-Он очень большой! – восхищенно воскликнула она, забыв про минутные страдания.
-Его зовут Юлий – подойдя к нему, я игриво хлопнул его по широкой шее, от чего он так же игриво повел на меня свою морду. Когда он успокоился, Апполинария не сводя с него глаз, наглаживала Юлия по гриве, которая, несмотря на яркий свет, оставалась смольно черной и блестящей, словно черный персидский шелк.
-Такого красивого коня, я еще никогда не видела – учтиво улыбнулась она, поглаживая морду.
-Для самой красивой женщины, самый красивый конь, прошу – пригласил ее я, подавая руку, чтобы начать мучительные учения. Она сначала боязливо дернулась, но я, взяв ее крепко за руку, успокоил и внушил доверие.
Вообще мне ловко удается внушать доверие своей непоколебимой персоной. Вокруг меня не ходят порочные слухи, всего лишь шепот про мое любовное состояние, но эти слухи касаются всех. С самого детства я внушал доверие ко всем, особенно к матери. Я мог соврать так, что она бы не на жизнь, а насмерть отстаивала бы мою клевету, которая никогда не была бы, потом раскрыта. Конечно, этим не стоит гордиться, но суть моя такова.
В начале обучения и учил ее, как наладить язык с животным.
-Коню нужно доказать, что он может тебе доверять, путем сладострастий, а не мучительных изнуряющих избиений. – поучительно, словно старый мудрец я рассказывал Апполинарии, которая в свою очередь внимательно слушала меня, будто это очень важно для нее. - С Юлием я нашел язык сразу, после того как купил, и с тех пор я ни одной другой узды в руки не брал.
-Вы так ему верны? – спросила она
-Конечно, он меня ни разу не подводил, не заставлял краснеть или не ужимался при всей его прыткости – она лишь одобрительно улыбнулась и снова одной рукой погладила коня, ведь второй я крепко сжимал ее ладонь. – Что же начнем? – решительно сказал я, вздымая над собой Апполинарию, чтобы посадить в седло. Она уверенно вцепилась в узду одной рукой, а второй резво поправила складки своего легкого платья. Мы начали двигаться очень медленно, чтобы она смогла привыкнуть к езде верхом. Мы катались не менее полутора часа, а потом я спешил ее и наказал заниматься ездой каждый день с подручным конюхом. Когда я сел на коня она неподвижно стояла там около конного двора и лишь светлыми глазами смотрела на то, как я удаляюсь прочь от их усадьбы снова и снова.
Глава 3. 4 месяцев назад.
Хворь
Прошло около двух недель с того момента как я последний раз навещал Костомаровых и со мной приключилась не то чтобы беда, небольшое недоразумение. Я заболел. Хворь это незаразная, но довольно прогрессирующая. Лекарь, что ведет мою болезнь еще с лагерных времен сказал, что раньше такого не видел, но выписал мне пару рецептов на основе каких-то диких трав. Я бы не сторожился этой болезни если бы не ее изнуряющие болезненные симптомы. Постоянный озноб, трясучка, отеки, не контролирование эмоций – все это страшно томит меня день изо дня. Вчера я чтобы заглушить боль надрался в край и уснул прямо на кресле, словно пьяная собака, к счастью я свалился ночью с него и добрался до постели еле перебирая ноги. Исидор очень за меня переживает, боится, что у меня что-то серьезное, но я пока что предпочитаю не думать о скором конце. День сегодня солнечный, но я лежу в постели не отрывая головы, вокруг меня мечутся служанки и постоянно спрашивают не нужно ли мне чего-нибудь? Я, конечно, срываюсь на них и велю уйти прочь, но как бы я не кричал они все равно возвращаются чтобы поправить подушку. Я в последние дни ни о чем не думаю, даже пытаюсь не вспоминать о словах Апполинарии и о том, что Эленика хочет заловить меня, словно зайца в супружеские сети. Я стараюсь выздороветь и прогуляться по своему двору. Я мечтаю сходить в свой сиреневый сад, в котором растут около двадцати сиреней и каждая из них для меня особенная. Я мужчина, но порой так ласкает взгляд и нос приятные картины, я мечтаю увидеть там много людей, особенно детей, но видите ли, как бы я не старался все крахом. Женщина, что мне по нраву отрекается от меня, а таких как Эленика у меня под рукой пруд пруди.
Я бы мог снова разглагольствовать о своих бесконечных неудачах, но пришло время обеда.
Я пришел ко столу в назначенное время, пусть там и было что поесть, есть мне совершенно не хотелось. Ни щи, ни жареный цыпленок – ничего. С предложения служанки я выпил кружку чая с лимоном, но от него мне стало еще хуже. Шею будто сломило пополам, словно она веточка, сломившаяся под сильным ветром. Я подозвал Исидора, что стоял неподвижно возле двери и следил за всем, что подают на стол, приказал ему сделать мне массаж шеи, на что он немедленно сдвинулся с места и прильнул к моей спине. Я чувствовал, как его мягкие опухшие от работы руки ездили туда-сюда по шее, создавая легкое неприятное ощущение жжения. Когда мне стало лучше, и судорога с шеи прошла, я велел принести мне коньяку, да покрепче. Я хотел просто напиться, забыться и уйти в спальню, чтобы там лечь и не чувствовать ничего, что может почувствовать человек, особенно больной.
-Может быть не нужно, сэр? – боязливо возразил мне Исидор. Я по нему увидел, как беспокоиться сердце простого бродяги за мое здоровье. И это чувство не купить на рынке, его нужно в себе воспитать. Он работает у меня уже лет 10, может за это время я стал ему хорошим господином, а может и хорошим сыном, которого у него никогда не было. Все это не столь важно, важно лишь то, что он переживает за меня и мое здоровье. Но это лишь его боязнь, со мной из-за пары бокальчиков коньяка ничего не произойдет.
-Не вмешивайся, Исидор – небрежно кинул я ему, скинув руки со своих плеч.
Все, что он мог для меня сделать – это не мешать мне в моих желаниях. Обреченно смотря на меня, словно я умирающая старуха, он отошел туда, где и стоял еще в начале моего обеда и склонил голову на плечи. Мне нисколько его не жаль, наоборот я даже зол на него. Спустя пару минут, в обеденную зашел парнишка, которого я прежде не видел. Он в одной руке держал посеребренное ведёрко с коньяком, а во второй руке белоснежное полотенце, с виду он обучен обиходу за господами, но что-то в нем есть отталкивающее, совершенно неприятное. Он белокур и суховат на лицо, но не в этом его уродство.
-Как тебя зовут? И почему я прежде тебя не видел? – его глаза осторожно взглянули на меня виновато, а потом снова опустились вниз.
-Сэр, он нем. – ответил доходчиво Исидор и опять опустил глаза. Я так и думал, таких людей – имеющих уродство я вижу сразу, не потому что они как-то неправильно и оскорбительно выглядят, а потому что у них сразу виден страх в глазах. Боязнь показаться слабым и беспомощным – вот что лишает их чувства достоинства.
-Ну что ж, тогда наливай! – сказал я, и служанка поставила на стол глубокий бокал для коньяку.
Поначалу я тихо потягивал коньяк, пытаясь расчувствовать дивный вкус терпкого напитка, но потом, выпив раз за разом одну - вторую бокалы, стал терять это легкое чувство. В душе становилось все тяжелее, а в голове становилось все темнее. Не скрою я очень сильно напился и вправду ничего не чувствовал, кроме груза в голове и жжения в груди. В эти минуты мне казалось, никакой болезни нет, наоборот я полон сил.
Мне надоело сидеть в обеденной, и я решил сходить в ванную комнату, чтобы омыть голову, в которую начали сильнее пробивать отголоски алкоголя. Я встал, крепко держась за подлокотник стула, на котором сидел, потому что ноги уже меня не слушались. Исидор мельком подхватил меня и приказал служанке, что стояла с бокалами приготовить постель.
-В туалетную меня! – заплетаясь, сказал я и ухватился второй рукой за этого немого.
Они пронесли меня по лестнице, по которой я носками своих ботинок собрал все ступени. Пьянею я очень быстро, а похмелье у меня очень долгое, чует мое сердце завтра, будет последний день.
Они принесли меня в туалетную и посадили на скамейку, что стояла рядом с резным мраморным умывальником. Я велел им уйти и дождаться меня за дверью. Ели поставив ноги прямо, я с огромным усилием встал и схватился за обойму умывальника, напротив которого висело зеркало. Чуть подняв глаза на свое отражение, я обомлел. В секунду стал синим как покойник. Глаза мои были красными, а вены, что пронзают тело, взбухли, словно я потонул. «Ох, Господь Бог, что со мной такое? никогда ничего прежде не видел. Не уж вот в таком виде я помру?» В ужасе расстегнув халат, в котором я ходил все это время, через волосатую грудь все равно были видны синие и красные вены. От увиденного у меня пропала речь, я лишь смог навалиться на дверь, что бы мне помогли уйти из этой туалетной.
-Мне не хорошо, Исидор, мне не хорошо – кряхтел я Исидору, который распахнув объятья, приготовился меня ловить. В следующие мгновения я не помнил ничего, лишь слышал невнятно голоса, которые вертелись вокруг моей головы.
В тот момент, когда я не видел окружающий мир, я думал о смерти. Бесконечно думал о ней. «Вот сейчас я закрою глаза и не открою их вновь» - говорил я себе, «не увижу Апполинарию, у меня не родиться ребенок, которого я смогу научить мужскому делу – всего этого я не увижу». Честно, я потерял в себя веру, прекратилось то дуновение храбрости, что я в себе воспитывал. Я чувствовал себя уродом, даже хуже, чем немым или слепым – беспомощным. Я уже не чувствовал, что творили с моим телом, я будто выпал из него и попал в сон. Мне не жаль себя, нет, что вы. Я безвольный, эгоист. Когда умер Василий Леонидович – мой друг, я дал себе зарок, что в рот и капли не возьму – вот моя расплата – смерть. Наверное, я уже умер, просто попал туда, где не вижу ни тело, ни людей - одну пустоту. «Что же делать?» - я мысленно закрыл глаза, и все вмиг прекратилось, я очнулся поздним вечером в своей спальне, на кровати в окружении лекарей и служанок. Рядом сидел Ганс Шмидт – немец из соседней губернии, хороший лекарь и мой знакомый, поодаль от него был Исидор с подносом, на котором были разные баночки и веточки из трав.
-Сколько времени прошло? – прошептал я пересохшими губами, будто они ни разу не питали в себя воды.
-Девять часов, Анатолий Романович – ответил Шмидт.
-Что со мной произошло?
-На фоне тяготящей болезни вас парализовало на пару минут, а потом вы пали в обморок, не помните? – удивленно спросил он, но на самом деле я помнил, как меня словил Исидор, потому что я не мог сдвинуть ног. Слова доктора были для меня не утешительными, и чтобы удостовериться в том, что я не парализован, попытался дернуть ногой, и она к моему великому счастью послушно дернулась. Я так и знал, что только мне решать, когда и где умереть. Смерть от пьяного паралича, не лучшая смерть.
-Я назначил вам вот эти настойки – он ткнул своим худым и длинным пальцем на поднос Исидора – будете пить по пять раз в день и… - остановился он и нагнулся ближе к моему лицу – никакого алкоголя, мой друг, никакого! – твердо сказал он и собрав в свой портфель какие-то аппараты вывел Исидора за дверь. Вероятно, объяснить ему, как и чем лечить мое расстройство. Его слова по большому счету для меня ничего не значат, потому что лекаря, что приходили ко мне еще с неделю тому назад выписали то же самое. Мне осточертело пить эту гадость, если уж жизнь не вечна, то и лекарства перед смертью бессильны. Я слышал, как Ганса Шмидта проводили, а вместе с ним ушли и служанки, конечно, пошли распускать слухи о моей хворобе.
То, что я проснулся, значило для меня одно – я Бог, сам себе судья. Предо мной бессильна даже смерть, я почти после самого ухода лекаря вскочил, и почувствовал, что мне совсем хорошо. Я закрыл дверь и попытался саморучно разжечь камин. Конечно, он не с первого раза у меня зажегся, но стоило попытать счастье трижды – пламя вспыхнуло. Я подставил к камину свой излюбленный норковый стул, хотел подтянуть стол, но на нем лежал тот поднос. Настолько он мне казался мусором, что я решил сжечь все то, что на нем находилось. В пламя совсем еще тихое полетел пузырек с какой-то эмульсией зеленого цвета и, попав в огонь, оно загорелось еще ярче и еще сильнее, словно это было что-то слишком горючее. Затем льняной сверток, с какой-то сушеной травой, баночка за баночкой, пузырек за пузырьком. Когда уже сжигать было нечего, я швырнул поднос, словно тарелку, и он с грохотом залетел под кровать. Видно в моей спальне был такой шум, что испуганный Исидор начал прямо-таки ломиться ко мне в комнату, думая, что у меня очередной припадок.
-Господин, вы в порядке? – повторял он и дергал ручку. Я, недолго думая отпер дверь, но не чтобы утешить бедного бродягу, а, чтобы приказать ему:
-Тащи Эль!
-Что? – произнес он не внятно.
-Тащи Эль, я сказал!
-Но вы же…
-Ты что плохо слышишь меня, Исидор? – грубо скомандовал я и ударил его ладонью по груди. Этот жест означал то, что, если он не вернется без Эля я его никогда больше, даже на порог не пущу. Ему, как и другому безвольному человеку, служащему у меня, пришлось идти в винный погреб и нести мне целый маленький бочонок Эля. Пока он нес его мне, я успел снять с себя все, что на мне было, и совершенно голым расселся у камина, сложив ногу на ногу. Наверняка у меня был жар, или же в комнате и вправду было жарко.
Я смотрел на огонь и искрящиеся в нем щепки и думал о том, что меня от смерти много раз что-то спасало, что-то не давало мне уйти из жизни, но в чем мое величие? в чем предназначение?
Когда я потянулся за трубкой, которая лежала в самом столе, в комнату вошел грустный Исидор с бочонком Эля.
-Ваш Эль, сэр. – обреченно сказал он и поставил его на мой столик. Он совершенно удивился, увидев меня в таком виде, но честно говоря, мне было совсем плевать, что там может его расстроить или смутить. Я благополучно даже без трясущихся рук налил бокал, а он не в силах смотреть на меня развернувшись, начал уходить.
-Стой, приведи мне… ту… ну эту…
-Валентину? – произнес он, не поворачиваясь.
-Ну да, наверное.
Как только Исидор вышел я глотнул напиток раз за разом увеличивая глоток, и раз за разом я что-то чувствовал в сердце. Толи боль, толи совесть.
Даже не знаю сколько прошло времени, с того момента как вышел Исидор, но в спальню вошла та самая особа, которую я просил. Она вошла в белой хлопковой рубашке с распущенными, длинными русыми волосами. Ее лицо было круглое, полное и красное. В целом она напоминала мне крестьянскую женщину, что славят в разных баснях о богатырях. Вот только там женщины приличные за своим богатырем хоть в бездну, а эта… дырявая словно сито. Я повернул голову в ее сторону, указывая на кровать, на которую ей стоило лечь и приготовиться, а сам, глотнув до самого дна седьмой по счету бокал, встал и подошел к кровати. Она лежала там совершенно смущенная и красная, к чему шлюхе стеснение? Запрыгнув на кровать, словно дикий зверь я чуть спугнул ее, но честно говоря, для меня человеком она не была – она была собственностью, не имеющей ничего, кроме того, что носит под рубахой и, то что мне так нужно в этот вечер. Я прилег рядом, опираясь на одну руку, а второй рукой расстегивал на ее рубахе пуговицы, которые неохотно поддавались моим опухшим пальцам. Дело было совершенно позднее, поэтому я не торопился, наоборот получал наслаждение от каждого сантиметра ее тела. Я начал, с самого низа пронзая своими бесчувственными поцелуями ее живот, потом большие груди. Когда мы слились воедино, что-то внутри меня стало кружиться, не давая двигаться дальше. Почувствовав с новой силой эту хворь, я слег с нее на кровать и вытер тыльной стороной руки, лившейся с меня пот. Она, посчитав, что я занемог начала вставать с постели, но я что было силы, дернул ее за толстую руку так, что та с грохотом пала на кровать и немного взвизгнула.
Самое странное то, что мне понравилось это чувство – чувство власти над нею. Я снова взобрался на нее, а в голове, словно все стало красным и туманным. Я мертвой хваткой схватил ее за запястья и начал так грубо насиловать ее, что эта молчаливая, до поры до времени, особа начала кричать. Ее крик был для меня, словно чудесное пение нимф, что обитают на скалах, а ее вырывания из-под моей власти, словно соблазнительное деяние. Мои руки поднимались от ладоней к плечам, а от плеч к шее, они сжимались все сильнее и сильнее, словно веревками обвивая ее шею. Власть мне казалась безграничной, я чувствовал себя медведем, что повстречался мне в роковой день, я чувствовал ту мощь, ту ярость – все это пробуждало во мне ажиотаж. Пот лился с меня рекой, я вдыхал в себя запах секса и женского тела, голова начала кружиться, а адреналин выбрасывался в кровь все быстрее и резче. Как только я кончил, то заметил, что эта дырявая не двигается, даже не шевелиться. Я рукой двинул ее, чтобы та пошла прочь, но она не двигалась. Я еще чуть-чуть перевел дух, а потом решил проверить, не заснула ли она. Как бы я хотел, чтобы она заснула, но обнаружил ее совершенно мертвой и недвижимой. Видно в порыве своей мужской похоти я нечаянно задушил беднягу.
Я лежал рядом с ее телом, пока еще теплым, минуты три, а потом в голову начало что-то стрелять. Болезнь это или алкоголь - было не понятно, я присел с краю кровати и схватился за голову, сжимая свои темные кудрявые локоны. Наверное, на тот момент я не осознавал всю дикость своей натуры, осознание пришло ко мне, когда я понял, что она уже никогда не проснется, не уйдет из моей спальни, не увидит этого грешного света. Нотки страха становились симфонным звучанием, мелкая дрожь стала судорогой, а глаза, которые всегда щурились стали похожими на грецкий орех. Я резко встал с кровати перебирая ледяные ноги и опираясь на кроватные столбы начал двигаться к двери. Я знал точно, что где-то рядом есть Исидор, он мне сейчас нужен как никогда.
Открыв дверь, я словно резанный поросенок во все горло закричал
-Исидор! Исидор! Исидор! – я кричал не останавливаясь, а когда во мне силы начали скоропостижно пропадать, то оперся на дверной проем своими широкими плечами и потихоньку начал сползать вниз. В этот момент я не думал, что меня в обнаженном виде могут увидеть служанки или кто-то из служебных, мне казалось я умирал, снова расплачиваясь за свой лживый язык. Когда сил во мне почти не осталось, по лестнице быстрым шагом поднимался Исидор. Я уже мутно видел его издалека, но просто надеялся, что это он. Даже не представляю до чего должен дойти бравый офицер, если его находит слуга полностью обнаженным и трясущимся около собственной спальни.
-Исидор! – начал я шептать ему, потому что мой голос начал пропадать – убери ее оттуда, убери… - я схватился за его плечо и запомнил лишь его взгляд, взгляд которого я еще никогда не видел. Разочарование и дикое сожаление.
Когда он затащил меня в спальню и посадил на норковое кресло, я рукой скинул оттуда все, что лежало – Эль, бокал, капли. Из ящика я достал какой-то потрепанный листок бумаги и засохшее перо. Сейчас мне нужно было как-то восстановиться, и я решил написать письмо. Кому? Вам и так будет понятно.
Она нашла меня глазами,
Среди толпы и суеты.
Я был так слеп, следя ее очами,
Как близок свет чистейшей простоты.
Бывало руки опуская
Я вспоминал души союз
Так нежно тихо излагая,
Ее устами сластный вкус
Мой феникс, мой огонь
Мой жар, мой зной
Моя беда, мой день пустой
Пропав на час, меня не стало
Душа покой в тебе искала
Тебя просила, вас желала
Что ж, конец мой близок
Хоть руку протяни
Судьбой в надежде я описан,
Как грешный отрок от любви.
О, вы моя печаль
Вы – королева горя
Искал я вас не находя покоя
Она нашла меня глазами,
Среди толпы и суеты.
Моя беда, моя отрада
Вы – королева пустоты!
Все что я помню, это как сунул письмо Исидору в лицевой карман фрака и более ничего.
Я проснулся после обеда, а на душе было что-то такое, необъяснимое, горькое, противное. Никогда прежде себя так не чувствовал, отвращение к самому себе, что может быть хуже? Я не знаю сколько проспал, но эти часы мне казались вечностью, после вчерашней ночи и того письма, внутри меня что-то щелкнуло, как будто во мне умерла душа, личность, человек. Я не могу более смотреть на себя в зеркало, боюсь увидеть истинное отражение, но от совести не скрыться. Мне стало очень жаль эту беднягу только сейчас, когда моя голова трезва, а сердце не переставая болит, и ноет. Я верю, что изменился в худшую сторону, наверное, это все из-за этой слепой любви. Она меня рушит из основания. Я более не тот сердцеед – холостяк, я превратился в жуткого затворника-алкоголика. Кто может мне помочь? Я надеялся, что мне поможет Апполинария, что она сжалиться над моим больным сердцем, и не менее больной головой. Но от нее нет и весточки, что ж, наверное, она посчитала мое письмо оскорбительным, но как она говорила ранее мужчины ей отвратительны, особенно, такие как я.
Может действительно нам не суждено быть вместе, может, я слишком плох для нее, а она слишком хороша для меня. Так или иначе, я остаюсь здесь, в полном одиночестве и занимаюсь самоотречением.
Только в три часа я решился встать с кресла, на котором уснул вчера, не в силах спать на злосчастной кровати. Исидор всю ночь провел на кладбище с этим немым, закапывая Валентину на окраине, там, где о ней и не узнают. Они вернулись под утро все в грязи, уставшие и измученные.
Я до сих пор помню тот взгляд Исидора, которым он взглянул на меня, когда я приказал ему избавиться от тела, такого разочарования и сожаления я еще не видел никогда.
В доме было тихо и спокойно, а тихо из-за того, что меня теперь все бояться, служанки шепчутся о том, что я проклят или на мне сглаз какой-то, шепчутся о том, что я безбожный и беспощадный, поэтому в доме стоит тишина, они сидят в своих конурах и трясутся от страха. Я нашел халат, одел домашние тапочки, и вышел в коридор. По чистой случайности по этому проходу шла служанка, такая щупленькая и молоденькая, завидев меня, от страху подпрыгнула и уронила чистое белье на пол. Я лишь посмотрел на нее спокойным взглядом, но не стал подходить, иначе бы ее душа покинула тело. Такого я не ожидал, не думал, что в моем доме слуги будут меня так сильно бояться и осуждать, но моя натура такова.
Я спустился в гостиную, а там никого не было, такое чувство, что я в доме один. Пройдя из гостиной в бакалейную, и не найдя там никого, я пошел в библиотеку, в спальню главной служанки Фёклы, но найти кого-то стало для меня огромным препятствием. Наконец, моим последним шансом найти кого-то, стала спальня Исидора, что была у окна под лестницей. До последнего я не решался зайти туда, но мне нужен был кто-то живой, чтобы можно было отвлечь свои мыли, хоть на минуту. Я потянулся за ручкой, чтобы дернуть ее, но дверь отворилась сама, и показалось темное лицо Исидора.
-Сэр, вам что-то угодно? – медленно спросил он
-Да, Исидор, да – неугомонно шептал я – мне нужна твоя помощь – шепнул я и проникнул к нему в спальню.
-Сэр, если вы беспокоитесь о письме, то я его отдал почтовому, с личным указанием.
-Нет – перебил его я – я не о письме хочу поговорить с тобой – он закрыл дверь на плотный засов и приготовился меня слушать, встав в служебную позу – присядь Исидор, присядь рядом – я указал ему на кресло около дивана, на котором сидел.
Он присел рядом, запахнув свой домашний халат, и приготовился меня слушать. Признаюсь, этот бродяга мне дорог, его мнение очень мудро, а значит важно для меня.
-Исидор, скажи, я изменился? – спросил я и взглянул в его серые глаза, обрамленными глубокими морщинами. Он сначала замялся, но понял, что это наилучший шанс сказать мне правду и попытаться мне помочь.
-Сэр, я знаю вас много лет, и не в моих силах что-то вам запрещать или отказывать вам в чем-то, но за последние месяцы вы стали не собой… - я пытался слушать внимательно, поэтому лицо мое не источало и малейшей эмоции – это немного мешало Исидору говорить обо мне правду, как только я это понял, то принял более щадящее лицо и продолжил слушать. – вы можете посчитать меня лжецом, но это мое виденье… - снова начал он из далека.
-Продолжай! – потребовал я рассудительно.
-Вы стали менее спокойным, такое чувство, что вы чего-то боитесь, а эта болезнь, которой вы болеете, меня пугает еще сильнее. Ваш разум тухнет день ото дня
-От чего так происходит, Исидор?... Порой мне кажется, что внутри я умер, умер тот живой офицер, который был обласкан женским вниманием, а пробудился затворник-маньяк. Как это пережить? Неужели это любовь?
-Ох – обреченно вздохнул он – сэр, это не любовь. Любовь — это когда ты думаешь о ней в светлых мечтах, когда в припадке ярости вспоминаешь о ней, и сердце успокаивается, любовь – это когда весь мир ничтожен, а для вас она – жизнь. Любовь – это когда ее взгляда хватит чтобы согреться в непогожий вечер – он говорил так, как будто сам пережил нечто подобное – а то, что чувствуете вы – это, скорее всего собственничество. Вы не готовы ее уступить, потерять или забыть, вы хотите, чтобы она была вашей, но в вас есть еще капля человечности, вы думаете о ее счастье – это единственное что отличает вас от животного – его слова меня задели за живое, за что-то внутри, что еще как-то шевелиться, и пролили свет на истину человека, который незабвенен этим чувством.
-Ты тоже любил кого-то? – осторожно спросил я
-Да, сэр – кротко ответил он и встал с кресла. Исидор подошел к прикроватному столику, отодвинул первый ящик и достал оттуда книжку в кожаном переплете. Тяжело вздохнув, он сел обратно, держа в руках маленькую книгу. Я посмотрел на него, а он на меня, позже достав маленький обрывок какой-то лощеной бумаги, он протянул мне его. Там была нарисована женщина, очень красивая и богатая. Темнобровая и темноволосая, кавказского типа. У нее был красивый резной венок с вплетенными живыми цветами, сама она была крупного размера, как и подобало женщинам тех времен.
-Ее звали Эн, но для всех других она была Энджишар. Первая жена одного из важных людей в Кавказе. Ее муж, и двое других его жен, жили в разных поместьях. Она жила в Стане-Прилучном, и имела множество слуг, и я тому не исключение. Эн, подобрала меня на дороге, когда я бродягой ходил по Кавказу в поисках жилья и работы. С ее стороны был огромный дар для меня предложить работу и крышу над головой. У нее было 9 детей, хотя самой на тот момент было около 38, она не говорила мне свой возраст, всегда его скрывала, но если самому старшему ребенку было 23, то наверняка ей было за 36.
-Она была красивой – подметил я и отдал рисунок обратно, он, расправив хорошенько края, засунул рисунок поближе к переплету, чтобы тот оставался ровным. – что же стало потом?
-У нас началась любовь, но очень скрытая, ведь она замужняя женщина старше меня на десяток лет, и ее положение никогда бы даже не позволило чего-то подобного. Поэтому у нас не было поцелуев как у всех, зато было нечто иное, чего нет у молодых, как вы, сейчас. Чувство заботы, переживания, скрытого, но властного влечения друг к другу – он опустил голову, а по седым вискам покатился пот. он очень нервничал и переживал, от чего я так и не понял, но потом все стало понятно. – она умирала на моих глазах… а я не в силах был помочь, но встал бы грудью за нее перед смертью. Эн умирала очень долго и очень мучительно, словно она была последней грешницей на земле. Мы не могли поговорить, потому что ее постоянно окружали, то дети, то муж, то его жены. В последний миг она не сводила с меня глаз, даже когда ее муж держал за руку, она смотрела на меня, а из измученных глаз ее, капали жаркие слезы. – он снова остановился, я видел, как ему тяжело об этом говорить - вы сгорите Анатолий Романович, сгорите от любви, так и не испытав ее на самом деле… - его глаза намокли, а голос размяк. Мы сидели в тишине, и каждый из нас думал о чем-то своем, я думал о настоящей любви, которую в действительности не испытываю, или испытываю, а он снова переживал тот день, когда умерла его любимая. Мы бы просидели в своих мыслях еще много времени, но тут в дверь кто-то начал ломиться, словно ошпаренный крапивой. Исидор от неожиданности подскочил, а я лишь выпал из мыслей и повернул на дверь голову, он подбежал к двери и снял ее с засова. Там стоял этот чумной немой и завидев меня чуть успокоился, но это было не на долго. Он начал хаотично махать руками, тягая за собой не одетого Исидора.
-Что случилось? – задал я вопрос, совсем позабыв о том, что он немой.
-Пока не знаю, сер, но сейчас все выясню. – сказал Исидор и вышел за дверь.
Я остался в комнате совершенно один, и чтобы скоротать время начал рассматривать, чем живет мой камердинер.
На стене, которая была слева от двери, весели картины каких-то женщин и мужчин, у Исидора нет семьи, но полно картинок с его несбыточной мечтой. Рядом стоял комод с живыми цветами, они как раз кстати разбавляли темную обстановку спальни. В ней не было ничего примечательного, наоборот что-то грустное и тяжелое, под стать его жизни. Вдруг я услышал какие-то голоса, точнее один женский, совершенно точно. В душе, словно что-то забилось. Я в надежде открыл дверь в предвкушении встречи с Апполинарией, что прочитала мое письмо. Идя по коридору, что ведет к главному входу, я все сильнее слышал громкий голос и тут, выходя с гостиной, наконец, увидел одну женщину. Она была одета в легкое кружевное платье, с зачесанными назад светлыми волосами и я сразу понял, что это не Апполинария, а кто-то другой.
Будто услышав мою бесшумную тень, она оглянулась. Это была моя мать. Как я мог сразу не узнать ее? Она, как и раньше посмотрела на меня теплыми глазами, которых мне так не хватает в эти последние месяцы и, как раньше распахнула руки, чтобы принять меня в объятья. Я молниеносно подошел к ней, и вся горечь на душе в раз расселась. Мы стояли на пороге дома и наслаждались неожиданной встречей.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |