И после этого вопроса, я с уверенностью могу сказать, что она знает абсолютно все.
Глава 6
Леа
Он заслуживает моих слез, но открыв рот, никакое заверение не выходит из него. Потому что какая-то часть меня сомневается относительно правдивости этого? А вообще, что я ожидала от истории Шелли?
Потому что я эгоистка и интересуюсь из любопытства.
Я достаточно хорошо знаю этого мужчину и понимаю, что если не буду интересоваться, то не получу ответов. А я не могу покинуть Неваду без ответов.
Мне нужно знать правду о том, кем была Шелли для Люка. Мне нужно услышать это от него.
Он садится на кровати, разминает плечи и слегка вздрагивает. Я очень сильно хочу помассировать его плечи, но сейчас не время и не место.
Он смотрит на меня так, будто знает, о чем я думаю. И, возможно, это так. Возможно, он помнит о том, как сказал «это его вина», что меня украли. Я не могу поверить, что это правда, но мне нужно знать.
Я стою, замерев, возле кровати, пока он смотрит на меня. Наконец, низким голосом он говорит:
— Я рассказал, так ведь?
— Рассказал, что? — шепчу я.
— Рассказал, что во всем этом виноват я, — он опускает взгляд на свои колени. Я наблюдаю как он сутулит плечи и ниже наклоняет голову. Он трет потрескавшиеся губы друг о друга. И глубоко вздыхает. — Я виноват в том, что она украла тебя, Леа. И это все потому, что я знал тебя. Я знал тебя до всего этого кошмара.
В нескольких шагах от кровати, стоит стул в викторианском стиле. Никогда раньше я не сидела на нем, потому что обычно находилась возле него, на кровати. Но сейчас отодвигаю его. Я чувствую, что он внимательно наблюдает за мной, ждет, что я уйду, ожидает мою реакцию.
Я не могу показать свою реакцию. Потому что не знаю, что чувствую. Потому что не слышала его историю. И всё дело в том, что в глубине души я оптимист. Верю, что он каким-то образом объяснит все, даже если я и боюсь этого. И мои страхи просто ужасают.
Я наблюдаю, как он кладет перевязанные руки на колени и опускает темную голову. Мое сердце бешено и гулко стучит.
— Откуда ты знал меня? — шепчу я, садясь.
Такой простой вопрос. Но он не поднимает голову, чтобы ответить. И я рада. Секунды проносятся, и я рада, что он не смотрит на меня. Я не хочу видеть его глаз. Возможно, я не хочу ничего знать.
Подняв на меня взгляд, он выглядит таким бледным, усталым и... обремененным. У меня не дрогнет ни мускул, когда он глубоко вздыхает. Затем он двигает бедрами и попой, чтобы повернуться и оказаться лицо ко мне.
Он открывает рот, но проходит несколько секунд прежде, чем слова вылетают оттуда. Он выдыхает.
— Я знал твою тетю.
Кровь шумит в ушах, когда я медленно киваю.
— Тетю Шелли.
Он испуганно и неуверенно смотрит на меня. Отводит взгляд, но опять возвращает его ко мне.
— Ты знаешь эту историю, да?
Я быстро киваю.
— В газетах меня называли Л.
Я жду, что он продолжит, но он не делает этого. Он наклоняется вперед к коленям и поднимает руку к голове, я вижу, как поднимаются и опадают его плечи от тяжелого дыхания.
— Она была моим соцработником, — тихо говорит он. — Она усыновила меня, потому что мне... мне не могли найти дом.
Мое сердце буквально разрывается от его последних слов.
— Прежде чем она... — он сжимает губы. Его кадык дергается, когда он сглатывает и пытается взять себя в руки. — Однажды ночью, — он глубоко вдыхает. — Я... не знал. Я не знал, что он планировал, — шепчет он, уставившись на свои колени.
— Тебе не нужно рассказывать мне, — я наклоняюсь ближе к постели, желая прикоснуться к нему. Но он даже не смотрит на меня. Он крепко зажмуривает глаза, будто пытается стереть все это из памяти.
