Сенека приветствует Луцилия! 75 страница

Будь здоров.

Письмо девяносто первое (XCI).

Сенека приветствует Луцилия!

Нашего Либералиса опечалила весть о пожаре, дотла спалившем Лугдунскую колонию. Такое несчастье хоть кого взволнует, что же говорить о человеке, который так любит родной город! Вот и вышло так, что ему понадобилась вся твёрдость духа, которую он закалял против любых бед, каких только можно опасаться, как ему казалось. А такого неожиданного и, пожалуй, неслыханного бедствия не боялись, и я этому не удивляюсь, ведь не бывало даже таких примеров! Многие города страдали от огня, – ни один не был уничтожен. Даже там, где дома поджигала вражеская рука, во многих местах пламя гасло, и хоть его тем временем раздували, редко оно пожирало всё и ничего не оставляло оружию. Даже и землетрясенья вряд ли бывали такими сильными и пагубными, чтобы разрушить целые города. И нигде, в конце концов, не случалось таких пожаров, чтобы ничего не осталось для другого пожара. А тут столько прекрасных творений, каждое из которых могло бы прославить любой город, погубила одна ночь; в самую мирную пору случилось такое, чего и на войне нет причин бояться. Кто бы мог поверить? Теперь, когда во всём мире царит спокойствие, приходится спрашивать, где Лугдун, украшенье Галлии! Фортуна, если настигала бедою целую общину, всегда давала возможность бояться предстоящих испытаний. Всё великое рушилось в течение некоего срока, а здесь вечером был огромный город – утром его не было. Я дольше рассказываю тебе о его гибели, чем он погибал. Всё это надломило дух нашего Либералиса, несгибаемый и стойкий перед его собственными горестями. И не без причины: Всё неожиданное гнетёт нас сильнее, невиданность прибавляет тяжести бедствиям, всякий смертный, удивляясь, горюет больше. Поэтому ничто не должно заставать нас врасплох. Нужно посылать душу навстречу всему и думать не о том, что случается обычно, а о том, что может случиться. Есть ли что – нибудь, чего фортуна при желании не сгубила бы в самом расцвете? На что бы не напала и не ударила тем грознее, чем ярче оно блистало? Есть ли трудное и недоступное для неё? Она налетает не всегда одним путём, не всегда проходит его до конца; иногда она поражает нас нашими же руками, иногда, довольствуясь собственными силами, находит опасности без виновника. Безопасного времени нет. В разгаре наслаждений зарождаются причины боли; в мирную пору начинается война и оплоты безопасности делаются источниками страха; друг становится недругом, союзник – врагом. Летнее затишье разражается внезапной бурей хуже зимней; мы терпим всё, что терпят от врагов, хотя их у нас нет, и если не имеется других причин для пораженья, их находит в самом себе чрезмерное счастье. Самых воздержных настигает болезнь, самых здоровых – чахотка, самых невинных – кара, самых нелюдимых – смута. Иногда случай избирает нечто новое, чтобы настигнуть своею силой позабывших о нём. Что построило ценою великих трудов, при великой благосклонности богов долгое время, то один день рушит и опрокидывает. Кто сказал: «Один день», тот дал долгий срок поспешающим бедам: Довольно часа, мига, чтобы низвергнуть державу! Было бы некоторым утешеньем в нашем бессилии и в наших обстоятельствах, если бы всё погибало так же медленно, как возникает, но нет, медлителен только прирост, ущерб тороплив. Всё непрочно – и частное, и общественное; судьба городов, как судьба людей, вертится колесом. Среди полного спокойствия встаёт ужас; нигде нет причин для смятенья – а беды налетают, откуда мы их меньше всего ждём. Царства, устоявшие и в междоусобных, и во внешних войнах, рушатся без всякого толчка. Много ли государств благополучно пережили счастье? Значит, нужно думать обо всём и укреплять дух против всего, что может случиться. Держи в мыслях ссылку, пытки, войны, болезни, кораблекрушенья. Случай может отнять у тебя родину и тебя – у родины, может бросить тебя в пустыню, может сделать пустыней место, где сейчас задыхаются в толпе. Пусть перед глазами у тебя будет всё, что входит в человеческий удел. Будем предвосхищать в душе не то, что происходит часто, а самое худшее, что может произойти, если только мы не хотим пасть духом, поражаясь необычному как небывалому. Нужно иметь в виду всё, что под силу фортуне. Сколько городов в Азии, сколько в Ахайе рушилось от одного землетрясенья? Сколько поглощено их в Сирии, в Македонии? Сколько раз опустошало Кипр это бедствие? Сколько раз рассыпался в прах Пафос? Нам часто приносят вести о гибели целых городов, но мы – то, к кому часто приходят эти вести, большая ли часть всего мира? Так воспрянем духом перед лицом всего случайного, и что бы ни произошло, будем знать: Беда не так велика, как гласят о ней слухи. Выгорел богатый город, украшенье провинций, бывший их частью, но частью особой, и при этом стоявший на одном, не слишком высоком холме. Но когда – нибудь время изгладит даже следы всех тех городов, о величье и благородстве которых мы слышим теперь. Разве ты не видал, как в Ахайе изничтожились уже и основанья славных городов и не осталось ничего, что свидетельствовало бы о самом их существованье? Рушится не только рукотворное, череда дней опрокидывает не только воздвигнутое человеческим искусством и усердием: Оплывают горные цепи, волны покрывают те места, откуда моря и вдали не видно было; огонь опустошил холмы, прежде сверкавшие огнями, обглодал прежде высокие вершины – утешенье мореходов, их маяки, – сравнял их с низинами. Творенья самой природы терпят урон, потому – то мы должны спокойно сносить гибель городов. Они возникают, чтобы упасть; всех ждёт один конец, – сбрасывает ли внутренняя сила и напор сдавленного дыханья пригнетавший их груз, вырываются ли запертые в глубине потоки, прорывает ли напор пламени плотность почвы, ведёт ли медленное наступленье ветхость, от которой ничто не защищено, изгоняет ли народы тяжёлый климат, превращая их жилище в пустыню. Слишком долго перечислять дороги судьбы. Знаю только одно: Все создания смертных обречены смерти; мы живём среди бренности. Этими и подобными словами я утешаю Либералиса, пылающего какой – то невероятной любовью к родному городу, который, быть может, сгорел для того, чтобы подняться ещё прекрасней. Часто урон расчищает место большей удаче; многое пало с тем, чтобы восстать выше и величественней. Тимаген, ненавидевший счастье столицы, говорил, что пожары в Риме печалят его по одной причине: Он знает, что всё сгоревшее будет поднято из развалин ещё краше. И вероятно, что также и в том городе все будут состязаться, стараясь восстановить утраченное величавей и прочнее. Да будут нерушимы основания, заложенные ими при добрых знаменьях на долгий век! Ведь этой колонии от её начала пошёл сотый год, а такой возраст и для человека не предел! Выведенная Планком, она окрепла и стала многолюдной благодаря удачному местоположению, но сколько тяжёлых напастей вынесла за тот срок, пока человек успевает состариться! Пусть же наш дух научится понимать и терпеть свой жребий и знает, что фортуна отважится на всё: У неё столько же прав над державами, сколько над самодержцами, столько же власти над городами, сколько над людьми. На это нельзя негодовать, ведь мы пришли в мир, где живут по этим законам. Нравится – подчиняйся, не нравится – убирайся любой дорогой! Негодуй, если несправедливое установление метит только в тебя, но если одна необходимость опутывает стоящих и высоко, и низко, примирись со всё разрешающим роком! Незачем мерить нас величиной гробниц и тех памятников, что стоят вдоль дороги, одни больше, другие меньше. Прах всех уравнивает: Рождаемся мы неравными, умираем равными. И о городах я скажу то же, что о горожанах. Что Ардею взяли приступом, что Рим. Учредитель человеческого права разделил нас по родовитости и знатности имён, лишь покуда мы существуем. А когда смертному приходит конец, он изрекает: «Прочь тщеславие! Для всех отягощающих землю закон да будет один!». И необходимость всё терпеть уравнивает нас: Нет ни более хрупких, ни более уверенных в завтрашнем дне. Александр, царь македонский, принялся изучать геометрию – несчастный! – только с тем, чтобы узнать, как мала земля, чью ничтожную часть он захватил. Несчастным я называю его потому, что он должен был понять ложность своего прозвища, ибо можно ли быть великим на ничтожном пространстве? Обучали его всяким тонкостям, требующим прилежного внимания и непосильным для безумца, простирающего свои помыслы за океан. «Учи меня чему – нибудь полегче!», – говорил он, и наставник отвечал: «Эти вещи для всех одинаково трудны!». Считай же, что так говорит тебе сама природа: «То, на что ты жалуешься, для всех одинаково, дать что – нибудь легче никому невозможно, но, кто хочет, может сам себе всё облегчить». Чем? Спокойствием духа. Тебе придётся и страдать, и терпеть жажду и голод, и стареть, если отпущен будет тебе долгий срок среди людей, и болеть, и нести утраты, и умереть. Но незачем верить тому, о чём шумят вокруг: Всё это не зло, не тяготы, которых не перенести. Страх перед этим – из общего мнения; ты боишься смерти, как боятся молвы. А кто глупее человека, боящегося слов? Остроумно говорит об этом наш Деметрий: «Голоса невежд для меня то же самое, что испускаемые животом звуки: Какая мне разница, спереди они вылетают или сзади?». Что за безумье – бояться бесславья от бесславных! И как сама молва, так и всё названное мною страшно вам без причины: Не будь приказа молвы, вы бы и не боялись. Какой ущерб человеку добра от враждебных толков? Пусть же и смерти не вредят они в нашем мнении, хоть слава у неё дурная. Никто из обвинителей её не испытал, а осуждать то, чего не знаешь, – безрассудно. Зато ты знаешь, сколь многим она принесла пользу, сколь многих избавила от пыток, нищеты, от жалоб, от казни, от тоски. Пока смерть подвластна нам, мы никому не подвластны.

Дата добавления: 2015-09-28