И снова подкатил трамвай, коробочек с крутыми ступеньками, ярко освещенный изнутри, пустой. Болтались только петли-удавки на вытертых сотнями рук поручнях, и сидел в самом конце бесцветный человек в сером пиджаке и шляпе с мягкими полями. Лица человека разглядеть было невозможно – он читал газету, и виднелся только подвижный лоб с кожей, словно мягкий пластик.
Трамвай дернулся и покатил. Из сидений сыпались желтоватые кусочки поролона. Город за окнами отдалялся, становясь все темнее, глубже. Чтобы убить время, Саске вытащил телефон и еще раз посмотрел ролик. Огоньки теплели, колыхаясь. Потом щелкнул на список контактов и остановился на подсвеченном экраном мертвом имени. Функции-удалить.
- Твоя остановка, - вдруг мягко напомнили сзади.
Саске развернулся, положив руку на спинку сидения, и вгляделся. На него поверх края газеты смотрели немигающие круглые глаза. Где-то он такие уже видел – глаза-дула, металлическое кольцо, зрачок-прицел. Неживая материя.
Пришлось подняться, спрятав в карман телефон, подойти ближе, контролируя вкрадчивое покачивание вагона под ногами, и вырвать из гладких серых рук газету.
- Молодой человек, - укоризненно сказал оказавшийся за ней благообразный гражданин с седой бородкой клинышком.
Саске отшатнулся, вовремя схватившись за ременную петлю, и посмотрел за окно. Черный провал переулка, ведущего к «Лонгину», уже скрывался за поворотом. Остановку он пропустил.
Пришлось потом возвращаться назад, идти сквозь дворы-нагромождения закованных в решетки коробок, домов с вытянутыми ребрами балконов и наростами мансард, мимо мусорных баков, ночных магазинчиков и смутных теней на каких-то лавках.
Расположение «Лонгина» Саске помнил отлично, но нашел его не сразу. Накатывало чувство дезориентации и казалось, что его растянуло по времени, множественными слоями, и каждый слой жил своей жизнью – одновременно и смотрел в глаза пришедшего работать на склад мальчишки, неуверенного, но держащего марку изо всех сил, и лежал рядом с ним, закутанным в плед, сонным и теплым, и сидел напротив в баре, разглядывая его руки на стакане с зеленым бамбуковым пивом...
И все же шел по ночным дворам, ища «Лонгин».
Собраться воедино не получалось, слоев становилось все больше, и каждый стремился перебить картинку своей, поэтому то застегивал молнию на куртке Наруто, то отворачивался от него, кидая резкое «люби, если хочешь», то проводил пальцами по влажной от крови выщерблинке на поверхности стола...
И шел по дворам. Все было потеряно.
Нестерпимо хотелось курить, но Саске не мог курить в темноте. И плакать он тоже не мог - над кем угодно, но не над Наруто... Наруто требовал большего – разобраться и понять, никого не убивая.
Дверь «Лонгина» была заперта. Мигал неутомимый огонек видеокамеры. Саске отступил на шаг, раздумывая. Мутное городское небо над ним чертил свет далеких прожекторов.
Шагнув в сторону, Саске застыл под зарешеченным окном и замер. Оставалось только ждать, а ждать Саске мог часами, не шевелясь и не высказывая своего присутствия. На этот раз его выдержка не понадобилась. Автоматический замок тяжелой двери щелкнул, приглашая войти. Коридор за дверью тоже был пуст, но Саске, памятуя об охране, шел медленно, перестроившись на режим защиты, вслушиваясь в тишину, всматриваясь в полумрак. Проверил свои ощущения и понял: «Лонгин» уже не тот. Нет здесь больше неслучайных личностей, отдыхающих по комнаткам бойцов, девок, барыг и охраны.
Боковые двери были заперты наглухо, посторонние запахи выветрились – остался только густой запах лака и тонких духов.
Камеры провожали Саске немигающими взглядами до единственной приоткрытой двери, из-за которой сочился красноватый, искаженный бархатными портьерами свет.
В комнате был знакомый Саске столик и кресло, донельзя гнутое в спинке, потускневший турецкий кальян, мутноватое зеркало, единственная вестибюльная вычурная лампа.
На мелочи Саске внимания не обратил – вспомнилось и легло. А вот фигуру Пейна, тяжелую и сильную, выхватил глазами и взгляд уже не отводил.
- Что делать и кто виноват? – спросил Пейн, выпрямляясь в своем кресле, цепляясь белыми пальцами за исцарапанные подлокотники.
Его глаза смотрели утомленно и жестко.
- Подходи, помянем.
Полупустая бутылка коньяка на низком столике, облитые серебряной резьбой рюмки.
- Поговорим... – продолжил он, видя, что Саске не двигается с места.
Саске откинул капюшон.
- Так кто виноват? – спросил он, игнорируя все остальное.
Пейн задумался. Широкой ладонью обхватил бутылку, наклонил ее и вылил янтарный коньяк в одну из рюмок.
- Присядь, - кивнул он. – В ногах, сам знаешь... Сказки любишь? Набросаю тебе схемку, для твоего мозга персонально, а то ведь не поймешь, не умеешь...
Спровоцировать Саске не удалось. Он лишь согласно наклонил голову и даже сел напротив, молчаливый и идеально-внимательный, словно ствол винтовки, идущий вслед за траекторией цели. Ему не мешал даже наполнивший комнату сладковатый дым.
В старом мире жил Дракон. В давние времена мощь его была непреодолима, и город, лежащий в ущелье под его пещерами, давно устал бороться и преклонился перед Драконом, превознося его качества и силу. Дракон был падок на лесть и хотел похвал – больше, подношений – чаще. Со временем другие города пали перед его мощью, и Дракону стало скучно. Он увидел, что лесть всегда равна лести, страх равен страху, а сила – силе – и нет в этом мире ни одной загадки.
В глубине своих пещер он нашел кривые зеркала и погрузился в созерцание лжи, распустив многочисленных своих пленниц. Города больше не слышали его рева и со временем забыли его глаза. Жизнь в них текла по-прежнему, и имя Дракона уходило в лету.
Кривые зеркала крепко держали Дракона, и он не заметил, что одна из пленниц отказалась уйти из его пещер. Она жила рядом долгие годы, не мешая Дракону и ничем не напоминая о себе, и потихоньку приобрела его черты, научившись быть сильной незаметно.
Столетия спустя в пещеру заявился молодой боец, не обкатанный в битвах, но дерзкий. Он был единственным, кто вспомнил о Драконе впервые за столько лет, поэтому Дракон оторвался на миг от своих зеркал, научил его использовать людей и разрешил пользоваться своим именем.
Боец оправдал ожидания. Он подчинил силе своего убеждения города и толпу, и имя Дракона возродилось. Все чаще единственная верная Дракону пленница выскальзывала из пещеры, чтобы побыть с бойцом, помочь ему, перевязать его раны, направить на нужный путь – советы были ему нужны, он был молод.
Она начала жить полной жизнью, ощущая себя важной, нужной, заботливой, и когда Дракон увидел живой блеск в ее глазах, то понял, что потерял.
Пришло время, когда боец, облеченный славой, пришел к Дракону и сказал: отдай мне свое имя.
Оно тебе не нужно, а я с его помощью могу помогать людям, потому что они мне верят.
Тогда Дракон подвел его к кривому зеркалу и заставил посмотреть на отражение.
- Угадай, что увидел там боец? – спросил Пейн.
- Ближе к делу. В том, что ты никчемный старый мудак виноватых нет.
Пейн поднял руку с оказавшимся в ней пультом управления, и позади Саске тихонько зашуршал огромный экран, почти невидимый ранее.
- Посмотри.
Саске отрицательно покачал головой, не оборачиваясь. Он точно знал, что может увидеть на экране.
Пейн не стал настаивать. Теперь он рассказывал чуть отрешенно, рассматривая движущуюся картинку за спиной Саске.
- Наруто знал, что такое хорошо, но не знал, что такое плохо. Он поступал сообразно своей совести, а она никогда не мешала ему получать физические удовольствия. Мало того – он понимал симбиоз разума и тела, как симбиоз двух разных существ, и не отказывал телу, зная, как много от него зависит. Ему в голову не приходило дать своим поступкам объективную оценку. Почему ты не научил его знать, что он не человек, а падкий на еблю гомик?
Саске вспомнил давний разговор на Дамбах. Пытался. Доказывал. Просил, вдалбливал и морду бил. Наруто не понимал. Не мог он въехать, почему одни люди хуже других только по причине сексуальных предпочтений. Пейн был прав – падкий на еблю гомик и человек – понятия объективно прямопротивоположные.
- Ты не только его не предупредил, ты втащил его в свой мир насильно. Другого мира он не знал – а твой, с тщательно подобранными лицами, масками и декорациями, - либо имелся в жопу сам, либо относился к этому спокойно. Первые вылазки домашнего мальчика были по гей-клубам, первые друзья – пидары или толерасты, первые сильные ощущения он получил от члена, первую защиту – от педика. Ты исказил его мир. Ты виноват. Он не мог понять, что все должно происходить иначе – других примеров у него не было. Сбежавшим от ответственности был ты, ты бросил ринг и спорт, боясь огласки. А ему позволил на этом погореть.
Саске вздрогнул. Слово было страшное: по-го-реть. Похоже на просьбу.
- Я предложил ему хороший вариант, - продолжил Пейн. – Активы «Лонгина» перешли бы ко мне и не тратились попусту, торговой маркой и лейблом он мог пользоваться сколько угодно и приходить сюда сосать, когда ему заблагорассудится. Я не ограничил его ни в чем: за пределами моего мира ходил бы и сверкал, чистенький... герой-звездочка.
- Он отказался.
- Испугался, - поправил Пейн. – Его бы разорвали.
Саске не выдержал этого бесцельного диалога, поднялся и решительно развернулся. На экране он увидел ту же комнату, только сверху и под углом, раскинутое на кресле тело Пейна, его полузакрытые глаза, и между его ног – склоненную светловолосую голову. Наруто, словно отреагировав на его взгляд, показательно наклонился, обнимая губами толстый напряженный член, а потом выпустил его, слизнув тонкую нитку смазки.
В памяти Саске вспыхнули плывущие в темноте огоньки, зажженные людьми, которые в него верили.
И он понял.
- Наруто не ушел от проблемы, он решил ее, - сказал Саске вполголоса, уже начиная чувствовать в груди приближающийся холодок.
- Смотри, - шепнул сзади Пейн. – Он наслаждается...
Саске прикрыл глаза. Ничего не получится, Наруто. Оружие никогда не станет человеком, а прихоти ведут в персональный ад. Так что – прости.
Больше думать он не захотел. Поэтому шагнул вперед навстречу поднявшемуся Пейну и начал убивать.
Его не могла остановить ни сила, ни навык, его невозможно было оттолкнуть или избежать: он впивался в тело, как впивается хорошо наточенный клинок, безошибочно находил хрупкие точки, сминал их нервные узлы, держался бесстрастно – исполнял.
Под тяжестью двух сцепившихся тел ломался хрупкий столик, билось стекло, лопалась эмаль кальяна, рвалась старинная обивка кресла. Мир «Лонгина» рушился и умирал вместе с владельцем, которого Саске вскоре уложил спиной на пол, зажав руку стандартным болевым и которому медленно, в течение трех минут вбивал в глотку пульт управления от широкоформатного экрана, демонстрирующего игрища трупов.
Пейн хрипел, из-за расколотых зубов выбивалась кровавая пена и текла по подбородку и губам вперемешку с обломками серого пластика. В горле у него что-то поскрипывало и пищало, а потом, когда шея раздулась, словно у диковинного ящера, он забился в предсмертной панике, поражающей даже лучших и сильнейших. Дергался, кривлялся, выгибал спину, рубашка на груди разошлась, растеряв мелкие пуговки, и до нее уже дотянулись кровавые мерзкие слюни, но Саске не был еще уверен, что выиграл, поэтому вслед за пультом, разжав сведенные челюсти Пейна, втолкнул в сжимающийся красно-черный провал попавшееся под руку отколотое горлышко бутылки. Нажал в последний раз – челюсть хрустнула и повисла. Стекло затрещало. Кровь поднялась из глубины лопнувшей глотки и заалела свежими пятнами повсюду.
- Посмотри... – прохрипел Саске, наклоняясь над искаженным распухшим в синеву лицом, – как я наслаждаюсь...
Уловив пахнувший от тела Пейна легкий холодок, отвалился от него, отбросил в сторону куртку и замер у стены, зажав голову руками.
По темному ковролину плыли, подбираясь к его ногам, густые бордовые пятна. Повисшая лохмотьями ткань лопнувшей обивки обмакнулась туда же и начала чернеть. Мелкие стекла теряли блеск.
Изображение на экране застыло, застав тот момент, когда за Наруто захлопывается дверь...
Саске сидел, отдыхая, и думал: все ты правильно сделал, Наруто... Таковы люди: они найдут достойное применение мертвецу, и будут помнить, и зажигать огни, но не простят обмана живому... Ушел вовремя, сгорел красиво, остался сильным, и никому не показал своих ошибок, и не заставил людей жрать и поливать дерьмом того, кем восхищались ранее.
Ты снова спас их хрупкий мир, основанный на непреложных неозвученных законах, и не дал им превратиться в стаю шакалов, забывших о совести и понимании.
Глупый, глупый, наивный ребенок, я же тебя предупреждал...
Неизвестно, сколько Саске просидел, скорчившись, у стены. Мысли привести в порядок удалось не сразу. Очнувшись от выматывающих раздумий, он поднялся, брезгливо перешагнул через труп Пейна и вытащил из узкой пластинки дорогого DVD-плеера злополучный диск. Обыскал комнату и нашел еще несколько таких же. Все диски разломал на куски, прижимая к колену, обломки сунул в карман куртки. Тщательно вытер руки, вылив на ладони и пальцы остатки коньяка, оказавшиеся в уцелевшей рюмке.
Нужно было найти записи с видеокамер, сторожащих вход, и уничтожить и их тоже, но сделать этого Саске не успел.
В дверном проеме появилась высокая женская фигура, выточенная гладко, словно египетская кошка. Видно было, что Конан только что проснулась. Ее бледное лицо, лишенное косметики, оказалось страшным. Ведьминский полусумасшедший взгляд глаз остановил Саске на пороге. На обнаженных плечах Конан по-девичьи наивно лежали завязочки хлопковой ночной рубашки. Пахло от нее сном, духами, шелком; растрепанные волосы прикрывали маленькие красивые уши, угловатые нежные колени розовели из-под подола. В руках она вертела какую-то блестящую маленькую безделушку, как показалось Саске – заколку.
- Мой муж, - тихонько сказала она, раскрыв бледные широкие губы.
- Иди к нему, - приказал Саске, помня о первых женских реакциях – кинуться, обнять, оплакать, потормошить, поорать... За это время можно было бы успеть найти мониторную...
Он посторонился, собираясь ее пропустить, но она потянула руки к лицу, хватаясь за свои щеки, ощупывая скулы и рот, непонимающе посмотрела на Саске.
- Умер, - жалобно сказала она.
Опустила ладони, огладила ночную рубашку и вдруг суетливо дернулась. Саске показалось – Конан теряет сознание, но почему-то плохо стало ему, а не ей, она выпрямилась, задышала часто, вглядываясь в его лицо, а у Саске вдруг посерел мир, стал нечетким, отплывающим...
Затихающие звуки и цвета отдалялись, словно перроны вокзалов, отползали, сменяясь на умиротворяющий беспрестанный гул. В животе разгоралось пламя.
Саске автоматически провел рукой и нашел резную рукоятку, еще теплую от чужих пальцев. Лезвие же ушло глубоко внутрь, пробив куртку и свитер, ушло наискось куда-то в бок, впилось с упорством пули.
А Конан уронила руки, раскрыла рот и закричала страшным страдальческим криком, местами срывавшимся в визг, доходящим до ультразвука. Это визг неожиданно привел Саске в себя. Оттолкнув податливое женское тело, он выбрался в коридор, одной рукой цепляясь за стену, а другой придерживая рукоятку ножа, из-под которой уже зачастили теплые тяжелые капли, впитывающиеся в ткань куртки.
Ему удалось раскрыть тяжелую дверь и вывалиться в морозную бездыханную ночь, найти на телефоне нужный номер и немеющими губами выговорить:
- У меня времени полчаса. Транспорта нет. Ножевое.
Хаяте, вначале сонный и медлительный, сообразил быстро.
- Адрес давай. Держись там.
Саске назвал адрес и замер, держась ладонями за окаменевший живот. Слабость заставила колени дрожать, пальцы мерзли.
Это был конец. Не смерть так суд. Саске понимал это так же отчетливо, как и то, что смерть Наруто была концом всего.
Встречая слепящий свет фар машины Хаяте, Саске уже ничего не чувствовал и не понимал, пытаясь сосредоточиться только на ускользающем, но отчетливом чувстве дежавю.
Пока Хаяте запихивал его на заднее сидение, Саске молча свивался в змеиные кольца боли. Первый шок отступил, становилось все хуже. Горел лоб, ладони заледенели, кровь уже не капала, а выплескивалась быстрыми толчками, заливая обивку и резиновые коврики.
- Домой... – пробормотал Саске, борясь с оцепенением. – В больницу мне нельзя... Я там...
- Заткнись, - посоветовал Хаяте. – Не делай меня соучастником.
Он тревожно посмотрел в зеркало заднего вида.
- Терпи, родной.
Он притормозил только один раз – возле какой-то аптеки, выскочил, хлопнув дверцей, а Саске остался один и привалился к неожиданно теплому, ласковому. Хотелось спать, но мешала боль. Теплое и ласковое под руками вытянулось и начало обволакивать, уводя куда-то в темноту, настойчиво, деликатно.
- Не спать! – заорал ему на ухо вернувшийся Хаяте. – Заснешь – не откачаем!
Саске не спал, но и в сознании не был. Все скрываемые им эмоции ринулись на поверхность, и покатились необдуманные мысли.
- Нужно было сразу мочить и не думать, чего я ждал... три месяца ждал. Почему он мне не сказал? Жив бы остался... Нет: убивать нехорошо, Саске... да пошел ты, теленок, дите, я бы тебя живым увидел...
- Поздно ты спохватился, - заметил Хяате, заворачивая машину во двор.
- Это бред, - выпрямившись, сказал Саске. – Я сам чувствую, что брежу.
И потерял сознание, запрокинув голову назад.
Дальнейшее выступало редкими кошмарными кусками. Перекошенное и жалкое лицо Кибы. Сухость впихнутого в зубы полотенца. Кровавый блестящий таз на полу. Нестерпимо яркая лампа над головой.
Са-а-а-а-аске.
Звуки тянулись медленно, как горячая карамель. Его звали откуда-то издалека, из непонятных щелей, нагроможденных повсюду.
- Саске!
Саске открыл глаза и увидел бледного Кибу, держащего в руках окровавленный ком салфеток. Потом – глаза Хаяте.
- Я не могу остановить кровь. Слышишь? Я не буду это зашивать – там дыра сантиметров десять. Вызвали «скорую». Что еще сделать?
Ответа Хаяте не услышал. Саске забрала к себе вкрадчивая умелая тьма. За него ответил Киба, и Хаяте, послушавшись, вышел в прихожую, накинул куртку и исчез в полумраке подъезда, а потом – кажущегося спящим города...
Ночи для Итачи были временем, когда работалось лучше всего. Он соблюдал ритуал – полностью освобождал стол, заваривал кофе, выкладывал необходимые ему для работы документы, наточенные карандаши и запасную ручку. Садился в придвинутое к столу кресло – напряженное внимание чередовал с минутами полного отдыха, а на стуле не расслабишься.
Иногда оставлял включенной музыку, исключительно фоновую, без слов и смысла. Недавно в его квартире появилась новенькая стереоустановка с раскиданными по всем комнатам колонками, самая большая из которых приходилась ему выше пояса, но музыка была только фоном – никакого удовольствия, лишь бы не слушать тишину.
Из молодого многообещающего специалиста он постепенно превратился в гениального адвоката, и получил возможность брать только те дела, которые были интересны лично ему, а таких становилось все меньше и меньше, либо решения для них оказывались настолько простыми, что не стоило и браться. Итачи не волновали решаемые проблемы, его интересовали заведомо проигрышные комбинации, из которых победу выкрутить было действительно приятно.
Сейчас на его столе стыли листочки с описанием банальной бытовухи, старой как мир, ревностью и пробитой башкой несчастной жены. Случай, отличавшийся от ежедневных разборок в семьях алкашей только тем, что у этого ревнивца были деньги, связи и репутация, сохранить которую было делом чести.
Дело было липким, глуповатым, и приступать к нему не хотелось, поэтому Итачи тянул время, листая сборник любимых хокку, забавляясь различными их трактовками, приходящими ему на ум.
Гладкие странички книги приятно касались пальцев, тонкая узорчатая решетка японских орнаментов настраивала на созерцательность и работу мысли.
Итачи умел пользоваться мелочами, и брал в расчет даже кратковременное удовольствие от перечитанных стихов.
Мелодичный звонок в дверь заставил его поднять голову, заложить страничку шелковой закладкой и подняться.
Оказавшийся за дверью ночной гость, показавшийся прототипом всех авантюристов – прокуренный, пропахший бензином и кровью, зыркнул на него темными глазами и спросил:
- Брат у тебя есть?
- Есть, - немедленно ответил Итачи.
- Как зовут?
- Саске.
- Кого-то он сегодня прикончил, - без колебания и предысторий заявил гость и представился: - Хаяте.
Итачи молча пропустил его в квартиру, смахнул со стола дело ревнивца и приготовил чистый лист.
Хаяте уселся куда-то в тень, осмотрелся и продолжил:
- Его самого полоснули какой-то адской игрушкой, в жизни такого не видел – дамская безделушка вроде... а пробила яму в боку. Кровь не остановить, пришлось отправлять его в больницу, иначе до утра отдал бы богу душу. Лилось страшно. Если он и там, на месте убийства, все так залил, то ему светит срок. Парнишка у него дома терся, дал твой адрес.
- Где это было? – спросил Итачи, настраивая свет лампы так, чтобы он падал точно на лист.
Хаяте подумал и назвал адрес.
- Квартира?
- На театр больше похоже... Старый дом такой, в землю вросший. Камеры точно были.
- Он сказал, кого убил?
- Нет, - ответил Хаяте. – Бредил он.
- По порядку, - сказал Итачи.
- Не знаю, - недружелюбно отозвался Хаяте. – Но я сомневаюсь, что он какого-нибудь веселого молочника завалил... Наши так не делают.
- О чем бредил?
- Его очень сильно ебало, почему Наруто не заказал ему этого черта раньше, - с противоестественной прямотой ответил Хаяте. – Это не про того парнишку, что на болиде опрокинулся?
- Видимо, о нем, - ответил Итачи, делая пометки на листе. – Камеры, кровь, значит. Свидетели?
- Не смог бы он никого убить с такой дырой в боку. Его позже ранили.
- Потрясающе, - сказал Итачи.
- Что? – переспросил Хаяте и поднял голову, вглядываясь в лицо человека, сидящего в кресле напротив.
- Ничего, - смягчился Итачи, не желая посвящать постороннего в ход своих мыслей. – Саске отличился. Как я его ни держал – он все-таки показал характер.
- Характер там пиздец, - отозвался Хаяте. – Но я ему котом обязан.
- Кем?
- Котом. Кота он моего помогал искать... Неплохой парень, вот что... Адрес больницы запишешь или сейчас поедем?
- Поедем, - согласился Итачи. – Подожди.
И исчез в полутьме коридора. Раздался мелодичный перелив китайских колокольцев. Вернулся Итачи со стопкой аккуратно свернутой одежды: тонкая водолазка, черные джинсы.
- Отмой машину и переоденься.
Хаяте понюхал рукав своей куртки.
- Кровь. Запах... и пятна.
- Часа хватит?
- Определенно.
Свою машину Хаяте в порядок привел, но послушался совета Итачи и перебрался в его черный приземистый «бэнтли».
- Хороша машина, - сказал он и зевнул, пряча лицо в ворот водолазки. – Поспал, называется...
Видимо, его сильно клонило в сон, потому что бормотал, не переставая, всю дорогу:
- Если Учиха о парнишке-гонщике, то... вот я что скажу. Не удивлюсь, что тому кто-то дорогу перешел. Это они по телеку все хорошие и улыбаются, а встретишь вживую – с глаз кусками лед спиливать можно. Зубастые, уцепятся за свое и хрен кому... Да мог он кого-нибудь заказать, точно мог. Куда ни плюнь – каждая знаменитость либо пидар, либо сука... Не, я не против... Если ты человек, живешь себе и не выебываешься – то будь хоть пидаром, хоть зоофилом. Но если морду свою в телевизор втиснул – соответствуй, блядь...
Итачи с интересом посмотрел на него.
- Отвлекись, - попросил он. – Что там у Саске... вообще?
- Да было все нормально. Мы его три года назад зацепили... Тензо позвонил – пропадает пацан. Берем? Мне не жалко, тем более он к делу годен. Мы ему в первый раз ствол в руки дали и охренели. Ответственный. Но – нервы. Тоже видно. Психует вечно чего-то, но все в себе... Не разочаровал. Все у него идеально, все с отличием, все под контролем. Такие как раз и зарываются... привыкают к безнаказанности и тупят. Вот и сорвался...
- У него причина была, - флегматично ответил Итачи, не замечая, что уже встает на защиту брата, хотя в этом нет острой необходимости.
- Не заметил.
- Я ее тоже не знаю, - признался Итачи, заводя машину в больничный двор. – Но она есть. Я знаю Саске.
В парковочном кармане кроме «бентли» оказалось три сине-белых машины, при виде которых Итачи нахмурился, а Хаяте надвинул на голову бандану, расставаться с которой при переодевании не захотел.
Глава 46 (Sasuke|Naruto, Sasuke|Kiba, Naruto|Kiba, Kakashi|Itachi, Kakashi|Naruto, Naruto|Sakura, Kakashi|Tenzo, Naruto|Haku, Naruto|Sasuke, Orochimaru|Sasuke, Sasuke|Orochimaru, Sasuke|Suigetsu, Pain|Naruto, Naruto|Pain etc.)
Она стояла, укрытая полутьмой. Наматывала на палец длинную шелковистую прядь и говорила в трубку тихим, но веским музыкальным голосом:
- С Итачи мне было проще, - жаловалась она, - такой мальчик самостоятельный... Я не успела понять, что он вырос, и учить уже нечему и не надо. Вздохнула с облегчением. Не умею я... Не умею! Ну как ты это делаешь? Как ты с ним справляешься? Дома держишь? Да мы тоже никуда не выходим... Занимается он с приходящими учителями. Общения с братом хватает. Важного чего-то нет во мне, важного!.. Понимаешь? Я его обнимаю – не чувствую. Что такое со мной? Я плохая мать? Должна любить, должна же, а в сердце ничего не трогается, но я же устала, устала я! Мне бы отдохнуть, уехать куда-нибудь, побыть одной, подумать... Не обязана я всю жизнь... вот так... Надоело. Всем обязана: лицо держать, марку держать, в глаза заглядывать, улыбаться, разговаривать. И Саске обязана. Сказку на ночь, подушку поправить, в парк гулять... А я бы легла и уснула на сутки, на всю зиму. Ничего не хочу, а совесть грызет, даже ночью, даже во сне в груди ком. Не продышать... Я прочитала, что недолюбленные дети могут вырасти излишне жестокими. Это правда? Если это правда, то что мне делать? Я люблю. Люблю! Но не хочу его...
Микото повернулась, большими темными глазами нащупала прижавшуюся к косяку маленькую фигурку, опустила зажатую в руке бормочущую телефонную трубку.
- Это ничего, - сказала она. – Это мама с врачом разговаривает. Врачам всегда всякие глупости говорят...
Саске не ответил, выскользнул из комнаты и пошел к брату. Нашел его, склонившегося над учебниками, сложил руки на столе и положил на них голову, наблюдая за движением тянущего след непонятных слов карандашом:
- Жестокий – это как?
- Как монстры в ужастиках, - пояснил Итачи.
- Не хочу, - вздохнул Саске. – Мне они не нравятся...
- Смотри мультфильмы.
Саске задумался.
- Это мама про меня сказала, - собравшись, выпалил он.
Итачи отложил карандаш и заглянул младшему брату в глаза.
- Мама много чего болтает, - с неудовольствием сказал он. – Такая она у нас женщина. А ты не будешь жестоким. Обещаю.
- Спасибо, - просто сказал Саске.
Итачи он верил безоговорочно.
Пока над городом собирались тучи, свистел, срывая разноцветные объявления, ветер, и уходило в набрякшую черноту солнце, внизу по проводам неслись сообщения о штормовом предупреждении. Закрывались форточки и двери, убиралось с веревок белье, детей поспешно забирали из школ и садов, включали свет, поглядывая на сгущающуюся за окном тьму.
В больнице все было неизменно. Бегали покурить по последней медсестры, лязгали в блестящих тазах инструменты, в холле возили тряпкой по рыжему ободранному линолеуму, охранник заваривал чай. Нетерпеливый пациент в клетчатой рубашке стоял в коридоре и накручивал диск на старом зеленом телефоне. Горела лампа.
Все было как всегда, но больные оживленно перешептывались. Хирургическое отделение переваривало новость – в крайней палате под неустанным наблюдением людей в серой форме, приходил в себя раненый несчастной жертвой убийца. Слухи выманивали из своих коек даже тех, кто не желал подниматься. Разбирали костыли и топали в коридор, желая унюхать или уловить кусочек лакомой новости.
Вроде, парень и виноват. Только не доказали еще. А может, и не виноват, вон какое у нас правосудие... Да просто так не будут целым отрядом охранять! Виноват, виноват, еще как, и лучше бы тогда сдох, а то вон, отлеживается после операции, спасать еще их таких... маньяков. В КПЗ чего не перевозят? А нельзя трогать, говорят. Умрет, если таскать туда-сюда, вот и лежит...
Пациенты, довольные темой для беседы, разбавившей их скучные дни, сидели на диванчиках, обсуждая и добавляя новые домыслы – перезнакомились, наконец, и в хирургическом отделении городской больницы стало по-домашнему уютно и семейно.
Люди в серой форме в разговорах участия не принимали. Стояли себе за дверями палаты, глядя по-военному безразличными глазами на плакатики с изображением больной почки и открытого перелома. Врачи и медсестры проходили внутрь только под их контролем.
Больше в палату никто не мог заглянуть и глазком, поэтому пациенты с интересом следили за красивым молодым человеком, остановившимся напротив дверей. У молодого человека были снисходительные уверенные глаза, неторопливые веские движения и черная кожаная папка в руках.
Не пустят, покачали головами. Кто такой? Родственник? Нет, не пустят.
Молодой человек сказал пару слов, потом показал прямоугольник визитной карточки и серые нехотя расступились.
Продажные суки. Или то власть пришла? Кто его знает, какая сейчас власть. Может, и не в военной форме она ходит, не с кобурой под мышкой, как раньше, а вот так, в дорогом костюмчике, с запахом одеколона и хорошо выделанной кожи...
- Как дела? – буднично спросил Итачи, пристраивая свою папку на маленьком столике. Огляделся, ища стул, нашел и подвинул его ближе. Сел. – Я тебе сразу прогноз дам. Умышленное убийство, совершенное с особой жестокостью. Давить на это будут с двух сторон. Во-первых, способ убийства, а во-вторых, соотнесут с твоей личностью. Дополнительный груз. Не любят у нас, когда обученный убивать начинает убивать незаконно. Не для того государство на тебя деньги тратило, чтобы ты без приказа своими навыками пользовался. Утешительного мало. Против тебя свидетельница и электронный носитель... видео с камер, - Итачи умолк, что-то обдумывая. – Почему ты ее живой оставил?
Саске молчал некоторое время, безразлично глядя в потолок.
Отливающие синевой губы раскрылись.
- Привычка.
Итачи понял.
- Острой необходимости не увидел, значит...
На улице все сгущалась темнота. Черный пепел, разведенный в густом наэлектризованном воздухе, мешал дышать. Слабое фосфорное свечение исходило от застывших в ожидании деревьев, исчезли даже самые беспечные птицы.
Пришлось включить дополнительную лампу, иначе строчки на густо исписанных листах сливались в сплошное полотно.
- Мне не дадут тебя защищать, Саске, - сказал Итачи, невольно понижая голос. – Я могу помочь твоему адвокату, собрать к суду нужный материал, но защищать тебя сам я не имею права. Значит, ты проиграешь.
Саске утомленно прикрыл глаза. Его тело, грубо очерченное сероватой простыней, тихо горело внутри себя, не отдавая ни капли тепла окружающему пространству. Тепло уходило глубоко, оставляя и посиневшую кожу, и складку губ, и ресницы. Остро и четко вспомнилось другое – детское тельце, укрытое пушистым одеялом. Сонно потянувшаяся ко рту ручонка.
- Из-за Наруто? – спросил Итачи, переждав подкатившую к горлу горечь.
- Прихоть, - сухо ответил Саске.
Объяснять он ничего не собирался. Вместе с вернувшимся сознанием он осознал, что борьба с собой была бессмысленной, что переступил ту грань, которую ощущал всегда, каким бы безразличным к жизням других людей ни был. Понял – демона не успокоить, да и давно пора признать ошибку – не было ничего человеческого, а демон был.
Он вел путем разрушения, не позволяя создавать, он причинял боль окружающим, он шептал на ухо, он не давал глазу ошибиться, он менял опустевший рожок на полный смерти, он вбил кусок пластика в мягкую беззащитную глотку.
Ему все равно – и не победить, потому что пора сменить местоимение и признаться: я.
Я, признал Саске, шел путем разрушения, ничего не создавал, причинял боль, шептал, не знал промаха, менял опустевший рожок на полный смерти, вбил кусок пластика в беззащитную глотку.
Совесть спала, а может, ее никогда и не было. Логика была, и логика эта заставляла делать человеческие выводы, пытаясь сохранить безопасность своего владельца в мире людей. Но она тоже проиграла.
А больно лишь потому, что так долго обманывался и считал себя человеком.
- Почему ты жив? – спросил он, отодвинув мысли о себе на второй план.
Итачи снова раскрыл папку, вытащил из нее маленький смятый прямоугольничек и осторожно расправил на столе. Оказалось – та самая салфетка с выцветшими цифрами и рваными краями.
- Я думаю своей головой. На провокации не поддаюсь. Твою просьбу оставил без внимания, поэтому сейчас могу чем-то помочь.
Саске хотел сказать что-то резкое, но горло перехватило.
- Тебе нельзя было приобретать привязанности, - сказал Итачи, сминая салфетку. – Слишком сильно ты привязываешься.
К салфетке он поднес зажигалку, вспыхнувшую ровным стройным огоньком, но занялось неохотно – пропитанная временем мягкая бумага сопротивлялась.
- Привязываешься – и ничего не видишь вокруг. За Какаси ты чуть не убил меня, за Наруто ты убил Пейна. По предварительным данным судя, Узумаки потребовал у Пейна полного отказа от лейбла, доход от которого они делили один к трем. Все активы были записаны на Наруто, ему же принадлежали торговые марки, доходы от рекламы и исполнения трюков. Пейн получал проценты за использование названия. Неслабые проценты. Наруто предложил отступные, единовременной выплатой, взамен на отказ на любые последующие притязания и полный разрыв всех деловых соглашений. Что случилось после, Саске?
- Наруто умер.
Саске отвечал машинально. Будущее виделось ему ворохом черно-белых бумажных квадратиков, не имеющих никакого смысла. Смысл потерялся и в настоящем. Вопросы Итачи, само его присутствие Саске не трогали. Мозг послушно отрабатывал необходимый минимум, переваривая информацию и реагируя, душа молчала, и это было приятно, как мятный утренний холодок.
- Где диски? – неожиданно холодно спросил Итачи.
- Где-то, - ответил Саске.
Его начинало лихорадить. Диски – он помнил точно, выпихнул из машины, когда Хаяте выбегал в аптеку. Где-то, растертые в пыль колесами утренних машин.
- Их ищут. Они могут стать твоим оправданием.
- Ты мне мешаешь, - надломленно сказал Саске. – Выжил – радуйся. Отойди в сторону. У меня ничего для тебя нет.
И погас. Сомкнутые веки с тонкой полоской-складочкой улеглись плотно, словно выведенные резцом из камня. Губы замерли.
Итачи поднялся, подошел ближе и долго стоял, ловя теплое легкое дыхание брата пальцами узкой руки. Тронул упавшую на лоб отрастающую челку, провел по пульсирующему горячему виску.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |