На второй день я вдруг обнаруживаю, что правая рука [из которой были удалены лимфатические узлы] распухла! Вот черт! Почему? После операции она не распухла, почему же распухла теперь? Это меня по-настоящему пугает. И тут же появляется мысль: может быть, для Кена будет лучше, если меня не станет как можно раньше — он не настолько успеет ко мне привыкнуть. Одновременно я осознаю, что уже давно перестала обращать внимание на свое дыхание!
В голове у меня сидит трикстер-обманщик. Только мне удается наконец — то сосредоточиться на своем дыхании, справиться с мыслями, которые меня отвлекают, только я замечаю, что мне удалось сконцентрироваться — с большим трудом, — тут-то и приходит трикстер. «Маленькая проверка, — говорит он. — У тебя все получилось. Просто проверим, правда ли все получилось». И тут же он подбрасывает мне какой-нибудь лакомый кусочек для размышлений: какого цвета должны быть стены, чтобы гармонировать с цветом стола; стоит ли поставить еще один шкаф в спальню? «Ах какие вкусные мысли, — проносится во мне. — Мне хочется их попережевывать еще немного». И все мое внимание снова вылетает, как в трубу.
На третий день — несколько периодов спокойствия, которые прерывают постоянную многоголосицу мыслей и эмоций. Опухоль на руке не сошла, но этим меня уже не обмануть: я всего лишь фиксирую ощущения. Мне нравится чувство душевного покоя и тишины. Непереносима только мысль о том, что я оставлю Кена; во время вечерних занятий я плачу.
К пятому дню мне удается полностью расслабиться и спокойно, наблюдать то, что со мной происходит, — ничего не взвешивая, не цепляясь ни за что и ничего не отталкивая. Что происходит — то и происходит. Я снова обретаю свободу просто следить за происходящим, просто сидеть, не испытывая ни малейшего желания повторить то, что было прежде, и не стремясь ни к чему новому. У моих медитаций возникает некий внутренний ритм, чувство того, что я просто нахожусь внутри некоего процесса и не сопротивляюсь ему. Эмоции и мысли никуда не делись, и я осознаю их, но они не отвлекают и не увлекают меня: я обучилась искусству наблюдать на расстоянии.
На седьмой день я замечаю, что ощущаю свое тело как нечто единое. Я не чувствую никаких различий между рукой, ногой и желудком, никакие части моего тела не воспринимаются как раздельные или противоречащие друг другу. Я снова чувствую сильные, приятные, почти до боли блаженные потоки энергии — те самые, которые ощутила в первый вечер с Кеном. Кажется, я начинаю лучше чувствовать все свое тело. Иногда эта способность проявляется вдруг, стремительно и спонтанно, иногда — более мягко и спокойно. Я легко могу путешествовать по своему телу; ощущаю его как единое целое, а не совокупность разных частей. Если я дышу медленнее и спокойнее — вернее, если мое дыхание становится медленнее само по себе, — я чувствую, в каких частях моего тела еще остались напряженные зоны, и каким-то образом учусь расслаблять их снова и снова, и тогда я чувствую, что энергия циркулирует по телу более равномерно. Я как бы растворяю те участки, где еще есть напряжение, сопротивление, обособленность.
На девятый день я замечаю, что, если в сознании и всплывает образ раковой опухоли, я абсолютно на него не реагирую, не пугаюсь его. А если и возникает какой-то страх, я просто фиксирую его. Невозмутимость, свободный полет, ясный обзор. То же самое — на десятый день. Я обнаружила силу отрешенности, осознавания без усилий, безмятежного и ровного свидетельствования. Процесс стал другим: мое внимание стало острым, но легким. Я больше не управляю событиями, а плыву по течению. Гоенка говорит: «Ощущения невозможно придумать, выбрать, создать искусственно. Можно только свидетельствовать их. Не цепляться за них, а двигаться вперед, осознавая, что все изменчиво, осознавая истину непостоянства». Я очень спокойна. Интересно, как все это скажется в обычной жизни?
Утром 21 ноября, принимая душ, Трейя заметила под правой грудью два маленьких пупырышка, похожих на муравьиные укусы. Мы с Трейей стали внимательно их рассматривать и обнаружили еще два или три таких же. Они были похожи на следы от укусов насекомых, но не чесались. Плюс был в том, что это было не слишком похоже на рак. А минус — в том, что это вряд ли могло быть что-то другое. И я, и Трейя это понимали.
Тем же днем мы пошли к доктору Питеру Ричардсу. Все то же испуганное выражение лица, все та же (вполне объяснимая) уклончивость: «Может быть, это следы от укусов, может быть, что-то другое, но на всякий случай лучше их удалить». Мы договорились, что послезавтра утром приедем в отделение экстренной хирургии, и поехали домой в Мьюир-Бич.
Хладнокровие Трейи было поразительным. По большому счету, она казалась чуть-чуть раздосадованной. Мы немного поговорили о том, насколько вероятно, что это рак, но она не хотела задерживаться на этой теме. «Что ж, рак — значит, рак», — только и сказала она наконец. Зато она очень хотела поговорить о своей медитации и ощущениях, которые пережила. Всего два дня назад я закончил работу над книгой «Трансформации сознания», и Трейе не терпелось сравнить впечатления.
— У меня по-прежнему такое чувство, словно я расширяюсь вовне. Я начала с того, что просто стала наблюдать то, что происходит с телом и разумом, безучастно отмечать свои мысли и чувства, но потом мне показалось, что разум и тело куда-то исчезли и я стала единым целым с чем-то… не знаю, с Богом, с вселенной, с моей высшей Самостью или с чем-то еще… Это потрясающе!
— На самом деле неважно, как мы это назовем — Бог, вселенная или Самость. Догэн-дзендзи[53] [знаменитый японский мастер дзен] достиг просветления, когда учитель шепнул ему на ухо: «Тела и разума больше нет!» Ты говоришь, что почувствовала то же самое: твое самоотождествление с ограниченным телом и разумом просто исчезает. Со мной такое происходило несколько раз, и я думаю, что это действительно очень реально. Думаю, что в сравнении с этим человеческое эго совершенно нереально.
— Согласна. Кажется, что это расширенное состояние — более настоящее, более живое. Ты как будто проснулся — и все остальное кажется сном. Итак, ты убежден, что все это происходит на самом деле? — спросила она.
Когда Трейя это сказала, я понял, что она собирается поиграть в ученого. На ближайшие несколько часов она собиралась заставить меня пошевелить мозгами — раньше так уже бывало, и не один раз. Кроме того, может быть, она сама уже все знала, просто хотела посмотреть, насколько правильно я все понимаю. А еще я понял, что нам обоим гораздо приятнее заниматься этим, чем волноваться из-за каких-то чертовых пупырышков…
— Мы в том же положении, что и всякий ученый. Единственное, на что мы можем опираться, — это непосредственный опыт. Рано или поздно придется доверять своему опыту, потому что это все, что есть в нашем распоряжении. В любом другом случае получается порочный круг. Если я в целом не доверяю своему опыту, то тогда я должен не доверять своей способности не доверять, потому что это тоже мой опыт. Значит, рано или поздно у меня не остается другого выбора, кроме как верить — верить в свой опыт, верить в то, что вселенная, по большому счету, не собирается все время меня обманывать. Конечно же, мы можем ошибаться, непосредственный опыт может нас подводить, но в целом у нас нет другого выбора, кроме как следовать ему. Это что-то вроде феноменологического императива. И особенно это относится к мистическому опыту — ты ведь сама говоришь, что он не менее, а более реален, чем любой другой.
Я думал о гегелевской критике Канта: невозможно подвергать сомнению осознание, если твоим единственным инструментом оказывается тоже осознание. Пытаться делать это, говорит Гегель, — все равно что пытаться купаться и не намокнуть. Мы прикованы к своему осознанию и своему опыту, и нам не остается ничего другого, кроме как развивать его на более глубинном уровне.
Трейя подхватила:
— У тибетцев есть выражение, которое мне всегда нравилось: «Ум — это все пространство». Именно так я все и чувствую. Это ощущение, конечно, длится всего несколько секунд, а потом — бац! — я снова становлюсь прежней Терри.
— Мне эта фраза тоже нравится. Вот ты занималась випассаной, в которой надо концентрироваться на своем дыхании или каком-то другом ощущении. А у тибетцев есть практика, которая предполагает, что во время выдоха ты действительно «смешиваешь свой ум со вселенной» или «смешиваешь свой ум с небом». Это означает, что во время выдоха ты просто чувствуешь, как твое чувство собственной обособленности выходит из тебя вместе с дыханием и растворяется в небе над головой, в словах других людей, во всей вселенной. Это очень сильная практика.
— В конце концов, именно это я и начала делать, — сказала она, — это стало получаться само по себе, спонтанно. А в последние дни моя медитация полностью изменилась. Если вначале я была очень сосредоточенной и целенаправленной — концентрировалась на дыхании, скользила вниманием по телу вверх и вниз, то потом я вдруг стала переживать моменты резкого, внезапного изменения сознания. И тогда, вместо того чтобы направлять куда-то свое внимание, я просто сидела и не фокусировала внимание абсолютно ни на чем. Мне показалось, что это похоже на состояние полной сдачи: я просто отдавала себя высшей воле, впускала в себя Бога. Состояние абсолютной открытости. И кажется, это было намного сильнее.
— По моему опыту, работает и то, и другое, надо просто действовать последовательно, — я немного подумал. — Знаешь, а ведь ты сейчас безупречно описала то, что в японском буддизме называется «личная сила» и «сила другого». Все медитации делятся на эти два типа. «Личная сила» культивируется в дзен, в випассане, в джняна-йоге. В этом случае ты используешь только энергию собственного осознания, собственной концентрации, чтобы вырваться за пределы своего эго и выйти к высшей самотождественности. Чтобы получить «силу другого», человеку нужно настроиться на энергию своего гуру или Бога, или просто войти в состояние полного смирения, полной сдачи.
— И ты думаешь, что и то и другое приводит к одинаковому результату, — Трейя взглянула с недоверием.
— Да. Вспомни: даже Рамана Махарши[54] (которого называют величайшим мудрецом в современной Индии) сказал, что к просветлению ведут два пути: либо ты спрашиваешь: «Кто я?» — и это полностью размывает границы эго; либо же ты отдаешься воле гуру или Бога — и тогда ты позволяешь Богу сокрушить свое эго.
И в том, и в другом случае эго раскрывается, и изнутри его начинает сиять вечная Самость. Для меня привычнее вопрошать «Кто я?» — кстати, это еще и знаменитый дзенский коан. Но я уверен, что годятся оба пути.
Мы с Трейей перешли на кухню, чтобы заварить чай. Тема рака ни разу не всплыла.
Тук-тук.
— Кто здесь?
Тук-тук.
— Кто здесь?
Холод. Тишина. Три коридора и одна дверь.
Тук-тук.
— Кто здесь, я спрашиваю? Проклятие! Что за глупые шутки?
Слишком темно, чтобы можно было идти быстро и легко, поэтому я медленно, на ощупь добираюсь до двери и в ярости распахиваю ее.
— Мне интересно, почему и тот, и другой путь приводят к одинаковому результату, — сказала Трейя. — Они выглядят такими разными. В випассане надо прилагать очень много усилий, по крайней мере в начале, а если это «сила другого», то никаких усилий не требуется вовсе.
— Знаешь, я не гуру. Я могу объяснить это только со своей дилетантской точки зрения. Просто мне кажется, что у них есть кое-что общее — точнее, это общее есть абсолютно у всех видов медитации, — они подтачивают эго тем, что усиливают внутреннего Свидетеля, усиливают способность просто наблюдать явления.
— Но чем этот Свидетель отличается от моего эго? Я бы сказала, что как раз у эго есть способность наблюдать и осознавать, — Трейя наморщила нос и сделала глоток чая.
— В том-то и суть. По-настоящему эго нельзя считать субъектом; эго — это просто один из объектов. Иначе говоря, свое эго ты можешь осознавать, ты можешь его видеть. И поэтому оно само не может быть Видящим, Знающим или Свидетелем. Эго — это просто набор психических объектов — идей, символов, образов, представлений, с которыми мы себя отождествляем. Мы идентифицируем себя с ними, а потом используем эти объекты как средство наблюдения — и тем самым искажаем мир.
Трейя немедленно стала развивать эту тему. Большинство высказанных идей уже были нам знакомы; мы просто размышляли о них вслух, проговаривали, чтобы закрепить свое понимание. А я, кроме прочего, старался избежать другой темы.
— Иными словами, — сказала она, — мы идентифицируем себя с этими внутренними объектами, психическими объектами, засевшими у нас в головах, и из-за этого оказываемся отделенными от мира внешнего. Получается противопоставление «я» и «другого», субъекта и объекта. Помнится, Кришнамурти[55] когда-то сказал: «В пропасти, которая лежит между субъектом и объектом, состоит все проклятие человечества».
— Дело еще и в том, что эго на самом деле даже не является субъектом, эго не есть настоящее «Я» с большой буквы, это просто набор сознательных или бессознательных объектов. И, для того чтобы избавиться от ошибочного самоотождествления, ты начинаешь всматриваться в содержимое своего разума, во все объекты, которые его наполняют. Так делается в випассане и в дзен. Ты до изнеможения всматриваешься в сферу своего разума, своего эго, ты…
— То есть, — Трейя подпрыгнула, — ты смотришь с позиции Свидетеля, а не с позиции своего эго. Ты объективно и беспристрастно созерцаешь все объекты своей психики, мысли, ощущения, образы, эмоции и так далее, при этом не отождествляешь себя с ними и не оцениваешь их.
— Вот-вот. А потом ты понимаешь: если ты в состоянии наблюдать за этими мыслями и образами, значит, они не могут быть истинным Видящим, истинным Свидетелем с большой буквы. И постепенно ты начинаешь идентифицировать себя уже не с личным эго, которое на самом деле является одним из объектов, а с надличностным Свидетелем, который и есть подлинный Субъект, истинная Самость с большой буквы.
— Правильно, — сказала Трейя. — А этот Свидетель, или большое «Я», составляет одно целое с Богом, с Духом. Получается, что, даже если я вначале прикладываю усилия, стараюсь наблюдать за своим телом и разумом, в конце концов я вывожу свою самотождественность вовне, становлюсь единым целым со вселенной. А если я начну с полной отдачи себя Богу или вселенной, то я все равно приду к тому же самому. Все равно все закончится тем, что я стану этим высшим «Я», или высшим осознанием. Ну что ж, несколько раз и им становилась. Правда, по большей части я становилась обычной Терри!
— Ага. Думаю, именно поэтому святой Клемент сказал: «Тот, кто познал свое «Я», познал Бога». Внутренний Свидетель у нас у всех один — это единый Дух, который смотрит разными глазами, говорит разными голосами и ходит разными ногами. Но мистики говорят, что это один и тот же Свидетель, всегда один и тот же. Есть только один Бог, одна Самость, один Свидетель — нее это с заглавных букв.
— Хорошо. Значит, наблюдая за своим эго, созерцая все проявления своего тела и разума, я перестаю < >тождествлять себя с этими объектами и вместо этого отождествляю себя с подлинным «Я», со Свидетелем. А этот Свидетель и есть Дух, Брахман.
— С точки зрения «вечной философии» именно так.
Трейя стала заваривать новый чай.
— Ты описал это в «Трансформациях сознания» («Transformations of Consciousness»)?
— Что-то из этого. Но в основном я писал там о том, как этот Свидетель развивается, какие стадии ошибочной самотождественности он проходит, прежде чем открывает для себя свою истинную природу. А еще я писал про разные типы неврозов и патологий, которые происходят на разных стадиях, и о том, какой тип лечения для какой стадии применим.
Я гордился этой книгой, это была моя последняя работа за четыре года.
— Кажется, раньше ты мне про это не рассказывал.
— Сейчас попробую сделать выжимку. Ты знаешь, что такое «Великая Цепь Бытия»?
— Конечно. Это разные уровни существования.
— Вот-вот. Согласно «вечной философии», реальность состоит из нескольких ступеней или измерений — начиная с наименее реального и кончая наиболее реальным. Это и есть Великая Цепь Бытия. Она охватывает материю, тело, ум, душу и дух. Получается пять уровней. В некоторых традициях этих уровней семь — например, семь чакр. В некоторых традициях их всего три — тело, психика и дух, а в некоторых традициях их просто десятки. Как ты знаешь, в своих работах я использую около двух с половиной десятков уровней.
— Но возьмем вариант попроще, где есть материя, тело, ум, душа и дух. Суть в том, что когда человек растет и развивается, то Свидетель, Самость или истинное «Я» с большой буквы сначала отождествляет себя с материальным «я», потом с индивидуальным, потом с ментальным, с душевным и, наконец, обращается — или, лучше сказать, пробуждается — к своей истинной природе, духовной. Каждая следующая ступень вбирает в себя предыдущую и добавляет что-то новое, уникальное, чтобы создать новое единство, пока, наконец, человек не приходит к высшему единству — единству со Всеобщим. И я пытаюсь показать в своей книге, что специалисты по психологии развития — и на Востоке, и на Западе, от Будды и Плотина до Фрейда и Юнга — описывали разные аспекты одной и той же последовательности, одной и той же модели развития, то есть в общих чертах — все той же Великой Цепи Бытия.
— То есть ты хочешь включить всю современную психологию в «вечную философию»?
— Да, именно так. Это путь синтеза. На самом деле все так и получается. Получается, правда. По-моему…
Мы засмеялись. Солнце только что зашло. Было видно, что Трейе по-настоящему легко и весело. Как обычно, мы касались друг друга, между нами всегда была хотя бы одна точка физического контакта. К тому времени мы лежали на ковре под прямым углом друг к другу, и моя ступня едва-едва касалась ее колена.
— Итак, — подытожила Трейя, — когда мы развиваемся, то ступенька за ступенькой проходим Великую Цепь Бытия.
— Более или менее так. Суть медитации просто-напросто в том, чтобы продолжать свое развитие. Медитация — продолжение твоего роста и развития за пределы ума к уровням души и духа. И происходит эго в общих чертах так же, как ты проходила первые три уровня: внутренний Свидетель перестает идентифицировать себя с низшей ступенью и переходит на другой, более высокий уровень, чтобы отождествить себя с ним. И этот процесс будет продолжаться, пока Свидетель не откроет для себя свою истинную природу, не осознает свое единство с Духом.
— Понятно, — сказала Трейя. Было видно, что эта тема ей по душе. — Вот почему работает медитация осознавания. Когда я наблюдаю за работой своего ума, безучастно свидетельствую все ментальные события, то в конечном итоге трансцендирую ум, перестаю отождествляться с ним и перемещаюсь по Великой Цепи на душевный уровень, а потом и на духовный. Происходит эволюция — в широком значении этого слова, как у Тейяра де Шардена или Ауробиндо[56].
— Да, я тоже так думаю. Тело осознает материю, ум осознает тело, душа осознает ум, а дух осознает душу. На каждом новом уровне растет осознанность, расширяются границы самотождественности, пока, наконец, не остается ничего другого, кроме высшей самотождественности и универсального осознавания — так называемого «космического сознания». Это звучит сухо и абстрактно, но, как ты знаешь, реальный процесс, реальный мистический опыт сам по себе необычайно прост и очевиден.
На крыше и стенах играли лучи заходящего солнца.
— Хочешь поесть чего-нибудь? — спросил я. — Могу приготовить спагетти.
— Один последний вопрос. Ты говоришь, что соотносишь все эти стадии развития с различными типами неврозов и вообще эмоциональных нарушений. В институте нам говорят, что большая часть современных психиатров разбивает все эти нарушения на три основные категории: психозы (например, шизофрения), пограничные состояния (например, нарциссизм) и общие неврозы. Как это сюда вписывается? И вообще — ты согласен с такой классификацией?
— Ну да, я согласен с ней, я согласен, что существуют три основных типа, но просто этой классификации недостаточно. Она охватывает только первые три из пяти уровней. Если на первом уровне что-то происходит не так, то развивается психоз, если на втором — синдромы пограничного состояния, на третьем — неврозы. Это в упрощенном виде.
— Понятно. Значит, эта ортодоксальная схема охватывает только три основные категории. Но психиатрия игнорирует высшие уровни развития, отрицает существование души и духа, и именно этот пробел ты хочешь заполнить в своих «Трансформациях», правда?
Становилось темнее, при свете взошедшей полной луны в сумерках мерцали огни Мьюир-Бич.
— Именно так. Душа — в том смысле, в котором я использую это понятие, — это что-то вроде временного пристанища на полпути между индивидуальным самосознанием и надличностным, или трансперсональным Духом. Душа — это Свидетель, который живет только в тебе и ни в ком больше. В этом смысле душа — это вместилище Свидетеля. Когда ты добираешься до четвертой ступени, ты становишься Свидетелем, подлинным «Я». А когда поднимаешься еще выше, то сам Свидетель растворяется во всем том, за чем он наблюдал, — иными словами, ты обретаешь единство со всеми объектами, которые ты осознаешь. Ты уже не наблюдаешь за облаками — ты становишься облаками. Это уровень Духа.
— Значит… — Трейя помедлила, — для души это одновременно и хорошо и плохо.
— Видишь ли, Душа, или Свидетель, внутри тебя, — это кратчайшая дорога, ведущая к Духу, и одновременно последний барьер на пути к нему. Если можно гак выразиться, только с позиции Свидетеля можно прыгнуть прямо в сферу Духа. Но в результате сам Свидетель должен раствориться, умереть. Даже собственную душу надо принести в жертву, отпустить, чтобы обрести абсолютное единство с Духом. В конце концов, душа — это последняя преграда, слабый узелок, который сковывает универсальный Дух, последняя и самая тонкая форма существования индивидуального самосознания, и этот последний узелок должен быть развязан. Скажем так: это последняя смерть. Сначала в нас умирает материальная самость (то есть мы перестаем отождествляться с ней), потом в нас умирает исключительная отождествленность с телесной самостью, затем — с ментальной самостью и наконец — с душевной. В дзен это называется «Великая Смерть». Все наши умершие самости мы превращаем в ступеньки, по которым продвигаемся вверх. Каждая смерть на более низком уровне означает возрождение на уровне более высоком, пока мы не придем к окончательному возрождению, освобождению, просветлению.
— Подожди. Почему именно душа является последним препятствием? Если она служит домом для Свидетеля, то почему это препятствие? Ведь Свидетель не отождествляется с другими индивидуальными объектами, он только беспристрастно осознает эти объекты?
— В том-то и дело. Это правда: Свидетеля нельзя отождествить с эго или каким-либо другим ментальным объектом; он просто безучастно наблюдает за всеми объектами. Но при этом обособлен от всех объектов, за которыми он наблюдает. Иными словами, наличие Свидетеля предполагает пусть и слабую, но все-таки существующую форму субъектно-объектного дуализма. Свидетель — это огромный шаг вперед, это необходимая и важная ступень в медитации, но не завершающая. Когда же, наконец, Свидетель-душа перестает существовать, он растворяется во всем том, что свидетельствовал. И тогда дуализм субъекта/объекта исчезает, и остается только чистое недвойственное осознавание. Один известный мастер дзен, достигнув просветления, сказал: «Если я слышу, как звенит колокольчик, для меня больше нет «я» и «колокольчика», есть только «звон». Все вокруг продолжает возникать от момента к моменту, но уже нет никого, кто бы был отделенным или отчужденным от этого. То, откуда ты смотришь, и то, на что ты смотришь, оказывается одним и тем же. Между субъектом и объектом больше нет противоречий, нет противопоставлений, есть только непрекращающийся поток жизни, безупречно чистый, светлый, открытый. Я есть все возникающее. Вспомните это прекрасное высказывание Догэна: «Изучить Дхарму — значит изучить себя; изучить себя — значит забыть себя; забыть себя — значит объединиться со всеми вещами и просветлеть во всех вещах».
— Я его помню, оно — одно из моих любимых. Мистики иногда называют это окончательное состояние «Единое Я» или «Единый Ум», но все дело в том, что на этой стадии Самость составляет единство со всем окружающим, так что это не «я» в общепринятом смысле.
— Именно так. Реальная Самость и есть реальный мир, без всякого разделения между ними, поэтому иногда мистики говорят, что не существует «я» и не существует мира. Но они имеют в виду только одно: не существует отдельного «я», не существует отдельного мира. Экхарт называет это объединением без смешения.
Так случилось, что я очень хорошо знал, что творится в нашем мире, и поэтому мог чувствовать только смешение с замешательством, иными словами — был в полном отчаянии. Я встал и включил свет.
— Солнышко, давай же наконец поедим.
Трейя молчала, и то, о чем мы молчали, повисло в воздухе. Она отвернулась, потом повернулась снова и прямо посмотрела на меня.
— Я решила, что ни я, никто другой больше не заставят меня думать, что я в этом виновата или что это мешает мне жить, — проговорила она наконец.
— Я знаю, милая, я знаю…
Я сел и обнял ее. Трейя тихо заплакала. Потом она перестала плакать, и мы сидели вдвоем в тишине, не говоря ни слова. Я встал и приготовил спагетти, и мы поужинали, сидя на крыльце и наблюдая за тем, как лунный свет играет на маленькой пряди океана, уголок которого был виден в просвете между деревьями.
Глава 7 «Моя жизнь внезапно пошла под откос»
Четвертак со звоном падает внутрь телефона-автомата. У меня только что кончились занятия по профессиональной этике; сейчас понедельник, середина солнечного дня в начале декабря. Сосредоточенно набирая номер доктора Ричардса, стараюсь ничем не загружать свой ум, но за этой пустотой я чувствую безмолвное: «О Господи, умоляю, только не это». Вокруг меня люди, они заполняют коридоры школы, некоторые вышли с занятий, которые только что закончились, другие собираются на занятия, начинающиеся в 17.45. Телефон висит в самом многолюдном месте, я отворачиваюсь и пытаюсь оградиться от мира, пока вслушиваюсь в телефонные гудки.
— Здравствуйте. Это кабинет доктора Ричардса.
— Здравствуйте. Это Терри Киллам Уилбер. Могу я поговорить с доктором Ричардсом?
Я едва не произношу «с Питером». Никак не могу понять, как мне обращаться: «доктор Ричардс» — чересчур официально, а «Питер» — слишком фамильярно для нашего делового общения.
— Добрый день, Терри. Это доктор Ричардс. Мы только что получили результаты теста. Мне очень жаль, но оказалось, что это рак. Я не понимаю как следует, в чем тут дело, слишком уж это необычный рецидив, особенно если учесть, что место, где появились уплотнения, находится именно в той области, которая подверглась облучению. Но волноваться не надо: я бы сказал, что это всего лишь местный рецидив. С ним можно справиться. Когда вы могли бы к нам зайти?
Проклятие. Я так и знала. Эти чертовы маленькие пупырышки, которые так похожи на комариные укусы, разве что не были красными и не чесались. Они были слишком странными и появились в слишком подозрительном месте, чтобы быть не чем-нибудь, а именно раком, и я это знала, как ни старались меня разубедить. Всего лишь пять маленьких бугорков под кожей, чуть ниже шрама, оставшегося от трубки, через которую делали дренаж той области частичной мастэктомии. Трубки, через которую вытянули массу полупрозрачной жидкости, трубки, которую не вытаскивали еще неделю после того, как я год назад выписалась из больницы, трубки, от которой мне было так больно, когда доктор Ричардс ее вытаскивал. Ох, я до сих пор это помню. Может быть, на том ее конце оставалось несколько раковых клеток, и она занесла их под кожу. Значит, снова рак. Второй раунд. Ну почему облучение не убило эти клетки?
Я назначила встречу с доктором Ричардсом на следующий день. Выйдя из здания на солнечный свет, прошла квартал до своей машины и поехала на консультацию. Помню, что, остановившись перед светофором, я обратила внимание на продуктовый магазин и заманчивый набор фруктов на лотках, выставленных снаружи, а в голове у меня крутился рефрен: «Рецидив. Рецидив. У меня рецидив». У меня было странное чувство, словно я наблюдаю за собой откуда-то сверху — как я еду по городу в своей компактной красной машине. У меня появилось чувство, что я в одно мгновение стала другим человеком. Я уже больше не была женщиной, у которой был рак (логическое ударение — на прошедшем времени), я была женщиной, у которой рецидив, и этот факт переносит меня в совершенно другую группу, в другую статистическую графу. И мое будущее — и будущее Кена — тоже станет другим. Моя жизнь пошла под откос — внезапно, без предупреждения. У меня рецидив. Я все еще больна раком. Ничто не закончилось.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |