Создание образа как глобальная политика-это действительно новое явление в огромном арсенале человеческих глупостей, увековеченных в истории, однако вранье как таковое - это не новая и вовсе не неизбежная политическая глупость. Ложь в чрезвычайных ситуациях, ложь по поводу особых секретов, особенно в военных делах, которые нужно защищать от врага, всегда считалась оправданной. Это не была тотальная ложь, это была бдительно охраняемая привилегия небольшого числа людей, прибереженная для чрезвычайных обстоятельств, тогда как созданию образа, внешне безобидной лжи Мэдисон-авеню, было позволено распространяться на всех уровнях каждой из государственных служб, военных и гражданских: фальшивые данные о потерях при выполнении заданий "найти и уничтожить", сфальсифицированные послеполетные отчеты ВВС, неизменные победные реляции в Вашингтон, в случае посла Мартина продолжавшиеся до того момента, когда он сел в вертолет, чтобы эвакуироваться. Эта ложь не скрывала секретов ни от друга, ни от врага; она и не была предназначена для этого. Эта ложь была нужна, чтобы манипулировать Конгрессом и убеждать народ Соединенных Штатов, что все в порядке.
Ложь как образ жизни также не нова в политике, по крайней мере, в этом столетии. Эта стратегия была вполне успешна в странах, где господствовал тоталитаризм; в этих странах основанием для лжи была идеология, а не образ. Ее успех, как всем нам известно, был ошеломляющим, но обеспечивался он террором, а не скрытым убеждением, и результаты этой политики не слишком вдохновляют: помимо прочих соображений, тотальная ложь была одной из причин того, что Советская Россия до сих пор остается по сути слаборазвитой и малонаселенной страной.
В нашей ситуации ключевой момент в использовании тотальной лжи состоит в том, что она может работать только благодаря террору, то есть посредством вмешательства в политические процессы преступным образом. Это то, что происходило в гигантских масштабах в Германии и России в тридцатые и сороковые годы, когда правительства двух великих держав были в руках массовых убийц. Когда после поражения и самоубийства Гитлера и внезапной смерти Сталина все кончилось, в обеих странах для сокрытия невероятных свидетельств прошлого были использованы средства создания политического образа. Правительство Аденауэра в Германии сочло необходимым скрыть тот факт, что Гитлеру не просто помогали некоторые "военные преступники", но поддерживало большинство немцев, а Хрущев в своей знаменитой речи на XX съезде партии сделал вид, что все это было следствием прискорбного "культа личности" Сталина. В обоих случаях эта ложь была тем, что мы сегодня назвали бы "дымовой завесой", и ее считали необходимой, чтобы дать людям возможность вернуться из чудовищного прошлого, оставившего в стране бесчисленное количество преступников, и вновь обрести своего рода нормальность.
В Германии эта стратегия была очень успешной, и страна действительно быстро восстановилась, тогда как Россия не вернулась к тому, что мы могли бы назвать нормальным -она вернулась к деспотизму; и не стоит забывать, что переход от тотального владычества с миллионами абсолютно невинных жертв к тираническому режиму, при котором людей преследуют только за его неприятие, возможно, лучше считать нормой для российской истории. Сегодня самое серьезное последствие ужасных катастроф в Европе 1930-1940-х годов -это то, что данный вид кровопролитной преступности остался осознанным или неосознанным стандартом, по которому мы оцениваем, что в политике разрешено, а что запрещено. Общественное мнение обладает опасной склонностью потворствовать не уличным преступлениям, но всем политическим грехам, за исключением убийства.
Уотергейт ознаменовал собой проникновение преступности в политические процессы этой страны, но, по сравнению с тем, что уже произошло в нашем кошмарном столетии, его последствия - очевидная ложь, как в Тонкинской резолюции, для манипуляции Конгрессом, несколько третьесортных краж с проникновением, неумеренная ложь для сокрытия этих краж, преследование граждан
Федеральной налоговой службой, попытка создания спецслужбы, подчиненной исключительно исполнительной власти,-были настолько незначительными, что их всегда было трудно воспринимать всерьез. Особенно верно это было в отношении иностранных наблюдателей и комментаторов, потому что никто из них не родился в стране, где Конституция действительно является основным законом государства, как это здесь было на протяжении двухсот лет. Поэтому определенные прегрешения, которые в этой стране на самом деле считаются преступлениями, в других государствах не воспринимаются в качестве таковых.
Но даже мы, граждане, причем граждане, находящиеся в оппозиции к администрации по меньшей мере с 1965 года, испытывали некоторые трудности после выборочной публикации записей переговоров Никсона. Читая их, мы чувствуем, что переоценили Никсона, так же как и его администрацию, хотя мы определенно не переоценили катастрофические результаты нашего азиатского приключения. Действия Никсона ввели нас в заблуждение, так как мы полагали, что столкнулись с умышленным насилием над основным законом страны, с покушением на отмену Конституции и институтов свободы. Ретроспективно создается впечатление, что не было никаких грандиозных планов, была "всего лишь" твердая решимость покончить с любым законом, конституционным или нет, который стоял на пути продвижения идей, вдохновленных скорее жадностью и мстительностью, чем стремлением к власти или какой-либо отчетливой политической программой. Другими словами, все так, как будто бы кучка мошенников, довольно бездарных мафиози, успешно присвоила власть над "самой могущественной державой на земле". В этом же ряду стоит, например, соображение, что кризис доверия, который, по словам администрации, угрожает нашим отношениям с зарубежными странами, якобы потерявшим доверие к нашим обязательствам, на самом деле угрожает внутренним, а не международным делам. Какими бы ни были причины разложения американской власти, выходки никсоновской администрации, убежденной, что грязные трюки -это все, что нужно для успеха, вряд ли входит в число этих причин. Все это, конечно, не слишком утешительно, но преступления Никсона все же были крайне далеки от тех преступлений, с которыми мы были склонны их сравнивать. И все же есть несколько параллелей, которые, я думаю, по праву заслуживают нашего внимания.
В первую очередь, это тот неудобный факт, что в окружении Никсона было достаточно людей, не входивших в узкий круг его близких друзей и не отобранных им самим, но тем не менее остававшихся с ним, иногда до последнего, даже зная об "ужасах" в Белом доме достаточно, чтобы не допустить простого манипулирования ими. Это правда, что сам Никсон никогда не доверял им, но как могли они доверять этому человеку, который за свою долгую и не очень-то достойную публичную карьеру доказал, что ему нельзя доверять. Этот же неудобный вопрос, конечно, можно задать - даже с большими на то основаниями - и в отношении людей, которые окружали Гитлера и Сталина и помогали им. Люди с подлинно преступными инстинктами, действующие по принуждению, встречаются нечасто, и такой тип людей мало распространен среди политиков и государственных деятелей по той простой причине, что их особая профессия, профессия в публичной сфере, требует публичности, а преступники, как правило, не имеют большого желания появляться на публике. Проблема, я думаю, не столько в том, что власть развращает, сколько в том, что аура власти, ее чарующие атрибуты пленяют больше, чем сама власть; ведь все те люди, которые были известны в этом веке злоупотреблениями властью вплоть до откровенных преступлений, были порочны задолго до того, как достигли власти. Помощникам, чтобы стать соучастниками преступлений, необходима вседозволенность, уверенность, что они будут выше закона. Мы ничего об этом не знаем наверняка; но все рассуждения о внутреннем конфликте между характером и властью страдают склонностью огульно приравнивать прирожденных преступников и тех, кто просто стремится способствовать тому, чтобы однажды общественное мнение или "привилегия исполнительной власти" защитили их от наказания.
Что касается самих преступников, кажется, что основная слабость их характера,- это довольно наивное допущение, что все люди на самом деле одинаковы и что порочность натуры - это неотъемлемая часть человеческого существования, если освободить его от лицемерия и общепринятых клише. Величайшей ошибкой Никсона - помимо того, что он вовремя не сжег пленки,- была недооценка неподкупности судов и прессы.
Водоворот событий, произошедших за последние недели, на мгновение почти разорвал в клочья ложь, сотканную никсоновской администрацией, и предшествующую ей паутину, сплетенную создателями образов. Эти события вытащили на свет неприкрытые факты во всей их жестокой силе, вывалив их словно груду обломков; на миг показалось, что проклятия обрушились на голову проклинающих. Но людям, которые так долго жили с эйфорическим настроем "успех притягивает успех", оказалось непросто принять логическое следствие "неудача притягивает неудачу". Так что, наверное, вполне естественно, что первой реакцией администрации Форда была попытка создать новый образ, который мог бы, по крайней мере, сгладить неудачу, смягчить признание поражения.
Полагая, что "самой могущественной державе на земле" не хватит внутренней силы смириться с поражением, и под предлогом того, что стране угрожает новый изоляционизм, никаких признаков которого на деле не наблюдалось, администрация начала политику встречных обвинений против Конгресса, и нам, как и многим другим странам ранее, предложили легенду об ударе ножом в спину, которую обычно выдумывают генералы, проигравшие войну, и которую наиболее убедительно отстаивали в нашем случае генерал Уильям Уэстморленд и генерал Максвелл Тэйлор.
Сам президент Форд высказывал более широкие взгляды, чем эти генералы. Заметив, что время имеет свойство двигаться вперед при любых обстоятельствах, он неоднократно советовал нам уподобиться времени и предупреждал, что взгляд назад может привести лишь к взаимным обвинением - забывая, что он отказался объявить безоговорочную амнистию, проверенное временем средство залечивания ран разобщенной нации. Он призывал нас сделать то, чего не сделал сам - забыть прошлое и с радостью начать новую главу истории. По сравнению с изощренными способами, которые на протяжении многих лет применялись, чтобы прикрыть неприятные факты пеленой образов, поразительно возвращение к старейшему методу человечества по избавлению от неприятных реалий-забвению. Несомненно, окажись этот метод успешным, он сработал бы лучше, чем все образы, которыми пытались заменить реальность. Забудем Вьетнам, забудем Уотергейт, забудем все попытки сделать хорошую мину при плохой игре, связанные преждевременными извинениями президента за главного фигуранта этого дела, человека, который и сегодня отказывается признать свою вину; не амнистия, а амнезия исцелит все наши раны.
Одним из нововведений тоталитарного правительства был метод создания гигантских лакун, в которые прятали нежелательные факты и события,-такое огромное предприятие могло быть осуществлено только путем убийства миллионов людей, бывших участников или свидетелей событий прошлого. Ибо прошлое было приговорено к забвению, будто бы его и не было. Конечно, никто не собирался следовать беспощадной логике правителей прошлого, особенно если учесть, что, насколько нам известно, успеха им добиться не удалось. В нашем случае не террор, но убеждение, вводимое через давление и манипуляцию общественным мнением, должно было принести успех там, где провалился террор. Общественное мнение вначале нелегко поддавалось попыткам Президента манипулировать им: первой реакцией на произошедшее был стремительно возросший поток статей и книг о "Вьетнаме" и "Уотергейте", большинство из которых были движимы не столько стремлением сообщить нам факты, сколько -вновь и вновь вспоминая старое изречение: "Те, кто не учится на своих ошибках, обречены повторять их" -извлекать и преподавать нам уроки, которые мы, как предполагается, можем почерпнуть из недавнего прошлого.
И если история -а не историки, которые извлекают самые разные уроки из своих интерпретаций истории - действительно может нас чему-то научить, то только тому, что ее предсказания выглядят еще более непонятными и невразумительными, чем печально известные своей ненадежностью пророчества Аполлона Дельфийского. Я скорее поверю вслед за Фолкнером, что "Прошлое не бывает мертво. А это даже не прошлое", по той простой причине, что мир, в котором мы живем, в любой момент есть мир прошлого; он состоит из памятников и следов того, что было сделано - к лучшему или к худшему -людьми; факты прошлого -это ставшее (как подсказывает латинское происхождение слова: fiery -factum est). Другими словами, прошлое действительно преследует нас; назначение прошлого - преследовать нас, живущих в настоящем, и принуждать нас жить в мире, какой он есть, то есть каким он стал.
Я уже говорила, что водоворот последних событий будто бы воплотил в жизнь пословицу "проклятия обрушиваются на голову проклинающего", и я использовала это выражение, поскольку оно отражает "эффект бумеранга", неожиданное разрушительное зло, обрушивающееся на голову злоумышленника, чего так боялись империалистические политики прошлых поколений. Предчувствие этого эффекта действительно сильно сдерживало их в том, что они делали в дальних странах со странными чужеземцами. Не будем благодарить судьбу, но отметим - кратко и, разумеется, не исчерпывающим образом - некоторые из наиболее очевидных разрушительных последствий, винить в которых нужно не козлов отпущения, иностранных или отечественных, а только самих себя. Начнем с экономики, внезапный поворот которой от подъема к депрессии не был никем предсказан и которая серьезно обострила последние события в Нью-Йорке.
Выскажу сначала очевидную мысль: инфляция и девальвация неизбежны после проигрыша в войне, и только наше нежелание признать сокрушительное поражение толкает нас на бесполезные поиски "глубинных причин". Только победа с приобретением новых территорий и репарациями по мирному договору может компенсировать абсолютно непродуктивные военные расходы. В случае этой войны, которую мы проиграли, такое было бы невозможно при любом исходе, так как мы не планировали расширять территорию и даже предложили (хотя, очевидно, никогда не собирались выплачивать) Северному Вьетнаму два с половиной миллиарда долларов на восстановление страны. Для тех, кто жаждет "извлекать уроки" из истории, есть банальный урок: даже непомерно богатый может обанкротиться. Но, конечно, этим внезапно поразивший нас кризис не ограничивается.
Великую депрессию 1930-х, которая из Соединенных Штатов распространилась на всю Европу, не удалось обуздать ни одной стране, как не удалось после нее и восстановиться - "Новый курс" в Америке был в этом отношении не столь бесплодным, как известные своей неэффективностьюNotverordnun- gen, чрезвычайные меры в умирающей Веймарской республике. Депрессия завершилась только благодаря внезапной и политически вынужденной милитаризацией экономики, сначала в Германии, где Гитлер к 1936 году ликвидировал Депрессию и вызванную ей безработицу, а затем, с началом войны, в Соединенных Штатах. Этот крайне важный факт был заметен всем, но он был немедленно скрыт за таким огромным количеством замысловатых экономических теорий, что публика осталась незаинтересованной. Насколько я знаю, ни один автор, кроме Сейлора Мелмана, не считал нужным воспринимать его всерьез (см. его книгу "Упадок американского капитализма", которая, по мнению рецензента wiNew
York Times Book Review, "содержит столько данных, сколько хватило был для трех книг такого объема"), и работа Мелмана не принадлежит магистральному направлению экономической теории. Но, хотя этот основной факт, сам по себе довольно пугающий, оставался не замеченным почти во всех публичных дискуссиях, многие вскоре стали считать, что промышленные "компании занимаются не производством товаров, а производством рабочих мест".
Этот принцип, возможно, берет свое начало в Пентагоне, но он все же распространился по всей стране. Милитаризированная экономика как средство спасения от безработицы и депрессии действительно сопровождалась широкомасштабным использованием различных изобретений, объединяемых под рубрикой автоматизации, которые, как на это добросовестно указывали еще пятнадцать или двадцать лет назад, означают резкое сокращение рабочих мест. Но полемика об автоматизации и безработице быстро прекратилась по той простой причине, что казалось, что искусственное раздувание штатов и другие подобные практики, частично, но только частично проводимые благодаря огромной власти профсоюзов, служат средством решения проблемы. Сегодня почти все согласны с тем, что мы должны производить автомобили для того, чтобы сохранять рабочие места, а не для того, чтобы они возили людей.
Не секрет, что миллиарды долларов, которые Пентагон требует на военную промышленность, нужны не для "национальной безопасности", а для удержания экономики от краха. В то время когда война, как рациональное средство политики, стала своего рода роскошью, оправданной лишь для небольших держав, торговля оружием и производство оружия стали наиболее быстро растущим бизнесом, и Соединенные Штаты - "бесспорно, крупнейший мировой торговец оружием". Как печально отметил премьер-министр Канады Пьер Трюдо, когда его недавно подвергли критике за продажу Соединенным Штатам оружия, которое в результате использовалось во Вьетнаме, все это стало "выбором между грязными руками и пустыми животами".
