– Да не реви ты, – говорю я ей. – Никто же пока не умер. Даже эта груда железа, которой вообще-то давно пора...
Она, конечно, не только с подключением успела намудрить, но ничего непоправимого там не случилось.
Уже почти все готово, когда за дверью слышатся торопливые шаги. Когда я снова выхожу в приемную, Патрульных там уже нет. Надо думать, Тео с командой вернулись.
Спускаюсь на автостоянку. Да, они уже здесь. Выносят из черно-красного фургона тело, накрытое брезентом. Значит, они все-таки нашли Гэри.
Тео замечает меня и машет рукой, подзывая к себе.
– Хотел тебя предупредить, – поясняет он, когда я подхожу. – Скоро здесь снова будет буря. Шла прямо за нами, когда мы возвращались. Твоя машина как – не застрянет? А то подожди немножко – подвезем и машинку, если что, дотащим.
– Машинка и не в таких переделках бывала, так что не стоит. Но все равно спасибо. А это Гэри?
– Вот уж не знаю. Нашли какого-то мужика, вот и привезли. Может, ты мне скажешь?
Он поднимает брезент, открывает своей находке лицо. Я кидаю в ту сторону быстрый взгляд.
– Да, это он. Ну что, тогда до скорого.
Глаза Гэри, мертвые, стеклянные, невидяще глядят на меня из-под заиндевевших ресниц. Губы у него посинели.
И он улыбается.
Не нравится мне это. Беспокоит меня, тревожит. Иду к своей машине и пытаюсь себя урезонить. Гэри все равно жизнь была не в радость. Он и не жил-то по-человечески с тех самых пор, как три года назад потерял дочку – буря тогда была жуткая, от мороза все трубы в Городке полопались.
Может, для него так даже лучше.
И вообще, не мое это дело.
Снегопад начинается еще до того, как я выезжаю из Городка, но ветер сперва терпимый, так что я уже на полпути домой, когда буря разыгрывается по-настоящему. Ничего страшного. Переключаюсь с ближнего света на дальний, запускаю обогрев и перевожу мотор в режим «вездеход». Помогает – продвигаюсь вперед медленно, но верно. Сворачиваю налево от Дороги Прочь...
...и в свете фар вдруг мелькает тень.
Бью ногой по тормозам. Тормоза визжат, машина резко останавливается. Я вглядываюсь в дорогу.
На дороге никого нет.
Зато справа от моей машины за окном что-то движется.
Делаю медленный выдох. И так же медленно поворачиваю голову направо.
Вот оно. Оно, потому что я так и не могу понять, он это или она. Вот оно, и оно не танцует. Просто стоит чуть поодаль, так что лица мне не видно из-за снегопада, но вся его поза – чуть изогнутый торс, склоненная набок голова – выдает любопытство.
– Какого черта, – шепчу я. – Какого хрена?
Я вдруг понимаю, что боюсь. Газую с места – мотор ревет, машина идет так быстро, как только может... но я не выдерживаю. Гляжу в зеркало заднего вида.
Быстро уменьшающаяся фигурка на самой середине дороги. Оно смотрит, как я спасаюсь бегством.
Я не вижу его лица, но я знаю – оно смеется.
* * *
Вчера, перед тем как пойти в Ратушу, я купил все номера местной газеты, вышедшие за эту неделю. Я как раз читаю третий, когда в дом врывается Тео.
– Хха! – он встряхивается, словно огромная собака. – Слушай, помоги-ка мне! Я там жратву привез.
– Жратву? – я поднимаю бровь, отложив газету.
– Провизию. А то в следующую неделю мы отсюда вряд ли выберемся. Ну же, давай! Помоги мне разгрузиться. А я тебе все расскажу.
Вздыхаю и иду одеваться.
О да, он привез продуктов. Причем столько, что всю его команду можно закормить до смерти.
– Что тут творится? – выдыхаю я, пока мы тащим в дом очередной мешок. Осталось еще три. А в багажнике – еще три ящика пива. – Мы что, магазин с тобой на пару открываем? А мне почему не сказали?
– Сидим сегодня у Джейка в офисе, обедаем. И тут вдруг радиостанция начала передавать сообщение. И не из нашего Города. Из Орегона. Представляешь? Из какого-то Города в Орегоне, – к тому времени как он договаривает, в машине остается только пиво, а вот у меня на ковре навалена изрядная куча.
– Так что там, в Орегоне, стряслось? – с пивом пусть разбирается сам. Он меня, между прочим, больше и сильнее. И пиво я не так уж и люблю.
Он перетаскивает в дом ящики и снова садится в машину – надо поставить ее в гараж. Но перед тем как закрыть дверь, он оборачивается ко мне.
– Они просили помощи. Передача была открытая – для всех, кто слышит. Они сказали, что восемь дней назад по ним ударила буря. Как они говорят, нешуточная – штормовой ветер и очень сильные морозы... а улеглась она только через неделю.
Он уезжает за дом, а я так и стою с отвисшей челюстью.
– Неделю? – переспрашиваю я, уже потом, на кухне, пока он готовит себе кофе. – Все семь дней? Без перерыва?
– Как тебе сказать... пару раз и впрямь становилось потише, – у Тео непривычно серьезные глаза. Потемневшие. – Так, что некоторым даже показалось, будто буря заканчивается. И они выехали по своим делам. Вот только она не собиралась заканчиваться, Дин. Притихла на час, может, чуть меньше. И разыгралась пуще прежнего. Одну машину они нашли перевернутой. И они говорят, что она перевернулась не из-за ошибки водителя. Это ветер ее перевернул. И посрывал им крыши с домов.
Меня словно оглушили. Соображаю с трудом. Но даже в таком состоянии я тут же думаю о Холли. О Холли и ее невероятно легком «фольксвагене».
– Тео... ты ведь не хочешь сказать, что эта дрянь идет в нашу сторону?
– Я-то не хочу, – вздыхает Тео. – Но метеорологи уже сказали. Сказали, что со стороны Орегона на нас идет здоровый циклон. Они думают, что это оно и есть. Уже начали передавать штормовое предупреждение. Старина Джейк даже послал своих людей, чтобы они лично народ проинформировали. Надеюсь, у твоего дома крепкая крыша, Дин?
– Да, – этот дом не по зубам никакой буре. Ричи много всего знал про снежные бури. Он пять лет прожил на Аляске. Знал, как управляться с холодом. – Тео, не стоило столько всего привозить. Припасы у меня есть.
– Ты гляди. Всегда ко всему готов, а?
– Я так приучен. Полезная, в общем-то, привычка.
Смотрит на меня искоса. Хочет спросить, кто меня приучил. И сам знает, что лучше не спрашивать. В конце концов он отводит взгляд и говорит:
– Я ведь тут живу. Ем твою жратву. А я терпеть не могу быть обузой. Я не приживала. То, что я привез, пригодится нам обоим. А если что останется – что ж, считай, что это моя тебе благодарность за гостеприимство.
– Хорошо.
Кажется, он удивился. Он что, думал, я снова отказываться начну? Это было бы чистой глупостью с моей стороны. Все, что он привез, долго не портится – а такой еды много не бывает. Раз он может себе это позволить, я возражать не собираюсь.
– Знаешь что, давай уберем куда-нибудь эту твою благодарность. У меня, если честно, есть другие планы по использованию этого ковра.
Весь остаток дня мы готовим дом к буре. Надо проверить рамы. Приготовить доски для окон – окна у меня из бронестекла, но и оно может треснуть, если ветер отыщет критическую точку, а закрывать проемы придется как можно быстрее. А еще надо запереть чердак. Там и так холодно – иногда я его использую вместо холодильника.
Забираюсь наверх – ох, я и забыл, какой здесь бардак! Я же собирался тут навести порядок, аккурат перед тем как Патруль заявился. Выкинуть ненужное, снести вниз нужное... так, чтобы на чердаке остались только те вещи, которые, возможно, станут из ненужных нужными позже.
– Тебе помочь? – спрашивает Тео из своей комнаты.
– Ммм... да! Будь добр, сними отсюда несколько коробок. Делать нам будет нечего, так я хоть хлам разберу.
– Разумеется!
Он так искренне хочет быть полезным, что мне даже становится немного неловко при виде его лица, когда он обнаруживает, что у меня «несколько» значит «десять».
Ну, и еще парочка мешков...
* * *
Ожидание бури чуть ли не хуже самой бури. К вечеру она так и не начинается – это вообще первый ясный вечер на этой неделе. И утром ее все еще нет. И в обед тоже.
– Если это ложная тревога, я буду только рад, – говорит Тео, помогая мне упаковывать мусор в мешки. Мы пока что перетрясли три коробки с чердака, и если до сих пор я не был уверен, что там и впрямь нужна была уборка, то теперь у меня и сомнений не осталось. – Буду только рад, если ничего не случится. Знать бы еще наверняка...
– Если бы да кабы... – тяну я нараспев. – А что, Тео, повезло вам, что вы не в пути, а?
Он снова напрягается. Бросал бы он уже эти игры, что ли. Все равно он не умеет в них играть. Но он парень упрямый. Что ж, он тут не один такой.
– Да, – выдавливает он. – Крупно повезло.
Ну еще бы.
Я включил радио, так что теперь у нас в комнате играет пляжный рок. Волна из Города. Парень, который ее держит, явно свихнулся, потому что он целый день ничего не делает, а только гоняет старые серф-роковые и ска-панковские песенки и каждые два часа вопит в микрофон какую-нибудь глупость вроде «А вот вам еще одна песенка, от которой вам, ребята, станет жааааааарко!» Наверное, он тоже скучает по лету.
Время от времени сквозь очередной шедевр Beach Boys или NOFX прорывается местная волна. Нам все напоминают, чтобы мы «не уходили далеко от жилищ и не забывали о приближающейся опасности». Затем начинаются советы насчет того, как себя вести, когда придет буря. Это, пожалуй, лишнее: люди, которые пережили семь лет сплошной зимы, уже знают эти правила наизусть. Но зато уж точно не осталось никого, кто не был бы предупрежден.
Мы открываем четвертую коробку – а в ней полно старых сломанных вещей. Старый телефон, старый радиоприемник, старый принтер. Фотокамера. CD-плеер. Тео тихонько присвистывает.
– Ну ничего себе! Целый сундук с сокровищами. Зачем тебе это все? А, постой, дай догадаюсь – ты думаешь, что сможешь это все починить?
– Я могу.
Он тихо смеется.
– Никогда не теряешь веру в себя, а, Дин?
– Вера здесь ни при чем. Я просто знаю.
Надеюсь, голос у меня не дрогнул. Тео все смотрит на меня, но он последнее время часто так делает. Наверное, думает, что я странный. Заявил мне вчера, что у меня странные глаза. Желтые. Я ему сказал, что раньше они были карими. В зеркала я теперь не особо смотрюсь.
Очень надеюсь, что голос мне не изменил. Потому что, черт, мне больно. Я и про это забыл? Как я мог забыть? Тео назвал эту коробку «сундуком с сокровищами»... но она ведь называлась не так.
Ричи звал ее «ящиком с игрушками». Если ему попадалась сломанная вещица, он непременно подбирал ее и клал туда. Он тоже надеялся, что однажды я их починю. Все шутил, что вот будет у нас много времени – и тогда-то он устроит мне проверку на вшивость. Некоторые вещи из «ящика с игрушками» я успел привести в порядок. Радио, которое сейчас играет нам «Surfin’ USA». Будильник в моей спальне. Кое-что еще.
А потом все это перестало быть важным.
Закусываю губу. Я ведь действительно могу это все починить. Но есть вещи, которые стоят потраченного времени, а есть и те, на которые его жалко. Я мог бы починить плеер. Но без батареек от него нет толку. А переводить батарейки на CD-плееры...
Кидаю его в мусор.
– Эй, ты что делаешь? – Тео подбирает его. – Это же отличная вещь! Если ты и вправду можешь исправить...
– А что мне с ним делать? Вынуть батарейки из фонаря, вставить в эту фигню, и пусть она их за полчаса сожрет?
Тео устыдился. Я вздыхаю. Больно, куда от этого денешься. Но я знаю что делаю.
– Я оставлю вещи, над которыми стоит постараться. То, что мне потом пригодится. Остальные выкину.
Зачем мне теперь ящик с игрушками... Хреново, конечно, но мне пришлось вырасти.
Разбираем коробку. Я откладываю в сторону нужное, а ненужное кидаю Тео, и он с сокрушенными вздохами отправляет это все в мусорный мешок.
Возражает он только один раз. Когда я выкидываю пенал с маленькой встроенной клавиатурой.
– Постой. Ему ведь не нужны батарейки?
– Нет. А мне не нужен он.
– Да ну? А вот эти часы с кукушкой тебе, значит, нужны?
– Это для Джейковой внучки, – поясняю я. – Она давно такие хочет, а их теперь не делают.
Он мрачно смотрит в пол. Я вздыхаю.
– Эта штука... она на фотоэлементах работает. Или ты ее потащишь на улицу под солнце – а тогда она просто замерзнет и все равно работать не будет... или тебе придется зажигать свет и ждать, пока она подзарядится, – а это, пожалуй, еще дороже, чем батарейки. А еще в ней сдохла микросхема. А с микросхемами я не очень хорошо справляюсь. Думаю, я смог бы ее починить, но времени на это уйдет чертовски много. А толку от этого не будет.
Он не сразу отвечает. Вертит пенал в руках. А потом очень тихо спрашивает:
– А если я тебе за него заплачу... ты его починишь?
Удивил он меня.
– Да зачем тебе?
– У дочери такой же был, – чересчур спокойно говорит он. – Даже мелодии играл те же самые, – он показывает мне список, напечатанный на дне пенала. – Пять мелодий. «Канкан», «Зеленые рукава», «Бесаме мучо», «Вчера»... и «С днем рожденья тебя».
Молчу, не задаю вопросов. Жду. Не захочет говорить – не надо. Но если захочет, я выслушаю.
– Простудилась она, – говорит он в конце концов. – На втором году снега. Воспаление легких. А доктора не сразу поставили правильный диагноз. Все говорили – простуда, просто сильная... бронхит. А потом оказалось, что уже слишком поздно. Она маленькая была – всего шесть лет. И здоровьем особым никогда не отличалась.
Молчание. Минуты ползут, одна за другой. Потом я киваю.
– Я его починю. Для тебя. Бесплатно. Это будет... моя благодарность за твою благодарность.
Он улыбается. Хорошая такая улыбка... немного грустная... задумчивая... благодарная.
– Ладно. Давай дальше разбираться. А то ты им и заняться не успеешь до того, как я уеду.
Мы разбираемся с тем, что осталось в «ящике с игрушками» – ящике Пандоры, в котором для каждого из нас нашлось немного боли. А когда мы открываем пятую коробку, Тео вдруг начинает чихать. В коробке одежда – мужская и женская, и пахнет она пылью, сыростью и нафталином. Запах настолько силен, что я едва не чихаю сам.
– У тебя что, аллергия?
Он пытается ответить, но вместо этого чихает снова.
– Слушай, я тут и один справлюсь. Тебе не обязательно...
– Нет, – выдавливает из себя Тео. – Я помогу.
Через пять минут он разражается таким приступом насморка, что аж багровеет лицом. Я даже пугаюсь – а вдруг его сейчас удар хватит?
– Знаешь что, вали-ка отсюда! Я не хочу потом разбираться с твоими ребятами, если ты возьмешь и издохнешь над коробкой со старыми рейтузами. Сам переберу эту ерунду. А потом комнату проветрю и тогда позову тебя обратно. Идет?
– Идет, – он, пошатываясь, поднимается на ноги. – Ты прав. И, кстати, о моих ребятах... пойду-ка я проверю, как они там. Велел им по домам сидеть, но они ведь те еще засранцы...
Ну да, у него же рация в комнате.
Он бредет к себе, то и дело чихая. Я со вздохом возвращаюсь к одежде. Моя, Ричина, Ричиной сестры, Ричиного любовника... Почему-то с ней легче, чем с «ящиком с игрушками». Целых вещей там почти нет, но кое в чем еще можно ходить дома. Выстирать только надо и погладить... но я уже сказал Тео: если метеорологи все-таки не ошиблись, других дел у нас не будет.
Много времени эта коробка не отняла, но вот комната теперь пропахла нафталином насквозь. Чуть приоткрываю окно – снега пока нет, так что навредить это не должно. Пять минут – и я начинаю замерзать, даже в пальто, которое на всякий случай накинул... зато запах немного выветрился. Закрываю окно, но все равно еще холодно. Смотрю на коробки... а потом пододвигаю к камину кресло и устраиваюсь в нем поудобнее. Подождут эти коробки. Я только немножко согреюсь...
Может быть, из-за тепла, расползшегося по всем закоулкам моего тела... может быть, из-за огня – он ведь и впрямь завораживает... а может, и из-за тех нескольких глотков виски, что я сделал, чтобы согреться... а только отчего-то я задремал.
И разбудил меня шелест бумаги.
Зеваю. Потягиваюсь.
Открываю глаза и вижу, что Тео сидит на полу и листает фотоальбом.
– Ты что, мать твою, делаешь?! – прыжком вылетаю из кресла, выбиваю альбом у него из рук.
Он отшатывается. Такого бешенства он от меня не ожидал. Улыбается мне чуть виновато.
– Прости. Просто он был в следующей коробке. Прямо сверху. Ну, я и...
– Почему ты меня не разбудил?
Он улыбается чуть шире.
– Рука не поднялась. Я подумал, что пока незачем... а ты был такой... уютный.
Эта маленькая пауза – она меня настораживает. Звучит как-то странно. Словно он не «уютный» хотел сказать, а что-то еще.
Что-то, чего я не захочу слышать.
А может быть, и захочу.
– Не смей рыться в моих вещах, – глухо говорю я. Вспышка гнева прошла, и теперь у меня такая пустота внутри. Усталость. – Вообще ни к чему без моего разрешения не притрагивайся. Понял?
Он кивает.
– Извини, ну правда. Я просто...
–...совал нос не в свое дело, – обрываю его я.
Он слегка усмехается.
– Ну допустим. Все равно я ничего интересного не успел увидеть.
Глядя в стену, сообщаю ему:
– Лично мне мои родители очень интересны. Потому что живыми я их помню все хуже и хуже.
Вот он и заткнулся. Настоящий положительный герой. Был бы я на его месте – я бы себе сейчас так выдал. Велел бы не разыгрывать драму. Сказал бы, что я не единственный, кто потерял дорогих ему людей. И напомнил бы, что если не хочешь, чтобы люди глазели на твои личные вещи, то нечего их оставлять валяться посреди гостиной. Но я не на его месте. К счастью.
Иду через комнату, поднимаю альбом. Несколько фотографий выпали из него – я поднимаю и их тоже и, не глядя, засовываю их между страниц.
– Вот еще одна, – говорит Тео у меня за спиной.
Я оборачиваюсь. Он протягивает мне фото. Я нерешительно забираю его у него из пальцев.
– Это ты? Там, на фото.
– Я.
Я. Во всем блеске своего пятнадцатилетия. Такой сопляк. Футболка с «анархией», взлохмаченные черные волосы, калифорнийский загар. И калифорнийская улыбка. Глаза широко распахнуты, все зубы напоказ – хоть к дантисту иди с этой фотографией. И полтюбика черной подводки на веках. Я тогда фанател по Greenday, кажется...
На пятнадцатилетнем мне – теплая кожаная куртка. Зима тогда еще не наступила, но уже становилось холодновато для Западного побережья. Судя по моей улыбке, меня это мало беспокоило.
– Можно было и не спрашивать, – мягко говорит Тео. – Ты совсем не изменился. Только волосы теперь длинные.
Если он и вправду так думает, то он еще глупее, чем мне казалось.
Кладу фотографию обратно в альбом.
– Ладно. Ты был неправ, и я тоже погорячился. Давай на этом и остановимся. По-моему, давно пора перекусить.
– Точно. Слушай, ты уверен, что окна выдержат? Что-то они дребезжат...
– Они всегда дребезжат, – машинально отвечаю я, и только потом до меня доходит. Я оборачиваюсь к окну.
За ним снег. И ветер. И совсем не видно света. И стекла и впрямь дребезжат – куда сильнее, чем обычно.
Буря пришла.
* * *
Такого бурана я еще не видел. А я-то думал, что уже все повидал.
Мы уже заколотили все окна на северной стороне. Ни одно даже не треснуло, но дребезжали они так громко, что это начало меня пугать – а еще мне становилось страшно, когда я представлял себе, как осколки стекла разлетаются по комнате, словно миниатюрные метательные ножи. На южной стороне окна пока не заколочены, но толку от этого мало: они замерзли, да еще залеплены снегом почти доверху. Да и солнце снаружи не светит. Нет там солнца. Там только снег. Безумный, бурлящий снежный ад.
И ветер... никогда я не слышал такого ветра. Он не просто воет. Он рыдает. Рыдает, ревет, визжит, скулит. Бьется в крышу – словно бревном по ней лупит.
Камины горят во всех комнатах, но их тепла не хватает, и, когда наступает вечер, я включаю обогреватели в гостиной и наших спальнях. В гостиной теплее всего, и весь остаток дня мы просиживаем там, разбираясь с чердачным мусором. Теперь я тружусь над микросхемой из пенала. Для Тео. А Тео разгадывает кроссворд в старой газете, которую стащил из растопки. Сегодня он может читать: я не выключил напряжение, и в гостиной горит свет. Экономить смысла нет: по сравнению с отоплением свет – сущая ерунда.
– Хмм... Дин, ты занят?
– А ты как думаешь?
– Хорошо, хорошо. Просто я подумал – может, ты знаешь...
– Слушай, кто из нас кроссворд разгадывает? Ты? Вот и разгадывай. Я такими вещами не занимаюсь.
– А почему нет?
– Это для интеллектуалов развлечение. А я даже школу не закончил.
– Ха. И что, я похож на интеллектуала?
Я отвлекаюсь от пенала и окидываю его преувеличенно серьезным оценивающим взглядом.
– Нет. Ты похож на здоровенного раздолбая из Снежного Патруля, которому больше нечем заняться. Но раз уж ты за это взялся, то ты, должно быть, иного мнения о своей драгоценной персоне.
Смеется.
– Безупречно любезен, как всегда.
– Ты мне не дама сердца, чтоб с тобой любезничать.
– Ага, – глаза у него блестят. – А дама сердца у тебя есть?
Я вздыхаю с великомученическим долготерпением.
– Нет. А у тебя?
Ха, заткнулся. Ну еще бы. Если была дочь, то наверняка была и жена. Только вот семейные люди редко идут в Снежный Патруль. Все-таки Джейк был прав. Я сволочь. Сволочам сейчас легче живется.
– Просто тут одно слово, которое я никак не могу угадать, – помолчав, говорит Тео извиняющимся тоном. – Может, знаешь?
– Ладно, ладно. Давай попробую.
– Название острова, на котором в 1587 году была основана первая британская колония в Америке, – зачитывает Тео вслух. – Я это, по-моему, знал, только забыл.
Я вздрагиваю – рука дергается, и то немногое, что мне удалось сделать со схемой, едва не идет насмарку.
– Роаноке, – говорю я. – Остров Роаноке.
– Подходит! Ну, и кто теперь интеллектуал? – он ухмыляется, вписывая слово в кроссворд.
– Еще бы не подошло, – вздыхаю я. – Ведь так и есть. Не помнишь? Роаноке, пропавшая колония... Кроатоан.
Он замирает.
– А, ну да, – пауза. – Точно. Та самая жуткая легенда. Только я не думал, что она такая... ну, историчная.
– Я по ней доклад готовил, – я кусаю губы. – В школе. В том последнем классе, который я успел закончить. Надо было сделать доклад по истории Америки – ну, я и решил писать про Роаноке. Я думал, что это интересная тема. Как ты сказал – жуткая.
– А разве нет? – он ерзает в кресле, подбирает ноги и садится по-турецки. Почему он так по-детски себя ведет иногда? Ему точно за тридцать. Он это специально, только со мной, потому что я его младше? Или он всегда такой? Если всегда, то было бы здорово. Люблю таких людей. – Я ее даже толком не помню, а у меня от нее мороз по коже!
– Вот потому и мороз по коже, что не помнишь. А когда я начал в этом всем разбираться, оказалось, что мистики там маловато.
– А что за легенда-то, напомни...
– О, легенда – абсолютная классика жанра. В один прекрасный день сотня людей приехала туда и основала поселение. Потом оружие и припасы у них подошли к концу, и их предводителю пришлось уехать за новыми в Англию. Только он не сумел вовремя возвратиться. Задержался на целых три года из-за англо-испанской войны.
– А когда приехал, то оказалось, что все исчезли. И там какое-то странное слово было вырезано на дереве.
– Ты помнишь? Да, все исчезли. Дома лежали в развалинах, все поросло травой, и вокруг не было ни души. А на одном из деревьев было вырезано слово КРОАТОАН. И поселенцев так никогда и не нашли.
– Брр!
– Да нет, не то чтобы. Ничего необычного в этом слове нет. Это просто название островка по соседству с Роаноке.
Тео выглядит разочарованным. Я, помнится, тоже был разочарован.
– Понимаешь, в чем дело, они ведь не на пустое место пришли. Эти земли принадлежали индейцам. Некоторые племена отнеслись к ним дружелюбно... но таких было мало. Большинство историков думают, что колония на Роаноке подверглась нападению, а уцелевшие сбежали на Кроатоан, на территорию дружественного индейского племени. Те колонистов приняли, а потом они все между собой попереженились, так что еще пару поколений спустя среди кроатоанцев встречались индейцы со светлыми волосами и глазами.
– Что-то неромантично...
– Ну, если тебе так хочется... Есть у этой теории слабые места. Например, сколько бы на Кроатоане ни проводилось исследований, ни одного доказательства того, что там жили европейцы, так и не было обнаружено. Никаких следов, никаких остатков вещей неиндейского происхождения... ничего. И еще: их предводитель говорил, что они договорились использовать этакий знак бедствия – мальтийский крест. Они должны были его где-нибудь оставить, если бы им пришлось бежать оттуда. А они его не оставили. Ничего не оставили, кроме этого слова...
Делаю паузу. Тео смотрит на меня во все глаза. Ждет продолжения.
– И один из историков написал в своей статье, что, возможно, дело обстояло совсем не так, как мы думаем. Большинство, говорил он, полностью уверено, что слово КРОАТОАН значило, что они бежали на остров. Но его теория состояла в том, что на самом деле кто-то пришел – или что-то пришло – с острова. Кто-то... или что-то... о чем они посчитали своим долгом предупредить остальных.
– Брр!!!
– Так лучше?
– Намного.
Я пожимаю плечами и возвращаюсь к работе над схемой. Роаноке... есть одна маленькая деталь во всей этой истории, от которой мне всегда было не по себе. Там ведь нашли не одно вырезанное на дереве слово... их было два – или, скорее, полтора. На одном дереве было вырезано КРОАТОАН. А на втором было всего три буквы: КРО. Все сходились на том, что это было начало второго КРОАТОАН. Но до конца его так и не вырезали.
Почему?
Мне это не давало покоя еще тогда, когда я писал доклад. И теперь, пока я работаю, прислушиваясь к ветру за окном, это снова не дает мне покоя. Ну почему кто-то взял и остановился посредине слова? Ведь не так уж и долго его вырезать хорошим ножом. Если бы они бежали в спешке, то и на первое слово у них бы тоже не хватило времени. А вырезать мальтийский крест было бы и легче, и быстрее. Ерунда это все, конечно... ничего особенного... но эти три буквы – если что в этой истории и кажется мне жутким, так это они.
Тео больше не разгадывает кроссворд. Он снова смотрит в огонь, притихший, задумчивый.
– Интересно... – тихо говорит он. – Станем ли мы когда-нибудь историей? В один прекрасный день... может быть, когда снег растает. Или когда люди по-настоящему научатся с ним жить. Когда снова начнут летать самолеты из Европы... кто-нибудь приедет сюда, и будет проводить исследования, и, может быть, будет гадать, как мы гадаем насчет Роаноке. Будет бродить по Лос-Анджелесу и думать: почему люди ушли оттуда? Или он и не узнает, что это был Лос-Анджелес? Мы ведь забываем названия. Зовем все Городами да Городками... Город-На-Берегу, Северный Город, Пограничный Город. Просто Город. Кто-нибудь вообще помнит, как назывался наш собственный Город?
– Я помню. Крессент-сити. И не смотри на меня так. Я помню, как покупал дотуда автобусный билет. Мы ведь сюда приехали еще тогда, когда ходили автобусы.
– В первый год снега?
– Во второй.
– А этот Городок? Как он назывался?
– Он никогда никак не назывался. Ему всего четыре года от роду.
Смотрит на меня. Сидит в кресле и смотрит на меня, и почему-то я чувствую себя... как-то странно. Неуверенно. Ощущаю себя... слабым? Нет, не то слово.
Уязвимым.
А хуже всего то, что я не уверен, что мне это не нравится. Я уже давно не чувствовал себя так.
Он хочет спросить. Я вижу это в его глазах. Хочет спросить, кто привез меня, шестнадцатилетнего пацаненка, в Крессент-сити. Хочет спросить, кто построил этот дом с толстыми стенами и бронированными стеклами. Хочет спросить, чья на мне сейчас рубашка – теплая фланелевая клетчатая рубашка, которая мне велика по меньшей мере на три размера. Он хочет спросить, чье фото он бы увидел, если бы я не проснулся и он успел досмотреть альбом до конца.
Но он ни о чем меня не спрашивает. И это очень умно с его стороны.
Очень, очень умно.
* * *
Я ждал этого. Не был уверен, что это случится, но не скажу, что это было неожиданностью. Вот только я не ожидал, что это будет так. Он здорово изображал из себя хорошего парня. Обвел меня вокруг пальца.
Ну и идиот же я после этого.
Все мое самообладание уходит на то, чтобы не начать бездумно вырываться, выворачиваться, обезумев от отчаянного отвращения. Было в моей жизни время – после того, как мои родные умерли, до того, как я встретил Ричи – когда я остался в огромном охваченном паникой городе один и без дома. Вот с того самого времени я немного неадекватно реагирую, когда чувствую чье-то присутствие так близко у себя за спиной. Особенно если от этого кого-то пахнет мужским одеколоном.
Самообладание прежде всего.
Я лишь слегка напрягаюсь.
– Тео.
– Приветик, – его ладонь скользит по моему плечу, спускается мне на грудь. Пытаюсь думать – холодно, без эмоций. Это трудно. Я у себя в постели, а люди привыкли чувствовать себя в полной безопасности в таких своих местах, и поэтому я не просто боюсь – меня всего трясет от мысли, что он нарушил эту неприкосновенность, что он здесь, в моем маленьком логове, под всеми моими одеялами – совсем рядом со мной. Я всегда сплю без одежды, как бы ни было холодно, и теперь, когда он прижимается ко мне, я чувствую его всей спиной, и умом я еще не двинулся только потому, что он одет – на нем эти его чертовы «боксеры».
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 16 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |