Петр Михайлович Смычагин 30 страница

И все-таки углядел надзиратель перемену в настроении подопечного. Отходя от окошка после очередного свидания, Антон услышал за спиной, как он говорил караульному:

— Глянь, Тимофей, чего слово-то божье с человеком делает: ему до смерти деньки отсчитывать приходится, а он повеселел вроде бы даже. — И, догнав, Антона, тронул его за плечо: — Пособляет, стал быть, слово Спасителя, а?

— Пособляет, — отозвался арестант, не давая надзирателю забежать вперед и заглянуть в лицо. — Многим святым облегчало оно муки тяжкие.

— А Тимофей-то вот не обучен грамоте, — вздохнул надзиратель, — книжек церковных не читает и глядит волком…

— Пройдет у него это, — неопределенно ответил Антон и с тех пор еще плотнее запечатал душу.

А она, душа-то, вся трепетом исходит. Ведь через несколько часов либо воля, либо еще надежнее запоры и скорее окончательный приговор. Сжался под одеялом, скрючился, стараясь не глядеть на все более светлевшее окно. Душно закрытому, жарко. Теперь бы ходить из угла в угол по этой клетушке и рассуждать вслух, жестикулировать. Нельзя! И вонища от проклятой параши, аж в носу щиплет.

И вдруг, пробившись через зарешеченное окно, сквозь нахлобученное одеяло в ухо ворвались божественные трели соловья. В первое мгновение подумал, что показалось это от чрезмерно напряженного возбуждения. Стянул с головы одеяло: вот она птаха — крохотная, неказистая. Сидит между вторым и третьим листом на видимой веточке и упоенно заливается, глядя в решетчатое окошко узника.

Что-то до боли задушевное, веселое и важное рассказывал вольный певец. А у Антона перехватило дух, и он долго не мог прийти в себя, хотя птаха уже вспорхнула и ветка перестала качаться, застыв в оцепенении.

— «Узника» бы теперь затянуть, — со вздохом прошептал Антон, — громко бы запеть, во весь голос… — потянулся до хруста в суставах, добавил: — Ну, еще с часок помаяться и вставать можно.

К утру на сеновале сделалось прохладно. Авдей Маркович и Зоя Шитовы спали здесь не только из-за любви к свежему воздуху. Вторую неделю безвыездно жил у них Виктор Иванович Данин. Спал в горнице на кровати и, как ни доказывал он, что сподручнее ночевать ему на сеновале — не допустили этого хозяева: кашлял он громко, заливисто, с закатом. И опять же, не простуды испугался Виктор Иванович, а того, что кашель в ночи на весь квартал греметь будет и соседи — будь они самые нелюбознательные — станут спрашивать у хозяев, что за гость у них объявился.

Натягивая на плечи дерюжку, Авдей локтем задел влажно-росную траву, сметанную тут вчера и потеплевшую от слежалости — с верхушки копны сползли на голову две ковылины. И на одной из них — жучок. Маленький огненно-красный жучок с круглыми бархатистыми пятнами. Путаясь в волосах, он выбрался на край дерюги, но, видать, не захотел расставаться с теплом человеческого тела. По небритому подбородку достиг темного уса и вскоре деловито барахтался под самым носом, шевеля в нем нежные волосинки.

Сонно дернув рукой, Авдей чихнул отчаянно и, вырвавшись из дурманящих объятий сна, увидел на большом пальце боязливо прилипшую букашку, приподнялся на локоть.

— Вот оно что, — заворчал, тараща слипающиеся глаза. — Ну, спасибо тебе, козявка малая. Вовремя разбудила!

Услышав эти слова сквозь дрему, Зоя повернулась к мужу.

— Ты с кем это говоришь-то? — спросила она тревожно.

— Да так я… сам с собой… Чуток не проспал, говорю, — и, вздохнув глубоко, вылез из-под дерюги.

— Денек-то каков сегодня, Авдеюшка! — пропела Зоя, садясь на постели и закручивая волосы в большую шишку на затылке.

— Не охай до времени, — возразил Авдей. — День как день. И вчерась такой был. На небе, кажись, ни облачка не видать.

— А для нашего дела, чать, непогодушка лучше бы.

— Да перестань ты, — вдруг рассердился Авдей. — Откудова нам знать, чего лучше? В сырую погоду следы на дороге лучше печатаются — вот это я знаю. На улицах людей меньше будет, а в сад и вовсе гулять никто не пойдет… Лучше?

Зоя знала, что городской сад в сегодняшнем деле должен сыграть свою роль, и поняла неправоту свою…

— Ладно, — примирительно сказал Авдей, — поглядим, каким боком день этот к нам поворотится… Ты дело-то свое хорошо помнишь?

— А чего там помнить? Проулок тот хоть с завязанными глазами найду, время знаю.

— Ну, поспи еще часок-другой, поспи. А я пошел.

— Да какой тут сон, Авдеюшка!

Уже с лестницы он окинул взглядом ее округлые плечи, румяное лицо и повлажневшие глаза с дрогнувшими ресницами и через перекладинку на шаткой лестнице спрыгнул во двор.

О себе Зоя не думала и не боялась, потому как ей надлежало в назначенное время быть во втором переулке, куда свернут беглецы с широкой улицы, и, если будет погоня и спросят, куда промчались на ходке трое людей, показать неправильное направление. После этого, разумеется, исчезнуть надо немедленно. Одета будет она в обычный мещанский наряд, на руке — корзина с огурцами, с зеленым луком, с петрушкой…

Беспокоилась она за мужчин. Больше недели пропадали они на улицах и переулках, считали шаги, прикидывали время, намечали места остановок, обдумывали все до малейших подробностей. Даже, насколько хватало фантазии, пытались предугадать возможные неожиданности. Но основной расчет все-таки строился на ослепляющей дерзости, на отчаянной лихости. Как-то выйдет сегодня все это?!

Полежала Зоя еще с десяток минут, раздумывая о предстоящем, услышала, как за Авдеем приглушенно стукнула калитка, убедилась: не дождаться сна. А от безделья всякая чертовщина в голову лезет. Надо вставать — печь затопить, еду на весь день приготовить да пораньше на базар сбегать. Каждый день по четверти кумыса покупает она для Виктора Ивановича. Подлечить его хочется, а он с табачищем ни на минуту не расстается и так страшно кашляет, что глядеть на него больно.

В избу входила осторожно, на цыпочках, чтобы не топнуть, не стукнуть, Виктора Ивановича не разбудить.

— Чего это ты как воровка в свою дверь-то лезешь, волк тебя задави? — услышала она бодрый голос Виктора Ивановича из-за занавески.

— Ой! — испуганно отозвалась хозяйка. — Доброе утро, Виктор Иванович! Вас разбудить боялась…

— Утро-то доброе, Зоюшка. Авось и день такой же удастся. Поди-ка сюда.

Виктор Иванович стоял возле стола, как приказчик у прилавка. Рукава синей, выцветшей на груди рубахи завернуты невысоко. Окурок толстой самокрутки чадит из-под усов, а Виктор Иванович, щурясь от дыма, осторожно складывает крутобокие яблоки в большущий кулек из грубой серой бумаги. А на столе лежат свернутые вдвое брюки, пиджачок, наподобие студенческого, только пуговицы не светлые, и горчичного цвета косоворотка. Из-под нее выглядывает большая икона в окладе с изображением божьей матери. Тут же новенький французский замок лежит с тонкой дужкой, парик и маска, умело подкрашенная под цвет лица. И была она почему-то не полная, а лишь до верхней губы — сразу под носом обрезана.

— Держи! — протянул Виктор Иванович руку с румяным яблоком, — Держи, держи. Только это нам и останется от пяти-то фунтов. Остальные все равно стражники слопают, волк их задави… Ты чего делать-то наладилась?

— Еду сготовлю да за кумысом сбегать хочу. Успею, небось?

— Не надо сегодня кумыса, Зоюшка. Некогда его пить.

— Ну хоть вечером…

— Вечером дай нам бог пода-альше от тюрьмы и от города быть… А мне волей-неволей придется в пивной лавке у Закирова сидеть да пивцо потягивать. Там уж я и наобедаюсь. Гляди, Авдея с голоду не умори. Часов после двух он воротиться должен.

Зоя отошла в куть, сунула на полку подаренное яблоко, загадав съесть его завтра, как уж все обойдется, и юркнула в подпол.

— Тута вот вчерашнего кумыса еще с кружку осталось, — сказала она, по грудь показавшись из подпола, — выпьете?

— Выпью, — коротко отозвался Виктор Иванович и, помедлив, добавил: — Сейчас мы все это уложим в корзину да отнеси-ка ты ее Алексею на условленную квартиру… Сам я хотел попутно сделать это, но лучше не маячить мне там лишний раз.

Прошагав по нескольким захолустным улочкам, Авдей вышел к речке Увельке, перебрался через нее по хлипким, качающимся мосткам и, одолев еще с десяток немыслимых переулков на самой окраине, начал подыматься по подвернувшейся тропинке в гору. Там, в вольной степи вместе с другими конями отгуливается Воронко Виктора Ивановича. Сегодня коню этому, купленному за немалые деньги, — проверка.

Знакомого башкирца с конем на условленном месте не оказалось. Рано, выходит, пришел. Ждать придется. Устроился на степной кочке, закурил. А вид отсюда, с высоты, — загляденье одно! Весь город — как на ладони — перед глазами. Промышляя извозом, Авдей не по одному разу побывал на каждой улице, искрестил все переулки, знал многие адреса.

С годами на окраинах появились пригороды, слободки. А сам город улегся в низине между речками Увелькой и Уем почти правильным четырехугольником.

Разгульная, Нижегородская, — как по книге, перечислял Авдей, — Базарная, Оренбургская (Большой ее чаще называют, самая красивая улица в городе), Набережная… Тут купчишки приезжие всегда лепятся, потому как стоит переехать Уй — и вот он, Меновой двор. Торгуй себе на здоровье со всеми удобствами. В стороне на возвышенности — женский монастырь, и кладбище там же, и церковь.

Церквей в городе немало, но самая красивая — собор Святой Троицы — возвышается девятью главами на восемнадцать сажен. Стоит он на углу Большой и Соборной улиц. Из двух оренбургских соборов ни один с ним сравниться не может, сказывают. Три каменные мечети по Большой же улице выстроились, главная двумя минаретами прокалывает небо недалеко от собора.

Все это промелькнуло в сознании в одну минуту и потому лишь вспомнилось, что знание улиц и переулков нужно сегодня всем участникам дела. А больше всех — Алексею Куликову. Авдей попробовал проследить путь от тюрьмы до городского сада, но вдали переулки сливались, затягивались зеленью. Однако нужные точки все-таки отметил.

Сейчас предстояло ему совсем иным путем, не заезжая домой, привести коня к назначенной квартире в конце Соборной улицы, к Алексею, и не спеша двигаться к городскому саду. Времени будет достаточно, чтобы дойти туда пешком. Да и лучше пройтись неторопливым шагом, чем изводить себя лишними минутами ожидания. Место возле сада указано в точности, но глядеть надо в оба: мало ли чего случиться может!

Потом останется угнать подводу к знакомому извозчику, там оставить ходок и дать выстояться коню, а после того отвести его в Токаревку. Это в сторону женского монастыря. Там во дворе у типографского наборщика Захарова стоит телега Виктора Ивановича. Вот когда Воронко будет доставлен туда, можно и домой возвращаться. А пока…

Сзади послышался конский топот. Оглянулся Авдей, вскочил, бросил окурок и придавил сапогом. К нему приближался табунок лошадей. Игриво взмахивая головами, кони сбавляли шаг и, добежав до крутого спуска с горы, остановились.

Башкирец средних лет, издали поприветствовав Авдея, спрыгнул с низкорослого конька и, звякнув удилами наборной уздечки, подошел к табуну. Некоторые кони опасливо сторонились табунщика, иные стояли мирно. А Воронко, когда повисла перед ним уздечка, сам в нее морду сунул и уж потом легонько потряс головой, словно бы для того, чтоб ремни плотнее за ушами прилегли.

«Умный, покорный конек», — отметил про себя Авдей. А вслух сказал:

— Эт что же он, как телок смиреный-то? Аль не нагулял ты его?

— Э-э, совсем ничего твоя не понимает! — ответил табунщик. — Любого в табуне возьми, а его оставь. Ладно?

Авдей молча принял повод, огладил коня, с любопытством заглянул в его живые, умные глаза.

— Гулял он шибко хорошо. Овса ему давал, водой поил. Трава, как богатырь, силу дает в это время. Зачем зря плохо говоришь?

— Да не серчай ты, не серчай! — легонько хлопнул по плечу приземистого башкирца Авдей, поглядывая на лоснящуюся шею Воронка. — Посмеялся я, пошутил… А степная трава об эту пору и впрямь богатырские соки несет… На той неделе праздник был, Андрея-Наливы по-нашему называется… Озими теперь уж наливом доходят, и овес до половины дорос.

Подал Авдей табунщику обещанную плату, вскочил на Воронка и уже на ходу с чувством промолвил:

— Ты уж прости, брат, ежели чего не так. Прощай!

С места поехал Авдей не торопясь, будто присматриваясь к ходу и силам коня.

Свой план Алексей Куликов начал выполнять еще со вчерашнего полудня. Встречаясь со знакомыми, он с восторгом сообщал, что вечером отправится рыбачить на Уй с человеком, знающим отличное место, что вернутся они во второй половине дня непременно с богатым уловом, и приглашал на уху.

Жили они с матерью в небольшом аккуратном и чистом доме на окраине города возле березовой рощицы. И перед фасадом шумела молодою листвой раздвоенная почти до самого корня на два ствола береза. Пятнадцать лет назад стволы этой березы были совсем тонкими и гибкими, и мать, глядя на них, часто повторяла тогда: «В доме нас двое осталось, Алешенька, и возле дома два сторожа стоят. Сберечь их надо». И берегла — коня привязать за них не разрешала.

В том году погиб отец: упал с коня на полном скаку. А поскольку служил он земским врачом, то матери назначили небольшую пенсию. Сын подрастал, и нужда заставляла искать для жизни дополнительные средства. С большим трудом поступила в управление железной дороги. Регистрировала она билеты и выдавала их кассирам. Уходила на службу рано, а возвращалась по-разному.

Изгнанный из Казанского университета, Алексей пристроился в местной газете ночным корректором, потом — литературным сотрудником, а порою и репетиторствовать приходилось. Открытие книжной лавки «для торговли учебниками и писчебумажными товарами» Алексей оформил на свое имя, добившись разрешения властей и подобрав сносное помещение поближе к центру города. Он не таился от матери в главном, но и не посвящал ее во многое. Она же видела и понимала гораздо больше, чем сообщал сын о своих делах.

В тот вечер, забежав домой часов в шесть, Алексей сказал, что уезжает рыбачить на Уй, и попросил мать назавтра вернуться домой пораньше, чтобы встретить рыбака с богатым уловом. Возможно, знакомые на уху придут.

Валентина Капитоновна — так звали мать, — поправив тяжелый узел темно-русых волос на затылке, едва заметно прищурила серые глаза и, пристально вглядевшись в открытое милое лицо сына, не стала ни о чем спрашивать.

— Хорошо, — сказала она, запахнув полу старенького пестрого халата. — Вези больше рыбы и зови гостей. Будет уха. Даже выпить найдется.

— Выпить не обязательно, мама.

— Почему так? Или гости не очень дорогие?

— Гости как гости, — усмехнулся Алексей, — но не все же за наш счет: я рыбы привезу, а они пусть выпивку несут к нашей ухе… До завтра, мама!

Он выскочил на трехступенчатое крыльцо и, спрыгнув с него, крупно зашагал от дома. Знал, что мать смотрит ему вслед из кухонного окна, но не оглянулся.

Не спросила мать, почему не переоделся он, почему не захватил еды, почему не взял что-нибудь под рыбу… И еще с десяток «почему» вертелось у нее на языке, но она не хотела смущать сына лишними вопросами — все равно, если не хочет, не скажет правды. Если можно, не станет он от матери таиться. И дрогнуло ее сердце, сжалось. Ведь только что видела она в веселых и ясных глазах его что-то настороженное, отчаянное и нежное. Плакала она редко даже наедине с собою.

Алексей понимал, что мать догадывается о том, что он недоговаривает чего-то, был противен себе.

На квартире, подобранной для такого случая, хозяев не было — в гости они уехали дня три назад. Стряпка — ленивая располневшая баба — ничуть не удивилась позднему приходу Алексея, поскольку был он тут своим человеком и не раз ночевал. Знала стряпуха, что хозяева доверяют Алексею во всем, и не удивилась, когда он объявил, что завтра поедет на рыбалку в хозяйском ходке с длинным плетеным коробком. Еще беговушкой такую телегу называют.

После суматошного дня и многих тревог спалось Алексею здорово. В просторном чулане было тихо, чисто, уютно. Ни единая муха не прогудела, пока засыпал. Но неотступная забота, видимо, сторожила его и во сне, потому проснулся рано. Вставать пока нет смысла. Расслабленное сном тело нежилось в ласковой утренней прохладе, а душу еще не охватили тревоги и волнения предстоящего трудного дня.

Вдоволь наслушался петушиного разноголосья, доносившегося из многих соседних дворов. Пели кочета по-разному, порою сливаясь в общий хор. Но один выделялся до того разительно, что спутать его с каким-либо другим было невозможно. Начинал он резко, грубо, с отчаянным заиканием, похожим на кашель, зато потом, словно вырвавшись из пут, тянул громко, заливисто, дольше всех…

Натужно и глухо простонала избяная дверь, пискнули в сенцах половицы, и послышался легкий стук в тонкую дверь чулана.

— Леша! Лексей Лексеич!

— Да-да, я не сплю.

— Кушать на столе в кухне приготовлено… Пошла я к красильщику: ремки для половиков подновить хочу… Ворочусь к вечеру… Вороты-то знаешь как запереть?

— Спасибо за завтрак. Я тоже скоро уеду. Ворота и дом закрою как надо, не беспокойтесь.

— Ну, чтоб заперто было. И ключ — на место.

Она тяжело вышла из сеней, видать, с большой ношей, протопала по двору к курятнику — наверно, бросила курам корму — и удалилась.

Вот так подарок поднесла стряпуха! Насколько же проще без нее будет собираться в опасную дорогу! Вскочив с постели, Алексей сделал несколько резких движений руками, поприседал и побежал во двор умываться.

Первым появился Иван Воронов, когда Алексей прибирал на столе посуду после завтрака. Стряпуха-то хоть и неповоротливая была, но грязи в доме не терпела. И с мухами никогда у нее миру не было.

— С добрым утром, Алеша!

— Здравствуй, Иван! Проходи. Чего же в дверях-то стоять?

— Да на одну минуту я заскочил.

— Случилось что-нибудь?

— Нет. Предложение одно есть.

— Давай.

— Сейчас иду в лавку и торгую ровно до десяти, а не до полдесятого, как договорились. Потом объявляю громко, что отбываю на станцию за товаром. Сюда больше не зайду, а в половине одиннадцатого буду шагать по левой стороне улицы на выезд к пустырю. Тут ты меня и подхватишь.

— А как с маскарадом?

— Да какой там маскарад! Пиджак в дороге по пустырю натяну и маску накину.

— А ведь верно, волк тебя задави! — засмеялся Алексей, копируя Виктора Ивановича. — Твое отсутствие в лавке сократится — раз, маячить на улицах не будем с маскарадом — два, мне без попутчика тоже удобнее — три. Говорил ты с ним об этом?

— Нет. Мы же не виделись.

— Ладно. Принято. Зайдет он сюда с вещичками, объясню ему все. Если не согласится с нашим планом — заглянет к тебе в лавку. Хорош?

— Хорош. Пошел я.

Выкатив ходок на середину двора и развернув его оглоблями к воротам, Алексей принялся смазывать колеса… Пискнули петли калитки — и в проеме не Виктор Иванович появился, а Зоя с корзиной.

— Что-то случилось? — Алексей шагнул к ней, не успев бросить квач обратно в дегтярницу. С него капал деготь, и Зоя, прикрывая калитку, опасливо попятилась. — Где Виктор Иванович?

— Да чего ты всполошился? — удивилась Зоя. — Дома он… Показываться тут лишний раз не захотел. Сказал, что пойдет прямо на место.

Алексей провел Зою в кухню и там принял от нее все вещи поштучно, развертывая каждую и снова укладывая на место. На столе, отдельно от других вещей, оставил только парик.

— Когда вернешься домой, застанешь Виктора Ивановича?

— Нет, уж не застану, наверное. Уходить он собирался. А я на базар еще забежать хотела…

Алексей, соображая, что предпринять, провел рукой по лицу сверху вниз, будто снимая с него мгновенную растерянность, и, указав на дверь, подчеркнуто спокойно сказал:

— Беги.

— Куда? — не поняла Зоя, готовая сделать все, что потребуется.

— Ну, на базар, за базар — куда тебе надо, туда и беги.

Она так и ушла, не поняв его вспыхнувшей и тут же угасшей тревоги.

Оставшись один, Алексей не торопясь надел парик, приладил усы и бороду. При этом в голове неотступно вертелась мысль о том, что день только лишь начался, а в их плане произошло уже столько изменений, о которых еще вчера вечером при его детальной проработке никто и не помышлял. Поехать отсюда должны они были вместе с Иваном Вороновым — поедет один; предполагалось, что стряпуха будет находиться дома, и на этот счет были придуманы меры, чтобы выпроводить ее — а она взяла да и ушла сама; Виктор Иванович хотел зайти сюда сам — а прислал Зою.

Алексей все больше волновался, накладывая грим перед небольшим зеркальцем, висящим на стене. Стирал его, снова накладывал. В городе множество знакомых людей. Непременно кто-нибудь встретится и узнает. И парик, и грим, казалось ему, бессильны изменить внешность до неузнаваемости. А эти отступления от плана начинали смахивать на стихийность. А от нее добра не жди. Хотя, невольно отметил Алексей, пока эти изменения не только не нарушали плана, а улучшали, делали исполнение его более безопасным.

Только мазнул на щеку серой краски и, не успев растереть ее, услышал стук в ворота. Накинул картуз и выскочил на крылечко. Держа под уздцы Воронка, в калитку входил Авдей.

— Эй, дядя, — спросил он, — хозявы-то дома?

— Дома, дома, — старческим голосом проскрипел Алексей. — Проходи, племянничек.

— Ах, пес тебя залягай! — Авдей остановился на полушаге, будто ему пику в грудь наставили. — Ну и хорош — чисто оборотка. Вот артист дак артист!

— А ты глотку-то не дери на весь квартал, — урезонил его Алексей. — Не зря, стало быть, в обществе любителей театра состою.

— Да ведь ежели бы не куртка твоя нараспашку да не вот этот ремень с бляхой, ни за какие крендели не признать бы тебя!

— На куртку я зипунок накину да запахнусь потуже… Конек-то как, нагулялся? Не подведет?

— Думаю, не подведет. Попробовал я его и на степной дорожке, и в городу — идет ладно. Лишь ветерок в ушах посвистывает. В упряжке небось не хуже будет. В ходок-то заложить его тебе али как?

— Рано еще. Сам запрягу. Поставь пока под навес.

Пока Авдей отводил коня, Алексей заскочил в чулан и, накинув зипун, вернулся на крыльцо.

— Ну, теперь у тебя только душа осталась Алешкина, — с восторгом оглядывал его Авдей, — а так и мать родная открестится, не признает.

Лестно было слышать Алексею такие слова, радовало, что маскарад все-таки надежный.

— Ты место свое хорошо знаешь? — спросил он у Авдея.

— Как не знать, — ответил тот.

— Гляди подальше вокруг: может, не удастся точно-то подъехать. Может, раньше коня оставить придется.

— Это само собой, — вздохнул Авдей, — только с конем-то все понадежнее. Зачем его бросать до времени.

— Всякое бывает, — уклончиво отозвался Алексей. — Ладно, прощаться не будем, поскольку встреча у нас еще впереди. Вечером на уху тоже не приходи, пусть хоть самый богатый улов удастся.

Авдей ушел.

Вот теперь Алексей вдруг почувствовал себя одиноким. Начали одолевать всякие думы. Дело у него отчаянное сегодня, рискованное — вырвать у тюремщиков Антона Русакова и доставить его в пивную лавку купца Закирова. Что и как будет потом, кто и куда спрячет Антона — не знал Алексей. Об этом только Иван Воронов догадывался да Авдей с Зоей туманно гадать могли. Так что Виктору Ивановичу много еще забот и хлопот предстоит. А сколько волнений, страхов, сомнений бурями пронесется в душе, пока устроит он этого человека! И сколько надо на это ума, терпения, опыта и еще черт знает чего. Стало быть, надо Виктору Ивановичу что-то делать — не из простой осторожности не зашел он сюда.

Чтобы скоротать время, Алексей уложил имущество, сверху прикрыл его травой, оставленной на сеновале хозяином. Французский замок бросил в маску, чтобы Иван потом не забыл положить его к себе в карман. Осмотрел пистолет, патроны проверил, спрятал.

Делать нечего, а до выезда остается еще целый час. От безделья всякая чертовщина в голову лезет. Потому снял Алексей свою маскировку, во дворе дотошно проверил «беговушку», каждый ремешок сбруи, а потом пошел в дом, чтобы снова превратиться в старика.

Как ни растягивал время Алексей на запряжку коня, все равно выехал минут на пять раньше назначенного срока. Запер сени и ворота и, трогая коня, проговорил тихонько:

— Ну, Воронко, теперь мы в одной упряжке.

Ленивой рысцой поехал вдоль пустынной улицы. В это время прохожие не часто встречаются. Возле ворот подслеповатого домика, будто каменные, не шелохнувшись, мертво стояли два верблюда. А сзади них, на тротуаре, лежал маленький песочного цвета верблюжонок.

Навстречу по этому тротуару шли два рослых человека в вышитых белых рубахах. «Не знакомые ли театралы?» — мелькнуло в голове Алексея, и он отвернулся, и тотчас сзади громовым голосом загудело:

— Побачь, побачь, Остап! Такэ малэ и уже горбатэ. Ай-я-яй!

Алексей ухмыльнулся в бороду и тронул вожжой коня. Тот прибавил шагу. И тут какой-то необузданный порыв лихости вдруг обуял парня. Ведь все предприятие, на какое он идет, рассчитано на самую дерзкую дерзость. А чего стоит весь этот маскарад, если отворачиваться от каждого встречного и дрожать перед ним! От таких мыслей почувствовал он себя хозяином улицы. Приосанился, гикнул, ходок запрыгал на колдобинах.

Однако перед выездом в улицу, выходящую концом на пустырь, притормозил: а вдруг Иван еще не вышел на условленное место? С опаской вывернул из-за глухого забора, всмотрелся: дальше последнего дома по левой обочине идет человек. Иван это. Ходит он немного сутулясь, большими шагами и на каждом шагу вроде бы чуть-чуть запинается, не заканчивая его.

Минуты не понадобилось, чтобы догнать товарища. На пустыре, сколько хватает глаз, — ни души. Иван, как только запрыгнул в ходок, натянул поверх своего светлый поношенный пиджак, положил в карман замок и после того накинул на лицо маску.

— Ну как, сойдет? — толкнул он в бок друга.

— Усы выправь из-под маски, — заметил Алексей. — Минут на пятнадцать — двадцать сойдет, а там и роли твоей конец.

Не доехав до заветной дверцы саженей с десяток, Алексей развернул подводу в сторону города и поставил ее поближе к кирпичному забору. Взяли большущий кулек с яблоками, икону и зашагали к окошечку.

— Ты не суйся к окошку, сбоку пока держись, — предупредил Алексей. — Один я передавать стану. — Он занес руку и, помедлив секунду, стукнул в дверцу.

Как бы ни был отважен человек, как бы и сколько бы ни готовил он себя к решающей минуте, за которой стоят жизнь и судьбы его товарищей, — независимо от воли в груди надрывно начинает гукать сердце. Но высокая цель и само дело не позволяют прислушиваться к бешеному гуканью и этим облегчают участь подвижника.

Окошко распахнулось. В проеме показалось рыжеватое лицо часового. Он выдернул из-под опаленных усов толстый окурок и, показав редкие, круглые, как пеньки, коричневые зубы, выпустил дым в лицо Алексея.

— Чего тебе?

— С Антоном бы Русаковым повидаться мне, может, в остатный разок, — подделываясь под серого мужика, плаксиво молвил Алексей. — Передачку бы отдать… Уезжаю я нонче.

— То уезжают, то приезжают, — заворчал часовой, разгибаясь и отходя от оконца.

Отстукала долгая минута, пока вышел Антон и с ним — надзиратель.

— Горемыка ты наш, — заскулил Алексей. — Уезжаю я, может, не свидимся боле… Прими вот передачку… От всей души.

Он сунул кулек в окошко острым концом, но голова его застряла и явно не могла пролезть в проем. Вертели так и этак — не проходит.

— Тьфу ты, сиволапый! — выругался надзиратель. — Да ты отклади ему хоть в подол рубахи, он и пролезет, куль твой.

— Вот спасибо тебе, добрый человек! — обрадовался посетитель, а у самого много мыслей опасливых промелькнуло в один миг. — Надоумил ты нас.

Алексей начал подавать большие румяные яблоки по одному. А надзиратель, поглядев на это неторопливое занятие, сказал караульному служаке:

— Ты, Тимофей, догляди тут, а я отлучусь на момент.

Алексей, быстро убавив яблок, — штуки три на землю упало, — просунул кулек и шепнул Ивану:

— Не прошел первый номер, давай второй, — а в окошко снова запел жалобно: — Иконка вот тут ему на благословение передана…

Но большая икона никак не шла в проем. И тут уж ничего не убавишь.

— Не приму я у тебя такую передачу, и все тута! — запротестовал страж.

— Да как же не примешь-то? — взмолился посетитель. — Она ведь, икона-то, в церкви освященная и ему предназначена. Куда же я с ей теперь? Может, она его и спасет.

За дверью загремели ключи. К Алексею подошел Иван.

Вот он твой миг, Антон Русаков! Может, единственный в жизни миг. Сами рухнули все запоры, разверзлись глухие тюремные двери. До воли — один шаг. Там друзья твои, хотя и неведомые, но спаянные одним духом.

Так что же ты стоишь как истукан, в обнимку с яблоками? Чего ты еще ждешь? Сейчас вернется надзиратель, и все усложнится во множество раз!

Внутри у Алексея кипела буря. Вот-вот все сорвется. А часовой сбоку тянулся за иконой. Выставив ее вперед и подавая стражнику, другой рукой Алексей рванул узника на себя, так что тот вылетел за дверь и растянулся на потрескавшейся земле. Покатились яблоки.

Дверь захлопнули, но часовой с умноженной испугом силой навалился изнутри. Накладка не попадала на петлю, срывалась от нажима. На дверь давили в два плеча Иван и Алексей. Иван силился всунуть в петлю дужку замка, но это никак не получалось.

— К подводе! — Алексей бешено сверкал глазами на поднявшегося Антона и все еще не пришедшего в себя. — Переодевайся!

А дверь содрогалась, накладка прыгала… Вдруг давление изнутри ослабло. Но не успел Иван защелкнуть замок — сверху, из окошка, сверкнул блестящий штык. Правда, вреда он сделать не успел: Алексей отшиб его рукой. Защелкнулся наконец замок. Скорей к подводе!

Дата добавления: 2015-09-29