— Тебе не нужно рассказывать мне, — шепчу я.
Он качает головой и бормочет:
— Тебе нужно знать.
— Я помню.
— Ты помнишь, что это был я? — его слова острые как лезвие бритвы. Его лицо искажается от боли и страданий. — Это был я, Леа. Я убил Шелли. Ее убили из-за меня.
Я хочу сказать, что моя тетя была мертва, когда он зашел в ванную. Один из бандитов убил ее.
Хочу сказать хоть что-то, но он поворачивает плечи и двигает бедрами и через пару секунд, оказывается спиной ко мне. Его пресс дрожит, когда он ложится на бок без помощи рук. Спина выгибается, когда он скручивается калачиком.
Без слов.
Меня не удивляет, что ему нечего сказать о той ночи. Я была в средней школе, когда мы потеряли тетю Шелли. Мы жили в Боулдере, а тетя Шелли в Вегасе. Родители пытались оградить нас от деталей. Но преступление освещалось во всех новостях — как только что усыновленный ребенок навлек на нее смерь, таким зверским образом. Несколько лет спустя, после возвращения из своего пленения, я искала детали о последних часах моей тети, когда впадала в депрессию.
История, рассказанная в Нью-Йорк Таймс, изобиловала деталями, и перерастала в историю о людях, у которых возникают проблемы с приемными детьми, которые долгое время содержались в детских домах. Я помню, как в тот момент думала, что тетя Шелли сделала громадную ошибку.
Теперь же, видя, как вздымается и опадает грудь Люка, и как его дыхание сбивается, мне хочется плакать.
— Я не знаю всего о том, что произошло, но я точно знаю, что ты не делал этого, Люк. Ты не знал. Я знаю, что ты не...
Он лежит на боку и не двигается, просто делает мелкие неуверенные вдохи, и я не могу держаться от него на расстоянии. Я забираюсь на кровать, пытаясь совместить моего милого Гензеля с малолетним преступником, которым он был год или два до всех тех событий.
Сейчас он не имеет ничего общего ни с тем, ни с другим.
Я устраиваюсь позади него так, чтобы он смог спрятать свое лицо от меня, если хочет уединения. Опустив руку на его теплую спину, начинаю нежно поглаживать как раненного, бездомного кота. Он вздрагивает от моего прикосновения и немного отодвигается.
— Пожалуйста... — выдыхает он.
— Позволь мне, — шепчу я.
Он наклоняет голову еще ниже и отодвигается от моей руки. Я перестаю поглаживать его, пока слезы наполняют мои глаза.
— Мне очень жаль, что это твоя история, — говорю я. — Я бы сделала что угодно, чтобы изменить это.
Его мышцы напрягаются.
— Это неправда, — шепчу я. — То, что ты сказал о своем шраме. Ты сказал, что устал.
— Я должен был сказать...— он задрожал. — Я убил свою мать.
Он садится без помощи рук, его глаза буквально прожигают мои, даже при том, что они такие же влажные и широко открыты.
— Ты выглядишь точно так же, как она, — шепчет он. — Всё в тебе. И я помнил тебя. Думаю, что говорил о тебе. Несколько лет спустя, Мать захотела узнать... Она захотела Гретель. Она сказала, что если я помогу ей... — он качает головой, его челюсть сжимается. — Но я не стал. Она сказала мне, что позволит тебе жить вместе со мной в комнате. Но я не думал... — он вновь качает головой. Его губы дрожат. — В ту ночь, когда она привезла тебя, я был... голоден. Я изнемогал и... я пытался отобрать тебя у нее, Леа. Я пытался, и не смог удержать тебя.
Слезы катятся по моему лицу.
— Если бы я знал, то никогда не рассказал бы ей о тебе, — выдыхает он.
— Во всем этом только ее вина, — говорю я. — Тебе было... больно.
Он отводит взгляд, затем опять встречается с моими глазами.
— Она приводила меня в свою комнату и укладывала на свою кровать и... ну... заботилась обо мне, — говорит он. — Она кормила меня и накачивала спиртными. Лежала возле меня. Мы были под кайфом от таблеток и она... иногда она трогала меня. Поначалу я не обращал внимания, — продолжает он. — Я не осознавал, что происходит, а когда осознавал, то не спорил. Но... всё стало хуже. Она любила... боль. Она причиняла мне боль то тут, то там... — он качает головой. — Это началось с моей руки, — он вновь встречается со мной взглядом, прежде чем смотрит на кровать. — Я не мог вытерпеть, когда к ней прикасались, а она... сжимала ее. Она сжимала ее и ну... сосала мой член. Я знал, что когда она причинит мне боль, я могу кончить. Боль... означала, что грядет удовольствие. Мы разговаривали в ванной. Она принимала ванну, а я пил. Затем она нашла Мальчика-с-пальчика и избавилась от меня. Она поместила меня в ту комнату. До того, как привезла тебя. Но она всегда... забирала меня. Она трахала меня в ванной. Он лежал в ее кровати. И затем, она возвращала меня в комнату. Она не хотела меня, — с его губ срывается грустный смешок. — Я тоже не хотел ее. Когда она пришла ко мне, рассказывая о Гретель... я упоминал о тебе до всего этого и она нашла тебя. Я был... в отчаянии.
***
Лукас
Я обнимаю ее руками. Притягиваю ее к себе.
— Боже, Леа, мне так чертовски жаль.
Я хватаюсь за нее, сглатывая свои рыдания. Мое тело начинает трястись.
Она гладит мою шею.
— Все хорошо. Хорошо. Люк, я могу спросить у тебя кое-что? — она немного отстраняется и смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
— Все что хочешь, — я легонько целую ее в волосы.
— Что случилось после того, как Шелли умерла? Куда тебя отправили, Люк? Как ты попал в дом Матери?
Мое горло сжимается. Она не знает эту часть? Если нет, то как мне рассказать ей? Я не могу рассказать ей правду о ее собственной матери. Ее биологической. Поэтому я лгу:
— Я был несовершеннолетним преступником, — медленно говорю. — Я убежал, — я глажу ее плечико. — А потом... люди узнали.
— Что узнали?
— Что я плохой. Я прошел больше, чем через двенадцать приемных семей. Они поняли, что я плохой.
— Шелли так не думала. Она любила тебя.
— Я, черт возьми, знаю, что она любила меня, — мое горло сжимается сильнее. — Любила меня, — шепчу я, — и в этом была ее ошибка.
— Это не ошибка, — говорит Леа.
— Она, блядь, мертва.
— Ты не убивал ее.
— Я виноват, — бормочу я. Я встаю с кровати и указываю ей на дверь. — Тебе нужно уйти, Леа. Я не могу больше говорить об этом.
— Я не могу просто уйти! — ее плечи поднимаются и опадают так, будто она вот-вот расплачется. — Я беспокоюсь о тебе. Я люблю тебя. Люк.
— Я не могу с этим согласиться, — говорю я, пятясь от кровати. Я приподнимаю свои забинтованные руки. — Я не могу даже прикоснуться к тебе.
— Да, ты можешь. — Она вздергивает подбородок. — И сделаешь это. — Она вылетает из комнаты и громко хлопает за собой дверью.
Глава 7
Леа
Через дорогу есть детская площадка с велосипедными дорожками, а на другой стороне высокие изгороди. Эхо рассказывает мне об этом, пока я слоняюсь по кухне без дела и переживаю о Люке.
Покинув комнату Люка, я нашла Эхо в кабинете, когда он учил Лану делать что-то на ее iPhone. Лана пыталась поймать мой взгляд, но я отказывалась смотреть на нее.
Я опускаюсь на колени и обнимаю Эхо.
— Время для детской площадки, — говорю я. — Хочешь пойти?
— Да!
Его няня — Хейли, поворачивается ко мне, продолжая готовить обед в школу.
— Вы не возражаете?
— Нет. Нет, мэм, — она улыбается, в ее голосе слышится южный акцент.
Я протягиваю Лане радионяню, когда Эхо бежит за водой и ботинками.
— У него все в порядке, но если тебе так спокойнее. — Она берет её, посылая мне насмешливый взгляд, от которого я уклоняюсь.
Следующие два часа, мы с Эхо проводим в соседнем парке, и я узнаю, что сначала Люк его патронировал.
По всей вероятности, Люк принимал участие в какой-то волонтерской программе, по работе с детьми из гетто, которые были подвержены риску оказаться под влиянием «плохих факторов». Мать Эхо была наркоманкой, а когда они оказались на улице, Люк вмешался и предложил забрать Эхо на время.
— Он любит меня, — говорит Эхо с верхушки горки. — Поэтому он усыновил меня.
Вернувшись в дом, Лана протягивает мне радионяню.
— Спит, — говорит она. — Я не думаю, что нужна ему здесь. Я буду на связи с местными врачами, с которыми он должен встретиться. Особенно с хорошим психотерапевтом. — Она протягивает мне лист бумаги. — Не возражаешь, если я уеду сегодня вечером, Леа?
— Нет. Конечно нет. Лана... — я обнимаю ее. — Спасибо тебе большое.
— Все для тебя, моя безумно влюбленная сестричка. — Она дарит мне забавную улыбку и гладит по щеке. — Будь осторожна с этим, хорошо? — она стучит по моей груди, как бы говоря: Будь осторожна со своим сердцем.
Я медленно киваю
— Буду.
До наступления полуночи, Лана уезжает на арендованном автомобиле, направляясь в гостиницу недалеко от аэропорта, где ее ждет новоиспеченный муж.
Я знаю, что должна сделать то же самое, но когда она уезжает, я знаю, этого не произойдет. Не чувствую, что уже закончила здесь. Я не думаю, что могу уехать, и не имеет значения, что я устала слоняться по кухне и вести бессодержательный разговор с Хейли.
Я не захожу в его комнату, пока Хейли и Эхо не отправляются спать. Поднявшись на второй этаж в предоставленную мне комнату, я на цыпочках спускаюсь вниз по лестнице. Его дверь не заперта, и я рассматриваю это как приглашение.
Я обнаруживаю его спящим, опираясь на спинку кровати, его перебинтованные руки лежат перед ним. Я проскальзываю под покрывало рядом с ним, прослеживая твердые очертания его тела своими голодными пальцами.
Его веки трепещут. Он стонет и приподнимает бедра.
Засунув руку под одеяло, я начинаю поглаживать его. Он просыпается, когда я глажу его, веки трепещут, рот напряженно подергивается, руки парят в воздухе, не в состоянии взять то, в чем он нуждается.
Он твердеет и стонет, наклоняется и кусает меня за горло, по напряженной челюсти, я могу сказать, что он раздражен.
Он не может высвободить свой член из моей руки, я поглаживаю его, и от удовольствия он закрывает глаза, но в то же время резко приказывает:
— Отпусти меня и прижми свою задницу к моему лицу, — говорит он. — Я хочу облизать эту киску и задницу, прежде чем ты объездишь мой член.
Погладив его в последний раз, я спускаю свои пижамные штаны. Я осторожно прижимаю его плечи к подушке и забираюсь на него, где его рот разрушает меня до тех пор, пока я не кричу так громко, что боюсь, что Эхо услышит через стену.
Тщательно вылизав, он убирает язык от моей пульсирующей плоти, и жар возбуждения начинает стекать по моим бедрам.
— Отвернись от меня, — говорит он. — И оседлай мой член.
Сорвав с него покрывало, его член стоит «по стойке смирно», указывая в потолок. Когда я насаживаюсь на него, мы оба стонем. Я несколько раз качаю бедрами, и он вздрагивает.
— Это мое, — шепчу я.
Он стонет мое имя.
— Никаких обещаний.
— Я не прошу обещаний, — шиплю я, пытаясь найти нужный ритм и заставить его задыхаться. — Я ничего не прошу, кроме удовольствия.
Это ложь.
Я хочу от него всего. Его толстый, твердый член, наполняющий меня, подпрыгивающие яйца подо мной, когда я объезжаю его. Я хочу тепло, которое мы порождаем, проходящее через меня как наркотик.
Заметив, что он не кончает, несмотря на то, какой твердый во мне, я разворачиваюсь. Снова прижимаю его к подушкам и сосу его горло до синяков. Он стонет и шипит, толкается бедрами подо мной, и начинает хватать меня, игнорируя пораненные руки.
Его губы и язык танцуют с моими, пока он не отстраняется.
— Укуси меня, — резко говорит он.
— Что? — я издаю стон.
— Укуси меня... за шею.
Я не спрашиваю зачем. Я знаю, что ему нужно, чтобы это было жестко. Объезжая член, я глажу его щеки и кусаю за шею, на месте укуса появляется немного крови.
Он взрывается внутри меня и безвольно падает назад, закрыв глаза и приоткрыв рот.
Когда в тишине комнаты он обнимает меня и притягивает к себе, я думаю, что победила.
Он целует меня в лоб. Его поцелуй нежный и теплый.
— Мне нужно время подумать. Может быть, много времени.
Мои глаза наполняются слезами. В любом случае я сплю рядом с ним. Около четырех утра, я целую его в щеку и ухожу.
Глава 8
Леа
Три недели спустя.
Следующие несколько недель очень тяжелые для меня. Я больше не могу скрывать всё это. Поэтому в один из вечеров, во вторник, я просто набираю Лану и рассказываю ей о том, как Люк был связан с тетей Шелли.
Она молча слушает меня, я рассказываю все до мельчайших деталей, испытывая желание рассказать всю историю. Мне необходимо понять свои чувства.
Положив трубку, мне все равно остается непонятной одна вещь: Почему Люк рассказал Матери обо мне? Как мы со всем этим связаны, мои сестры и я? Тетя Шелли любила нас, но она была намного младше моей матери. Мы видели ее раз или два в году, но не думаю, что ее дом был заставлен нашими фотографиями.
Так почему же он упомянул именно нас? Почему упомянул меня?
Всю ночь я ворочаюсь с боку на бок, пытаясь устроиться поудобнее, разместить бедра и голени в более расслабленной позе, чтобы наконец уснуть, но наступает рассвет. Я больше не могу лежать в кровати, поэтому решительно поднимаюсь и иду на пробежку, пробегая пару миль.
Вернувшись домой, тяжело дыша и истекая потом, я вижу, что на коврике перед дверью сидит моя мама, ее ноги подтянуты к груди, на лице грустная улыбка, от которой в голове раздается тревожный звоночек.
— Мама? — я изумленно смотрю на нее. Протягиваю ей руки и помогаю подняться. — Все в порядке? Где папа?
— Все отлично, — она снова смотрит на меня грустной улыбкой. — Я не хотела пугать тебя.
— Но тогда, что ты здесь делаешь? — я открываю дверь, и приглашаю ее войти. Хватаю бутылку с водой и начинаю жадно пить.
Мама заходит на кухню, по спине пробегает холодок.
— Что-то случилось с Лаурой? Ланой? Мам, кто-то болен?
Мои родители в том возрасте, когда многих людей поражает рак, и я постоянно волнуюсь по этому поводу.
Мама качает копной светлых волос и прислоняется к столешнице.
— Нет, Леа, детка не в этом дело. — Ее губы искривляются, но это явно не улыбка.
— Мам, объясни мне, почему ты здесь. А то у меня случится сердечный приступ.
Развернувшись, она выходит из кухни и направляется в гостиную.
— Почему бы нам не присесть, милая?
— Нет, не надо. Просто скажи мне, мам.
Я начинаю считать вдохи и выдохи, расслабляя и напрягая мышцы.
Наконец, мама несмело присаживается на край дивана и смотрит на меня.
— Леа, мне так жаль, что на протяжении долгих лет пришлось держать это в тайне. Сейчас я понимаю, что необходимо открыть тебе всю правду.
— Что? — кровь начинает бурлить и реветь, словно двигатель самолета. Мама поднимается и хватает меня за руку. Я усаживаюсь рядом с ней, моя голова переполнена мыслями, но я холодна. Я чувствую, что сейчас откроется что-то ужасное. — Просто скажи мне, мам.
Она закрывает лицо двумя руками и начинает сотрясаться в рыданиях.
***
Много лет назад, когда Люк еще был Гензелем, он рассказал мне сказку. Жили король и королева, они правили своим большим королевством, управляли каждой жизнью, что находилась в их подчинении, не понимая, что они созданы для того, чтобы уничтожить друг друга. Он сказал, что это старая индейская легенда, но много лет спустя, я по крупицам восстанавливала свою память о нем, и решила погуглить эту историю, но не нашла подтверждения его словам.
Сидя в самолете, в крайне нервозном состоянии, я вспоминала обо всех тех сказках, что он рассказывал мне. Он мог рассказывать шикарные истории часами. О заколдованном короле и королеве, придумывал им смешные приключения, но всегда все заканчивалось смертью. Иногда, король и королева убивали друг друга, иногда умирал лишь один и них, жертвуя собой во имя спасения другого.
На протяжении всего времени, мне казалось это забавным. Я была слишком молода, чтобы понять всю суть историй Люка, которая безмолвно просачивалась через веселые строчки сказок.
Сойдя с самолета в Международном Аэропорту Денвера, иду до арендованного «Цивика», и мне кажется, я близка к тому, чтобы полностью понять суть историй Люка. Смерть и жертва — это часть собственной истории жизни Люка. Его жизнь никогда не была нормальной. Как и герои сказок, которых он создавал, они отражали его характер. На протяжении всего детства, Люк был отвергнут, брошен многими, кто мнил себя его родителями. Каждую следующую семью он пытался убедить в том, какой он хороший, чтобы они оставили его себе. И тогда он вступил в банду, которая олицетворяла для него, на тот момент, семью, для которых убийство, было культом и важной целью. Я не знаю, сколько лет тогда ему было, скорее всего, тринадцать, но даже в то время, он был готов пойти на многое, чтобы у него была семья, к которой он так стремился на протяжении всей жизни и по сей день. Его собственная семья? Возможно он думал, что был принесен в жертву ради чего-то. Оставлен на алтаре, во искупление какого-то греха, совершенного его родителями. Может, за наркотики? А может, за пагубное влечение к алкоголю? И все эти отказы повторялись раз за разом, становясь его судьбой. Сколько же маленьких жизней он прожил, каждый раз попадая в новую приемную семью.
Я возвращаюсь к тем крохам информации, которые мне известны о «Доме Матери» и «волшебных детях». В моей комнате была установлена камера и комнате Люка тоже. Обе были вмонтированы почти под самым потолком, и были такими крошечными, что мы не могли рассмотреть их с ковриков, на которых проводили все свое время. Мы даже не подозревали, что она за нами наблюдала. В здании ФБР, на протяжении месяцев, пересматривали записи с нашими мучениями, как мы проживали наш персональный ад. Два года назад, журналистка, которая вела расследование о «Доме Матери», нашла меня и позвонила, задавая вопросы, было ли известно мне о планах, которые упоминались в дневниках Гензеля и о малышке К.
Я назвала ее сукой и положила трубку, а ответом на все вопросы было «нет». Ни о чем подобном я не знала. Наверное, поэтому я была так зла.
На следующий день она вновь позвонила.
— Я где-то читала, что вас заставляют поверить в то, что он был не настоящим. Что ваши доктора говорят вам об этом. У меня есть видео, где он убил Мать ради вас, если я вам это покажу, вы дадите мне интервью?
Я опять повесила трубку. В ту ночь, я впервые приняла Амбиэн чтобы уснуть. А шестью месяцами позже, я посетила трех разных докторов, что бы те выписали мне Ксанокс, так я на него и подсела.
Вытащив руку из правого кармана, я легко сажусь в машину и направляюсь в Денвер.
Сегодня вечер среды. Завтра утром специальная встреча по сбору средств для фонда Дейва Томаса в «Четырех Временах Года» в Денвере. Если Рэймонд не солгал, то Люк уже там.
Отель находится в самом центре города. Я отдаю деньги администратору и прохожу внутрь, сжимая сумку с вещами.
Я растеряна, не понимаю, что творится у меня в голове. Я пытаюсь придумать способ, как заставить персонал отеля сказать мне номер его комнаты.
— Почему король и королева все время спорят? Для этого есть какая-то причина?
Я слышу его голос из-за стены, но не вижу его лица. Его рука находится в моей, я не могу смотреть на него, но могу прикасаться к нему.
— Я не знаю,— говорит он загадочно. — Может, это просто судьба.
— Ты веришь в судьбу?
— А ты?
— Я не знаю. — Я кусаю губу. Мне кажется, что ответ очень важен, а я чувствую себя такой глупой, что пытаюсь выбрать верный ответ. — Я думаю, да. Только я никогда не думала об этом. Никогда не думала, как будет лучше для меня. Неверно какие-то вещи предрешены за нас.
— Богом?— произносит он.
— Наверное, а может и кем-то еще.
Он меняет положение руки так, что может рисовать незримые круги на моей ладони.
— А я думаю, все завит от обстоятельств.
Я поглаживаю его большой палец.
— Что ты имеешь в виду?
— Если все складываются хорошо, то нам более выгодно признавать что это судьба,— поясняет он мне.
— А если они складываются не так, как мы хотим?
— Тогда это просто стечение обстоятельств.
Я опускаю лицо в его большую ладонь и нежно целую пальцы.
— Тогда я думаю, мне следует идти следом за моей судьбой.
Через пару секунд двери лифта медленно разъезжаются в стороны, и он выходит. Люк выглядит потрясающе в брюках и бледно-розовой рубашке, рукава закатаны до предплечий, обнажая мускулистые руки. Волосы аккуратно уложены, карие глаза блестят. У него в руках большая картонная розовая коробка. Его глаза скользят по ней и, подняв взгляд, он видит меня.
Я вижу, как бледнеет его лицо, а губы удивленно приоткрываются. Он замирает. Удивленно осматривает холл, как будто хочет спросить, что я тут делаю.
Я слегка улыбаюсь, немного напугано и застенчиво, и направляюсь к нему.
Мы разрываем наши пристальные взгляды. Он осматривает мое тело; мой взгляд поглощает его живьем. Мое сердце сжимается, настолько я скучаю по нему, настолько желаю его... зная все об этом мужчине на данный момент. Я хочу знать все о нем, это что-то наподобие одержимости.
Когда я подхожу ближе, его взгляд устремляется ко мне. Его черты лица смягчаются, на губах играет подобие улыбки
Он тянется ко мне и кладет руку на плечо.
— Леа.
Я улыбаюсь, немного нервничая.
— Привет, Люк
— Привет, — его голос низкий, осторожный, но взгляд жадно пожирает меня. Я стою, словно мои ноги вросли в землю, как ребенок, которого ласково облизывает собака. Может, я стою так дольше положенного, потому что он слегка трогает меня за плечо.
— Пойдем туда,— говорит он.
Он ведет меня к коричневому диванчику, и мы садимся. Я не могу вымолвить ни слова, просто смотрю на него. На его загорелое лицо, сексуальную утреннюю щетину. В его большие, теплые зелено-карие глаза. На широкие плечи, и наконец руки. Боже, эти руки. Даже сейчас, когда их покрывают свежие розовые шрамы — воспоминание об ужасной ночи, которую мы провели, его сильные, умелые руки делают со мной что-то невообразимое.
Я вскидываю руки и тянусь к его левой руке, которая лежит у него на колене. Он переворачивает руку и переплетает свои пальцы с моими, я улыбаюсь.
— Все в порядке.
Он улыбается.
— Да.
— Это хорошо. Очень хорошо. Я думала о тебе. — Боже, как мне все ему объяснить? Я потираю лоб. — Я имею в виду о твоем выздоровлении и о многом остальном.
Уголок его губ приподнимается, это выглядит восхитительно, особенно когда я сижу так близко.
— Спасибо.
Я делаю глубокий вдох и начинаю медленно дышать, он же наоборот, выглядят непривычно спокойным. Его глаза так чисты, он не волнуется... Что-то в нем изменилось, в выражении его лица — умиротворение.
Господи боже, какой же он красивый. Я скольжу по нему взглядом и просто готова умереть.
— А что там? — я кивком указываю на розовую коробку.
— Это? — он открывает коробку, а там настоящие вкусности.
— Пончиииикииииии. АААаа, как же я их любблю!!!
Он кивает.
— «Пончики Вуду», определенно, шикарные. — Он кивком перелагает мне пончики. Некоторые политы разноцветной глазурью, а некоторые посыпаны сахарной пудрой.
— Тебе не обязательно меня угощать. — Я чувствую себя застенчиво. Я немного смущаюсь потянуться и достать вкусное лакомство, так любезно предложенное мне.— Они твои, значит, ты сам должен их съесть.
— Они не мои и не для меня. — Он протягивает мне один, обильно посыпанный сахарной пудрой. — Попробуй этот.
Я тянусь за пончиком, но замечаю, что его лицо каменеет и он нервничает. Я убираю руку и быстро говорю, сильно жестикулируя:
— Все хорошо. Я не хочу пробовать твои пончики. Я не голодна.
Я поднимаюсь на ноги и хватаю свою сумку, жар устремляется к щекам, окрашивая их ярко-красным румянцем.
— Было приятно увидеться. Я рада, что ты выздоровел и у тебя все хорошо.
Не глядя на него, я резко разворачиваюсь на каблуках и направляюсь вперед, когда вдруг сталкиваюсь с чем-то холодным. Я моргаю и отступаю назад, чувствуя на себе его руки.
— Господи, Леа, ты в порядке?
Я хмурюсь, между бровей появляется морщинка, и замечаю, что это тележка для перевозки багажа. Ох, черт.
— Мэм, вы в порядке? — спрашивает меня парень в форме отеля.
— Да, да, все хорошо. Простите.
Я чувствую на себе руки Люка. Я резко отстраняюсь от него, выдергивая руки. Рэймонд вел себя очень странно и сдержанно, когда я звонила ему. Теперь я все поняла.
— Они не для меня.
Он не один на этом вечере? Может, с ним прекрасная спутница с добрым сердцем? А может, местная девушка. Скорее всего так и есть, звучит вполне правдоподобно. Денвер находится недалеко от Лас-Вегаса.
Ревность охватывает меня как дикий пожар.
Я быстро иду через холл отеля, устремляясь к лестнице. Я слышу за собой шаги, поэтому стараюсь бежать еще быстрее. В тот момент, кода моя нога касается ступеньки, он хватает меня за бедра и разворачивает к себе.
— Отпусти меня! Отстань и не ходи за мной!
Его рот медленно открывается, как будто он хочет что-то сказать, но не знает что.
Я отступаю назад, почти падая на ступеньку. Со злостью смотрю на него и быстро хватаюсь за перила.
— Мне не нужна твоя жалость! Я все поняла, Люк! — он точно встречается с кем-то. С той, для кого купил эти пончики. Я выдыхаю. — Желаю тебе всего хорошего!
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |