарность – стучит в моей голове.

Когда ты один, ты бесплоден.

Ты знал, правда?

Он даже не улыбнулся. Говоря это мне.

Просто контрольный выстрел.

Знаете, как делают жаркое на рождество?

Как откармливают гуся, держа его при себе.

Как эта отборная птица ложится под нож.

Знаете?

Как сквозь сон.

107..

Пульсация кошмара.

Настойчиво стучит в мой мозг.

Я – untitled в твоей папке на компьютере.

Мои глаза полны ужаса, когда я распахиваю их на середине фильма.

«В нашем штате есть кладбище, на котором похоронены люди, оставившие след в нашей истории... участки… выдающиеся личности… 107… Миссис Уэй»

Со стуком я въезжаю затылком в стену.

Мне не больно.

И решение принято.

Город они назвали.

Кладбище я найду.

Посмотрим.

Увидим.

* * *

Я люблю грибной суп.

С кусочками картофеля, лапшой и густым бульоном.

Фрэнк сидит напротив, напевая что-то, закинув голову.

На его шее заживает рубец.

А ведь я не знаю, что творится в его голове, совсем не знаю.

Тихо зову:

-Фрэнк…

Он наклоняется вперед, сосредоточенно смотря мне в глаза.

В его зрачках мне машет рукой очкастый парень.

И я спрашиваю – ты знаешь?

Ты ведь знаешь, да?

-Ничего особенного. Я просто смотрел телевизор.

Не понимаю.

Я – тупой?

-Я – ничего. Просто иногда смотри телевизор.

Что бы вы подумали, окажись ваша мать, скажем, ветеринаром?

Что бы вы сделали.

Или сказали.

Мама, ты лечила животных, но почему ты не помогла мне?

Или:

Почему ты ушла?

Ваши действия – ваша мать была летчиком.

Варианты ответа:

а) Бред

б) Бред

в) Я не знаю, что сказать.

А если она была… никем?

Знаете, кем бы она ни была, или не кем бы она ни была.

У нее есть то, чем она может гордиться.

Или чем не она не может не гордиться.

Тем, что она родила тебя.

Ваша мать была художником?

Писателем?

Менеджером?

Лингвистом?

Никем?

Она была.

Просто Была.

И я спрашиваю – зачем?

Фрэнк улыбается и берет меня за руку.

Ты здесь – говорит он. С удивлением. Как будто меня, черт побери, не было раньше.

И я пугаюсь этого.

Цепляюсь за его руку.

Постепенно ощущая давящую боль.

Что со мной?

* * *

В книгах, какие я читал, герои часто имеют обыкновение сбегать из клиник и всяких там больниц.

Это, знаете, как – по веревке, или по крыше.

С бьющимся сердцем, зажимая губу зубами.

Моргая, как больной коньюктивитом.

Страница третья.

Мне четыре года. Я уже у приемных родителей.

Я и тогда был неугомонным.

И получил свое – падаю со стула.

Падать больно?

Мне страшнее взлетать.

Но я плачу, в голос, в крик, как только слышу их шаги.

Правильно, умные родители. Жалейте меня. Театр Майкла, работает без выходных.

Переверните еще парочку.

Вот оно, страница шестая.

Мне девять, и я иду в школу.

Мой театр работает без выходных, и медсестра сообщает мне домой о подозрительных болях в моем желудке.

Я перебрал?

Три раза за неделю.

Ай-яй-яй.

Шелест страниц.

Ох, пролистните эту, она заляпана спермой.

Ага, вот пятнадцатая, и мне 16 лет.

Трагизма в моем голосе вполне хватает, когда я предлагаю ей расстаться.

Я говорю о несчастной любви. Я говорю о жертвах.

О моей распиздяйской натуре она тоже слышит и тихо всхлипывает.

А я думаю – я вырос в своих глазах.

Я кинул девушку, аплодисменты мне, это значит – я взрослый.

Я более чем взрослый.

И, тем не менее – девственник.

По этому поводу – девятнадцатая страница.

Здесь коллекция моих рассказов – о том, как оригинально я расстался с ней, с девственностью. Многие даже подозревают, что, ох, только не дай бог, учительница услышит, что Майкл – бисексуал.

Смеюсь.

Я – гомосексуалист.

В моей голове жизнь – ярче, чем на самом деле.

В книгах, какие я читал, герои часто имеют обыкновение сбегать из клиник и всяких там больниц.

Это, знаете, как – по веревке, или по крыше.

С бьющимся сердцем, зажимая губу зубами.

Моргая, как больной коньюктивитом.

Думая о родных и близких.

А эти чертовы идиоты все испортили.

Просто взяли, и выписали меня.

Выкинули мои декорации, смяли сценарий и выписали в мир.

До Миссис Уэй.

Два дня езды.

Десять долларов и пятнадцать центов на билеты.

Четыре раза приема пищи.

Сорок восемь часов.

И пятеро музыкантов, собака, канарейка и два парня, один из которых сказал:

Я не нужен тебе. Я полюбил тебя. Я так рад.

Ты вывернул мне, с потрохами, душу.

Не смей, не оглядывайся назад.

И я прошептал – ты мне не нужен.

Затянут наш дым в провода сквозняком.

От этих объятий лишь кровь стынет.

И даже не зная, что будет потом,

Я выдавил тихо – меня сейчас вырвет.

Кап.

Я не чувствую тебя.

Что случилось, Фрэнки?

Ты обнимаешь меня напрасно – твои объятия хуже рук незнакомца.

В чем дело?

Кап.

Моя голова разрывается.

Скрим.

Ты целуешь меня, в чем же дело?

Я испытал одно из самых страшных ощущений в этом мире.

Кап.

Оно – равнодушие.

Кап.

Оно – называется эгоизм.

Оно – болезнь.

Кап.

Выключите дождь, он мешает мне.

Выключите его, он считает мои страхи и страдания.

Он перебирает их, складывая по стопочкам.

Кап.

А я сегодня проснулся – и не был рад твоей улыбке.

Если я заплачу – я мертвый.

Кап. Кап. Кап. Мокрые щеки?

Я ору на него.

Что ты сделал со мной?

Почему я не люблю тебя?

Зачем?

Фрэнки, вернись обратно, сделай так, чтобы я любил тебя, помоги мне.

Меня сейчас стошнит.

Кап.

Я у стены.

Кап.

Ты собираешься на улицу.

Я держу скрещенные руки внизу живота.

Кап.

Скрип двери, я понимаю, что он уходит.

Я.

Я просто. Не знаю, что мне сделать.

Чтобы поскорее встать, вернуть все обратно, обнять его, сказать, что он нужен мне.

Я не знаю, как препарировать себя до этого состояния.

Я не знаю, как нужно менять себя.

С чего начать менять свою жизнь?

Начните с того, что постирайте грязное белье, надрайте полы, вымойте машину.

Смените прическу, стиль одежды, имя, если вам так уж хочется.

Смените себя на нового.

Вы - устаревшая модель, так на свалку ее.

Обновление одним щелчком - и ты ничего не чувствуешь.

Ты просто исчезаешь.

Вы - неудавшийся эксперимент, так почините себя, замените, переделайте.

Сделайте из себя человека.

Могу вас только предупредить - вы не сможете.

Так что это - бесполезная трата времени.

Человек - он ничего не меняет, хотя ему кажется многое.

Сядьте у порога жизни и ждите - будем надеяться, машина вас собьет, и поскорее.

Щелчок фотоаппарата запечатывает мое состояние на внутренней стороне век.

Снимок – боль.

Кц-кц-кц.

Слезы. Растянутый в гримасе рот. Мой рот – он выглядит отвратительно.

Снимок – здесь я улыбнулся. Вытер щеки и смеюсь, черт побери.

Запрокинутая голова, ночь, и мне в лицо глядят глаза Фрэнки.

А в них машет рукой очкастый парень.

Сутулая спина дрожит.

И я спрашиваю его, осторожно, как, если бы он был буйный больной, или галлюцинация.

Где ты сейчас?

Мне просто хочется поговорить с ним, просто что-то сказать.

Где ты сейчас находишься?

Голос Фрэнка.

Меня выписали. Я ушел из сумасшедшего дома. Я иду туда, куда шел.

И ты иди, куда идешь.

А куда я иду?

Что я, собственно, делаю?

И… зачем?

Разве я сделал хоть что-то в своей жизни?

Я строитель.

Я ткач.

Я трудяга.

Раз. Два. Три. Строю иллюзии.

Сколько их?

Пишем.

Раз. Я – гений.

Два. Я – не эгоист.

Три. Фрэнку будет лучше без меня.

Четыре. Я люблю Фрэнка.

Пять. Я не люблю его.

Шесть. Я не боюсь смерти.

Семь. Я могу стать достойным, как только захочу.

Восемь. Я не ищу брата, потому что мне лень.

Я – эйфория. Я – камни в ручье. Я – обманутая галлюцинация себя.

От сознания, что Фрэнк ушел – не плохо и не хорошо.

Просто хочется есть.

Хочется супа. Если ты коснешься меня – я не прощу себе. Если ты коснешься меня – я возненавижу этот мир. Если ты коснешься меня – ты отключишь меня от питания.

Так отключи меня.

Когда меня выписали, я немного растерялся.

Совсем немного.

Потому что у меня не было денег.

И никто не даст мне их просто так.

Ты не знал, что я пишу?

Я пишу постоянно.

Начиная с восьми лет, я пишу, мы пишем, ты пишешь, они пишут – в моем мозгу появилась квартира.

Я пишу короткие фразы на телефон, сохраняя сообщение в папке «Неотправленные».

Не потому, что мне некому отправить.

А потому, что я вру себе.

Не потому, что сегодня у неба цвет замерзших губ.

А потому, что я встретил Фрэнка.

К людям приходят их мысли?

Это нормально, что твоя галлюцинация стоит с тобой на переходе?

Что она сунула руки в карманы и ждет зеленого?

Это нормально, что я поворачиваюсь к нему и говорю.

Да, я сказал это ему, не потому, что я знал это.

А потому, что я встретил его.

-Синглер умер.

Ты в курсе?

Не исчезай сейчас. Докажи мне, что я ошибся, полагая тебя тем парнем.

Докажи мне, что ты существуешь, иначе моя голова взорвется.

Она просто не выдержит.

Постарайся не заметить отчаяния в моих зрачках, когда ты даешь мне ответ.

-Он очень старый. Не удивительно, что он сдох.

Пойдем.

* * *

Охранник за пультом управления напрягся.

Краем глаза ему были видны две фигуры, входящие в клуб.

Что-то заставило его отвернуться от экранов, налить себе кофе, и этой ночью ему опять приснится оранжевый дом.

Уровень тревоги – 0.

Камера #1 засняла барную стойку, где парень с сутулой спиной потягивает коктейль.

Очкарик, как же без него – смотрит в пол и тихо что-то говорит.

Камера #2 показала туалет бара, где сутулый вжал в стену своего дружка.

Камера #3 увидела его отчаянные глаза.

Теперь наклонись.

Прогнись больше, мне неудобно.

Камера #2 записала на пленку стоны.

И Камера #3 услышала.

-Джерард…

И увидела, как вздрогнул другой. Как он судорожно сжал кулаки. Как улыбнулся и обнял Фрэнка, шепча.

-Спасибо…

[Солнце, с болью, с примесью безумия

Яркий, слепящий свет в лобовое стекло.

Мир, я в последний раз, я люблю тебя!

Вам, на земле, далеко от меня - повезло.

В панике в группы сбиваясь, люди смотрят на небо.

Крепко сжимая в руке чью-то чужую ладонь.

Падает, мчится щебенка, нет - тень человека!

На небе, на раненом теле - рваный дымный бутон.

Солнце со смертью, с резким запахом гари,

Тянем дрожащие руки вперед, вверх, вверх.

Ни одного, кто летел - не смогли, не поймали.

Сколько убито, кого потеряли? - Всех.

Сверху все как на ладони - бегущие толпы.

Прочь, удаляются, прячутся, плачут, кричат.

Мы - на стреле, напряженной, свистящей, холодной.

Мы - прямо к смерти, без шансов вернутся назад.

Кто решил за тебя, куда тебе падать?

Кто рассчитал, где и как ты высоко ты умрешь?

Им остается лишь плакать, плакать, плакать.

Дождь из их тел, дождь, человеческий дождь...]Я вижу твои слезы.

Я вижу, как ты страдаешь. И я люблю тебя, какого, каким создал.

Не скалься на меня, твой оскал не совпал с моим представлением тебя.

Я вижу тебя, где бы ты ни был.

И я… даже… люблю тебя.

Я люблю то расстояние, которое не дает нам встретиться.

Мой страх одиночества перерастает в зависимость от тебя, ведь когда ты мучаешься, я не один.

И мне бывает очень стыдно.

Мне 20 лет и ко мне в комнату входит она.

Мне 20 и она теперь не улыбается.

Мне 20 и я просто молчу, думая о том, что творится со мной.

Она протягивает мне листы бумаги, я беру их, но руки не мои.

Это не со мной.

Это не здесь.

Но я беру их.

У мамы тихий голос – это головоломка.

У мамы мягкий тембр – я даю тебе все козыри.

У мамы дрожат губы – реши ее, прошу тебя.

Мне 20 и я не умею больше плакать.

Мне 20 и я разбираю листы, пробегая по ним взглядом.

Майкл.

107.

Миссис Уэй.

Фцепюфлциецюкооцк.

3-я психиатрическая клиника.

И то, чего я совсем не ожидал, то, в чем мне трудно себе признаться.

Я вижу.

Фрэнк.

[Мазохизм.

Эгоизм.

Расчленение чувств.

Механизм.

Героизм.

Не боюсь, не боюсь.

Похуизм.

Who is who?

И на каждом шагу.

Обернись.

Оступись.

Не могу, не могу.

Альтруизм.

Онанизм.

Не смотрю, не смотри.

Нигилизм.

Фетишизм.

Все ответы внутри.]

Обхватываю себя за плечи.

Если я опущу руки – мне угрожает риск.

Риск разлететься на куски.

Потому что я знаю, в чем дело, в моей голове работает Камера #3.

Я вижу, как под моим Фрэнком стонет и извивается очкастый парень, я глупо сжимаю кулаки.

Боже мой, я сам – причина этого.

Я смотрю на потолок, как смотрел на него шесть лет назад, и понимаю, насколько я пуст.

Когда ты вспоминаешь свой первый секс – улыбнись и проведи рукой по волосам.

Замри на пару минут, вспоминая, как ты стонал под своим первым любовником.

Возьми лист бумаги и нарисуй все по порядку.

Нарисуй общепит.

У вас все было по-идиотски.

Нарисуй кошмарную тесноту.

Так, чтобы чувствовать запах его волос.

Нарисуй свою дрожащую руку, тянущуюся к выключателю.

Ты еле слышно выдаешь – давай без света.

Давай так.

Ведь я такой… неполноценный, Фрэнки.

Ты такой красивый.

Снимай рубашку, судорожно выдыхая.

Ты как никогда хочешь прижаться к нему абсолютно всем телом.

Убедиться, что он – на самом деле существует.

Что он – рядом.

Нарисуй пальцы, расстегивающие твою ширинку.

Пальцы, побывавшие внутри тебя.

Пальцы, доводящие тебя до состояния, когда ты ничего не соображаешь.

Ваши блестящие от пота волосы нарисуй черной ручкой.

Когда ты вспоминаешь свой первый секс – закуси губу.

Сожми пальцы в кулак, в надежде почувствовать его внутри себя еще раз, и еще, и еще.

Медленно и глубоко выдохни, ощущая болезненное возбуждение.

Еще раз взгляни в Камеру #3, кончая.

И шепни. Тихо-тихо. Чтобы он услышал.

-Фрэнки…

Все в мире проходит через задницу.

Конкретнее – через твою.

И ты смеешься – какая оригинальная мания величия.

Чтобы сыграть новый акт в моей постановке, я дал себя трахнуть.

Злая ирония.

Этот Фрэнки... Теперь я и Джерард – мы связаны чем-то общим.

И это Фрэнки.

В моей голове не мозг. Там – тесная и темная двушка, в коридоре которой всегда мигает, догорая, дешевая лампочка. В одной из комнат живут пятеро музыкантов, которые сейчас в очередном коллективном запое. В другой комнате…

На кровати, лицом к стене, лежит… Мой брат.

Мой Джерард.

Он еле слышно улыбается, водя пальцами по обоям.

И не пишет.

Он нарисовал очки, и подписал – мудак.

Он хихикнул, перекатился на спину и выдохнул.

Дунул на ладонь.

Белые клочки взвились в воздух, тыкаясь в стены и углы.

На его грудь приземлился один из них.

«3-я психиатрическая клиника».

Мой брат удивленно выдыхает, сжимая в руке телефон.

Мой брат поднимает глаза и тихо зовет.

-Парень... Скажи мне свое имя.

Мои губы слегка дрожат, когда я говорю – Майки.

Меня зовут Майки.

Майки.

Майкл.

Майк.

Майкл.

Мне очень грустно, Фрэнки. Мне так хреново.

Меня зовут Майки, мне 17 и я абсолютно нормален.

Я поднимаю взгляд на Фрэнка, осторожно подав голос.

А ты теперь куда?

Он слабо улыбается, опираясь на стену.

Я спрашиваю – что он намерен делать.

Он отвечает мне, немного наклонив голову вбок – тебе столько лет, что ты сам должен знать, куда тебе сейчас ехать.

-Ты печешься обо мне? Не стоит, Майки.

И выходит, хлопнув дверью.

Я понимаю, что не знаю, куда мне идти дальше.

И просто выхожу на улицу.

Вечер этого дня был такой, что если ты трогаешь кожу на руке, то чувствуешь ее – она холодная и вся в мелкий пупырышек.

Вечер был такой, что сразу потянуло на остановку, обклеенную афишами и рекламой. На остановке стояло два человека – очень толстая женщина с обвисшими щеками и запахом кошачьего корма, и рыжий человек с залысинами.

Если тебе неуютно смотреть на этих людей – достань телефон.

Они не подумают ничего плохого, им наплевать.

Если ты раздражаешься, если тебя колотит-колотит-колотит от холода – набери смску.

«[Мы - те, кто упали с неба

На рваные линии крыш.

Назови хоть одну причину, почему ты не горишь.

Назови хоть одну причину, почему ты не кричишь.

Даже страшно, и даже больно.

Нет тепла от ладоней твоих.

Назови хоть одну причину, почему мы выше других.

Назови хоть одну причину, почему ты ниже других.

Мы - те, кто видел закаты.

Те, кто знает, что в небе - прибой.

Назови хоть одну причину, почему я не с тобой.

Назови хоть одну причину, почему ты не со мной.]»

Взгляд, который я оторвал от этих людей, упирается в табличку – автобусы №6, 8, 12.

… тебе столько лет, что ты сам должен знать, куда тебе сейчас ехать.

Думаешь, я правильно понял. Складываю. Думаю. Начинаю понимать.

И беру один билет на автобус №8.Меня зовут Майки.

Майки.

Майкл.

Майк.

Майкл.

Каждый звук лишает меня какой-то части меня.

Майки – глаза.

Майки – сердце.

Майкл – язык.

Майк – уши.

Майкл – дыхание.

Верни. Верни мне это.

Я лежу на кровати, выпотрошенный этим глупым именем.

Майки.

Мои внутренности исчезают, умирают, как будто он стирает их. Ластиком.

Мне страшно.

Дверь скрипит и открывается, меня нелепо окатывает волной воздуха.

Майки.… Не лишай меня пальцев. Губ не лишай. Ну, пожалуйста.

Ну, Майки.

Ты плачешь?

Нелепо, кто это?

Да, я плачу, Фрэнки, и ничего не могу сделать. Не думаю, что смогу.

Ты плачешь.

Да заткнись.

Лучше пойди, проверь, как там входная дверь.

Какая к черту дверь?

Входная, Джерард.

Все, что не хочет играть по твоим правилам, можно переделать.

Я, блядь, знаю, чего от меня хочет мать.

Я знаю, что она там, на этом кладбище.

И участок у нее №107.

Пойми, мне срать. Мне все равно, слышишь.

Я кричу ей это в лицо.

Оно неподвижно.

Меня не волнует то, чего ты, ты от меня хочешь.

Кричу.

Господи, Джерард. Зачем ты нарисовал мать на обоях?

_ _ _

В моей голове не мозг, я это уже понял.

Сейчас ночь, и я вижу, ясно вижу комнату.

На кровати, на вашей кровати, лежит мой брат. Слышишь, Фрэнки? На вашей кровати.

Колени прижаты к груди, спина согнута, руки сжаты в кулаки и спрятаны под подбородком. Ты такой беззащитный, мой брат. Ты такой странный.

Я слышу, как ты едва слышно шепчешь мое имя.

Мое, Фрэнки.

Ты обхватываешь руками колени, всхлипывая, будто от боли.

Майки.… Не лишай меня пальцев. Губ не лишай. Ну, пожалуйста.

Ну, Майки.

Я протягиваю руку, удивляясь, как дрожат пальцы.

Твои пальцы.

Или мои. Уже и не знаю, брат.

Джерард.

Меня трясет в автобусе, ночном старом автобусе, и я тяну руку к стеклу.

Ничего, что передо мной на секунду всплыло лицо Фрэнка?

Ты простишь меня?

Я обещаю тебе, не врать.

Ну, постараюсь.

А что ты делаешь, Фрэнки?

Все, что не хочет играть по твоим правилам, можно переделать.

Боже, Джерард, скорее.

Иди, проверь входную дверь. Вашу дверь. Быстрее, давай же.

И возьми с собой маркер.

Хорошо, что он не услышит этого.

Я вижу, как у моего бедного брата напрягается спина.

Я будто скрытая камера, нависшая под потолком, скольжу вслед за ним.

Я – эйфория. Я – камни в ручье. Я – обманутая галлюцинация себя.

Мой единственный красный глаз светится напряжением, выхватывающий из темноты твои бледные пальцы. Я вижу, вижу номер твоей квартиры. _07.

Мой брат. Господи, зачем ты нарисовал там единицу? Зачем «107»? Нам это надо? А Вам это так уж нужно, брат?

Переделать можно, но что с тобой будет дальше?..

Зачем ты нарисовал там меня?

Я спрячусь в самый дальний угол,

Закрою двери и выключу свет.

Мне хочется, чтоб каждый был уверен

Меня здесь нет.

Абсолютно нет.

Я нарисую этот мир по-своему -

Пусть кажется, что я ушел.

Мне хочется, чтоб ты скорее.

Меня нашел.

Легко нашел.

Я буду слушать только ветер,

Стучащий в окна по ночам

Мне хочется, чтоб все сказали только:

Он сдался сам.

И сдался нам.

Я оборву последний провод

Тянущий за собой весь мир

Но как мне хочется, чтоб только ты один,

Меня бы помнил.

Я ради этого бы жил.Дромомания. Неужели, про меня?

Пориомания. Меня зовут Майкл.

Вагабондаж. Я абсолютно здоров.

Доктор, в хрустяще-желтых перчатках, раздвигает мое веко. В лицо резко бьют лучи искусственного света. Я дергаюсь. Так, слегка. Это даже приятно.

В смысле – сбегать.

Это ощущение – оно опьяняет.

Дата добавления: 2015-09-29