В этих обстоятельствах, как совершенно справедливо замечает Мелман, "неэффективность [возрастала] во благо страны", и нам пришлось иметь дело с суетой и, к сожалению, очень успешной политикой "решения" вполне реальных проблем с помощью хитрых трюков, позволяющих лишь на время избавиться от этих проблем.
Возможно, то, что экономический кризис, усугубленный возможным разорением крупнейших городов страны, сделал больше для того, чтобы отодвинуть Уотергейт на задний план, чем всевозможные попытки двух администраций вместе взятые, служит признаком пробуждающегося чувства реальности. Но поразительные последствия вынужденной отставки Никсона все еще дают о себе знать. Форда, неизбранного президента, назначенного Никсоном из-за того, что тот был одним из самых последовательных его сторонников в Конгрессе, приветствовали с диким восторгом. "За несколько дней, едва ли не за несколько часов Джеральд Форд разогнал тучи, столь долго нависавшие над Белым домом; можно сказать, что над Вашингтоном вновь засветило солнце",- заявил Артур Шлезингер, один из тех интеллектуалов, от которых, конечно, в последнюю очередь ожидаешь того, что он втайне лелеет тоску по "человеку верхом на лошади". И такой была инстинктивная реакция подавляющего большинства американцев. Шлезингер, возможно, изменил свое мнение после преждевременных извинений Форда, но события того времени продемонстрировали, насколько хорошо он передал настроения страны этой поспешной оценкой. Никсон подал в отставку, поскольку был уверен, что ему предъявят обвинения в сокрытии Уотергейта; нормальной реакцией тех, кого волновали "ужасы" в Белом доме, было бы продолжать выяснять, кто на самом деле раздул это дело так, что затем его потребовалось скрывать. Но, насколько я знаю, этот вопрос всерьез был поставлен и рассмотрен только в одной статье - статье Мэри Маккарти в New York Review of Books. Те, кто уже был обвинен и осужден за участие в сокрытии скандала, были завалены предложениями рассказать свою историю от издателей, прессы и телевидения, а также университетов. Никто не сомневается, что истории будут рассказаны так, чтобы выгородить самих рассказчиков, и в наибольшей степени - история, которую сам Никсон собирается опубликовать и получить за нее, как думает его агент, двухмиллионный аванс. Как ни печально мне об этом говорить, эти предложения вызваны отнюдь не политическими причинами; они отражают состояние рынка и его требование "позитивных образов", то есть запрос на еще большую ложь и фальсификацию - на этот раз, чтобы оправдать сокрытие информации и реабилитировать преступников.
Нам теперь приходится иметь дело с глубоко укоренившейся культурой образности, которая вызывает не меньшую зависимость, чем наркотики. На мой взгляд, ничто не расскажет нам об этой зависимости больше, чем реакция публики, а также Конгресса, на нашу победу в Камбодже,- по мнению многих, это "то, что доктор прописал" (Сульцбергер), чтобы залечить раны от поражения во Вьетнаме.
Да, "то славная была победа! " (эта меткая цитата была приведена Джеймсом Рестоном из New York Times); и, будем надеяться, это был в конечном счете апофеоз разложения власти в Соединенных Штатах, апофеоз самоуверенности, когда победа над одной из самых крошечных и беспомощных стран вдохновляет жителей государства, которое всего лишь пару десятилетий назад действительно было "самой могущественной державой на земле".
Дамы и господа, сейчас, когда мы медленно выползаем из-под завалов событий последних лет, не будем забывать эти годы заблуждений, дабы не стать полностью недостойными славного начала двухсотлетней давности. Когда нам аукаются последствия наших действий, попробуем хотя бы приветствовать их. Попробуем не прятаться за утопическими образами, теориями или просто глупостями. Величайшим достижением Республики была способность уделять должное внимание и лучшему, и худшему в людях во имя свободы.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 36 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |