Научи меня любить.
Мы сидели на крыше небоскреба, где располагалась уютная оранжерея. У нас было три бутылки виски и корзина бутербродов. Нелли масло слизывала,а полусоленую семгу, как-то испуганно, обнюхивала, как осторожная кошка,которой дали незнакомое лакомство.
-Она испортилась.
-Вчерашняя.
-Говорю, испортилась.
-Угу.
Я смотрел в бинокль, подкручивая колесико фокуса, но мы сидели так высоко, что набежало густое, как туман облако, и я схватив мухобойку, начал яростно размахивать ее, пытаясь отогнать концентрированные капли воды. Я был немного взвинчен в последнее время.
Нелли хохотала, а я пытался обидеться, но не смог и сам рассмеялся, правда, натужно и себе под ноги. Потом я стал серьезным, а она продолжала смеяться. Она во всем такая. Нда, разгонять облака мухобойкой и вправду дело бесполезное, и я рассеянно попинав носком сапога дохлую птичку, сел рядом.
-Надо похоронить ее, как думаешь?
-Не надо. Им церемонии не нужны.
-Голубь, понимаешь? Голубь – это символ мира и любви! Это как будто хоронишь любовь. Закопаем ее под фикусом.
Нелли сощурив глаза в щелочки, наблюдала за моими губами. У нее была странная привычка следить за моим ртом и в определенный момент она жалила меня влажным поцелуем. Мне казалось, что у нее во рту океан, но океан не водный, а океан прохлады, а иногда и огненных пустынь, и тихого счастья. От ее губ веяло корицей. Я ждал этого каждый раз, но почти всегда опережал ее, это была своего рода игра, чтобы заткнуть рот собеседнику. Что ж, я играл бы в нее вечно.
-И прочитаем что-нибудь, -продолжал я,- какую-нибудь молитву. Хотя нет, это будет кощунственно.
-Любви, да? И мира? Да это глупые архаизмы, зайчонок.
Спорить с ней бесполезно. Я заткну ей рот раньше. Хотя она выигрывала последние два часа… Опрокинув стакан я вдохнул полной грудью. Ноздри обжег горячий воздух - начинался новый день, и пыльные бури уже бушевали на горизонте. Они играли на восходящем солнце постельными цветами - перламутром и нежно бордовым... Будто огромное одеяло колыхалось на бельевой веревке.
-Хорошо, что мы выбрали такой высокий дом! Кто бы мог подумать, что в Москве будут песчаные бури!
-Да уж. Никто.
Она закурила, чиркнув спичкой о бетонный пол. Задумчиво глядя сквозь дым на меня, она молчала. Москва была погребена. Второй день подряд. Вирус, который превратил людей в мутантов, отступил, это мы узнали по трещавшему транзисторному приемнику, который стоял на складном стульчике у наших ног.
Нелли начала снимать с себя свитер. Она его сама связала и он ей очень шел… Но в белой майке с дельфинчиками она была куда более прекрасна.
-Чего пялишься? – Улыбнулась она.
-Любуюсь.
-Ты похож на кота,который сметаны объелся. – Она дурашливо ткнула меня в бок. – Подержи сигарету.
Она снимала болоньевые штаны на молнии, меняя их на апельсинового цвета, бриджи и я затянулся, чтобы сигарета не тлела просто так.
Когда она оказалась в трусиках, я еще раз затянулся. Глубоко, нервно, и чуть не заглотал весь фильтр. Она стояла в лучах, как ангел, и снимала всю одежду как в замедленной съемке. Да это сон, подумал я; это сон одинокого мужчины. Не дав ей надеть бриджы, я повалил ее на растелянное покрывало. Она хихикала и отбрыкивалась, все еще пытаясь натянуть на ноги бриджи, но я перехватил ладонью ее руку и она остановилась. Мы лежали и смотрели друг другу в глаза, близко-близко, так что можно было увидеть тончайшие нейроны в глубине ее белка. Я разглядывал себя,как в пыльном зеркале, будто издалека, а она любовалась,кажется, собой.
Зазвонил телефон, но мы лежали, как мертвые. Она моргнула и сон растаял. С досады я потянулся за очередной сигаретой, но она мягко перехватила меня
-Дурачок, - она обвила мои плечи руками и спросила:
-Хочешь послушать мою новую песню? Я сочинила ее вот только-только, когда спала.
-На каком языке она?
-На японском. Красивый очень язык, слова перекатываются во рту как леденец.
И она запела. Она была гениальным полиглотом и знала столько языков, что если бы она начала петь мне одну и ту же песню на разных языках, то прошло бы полвека. И нас бы нашли под покрывалом из песчинок, твердых, окристаллизованных от туманов и облаков…
…мы плыли по лодке в чудесном лесу. Она была одета по-японски, но без белил и не вычурно,как гейша. Как смиренная крестьянка,которая открывала мне свои щиколотки, и улыбалась одними губами немного устало и задумчиво.
Я же был почтенным господином,который вместе со своим рабом – тощим мальчишкой в грязном затасканном рубище – налегал на весло, потому что мальчик был так слаб и так тонконог, что себя бы не сдвинул с места. Его изможденное лицо вспыхивало, когда он глядел на женщину, и он совсем потерял весло, когда японка выказала несказанную наглость и открыла ноги до колена. Мальчик никогда в жизни не видел голых женских колен, с ямочками - такие округлые и манящие, - что мальчик зажмурился, но не от страха или удовольствия, а скорее от ожидания побоев от господина. И господин и вправду вскочил рассерженный и попытался выхватить хлыст. Мальчик зарыдал, прикрывая грязное обветренное лицо руками, и распластался на дне лодки. Женщина бросилась к нему и взяла его голову в руки, пытаясь всячески успокоить его и сверкая глазами на господина. Господин, не привыкший к такому обращению, отвернулся и еще долго стегал по воде хлыстом. Затем он выхватил катану. Летели щепки, а господин яростно кромсал лодку. Вздор. Такого быть не может! Неслыханно! Лодку вертело в бесшумном потоке, а вскоре, она попала в чудесную заводь, где недвижно остановилась, немного накренившись – это женщина перетащила мальчика на правый борт и опустив подол в реку,смачивала губы мальчику. Господин поежился от непонятного и прекрасного чувства: от обилия красок рябило в глазах и он, уложив оружие в ножны, прикрыл глаза ладонью и отвернулся, дабы протереть легкие сапоги от засохшей тины….
… На ладони с тыльной стороны стоял номер телефона. Ее телефона. Она написала мне его при первой нашей встрече. Вот просто так, подошла и спросила что-то. Я покраснел, а она, улыбнувшись, попросила дать ей руку. Я специально обводил каждый день эти дрожайшие для меня цифры. Когда она об этом узнала,вновь хохотала,а я неловко пытался оттереть въевшиеся чернила…
…-Господин, погляди на эту заводь. Будь благороден, подними глаза на такую красоту. Мальчик ни в чем не виноват, это все я. Прошу тебя, изруби меня на куски, если пожелаешь. Ты почтенный воин и уважаемый человек, и я недостойна умывать твои ноги, но прошу выслушай меня… И тут она запела. Она пела, а господин опустил руку в воду температуры парного молока и ему в руку начали неуклюже тыкаться золотистые карпы…
Я вырвался из этого дурмана и высвободился из ее цепких лапок.
-А о чем эта песня, Нелли?
-Она про Господина и рабыню. Рабыня стоит в ногах у Господина и поет ему песню о любви.
-И что потом? – Я был, взволновал не на шутку.
-Потом… Ну это грустная история. Потом Господин изрубил рабыню, за такую дерзость…
-И мальчика-раба тоже?
Нелли округлила глаза, и состроив гримаску, потянула вновь ко мне свои теплые лапки.
-Ты прав. Я тебе пела уже ее, наверное. Надо другую спеть было. Про пикадора, например, которого бык воздел на рога, а он звал свою возлюбленную, и когда на его крики прибежала мать, оттолкнул ее и продолжал неистовствовать.
-Нет. В том то и дело, что я не слышал ее. У меня выстроился визуальный ряд, и я все увидел воочию, от первого лица! Я бы мог выучить какие-то языки? Я очень хочу! И мы бы болтали на разных языках.
От волнения у меня на лбу выступила обильная испарина, но Нелли не слушала уже,а наливала в стакан виски. Я был готов сдаться,когда она тихо сказала.
-Знаешь, почему я выучила столько языков? Потому что я ненавидела свою страну до глубины души, и хотела уехать далеко-далеко, куда-нибудь, где не только меня никто не знает, но и не понимает. Потом,я подумала, а как же я буду жить, если меня никто не поймет? С такими способностями я найду работу,в лучшем случае, посудомойкой, а в худшем, - меня депортируют на родину. Поделом мне будет.
Я молчал.
-Когда я выучила испанский, я познакомилась с полукровкой-баском в интернете, и он обещал меня забрать показать свою родину.
Она сделала большой глоток и сморщилась.
-Он никуда не увез меня,а изнасиловал со своими дружками. Потом я бежала через лес,а они мчались за мной, видимо желая прикончить, ведь я наизусть запомнила их рожи. Мне врезалось навсегда в память каждый их шрамик, каждая родинка. Да что там, я даже могла нарисовать их по памяти.
-Прости.
-За что?
-Не знаю. За то, что заставил такое сказать.
Она жевала губы какое-то время.
-Да ладно. Ты можешь знать все. Ты единственный человек, которому я могу сказать все, и это станется в тебе навсегда.
-Да.
- Ты и так немногословен, а когда знаешь чужие тайны, впадаешь в какой-то транс. Из него клещами тебя не вырвать.
-Это большая ответственность, и я благодарен за такое доверие.
Вдруг она захихикала вновь и постучала костяшками пальцев мне по лбу.
-Вот дурачок.
-Эй, эй, полегче. Так можно и напроситься.
-Да? А ты попробуй!
И мы начали бороться. Наконец, я завернул ее в одеяло, завязал крест-накрест длинным пледом и засунул в рот ее же футболку.
Выплюнув футболку, она дышала как загнанная лань. Схватив мухобойку и проверив упругость его ладонью, со всей серьезностью спросил:
-Помнишь «Приключения Шурика»?
Переведя дух, она залилась смехом.
Вдруг воздух пронзил нарастающий гул. Перехватив болтающийся на шее бинокль - но и так можно было понять, в чем дело,- я заворожено глядел в небо. Летели вертолеты, тучи вертолетов, гудя как осиное гнездо, заполняя небо и сигналя нам. Один, чуть не задев лопастью наше убежище, завис, и пассажир весело помахал нам рукой; у него было вытянутое сухое лицо и форма спасателя. Отсалютовав от козырька, вертолет стал снижаться. Нелли размоталась и, надавав мне тычков, схватила бинокль.
-Что это такое?
-Думаю, это вертолеты-уборщики. Видишь эти хоботы, торчащие из бока вертолетов?
-Поняла. – Нелли просияла как ребенок. – Они высосут весь песок, и мы сможем спуститься!
-Только не понятно, к чему все это. Метеорит уже на подходе, и скоро все кончится,а власти стали печься о наших удобствах.
-Это в их стиле.
Я присел к ней в ногах. В ходе борьбы она растянула сухожилие и, достав из рюкзака тюбик с ментоловым кремом, я стал растирать ей ногу.
-Думаешь, мы не спасемся?
-В принципе, варианты есть, но никто не думает о них. Все смирились… Метеорит,как мы знаем, меньше Земли по размеру, но удельный его вес больше – он тяжелее, - а соответственно, он приблизившись к Земле возьмет Землю на свою орбиту и мы будем вечно крутиться вокруг него, как мы,в свою очередь вращаемся вокруг Солнца. Но у нас смена дня и ночи проходит примерно через 12 часов, а в данном случае, возможно, что метеорит перекроет нам доступ к солнечному свету на более долгий срок. А если учесть, что метеорит движется постоянно, его не остановить, если не попадется только планета с большим удельным весом, например, Солнце или Меркурий…
Я замешкался.
…Самый простой вариант – послать спутник, который не попадаю на орбиту этой глыбы, стрельнет по ней чем-нибудь. Даже крупица краски, или чего-нибудь еще, отодвинет метеорит с его курса, и он пойдет в другую сторону. Самое лучшее, направить его к большим планетам, тогда мы в безопасности.
Нелли смотрела на меня сверху любовно и нежно.
-Болтушка.
-А что?
-Все так просто?
-Все гениальное – просто, дорогая моя.
Затрещал транзистор, диктор высоким слогом приветствовал всех нас, оставшихся в живых:
«Дорогие друзья, доброе Вам утро и больше надежд на завтрашний день! Мы ведем вещание из девятого бункера Авросимова, но у нас осталась надежда! У вас осталась надежда, друзья? Если да, то вы, видимо,все еще живы! На моих солнечных часах 9. 30 минут, а это значит,что время новостей… Треск… Вертолеты Национальной Гвардии ведут зачистку от песка. Это операция рассчитана на 15 часов… Треск… Затем уборщики зачистят территории от тел мутантов и, наконец, гордый и священный народ Росии!... …мы сможем выйти на свет! Вперед!»
Вещает как какой-то проповедник, подумал я.
-А как же метеорит?
Нелли удивленно смотрела на приемник. Она разговаривала с ним, а я, закончив массировать, обтер об спецовку руки и налил полный стакан.
Открыв маленький холодильник, я отбил несколько кусочков льда и бросив в стакан, облегченно растянулся на пластмассовой скамье.
-Спой мне еще.
Она смотрела на меня, будто не узнавая.
-Ты будешь представлять себе все?
-Ради этого и прошу.
-Ты не понимаешь. Это реакция на антидот, а ты принял его очень недавно. Так что ничего страшного – побочные эффекты. И пострашнее бывает.
-У тебя были?
Она улыбнулась и отрешенно поглядела на соседний небоскреб, который был будто плохо слепленная сосиска в тесте. Его окружали неровные кольца облаков, а она продолжала улыбаться.
-На облаках живут голенькие ангелочки.
-Что?
-Так мама говорила: Нелли, на облаках живут ангелочки, и они любят тебя. Как мама или даже сильнее.
-Ну, это вряд ли.
Ее профиль был величественен и контур его будто сиял, будто был наэлектризован. Я поднялся и дотронулся до ее лица – тихонько провел ладонью по лбу, но вздернутому носику, спускаясь к подбородку. Я был слепым скульптором и повторно, по уже готовому образчику лепил ее, понимая, что ни один последующий шаг мой не увенчается успехом – оригинал будет лучше всех моих стараний. Но я не сдавался. Подбородок был с едва заметной ямкой и дрожащим пальцем я начертил загогулину вокруг него. Запятую. На ее губах я поставил мягкую точку. Точку в своих стараниях. Мастер сделал дело и уходит на покой, и мастер и вправду хорош, если скульптура ожила и посмотрела в мои глаза прямо и вопросительно. Моя рука дрожала, но я не убирал ее. Будто пытаясь запомнить ее, запечатлеть на дактилоскопических линиях своей руки, чтобы потом, холодными вечерами с чашкой жидкого чая на столике и бесполезной книжкой на коленях, измученный одинокими бессонными ночами, устало потянуться, вставить руку в устройство, которое считает «мою родную» с моей руки,как с лазерного диска.
Устройство щелкнет и выдаст ее – вот она, настоящая, и живая...
Ее дыхание обжигает меня, и я хочу слышать ее вздохи, сдержанные, тихие, мои. В свою очередь ее руки по-женски неутешны и легки, пробегают по моим рукам. Она отводит мою руку. В пальцы мне ударил маленький, едва ощутимый заряд. Вот он –настоящий ангел на такой дурацкой высоте, что все прочие ангела не вынесли бы и стошнило вниз. Вот она,стоит и смотрит на других людей, - а люди – на нас. Вся жизнь так – смотрим и смотрим, а вот понять, на что смотрим, и насладиться настоящей красотой… получается редко. Я ловил этот момент,как никогда. Потом осторожно взял ее подбородок пальцами и поцеловал.
Она улыбнулась одними губами. Мною только что нарисованными.
-Ты веришь мне?
-Как никогда.
В этот день мы вдвоем выпили четыре бутылки виски и съели почти все свои запасы. Рыба, чудесным образом на солнце и ветре завялилась, и, в принципе, была пригодна для принятия внутрь.
Наутро, она плеснула мне на лицо водой, и когда я в панике вскочил, укоризненно покачал головой. Мои глаза съели бельмена и рот походил на кошачий горшок.
-Что?
-Вертолеты закончили, в новостях предложили спуститься вниз.
Нелли уже полностью собралась, даже рюкзак был собран и стоял у ее ног застегнутый на все ремни. Ее тяжелые рыжие волосы развевались на сильном ветру,как символ новой жизни, красивой и мощной.
-К черту пусть идут.
-Леша! Ну, давай же! Мы сможем еще пожить там внизу! Сходим в кино вместе на ночной сеанс, будем есть поп-корн и заниматься любовью на задних рядах. Потом будем мчаться по ночной Москве, как будто мы одни на всей планете, нарушая правила и условности…
-В твоих словах много условностей.
-А еще, может, мы обвенчаемся, хочешь? У меня есть даже кольца, правда они бабушкины, но в хорошем состоянии, серебряные. И это все глупые приметы, что нельзя носить чужие кольца, мы заведомо отметем, правда же?. Бабушка оставила их у себя во имя великой любви, на память о дедушке, которого убили на войне. Единственное, что от него осталось – это пара рук, и когда нашли его роту, благородные копатели переслали…
-У тебя хорошее настроение, меня это радует. –Оборвав ее я закурил, а она уронила отпихнув рюкзак в сторону, бросилась ко мне и принялась осыпать поцелуями мое опухшее лицо. Такие маленькие, кроткие поцелуи, будто пошел летний теплый дождик.
-Пойдем?
Я пристально поглядел на нее.
-…
Она кривила свое личико и этот азарт, блеск в глазах куда-то исчез. Зато появился блеск совсем другого рода.
-Ну не плачь… Родная моя… Давай будем жить как раньше? Это ведь самое лучшее, что было между нами – эта непринужденность и красота исполнения.
-Как?
-Ну, красота наших голых тел, нашей любви, скользкой и липкой от пота. Если ты уйдешь, то вся гармония нарушится. Все рухнет, понимаешь?
В ней было столько печали и укоризны, ко мне, к такому жалкому, расхристанному, пьяному и пропахшему потом. Не в силах вынести этого взгляда, я отвернулся и перебросил свою ноющее тело на пластиковую скамью и пошарил рукой.
-Виски кончилось.
-Да?
-Ты сам и выпил последнюю бутылку! А еще укусил меня за грудь!
-Покажи
-Ну сейчас еще! –Однако, она выпростала грудь, которая и вправду покраснела,а вокруг соска виднелся кровяной подтек.
-На память хотел, видимо.
Она фыркнула и топнула ножкой. Все же она еще ребенок.
Воцарилось молчание,в ходе которого я нашарил рукой все же что-то, поднес к глазам: Хеммингуэй «Прощай Оружие».
-Хорошие книги ты взяла с собой.
-Да, только почти все ты пустил в костер, а те, что остались,- залил алкоголем и спермой.
-И кровью, - добавил я.
-И кровью, - механически повторила она
-Хм… А мы хорошо с тобой отдыхали.
Непонятно было, ушла ли она. Видимо ушла, раз ее запаха и ее нервного цоканья языком я не слышал и не ощущал, но она незримо осталась со мной. Странная штука. Я постоянно озирался, пытаясь поймать ее тень за высокой клумбой и даже сам забегал за нее, но тень таяла и я только растерянно сжимал и разжимал пальцы,силясь схватить ее…
Призрачная девочка,девочка со степлером, девочка с красивой лентой в волосах, девочка с книгой в обнимку в кафе, девочка,которая первая заговорила со мной и которая первая из всех людей, внимательно слушала меня...
Это все была она. И теперь – раз! – и ее нет. Как и меня нет. Ведь я всего себя изничтожил и попустил, ради того, чтобы сплестись с ней в змеиный клубок, стать одним целым и тихонько шептать. Какая разница о чем? О чем угодно. Да даже проводить обратный отчет: 99, 98, 97. Сколько осталось овец до конца? А будет ли конец? И как будет выглядеть последняя овца, прыгающая через забор? Если ее нет рядом – это и есть конец.
Целыми часами пялился я на воцарившийся мир и покой. Люди спустились вниз, и словно дети, неловко пробовали ступней мостовую. Сосчитав деньги в кармане, я позвонил своему другу,который сидел сейчас, должно быть, в каком-нибудь баре и тоже как и я обдумывал как жить дальше.
-Ты где? – Его голос звучал так по родному,что я чуть не прослезился.
-На Петровско-Разумовской, на крыше стою.
-Ты что, дурак? Крыши – это прошлый век,- оставь это котам и голубям.
-А, может, я прыгнуть хочу?
-Тем более дурак. Такая жизнь начинается…
Это было сказано без определенной эмоции и я скептически хмыкнул. С ним всегда так: говорит красиво,а интонации не выдерживает, и даже,может,не понимает о чем говорит. Спонтанные словосочетания. Чтоб было красиво. Эстет…
-А ты в баре?
-Да. Запиваю таблетки.
-Отлично. Тогда встретишь меня?
Теперь я был готов к бою. Теперь жизнь начиналась заново? Портативный транзистор тарахтел и передавал экстренные сообщения. Что за жизнь, ребята, пел Моррисон из этой коробки. Только ты, вторил ему Пресли.
Только ты…
Ты стояла на бульваре в компании двух парней и девушки. Бесцеремонно растолкав их, я поймал твой ускользающий от меня взгляд.
Только она…
Петь она умела, и я вспоминал то виденье все чаще.
Я – господин,а она грязная и порочная девушка. Это было какой-то игрой. Спой мне еще! Спой! Про любовь, про красоту и про то, как мы все-таки одиноки.
На ней было зеленой платье с карманами, кеды, и белые, будто выдолбленные из слоновьей кожи руки, и казалось,что от них все еще идет дымок от какого-нибудь режущего механизма. Она была как маленький праздник посреди такой безликой улицы, города, вселенной. И мне захотелось улыбнуться, впервые за то время,как я спустился с небоскреба.
-Почему, - спросил я?
Она немного отстранилась, стрельнув в меня своими цепкими кошачьими глазками.
Она не обрадовалась и не удивилась моему появлению, а приняла как данность. Переживала ли она, мучилась бессонницей? Или я сам придумал себе эти замки и мосты, все эти трудности и всю эту боль…
-Что почему?
-Почему мы не закопали птичку?
Нелли засмеялась, засмеялись все вокруг. Как-то разом. А, действительно, почему? Я обнял ее и тихонько, незаметно, сунул ей в кармашек платья кольцо.
И тут на город пошла волна цунами. Десять раз обогнула земной шар. Странно это все, очень странно. И смешно. Да, смешно.
Как я люблю маму.
Альберт Федорович любил в своей жизни не так уж много вещей. Стандартный набор интеллигентного провинциала. Но… Одно из его увлечений и любовью всей его жизни была водка. Он склонял ее по падежам, присовокуплял местоимениями, и любовно называл - водочка. Он лелеял и баюкал ее как дитя. Достав ледяную бутылочку из морозилки, он нежно прижимался к ней щекой и нервно сглатывал слюнку. Процесс принятия вовнутрь был таинством, и ничто не могло помешать ему! Ничто!
Его жизнь была полна чудных мгновений и воспоминания выстраивались в разрозненную яркую картину, когда он напивался. О,это ощущение красок и воспоминаний – ощущение опьянении, - как выстрелы конфетти в голове. Карнавал, после которого уж лучше была бы война или взрывы, бомбы, шахиды в дрянных лохмотьях! Все что угодно. Это так.
И вот, Альберта Федоровича будит дверной звонок.
Пробираясь сквозь груды мусора и разбросанные вещи, пиная по дороге бутылки, он чертыхался и недоумевал, а с чего собственно ему кому-то открывать? Но вот он уже у двери и прижался к дверному глазку глухо сипя. За порогом стояла женщина и неловко переминалась с ноги на ногу..
-Извините, но… - Женщина осеклась, недоуменно глядя на его растянутые трусы. –Извините, что, возможно отрываю вас от дел.
-Пустяки. Я просто затеял уборку, а в комнате жарко.
-В таком случае, после уборки, и как вам будет удобно, хотела бы пригласить вас ко мне на пироги. – Женщине стоило больших усилий поднять глаза и дружелюбно улыбнуться.
-А вы кто,собственно?
-Я – Амалия Викторовна. Соседка с пятого этажа. Вы недавно переехали к нам и вот я…
-А, понятно. А когда?
-В шесть.
-Замечательно.
Женщина видно хотела еще что-то сказать, но не успела, потому как Альберт Федорович предостерегающим жестом, чуть не заехав пощечину даме и скривившись пополам, подался в комнату. Блеванув в мусорное ведро, стоявшее тут же, и утерев лицо футболкой, он скривил физиономию:
-Я приду.
В четверть седьмого Альберт Федорович неловко ерзал на стуле и размешивал мятный чай.
-Скажите, а вы давно живете один?
Альберт Федорович уже занес кусок пирога, но аккуратно положил обратно на тарелку.
-Очень, Амалия. Иногда мне кажется, что всю жизнь.
-Но человеку нужен кто-то еще. Человеку нужен человек!
-С чего вы взяли?
Амалия замолчала, теребя украшение на руке.
-Я так думаю.
-Ваше мнение заведомо предвзято и навязано, а вы выдаете его за свое.
-Альберт…
-Да?
-Хотите еще чаю?
-Да, пожалуй.
Больше не возникало неловких пауз в словах, острые углы больше не царапались и разговор тянулся непринужденно.
Тихие глаза Амалии Викторовны были благосклонны. Растягаи с курицей и сладкие пироги уже не лезли и он просительно смотрел на Амалию Викторовну. Она едва заметно кивнула и он грузно поднявшись, направил стопы в туалет. От обильной и сытной еды он заметно захмелел, и стоя у умывальника брызгал себе на лицо холодной водой.
Как завороженный разглядывал свое лицо – старый шрам опоясывал подбородок и червяком переползал на щеку, оттого его нижнее веко стягивалось вниз… Морщины походили на рытвины на сельских дорогах весной… Боже, да как я стар! На кого я стал похожим! Это лицо создано не для любви. Оно создано принимать удары судьбы и выстаивать во времена гражданских войн, пуская одинокую слезу на чужбине.
Выйдя из уборной, он пошел в прихожую и стал разглядывать свое лицо в другом зеркале. Нет, все то же самое - зеркала не врут.
Когда он завязывал шнурки, к нему, будто маленькая птичка, порхнула Амалия Викторовна и шепотом проговорила.
- Останься сегодня. Только сегодня. Пожалуйста.
Альберт поднял на нее тяжелый взгляд каменного истукана и прикинул, что ему бы и впрямь нужно убраться, вынести мусор и постирать белье.
В комнате собрались семь человек -не так уж мало для однушки. Все занимались своими делами, разбившись на группки: переговаривались, шутили, Антон даже припер свою гитару и тянул извечную блюзовую композицию.
-Видишь? Это сделал Витька. Я его обожаю. – Алла показывает пальчиком с голубым маникюром на коленку.
На коленке синели два синяка. Будто от стояния на четвереньках…
Тимур почувствовал, что сейчас вцепится в ее горло, и сдерживает себя из последних сил.
-Не хочу ничего знать. -Тимур и стал протискиваться сквозь тела, преграждавшие ему путь к балкону.
Как он раньше был слеп.
Немного отойдя от происшедшего, он вернулся.
Ему было больно и естество сатанело от мысли, что его любовь оказалась просто потаскухой, каких тысячи. Удивительно, но… Да стоит ли эта женщина этих строк, подумал Тимур. Тут начинается его первая запись в блокноте.
Он писал скоро, шариковой ручкой.
«Как Джоан Роулинг писала своего Гарри Поттера в дешевом баре на салфетках, так и я отчасти писатель. Любое писательство – это от нечего делать. Это просто вычурная поза, это нежелание работать, отрицание. Мужская работа настоящим писателям не по зубам. Куприн работал в порту, когда писал «Яму». Бред. Не верю и еще раз не верю. Писательство отнимает силы, а отнять силы у человека труда, после трудового дня – это самоубийство. Это заклание. Хренушки!»
Вообщем, Тимур начал так свой рассказ:
«Как спасти отца? Странный вопрос. Нерациональный. Но вот в чем дело. Когда у отца кончались силы, он срывался. Бутылка – вот что он любил. Страшная, всепоглощающая любовь»
Нет. Зачеркнул. Все более прозаично. Зачем писать про это?
Бросил блокнот на пол и откинулся на диван. Ничего, ничего, он справится. Даже мысли нельзя допускать такой. Все преодолимо.
Чуть позже зазвонил телефон. Это был Миша.
-Чего ты какой второй день?
-Ничего.
-Понятно. В шесть в детском садике.
-Нет, нет. Алкоголь не поможет.
Вот! Промелькнула мысль. Он схватился за блокнот:
«…алкоголь не панацея. Алкоголь не поможет, ведь так? Ведь так, папа? Я задавал эти вопросы похмельному отцу, но это все равно, что дуть на ветряные мельницы стоя на земле. Я слишком мал для них, и даже если бы я начал пинать их – что бы изменилось? Силы не равны. Я мал и слаб… Ах так, да. Да ты… Да ты маму не любил, меня не любил. Я должен полюбить тебя! Только это спасет! Через очищение плоти. Нужно отстранить все ненужные факторы и остаться с отцом один на один. Только тогда можно спасти его бренную душу. Спасти отца – дело сына»
Опять не то. Да что же делать?
Как там мама, пронеслось у Тимура. Мама опять наверное согнулась от боли, не может лежать на спине больше получаса – спина затекает, лицо кривится в агонии. Мамочка, за что? Что я могу сделать? Как облегчить твою боль?
Стоя на коленях и кровати, он гладил жидкие материнские волосы. С тоской и любовью смотрел в лицо мамы – оно будто полиняло, теряло цвет и форму. Опухшие глаза выплакали мировую скорбь.
-Ты ходил к отцу?
Тимур молчал.
-Ты должен.
-Мам… Прекрати! Он никому ничего не должен, а мы должны?
-Ты должен. Ты – сын.
-Я не должен.
-Нет, должен. Никто кроме тебя.
Мама была встревожена. Ее лицо приобрело четкий контур и глаза умоляюще смотрели на сына.
-Ты понимаешь.
-Мне противно.
Мама закрыла глаза. И долго их не открывала.
-Купи мне молока, как зайдешь в следующий раз. Два пакета.
Тимур, выйдя во двор с силой влепил кулаком в бетонный столб электропередач.
Ненавижу его! Какой он мужчина… какой он человек после всего что сделал?! Я готов его убить. И мне проститься. Расплата неминуемо должна настигать каждого. Иначе, зачем все это.
Все же напился.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |